комната скорее походила на рощу. Яркие блестящие ягоды весело проглядывали в
зеленой листве. Свежие твердые листья остролиста, омелы и плюща так и
сверкали, словно маленькие зеркальца, развешенные на ветвях, а в камине
гудело такое жаркое пламя, какого и не снилось этой древней окаменелости,
пока она находилась во владении Скруджа и Марли и одну долгую зиму за другой
холодала без огня. На полу огромной грудой, напоминающей трон, были сложены
жареные индейки, гуси, куры, дичь, свиные окорока, большие куски говядины,
молочные поросята, гирлянды сосисок, жареные пирожки, плумпудинги, бочонки с
устрицами, горячие каштаны, румяные яблоки, сочные апельсины, ароматные
груши, громадные пироги с ливером и дымящиеся чаши с пуншем, душистые пары
которого стлались в воздухе, словно туман. И на этом возвышении
непринужденно и величаво восседал такой веселый и сияющий Великан, что
сердце радовалось при одном на него взгляде. В руке у него был факел,
несколько похожий по форме на рог изобилия, и он поднял его высоко над
головой, чтобы хорошенько осветить Скруджа, когда тот просунул голову в
дверь.
- Войди! - крикнул Скруджу Призрак. - Войди, и будем знакомы, старина!
Скрудж робко шагнул в комнату и стал, понурив голову, перед Призраком.
Скрудж был уже не прежний, угрюмый, Суровый, старик, и не решался поднять
глаза и встретить ясный и добрый взор Призрака.
- Я Дух Нынешних Святок, - сказал Призрак. - Взгляни на меня!
Скрудж почтительно повиновался. Дух был одет в простой темно-зеленый
балахон, или мантию, отороченную белым мехом. Одеяние это свободно и
небрежно спадало с его плеч, и широкая грудь великана была обнажена, словно
он хотел показать, что не нуждается ни в каких искусственных покровах и
защите. Ступни, видневшиеся из-под пышных складок мантии, были босы, и на
голове у Призрака тоже не было никакого убора, кроме венчика из остролиста,
на которых сверкали кое-где льдинки. Длинные темно-каштановые кудри
рассыпались по плечам, доброе открытое лицо улыбалось, глаза сияли, голос
звучал весело, и все - и жизнерадостный вид, и свободное обхождение, и
приветливо протянутая рука, - все в нем было приятно и непринужденно. На
поясе у Духа висели старинные ножны, но - пустые, без меча, да и сами ножны
были порядком изъедены ржавчиной.
- Ты ведь никогда еще не видал таких, как я! - воскликнул Дух.
- Никогда, - отвечал Скрудж.
- Никогда не общался с молодыми членами нашего семейства, из которых я
- самый младший? Я хочу сказать - с теми из моих старших братьев, которые
рождались в последние годы? - продолжал допрашивать Призрак.
- Как будто нет, - сказал Скрудж. - Боюсь, что нет. А у тебя много
братьев, Дух?
- Свыше тысячи восьмисот, - отвечал Дух.
- Вот так семейка! Изволь-ка ее прокормить! - пробормотал Скрудж.
Святочный Дух встал.
- Дух, - сказал Скрудж смиренно. - Веди меня куда хочешь. Прошлую ночь
я шел по принуждению и получил урок, который не пропал даром. Если этой
ночью ты тоже должен чему-нибудь научить меня, пусть и это послужит мне на
пользу.
- Коснись моей мантии.
Скрудж сделал, как ему было приказано, да уцепился за мантию покрепче.
Остролист, омела, красные ягоды, плющ, индейки, гуси, куры, битая
птица, свиные окорока, говяжьи туши, поросята, сосиски, устрицы, пироги,
пудинги, фрукты и чаши с пуншем - все исчезло в мгновение ока. А с ними
исчезла и комната, и пылающий камин, и багрово-красное сияние факела, и
ночной мрак, и вот уже Дух и Скрудж стояли на городской улице. Было утро,
рождественское утро и хороший крепкий мороз, и на улице звучала своеобразная
музыка, немного резкая, но приятная, - счищали снег с тротуаров и сгребали
его с крыш, к безумному восторгу мальчишек, смотревших, как, рассыпаясь
мельчайшей пылью, рушатся на землю снежные лавины.
На фоне ослепительно белого покрова, лежавшего на кровлях, и даже не
столь белоснежного - лежавшего на земле, стены домов казались сумрачными, а
окна - и того еще сумрачнее и темнее. Тяжелые колеса экипажей и фургонов
оставляли в снегу глубокие колеи, а на перекрестках больших улиц эти колеи,
скрещиваясь сотни раз, образовали в густом желтом крошеве талого снега
сложную сеть каналов, наполненных ледяной водой. Небо было хмуро, и улицы
тонули в пепельно-грязной мгле, похожей не то на изморозь, не то на пар и
оседавшей на землю темной, как сажа, росой, словно все печные трубы Англии
сговорились друг с другом - и ну дымить, кто во что горазд! Словом, ни сам
город, ни климат не располагали особенно к веселью, и тем не менее на улицах
было весело, - так весело, как не бывает, пожалуй, даже в самый погожий
летний день, когда солнце светит так ярко и воздух так свеж и чист.
А причина этого таилась в том, что люди, сгребавшие снег с крыш, полны
были бодрости и веселья. Они задорно перекликались друг с другом, а порой и
запускали в соседа снежком - куда менее опасным снарядом, чем те, что
слетают подчас с языка, - и весело хохотали, если снаряд попадал в цель, и
еще веселее - если он летел мимо. В курятных лавках двери были еще
наполовину открыты *, а прилавки фруктовых лавок переливались всеми цветами
радуги. Здесь стояли огромные круглые корзины с каштанами, похожие на
облаченные в жилеты животы веселых старых джентльменов. Они стояли,
привалясь к притолоке, а порой и совсем выкатывались за порог, словно
боялись задохнуться от полнокровия и пресыщения. Здесь были и румяные,
смуглолицые толстопузые испанские луковицы, гладкие и блестящие, словно
лоснящиеся от жира щеки испанских монахов. Лукаво и нахально они подмигивали
с полок пробегавшим мимо девушкам, которые с напускной застенчивостью
поглядывали украдкой на подвешенную к потолку веточку омелы *. Здесь были
яблоки и груши, уложенные в высоченные красочные пирамиды. Здесь были
гроздья винограда, развешенные тароватым хозяином лавки на самых видных
местах, дабы прохожие могли, любуясь ими, совершенно бесплатно глотать
слюнки. Здесь были груды орехов - коричневых, чуть подернутых пушком, - чей
свежий аромат воскрешал в памяти былые прогулки по лесу, когда так приятно
брести, утопая по щиколотку в опавшей листве, и слышать, как она шелестит
под ногой. Здесь были печеные яблоки, пухлые, глянцевито-коричневые, выгодно
оттенявшие яркую желтизну лимонов и апельсинов и всем своим аппетитным видом
настойчиво и пылко убеждавшие вас отнести их домой в бумажном пакете и
съесть на десерт. Даже золотые и серебряные рыбки, плававшие в большой чаше,
поставленной в центре всего этого великолепия, - даже эти хладнокровные
натуры понимали, казалось, что происходит нечто необычное, и, беззвучно
разевая рты, все, как одна, в каком-то бесстрастном экстазе описывали круг
за кругом внутри своего маленького замкнутого мирка.
А бакалейщики! О, у бакалейщиков всего одна или две ставни, быть может,
были сняты с окон, но чего-чего только не увидишь, заглянув туда! * И мало
того, что чашки весов так весело позванивали, ударяясь о прилавок, а бечевка
так стремительно разматывалась с катушки, а жестяные коробки так проворно
прыгали с полки на прилавок, словно это были мячики в руках самого опытного
жонглера, а смешанный аромат кофе и чая так приятно щекотал ноздри, а изюму
было столько и таких редкостных сортов, а миндаль был так ослепительно бел,
а палочки корицы - такие прямые и длинненькие, и все остальные пряности так
восхитительно пахли, а цукаты так соблазнительно просвечивали сквозь
покрывавшую их сахарную глазурь, что даже у самых равнодушных покупателей
начинало сосать под ложечкой! И мало того, что инжир был так мясист и сочен,
а вяленые сливы так стыдливо рдели и улыбались так кисло-сладко из своих
пышно разукрашенных коробок и все, решительно все выглядело так вкусно и так
нарядно в своем рождественском уборе... Самое главное заключалось все же в
том, что, невзирая на страшную спешку и нетерпение, которым все были
охвачены, невзирая на то, что покупатели то и дело натыкались друг на друга
в дверях - их плетеные корзинки только трещали, - и забывали покупки на
прилавке, и опрометью бросались за ними обратно, и совершали еще сотню
подобных промахов, - невзирая на это, все в предвкушении радостного дня
находились в самом праздничном, самом отличном расположении духа, а хозяин и
приказчики имели такой добродушный, приветливый вид, что блестящие
металлические пряжки в форме сердца, которыми были пристегнуты тесемки их
передников, можно было принять по ошибке за их собственные сердца,
выставленные наружу для всеобщего обозрения и на радость рождественским
галкам, дабы те могли поклевать их на святках *.
Но вот заблаговестили на колокольне, призывая всех добрых людей в храм
божий, и веселая, празднично разодетая толпа повалила по улицам. И тут же
изо всех переулков и закоулков потекло множество народу: это бедняки несли
своих рождественских гусей и уток в пекарни *. Вид этих бедных людей,
собравшихся попировать, должно быть очень заинтересовал Духа, ибо он
остановился вместе со Скруджем в дверях пекарни и, приподымая крышки с
проносимых мимо кастрюль, стал кропить на пищу маслом из своего светильника.
И, видно, это был совсем необычный светильник, так как стоило кому-нибудь
столкнуться в дверях и завязать перебранку, как Дух кропил из своего
светильника спорщиков и к ним тотчас возвращалось благодушие. Стыдно,
говорили они, ссориться в первый день рождества. И верно, еще бы не стыдно!
В положенное время колокольный звон утих, и двери пекарен закрылись, но
на тротуарах против подвальных окон пекарен появились проталины на снегу, от
которых шел такой пар, словно каменные плиты тротуаров тоже варились или
парились, и все это приятно свидетельствовало о том, что рождественские
обеды уже поставлены в печь.
- Чем это ты на них покропил? - спросил Скрудж Духа. - Может, это
придает какой-то особенный аромат кушаньям?
- Да, особенный.
- А ко всякому ли обеду он подойдет?
- К каждому, который подан на стол от чистого сердца, и особенно - к
обеду бедняка.
- Почему к обеду бедняка особенно?
- Потому что там он нужней всего.
- Дух, - сказал Скрудж после минутного раздумья, - дивлюсь я тому, что
именно ты, из всех существ, являющихся к нам из разных потусторонних сфер,
именно ты, Святочный Дух, хочешь во что бы то ни стало помешать этим людям
предаваться их невинным удовольствиям.
- Я? - вскричал Дух.
- Ты же хочешь лишить их возможности обедать каждый седьмой день недели
* - а у многих это единственный день, когда можно сказать, что они и впрямь
обедают. Разве не так?
- Я этого хочу? - повторил Дух.
- Ты же хлопочешь, чтобы по воскресеньям были закрыты все пекарни, -
сказал Скрудж. - А это то же самое.
- Я хлопочу? - снова возмутился Дух.
- Ну, прости, если я ошибся, но это делается твоим именем или, во
всяком случае, от имени твоей родни, - сказал Скрудж.
- Тут, на вашей грешной земле, - сказал Дух, - есть немало людей,
которые кичатся своей близостью к нам и, побуждаемые ненавистью, завистью,
гневом, гордыней, ханжеством и себялюбием, творят свои дурные дела,
прикрываясь нашим именем. Но эти люди столь же чужды нам, как если бы они
никогда и не рождались на свет. Запомни это и вини в их поступках только их
самих, а не нас.
Скрудж пообещал, что так он и будет поступать впредь, и они,
по-прежнему невидимые, перенеслись на глухую окраину города. Надо сказать,
что Дух обладал одним удивительным свойством, на которое Скрудж обратил
внимание, когда они еще находились возле пекарни: невзирая на свой
исполинский рост, этот Призрак чрезвычайно легко приспосабливался к любому
месту и стоял под самой низкой кровлей столь же непринужденно, как если бы
это были горделивые своды зала, и нисколько не терял при этом своего
неземного величия.
И то ли доброму Духу доставляло удовольствие проявлять эту свою
особенность, то ли он сделал это потому, что был по натуре великодушен и
добр и жалел бедняков, но только прямо к жилищу клерка - того самого, что
работал у Скруджа в конторе, - направился он и повлек Скруджа, крепко
уцепившегося за край его мантии, за собой. На пороге дома Боба Крэтчита Дух
остановился и с улыбкой окропил его жилище из своего светильника. Подумайте
только! Жилище Боба, который и получал-то всего каких-нибудь пятнадцать
"бобиков", сиречь шиллингов, в неделю! Боба, который по субботам клал в
карман всего-навсего пятнадцать материальных воплощений своего христианского
имени! И тем не менее святочный Дух удостоил своего благословения все его
четыре каморки.
Тут встала миссис Крэтчит, супруга мистера Крэтчита, в дешевом, дважды
перелицованном, но зато щедро отделанном лентами туалете - всего на шесть
пенсов ленты, а какой вид! - и расстелила на столе скатерть, в чем ей
оказала помощь Белинда Крэтчит, ее вторая дочка, тоже щедро отделанная
лентами, а юный Питер Крэтчит погрузил тем временем вилку в кастрюлю с
картофелем, и когда концы гигантского воротничка (эта личная собственность
Боба Крэтчита перешла по случаю великого праздника во владение его сына, и
прямого наследника) полезли от резкого движения ему в рот, почувствовал себя
таким франтом, что загорелся желанием немедленно щегольнуть своим
крахмальным бельем на великосветском гулянье в парке. Тут в комнату с визгом
ворвались еще двое Крэтчитов - младший сын и младшая дочка - и, захлебываясь
от восторга, оповестили, что возле пекарни пахнет жареным гусем и они сразу
по запаху учуяли, что это жарится их гусь. И зачарованные ослепительным
видением гуся, нафаршированного луком и шалфеем, они принялись плясать
вокруг стола, превознося до небес юного Пита Крэтчита, который тем временем
так усердно раздувал огонь в очаге (он ничуть не возомнил о себе лишнего,
несмотря на великолепие едва не задушившего его воротничка), что картофелины
в лениво булькавшей кастрюле стали вдруг подпрыгивать и стучаться изнутри о
крышку, требуя, чтобы их поскорее выпустили на волю и содрали с них шкурку.
- Куда это запропастился ваш бесценный папенька? - вопросила миссис
Крэтчит. - И ваш братец Малютка Тим! Да и Марте уже полчаса как надо бы
прийти. В прошлое рождество она не запаздывала так.
- Марта здесь, маменька, - произнесла молодая девушка, появляясь в
дверях.
- Марта здесь, маменька! - закричали младшие Крэтчиты. - Ура! А какой у
нас будет гусь, Марта!
- Господь с тобой, душа моя, где это ты нынче запропала! -
приветствовала дочку миссис Крэтчит и, расцеловав ее в обе щеки, хлопотливо
помогла ей освободиться от капора и шали.
- Вчера допоздна сидели, маменька, надо было закончить всю работу, -
отвечала девушка. - А сегодня все утро прибирались.
- Ладно! Слава богу, что пришла наконец! - сказала миссис Крэтчит. -
Садись поближе к огню, душенька моя, обогрейся.
- Нет, нет! Папенька идет! - запищали младшие Крэтчиты, которые
умудрялись поспевать решительно всюду. - Спрячься, Марта! Спрячься!
Марта, разумеется, спряталась, а в дверях появился сам отец семейства -
щуплый человечек в поношенном костюме, подштопанном и вычищенном сообразно
случаю, в теплом шарфе, свисавшем спереди фута на три, не считая бахромы, и
с Малюткой Тимом на плече. Бедняжка Тим держал в руке маленький костыль, а
ноги у него были в металлических шинах.
- А где же наша Марта? - вскричал Боб Крэтчит, озираясь по сторонам.
- Она не придет, - объявила миссис Крэтчит.
- Не придет? - повторил Боб Крэтчит упавшим голосом. А он-то мчался из
церкви, как кровный скакун с Малюткой Тимом в седле, и пришел домой галопом!
- Не придет к нам на первый день рождества?
Конечно, это была только шутка, но огорченный вид отца так растрогал
Марту, что она, не выдержав характера, выскочила из-за двери кладовой и
бросилась отцу на шею, а младшие Крэтчиты завладели Малюткой Тимом и
потащили его на кухню - послушать, как бурлит вода в котле, в котором
варится завернутый в салфетку пудинг.
- А как вел себя наш Малютка Тим? - осведомилась миссис Крэтчит,
вдоволь посмеявшись над доверчивостью мужа, в то время как тот радостно
расцеловался с дочкой.
- Это не ребенок, а чистое золото, - отвечал Боб. - Чистое золото. Он,
понимаешь ли, так часто остается один и все сидит себе и раздумывает, и до
такого иной раз додумается - просто диву даешься. Возвращаемся мы с ним
домой, а он вдруг и говорит мне: хорошо, дескать, что его видели в церкви.
Ведь он калека, и, верно, людям приятно, глядя на него, вспомнить в первый
день рождества, кто заставил хромых ходить и слепых сделал зрячими.
Голос Боба заметно дрогнул, когда он заговорил о своем маленьком
сыночке, а когда он прибавил, что Тим день ото дня становится все крепче и
здоровее, голос у него задрожал еще сильнее.
Боб не успел больше ничего сказать - раздался стук маленького
проворного костыля, и Малютка Тим, в сопровождении братца и сестрицы
возвратился к своей скамеечке у огня. Боб, подвернув обшлага (бедняга,
верно, думал, что им еще может что-нибудь повредить!), налил воды в кувшин,
добавил туда джина и несколько ломтиков лимона и принялся все это
старательно разбалтывать, а потом поставил греться на медленном огне. Тем
временем юный Питер и двое вездесущих младших Крэтчитов отправились за
гусем, с которым вскоре и возвратились в торжественной процессии.
Появление гуся произвело невообразимую суматоху. Можно было подумать,
что эта домашняя птица такой феномен, по сравнению с которым черный лебедь
самое заурядное явление. А впрочем, в этом бедном жилище гусь и впрямь был
диковинкой. Миссис Крэтчит подогрела подливку (приготовленную заранее в
маленькой кастрюльке), пока она не зашипела. Юный Питер с нечеловеческой
энергией принялся разминать картофель. Мисс Белинда добавила сахару в
яблочный соус. Марта обтерла горячие тарелки. Боб усадил Малютку Тима в
уголку, рядом с собой, а Крэтчиты младшие расставили для всех стулья, не
забыв при этом и себя, и застыли у стола на сторожевых постах, закупорив
себе ложками рты, дабы не попросить кусочек гуся, прежде чем до них дойдет
черед.
Но вот стол накрыт. Прочли молитву. Наступает томительная пауза. Все
затаили дыхание, а миссис Крэтчит, окинув испытующим взглядом лезвие ножа
для жаркого, приготовилась вонзить его в грудь птицы. Когда же нож вонзился,
и брызнул сок, и долгожданный фарш открылся взору, единодушный вздох
восторга пронесся над столом, и даже Малютка Тим, подстрекаемый младшими
Крэтчитами, постучал по столу рукояткой ножа и слабо пискнул:
- Ура!
Нет, не бывало еще на свете такого гуся! Боб решительно заявил, что
никогда не поверит, чтобы где-нибудь мог сыскаться другой такой
замечательный фаршированный гусь! Все наперебой восторгались его сочностью и
ароматом, а также величиной и дешевизной. С дополнением яблочного соуса и
картофельного пюре его вполне хватило на ужин для всей семьи. Да, в самом
деле, они даже не смогли его прикончить, как восхищенно заметила миссис
Крэтчит, обнаружив уцелевшую на блюде микроскопическую косточку. Однако
каждый был сыт, а младшие Крэтчиты не только наелись до отвала, но
перемазались луковой начинкой по самые брови. Но вот мисс Белинда сменила
тарелки, и миссис Крэтчит в полном одиночестве покинула комнату, дабы вынуть
пудинг из котла. Она так волновалась, что пожелала сделать это без
свидетелей.
А ну как пудинг не дошел! А ну как он развалится, когда его будут
выкладывать из формы! А ну как его стащили, пока они тут веселились и
уплетали гуся! Какой-нибудь злоумышленник мог ведь перелезть через забор,
забраться во двор и похитить пудинг с черного хода! Такие предположения
заставили младших Крэтчитов помертветь от страха. Словом, какие только ужасы
не полезли тут в голову!
Внимание! В комнату повалил пар! Это пудинг вынули из котла. Запахло,
как во время стирки! Это - от мокрой салфетки. Теперь пахнет как возле
трактира, когда рядом кондитерская, а в соседнем доме живет прачка! Ну,
конечно, - несут пудинг!
И вот появляется миссис Крэтчит - раскрасневшаяся, запыхавшаяся, но с
горделивой улыбкой на лице и с пудингом на блюде, - таким необычайно твердым
и крепким, что он более всего похож на рябое пушечное ядро. Пудинг охвачен
со всех сторон пламенем от горящего рома и украшен рождественской веткой
остролиста, воткнутой в самую его верхушку.
О дивный пудинг! Боб Крэтчит заявил, что за все время их брака миссис
Крэтчит еще ни разу ни в чем не удавалось достигнуть такого совершенства, а
миссис Крэтчит заявила, что теперь у нее на сердце полегчало, и она может
признаться, как грызло ее беспокойство - хватит ли муки. У каждого было что
сказать во славу пудинга, но никому и в голову не пришло не только сказать,
но хотя бы подумать, что это был очень маленький пудинг для такого большого
семейства. Это было бы просто кощунством. Да каждый из Крэтчитов сгорел бы
со стыда, если бы позволил себе подобный намек.
Но вот с обедом покончено, скатерть убрали со стола, в камине подмели,
разожгли огонь. Попробовали содержимое кувшина и признали его превосходным.
На столе появились яблоки и апельсины, а на угли высыпали полный совок
каштанов. Зятем все семейство собралось у камелька "в кружок", как выразился
Боб Крэтчит, имея в виду, должно быть, полукруг. По правую руку Боба
выстроилась в ряд вся коллекция фамильного хрусталя: два стакана и кружка с
отбитой ручкой.
Эти сосуды, впрочем, могли вмещать в себя горячую жидкость ничуть не
хуже каких-нибудь золотых кубков, и когда Боб наполнял их из кувшина, лицо
его сияло, а каштаны на огне шипели и лопались с веселым треском. Затем Боб
провозгласил:
- Веселых святок, друзья мои! И да благословит нас всех господь!
И все хором повторили его слова.
- Да осенит нас господь своею милостью! - промолвил и Малютка Тим,
когда все умолкли.
Он сидел на своей маленькой скамеечке, тесно прижавшись к отцу. Боб
любовно держал в руке его худенькую ручонку, словно боялся, что кто-то может
отнять у него сынишку, и хотел все время чувствовать его возле себя.
- Дух, - сказал Скрудж, охваченный сочувствием, которого никогда прежде
не испытывал. - Скажи мне, Малютка Тим будет жить?
- Я вижу пустую скамеечку возле этого нищего очага, - отвечал Дух. - И
костыль, оставшийся без хозяина, но хранимый с любовью. Если Будущее не
внесет в это изменений, ребенок умрет.
- Нет, нет! - вскричал Скрудж. - О нет! Добрый Дух, скажи, что судьба
пощадит его!
- Если Будущее не внесет в это изменений, - повторил Дух, - дитя не
доживет до следующих святок. Но что за беда? Если ему суждено умереть,
пускай себе умирает, и тем сократит излишек населения!
Услыхав, как Дух повторяет его собственные слова, Скрудж повесил
голову, терзаемый раскаянием и печалью.
- Человек! - сказал Дух, - Если в груди у тебя сердце, а не камень,
остерегись повторять эти злые и пошлые слова, пока тебе еще не дано узнать,
ЧТО есть излишек и ГДЕ он есть. Тебе ли решать, кто из людей должен жить и
кто - умереть? Быть может, ты сам в глазах небесного судии куда менее
достоин жизни, нежели миллионы таких, как ребенок этого бедняка. О боже!
Какая-то букашка, пристроившись на былинке, выносит приговор своим голодным
собратьям за то, что их так много расплодилось и копошится в пыли!
Скрудж согнулся под тяжестью этих укоров и потупился, трепеща. Но тут
же поспешно вскинул глаза, услыхав свое имя.
- За здоровье мистера Скруджа! - сказал Боб. - Я предлагаю тост за
мистера Скруджа, без которого не справить бы нам этого праздника.
- Скажешь тоже - не справить! - вскричала миссис Крэтчит, вспыхнув. -
Жаль, что его здесь нет. Я бы такой тост предложила за его здоровье, что,
пожалуй, ему не поздоровилось бы!
- Моя дорогая! - укорил ее Боб. - При детях! В такой день!
- Да уж воистину только ради этого великого дня можно пить за здоровье
такого гадкого, бесчувственного, жадного скареды, как мистер Скрудж, -
заявила миссис Крэтчит. - И ты сам это знаешь, Роберт! Никто не знает его
лучше, чем ты, бедняга!
- Моя дорогая, - кротко отвечал Боб. - Сегодня рождество.
- Так и быть, выпью за его здоровье ради тебя и ради праздника, -
сказала миссис Крэтчит. - Но только не ради него. Пусть себе живет и
здравствует. Пожелаем ему веселых святок и счастливого Нового года. То-то он
будет весел и счастлив, могу себе представить!
Вслед за матерью выпили и дети, но впервые за весь вечер они пили не от
всего сердца. Малютка Тим выпил последним - ему тоже был как-то не по душе
этот тост. Мистер Скрудж был злым гением этой семьи. Упоминание о нем черной
тенью легло на праздничное сборище, и добрых пять минут ничто не могло
прогнать эту мрачную тень.
Но когда она развеялась, им стало еще веселее, чем прежде, от одного
сознания, что со Скруджем-Сквалыжником на сей раз покончено. Боб рассказал,
какое он присмотрел для Питера местечко, - если дело выгорит, у них
прибавится целых пять шиллингов шесть пенсов в неделю. Крэтчиты младшие
помирали со смеху при одной мысли, что их Питер станет деловым человеком, а
сам юный Питер задумчиво уставился на огонь, устремив взгляд в узкую щель
между концами воротничка и словно прикидывая, куда предпочтитедьнее будет
поместить капитал, когда к нему начнут поступать такие несметные доходы. Тут
Марта, которая была отдана в обучение шляпной мастерице, принялась
рассказывать, какую ей приходится выполнять работу и по скольку часов
трудиться без передышки, и как она рада, что завтра можно подольше
поваляться в постели и хорошенько выспаться, благо праздник, и ее отпустили
на весь день, и как намедни она видела одну графиню и одного лорда и лорд
был "этакий невысокий, ну совсем как наш Питер". При этих словах Питер
подтянул свой воротничок так высоко, что, если бы вы при этом
присутствовали, вам, пожалуй, не удалось бы установить, есть ли у него
вообще голова. А тем временем каштаны и кувшин уже не раз обошли всех
вкруговую, и вот Малютка Тим тоненьким жалобным голоском затянул песенку о
маленьком мальчике, заблудившемся в буран, и спел ее, поверьте, превосходно.
Конечно, все это было довольно убого и заурядно, никто в этом семействе
не отличался красотой, никто не мог похвалиться хорошим костюмом, - насчет
одежды у них вообще было небогато, - башмаки у всех просили каши, а юный
Питер, судя по некоторым признакам, уже не раз имел случай познакомиться с
ссудной кассой. И тем не менее все здесь были счастливы, довольны друг
другом, рады празднику и благодарны судьбе, а когда они стали исчезать,
растворяясь в воздухе, лица их как-то особенно засветились, ибо Дух окропил
их на прощанье маслом из своего факела, и Скрудж не мог оторвать от них
глаз, а в особенности - от Малютки Тима.
Тем временем уже стемнело, и повалил довольно густой снег, и когда
Скрудж в сопровождении Духа снова очутился на улице, в каждом доме во всех
комнатах, от кухонь до гостиных, уже жарко пылали камины и в окнах заманчиво
мерцало их веселое пламя. Здесь дрожащие отблески огня на стекле говорили о
приготовлениях к уютному семейному обеду: у очага грелись тарелки, и чья-то
рука уже поднялась, чтобы задернуть бордовые портьеры и отгородиться от
холода и мрака. Там ребятишки гурьбой высыпали из дому прямо на снег
навстречу своим теткам и дядям, кузенам и кузинам, замужним сестрам и
женатым братьям, чтобы первыми их приветствовать. А вот на спущенных шторах
мелькают тени гостей. А вот кучка красивых девушек в теплых капорах и
меховых башмачках, щебеча без умолку, перебегает через дорогу к соседям, и