куклой, на руках, когда она в кокетливой задумчивости смотрела на огонь,
склонив хорошенькую головку набок ровно настолько, чтобы эта головка
естественно и вместе с тем чуть-чуть жеманно, но уютно и мило прислонилась к
широкому плечу возчика. Приятно было видеть Джона, когда он с неуклюжей
нежностью старался поддерживать свою легкую как перышко жену так, чтобы ей
было поудобней, и его крепкая зрелость была надежной опорой ее цветущей
молодости. Приятно было наблюдать за Тилли Слоубой, когда она, стоя поодаль,
дожидалась, пока ей передадут ребенка, и, с глубочайшим вниманием, хотя ей
было всего лет двенадцать - тринадцать, созерцала семейную группу, широко
раскрыв рот и глаза, вытянув шею и словно вдыхая, как воздух, все, что
видела. Не менее приятно было видеть, как возчик Джон после одного
замечания, сделанного Крошкой насчет упомянутого младенца, хотел было его
потрогать, но тотчас отдернул руку, как бы опасаясь раздавить его, и,
нагнувшись, стал любоваться сыном с безопасного расстояния, преисполненный
той недоуменной гордости, с какой добродушный огромный дог, вероятно,
разглядывал бы маленькую канарейку, если бы вдруг узнал, что он ее отец.
- До чего он хорошенький, Джон, правда? До чего миленький, когда спит!
- Очень миленький, - сказал Джон, - очень! Он ведь постоянно спит, да?
- Что ты, Джон! Конечно, нет!
- Вот как! - проговорил Джон в раздумье. - А мне казалось, что глазки у
него всегда закрыты... Эй! Смотри!
- Да ну тебя, Джон! Разве можно так пугать!
- Видишь, как он закатывает глазки, а? - удивленно проговорил возчик. -
Что это с ним? Он не болен? Смотри, как моргает обоими зараз! А на ротик-то
погляди! Разевает ротик, словно золотая или серебряная рыбка!
- Недостоин ты быть отцом, недостоин! - с важностью сказала Крошка
тоном опытной мамаши. - Ну, как тебе знать, чем хворают дети, Джон! Ты даже
не знаешь, как называются их болезни, глупый! - И, перевернув ребенка,
лежавшего у него на левой руке, она похлопала его по спинке, чтобы
подбодрить, рассмеялась и ущипнула мужа за ухо.
- Правильно! - согласился Джон, стаскивая с себя пальто. - Твоя правда,
Крошка. Насчет этого я почти ничего не знаю. Знаю только, что нынче мне
здорово досталось от ветра. Всю дорогу до дому он дул с северо-востока,
прямо мне в повозку.
- Бедняжка ты мой, ветер и правда сильный! - вскричала миссис Пирибингл
и тотчас засуетилась. - Эй, Тилли, возьми нашего дорогого малыша, а я пока
займусь делом. Миленький! Так бы и зацеловала его. Право! Уйди, песик! Уйди,
Боксер, не приставай... Дай мне только сначала приготовить чай, Джон, а
потом я помогу тебе с посылками не хуже хлопотливой пчелки. "Как маленькая
пчелка..." и так далее, помнишь, Джон, эту песенку? А ты выучил на память
"Маленькую пчелку", когда ходил в школу, Джон?
- Не совсем, - ответил Джон. - Как-то раз я ее чуть было не выучил. Но
у меня, конечно, все равно ничего бы не вышло.
- Ха-ха-ха! - засмеялась Крошка. Смех у нее был очень веселый; вы
такого никогда и не слыхивали. - Какой ты у меня миленький, славный дурачок!
Ничуть не оспаривая этого утверждения, Джон вышел из дому последить за
тем, чтобы мальчик, метавшийся с фонарем в руках, как блуждающий огонек,
перед окном и дверью, получше позаботился о лошади, которая была так толста,
что вы не поверите, если я покажу вам ее мерку, и так стара, что день ее
рождения затерялся во тьме веков. Боксер, чувствуя, что он должен оказать
внимание всей семье в целом и беспристрастно распределить его между всеми ее
членами, то врывался в дом, то выбегал на двор с удивительным
непостоянством. Отрывисто лая, он то носился вокруг лошади, которую чистили
у входа в конюшню; то как дикий бросался на свою хозяйку, но вдруг
останавливался, показывая, что это только шутка, то неожиданно тыкался
влажным носом в лицо Тилли Слоубой, сидевшей в низком кресле-качалке у огня,
так что девочка даже взвизгивала от испуга; то назойливо интересовался
младенцем; то, покружив перед очагом, укладывался с таким видом, точно решил
устроиться тут на всю ночь; то снова вскакивал и, задрав крохотный обрубок
хвоста, вылетал наружу, словно вдруг вспомнив, что у него назначено свидание
и надо бежать во весь дух, чтобы попасть вовремя!
- Ну вот! Вот и чайник готов! - сказала Крошка, суетясь, как девочка,
играющая в домашнюю хозяйку. - Вот холодная ветчина, вот масло; вот хлеб с
поджаристой корочкой и все прочее! Если ты привез маленькие посылки, Джон,
вот тебе для них бельевая корзина... Где ты, Джон? Тилли, осторожно! Ты
уронишь нашего дорогого малютку в огонь'
Следует заметить, что хотя мисс Слоубой с жаром отвергла это
предположение, она отличалась редкой и удивительной способностью навлекать
на малыша разные беды и со свойственным ей невозмутимым спокойствием не раз
подвергала опасности его молодую жизнь. Она была такая тощая и прямая, эта
молодая девица, что платье висело на ее плечах как на вешалке и постоянно
грозило с них соскользнуть. Костюм ее был замечателен тем, что из-под него
неизменно торчало некое фланелевое одеяние странного покроя, а в прореху на
спине виднелся корсет или какая-то шнуровка тускло-зеленого цвета. Мисс
Слоубой вечно ходила с разинутым ртом, восхищаясь всем на свете, и, кроме
того, была постоянно поглощена восторженным созерцанием совершенств своей
хозяйки и ее малыша, так что, если она и ошибалась порой в своих суждениях,
то эти промахи делали честь в равной мере и сердцу ее и голове; и хотя это
не приносило пользы головке ребенка, которая то и дело стукалась о двери,
комоды, лестничные перила, столбики кроватей и другие чуждые ей предметы,
все же промахи Тилли Слоубой были только закономерным последствием ее
непрестанного изумления при мысли о том, что с нею так хорошо обращаются и
что она живет в таком уютном доме. Надо сказать, что о мамаше и папаше
Слоубой не имелось никаких сведений, и Тилли воспитывалась на средства
общественной благотворительности как подкидыш, а это слово сильно отличается
от слова "любимчик" и по своим звукам и по значению.
Если бы вы только видели маленькую миссис Пирибингл, когда она
возвращалась в дом вместе с мужем, держась за ручку бельевой корзины и всеми
силами показывая, что помогает ее тащить (хотя корзину нес муж), это
позабавило бы вас почти так же, как забавляло его. Пожалуй, это понравилось
даже сверчку, - так мне по крайней мере кажется; во всяком случае, он снова
начал стрекотать с большим рвением.
- Ну и ну! - проговорил Джон, по обыкновению растягивая слова. - Нынче
вечером он развеселился, как никогда.
- И он обязательно принесет нам счастье, Джон! Так всегда бывало. Когда
за очагом заведется сверчок, это самая хорошая примета!
Джон взглянул на нее с таким видом, словно чуть было не подумал, что
она сама для него сверчок, который приносит ему счастье, и потому он вполне
с нею согласен. Но, очевидно, у него, по обыкновению, ничего не получилось,
ибо он так ничего и не сказал.
- В первый раз я услышала его веселую песепку в тот вечер, когда ты,
Джон, привел меня сюда в мой новый дом, как хозяйку. Почти год назад.
Помнишь, Джон?
О да! Джон помнит. Еще бы не помнить!
- Он стрекотал, словно приветствуя меня своей песенкой! Мне казалось,
что он обещает мне так много хорошего, и мне стало так легко на душе. Он
словно говорил, что ты будешь добрым и ласковым со мной и не станешь
требовать (я тогда очень боялась этого, Джон), чтобы на плечах твоей
глупенькой маленькой женушки сидела голова мудрой старухи.
Джон задумчиво потрепал ее по плечу, потом погладил по головке, как бы
желая сказать: "Нет, нет! Этого я не требую, и плечи и головка очень
нравятся мне такими, какие они есть". И немудрено! Они были очень милы.
- И сверчок говорил правду, Джон, потому что ты самый лучший, самый
внимательный, самый любящий из всех мужей на свете. Наш дом - счастливый
дом, Джон, и потому я так люблю сверчка!
- Да и я тоже, - сказал возчик. - И я тоже, Крошка.
- Я люблю его за то, что слушала его столько раз, и за все те мысли,
что посещали меня под его безобидную песенку. Иной раз, в сумерки, когда я
сидела тут одна, мне становилось так грустно, Джон, - это было еще до
рождения малыша, ведь малыш, тот всегда развлекает меня и веселит весь дом,
- но когда я думала о том, как ты будешь грустить, если я умру, и как
грустно мне будет Знать, что ты потерял меня, дорогой, сверчок все
стрекотал, стрекотал и стрекотал за очагом, и мне казалось, будто я уже
слышу другой голосок, такой нежный, такой милый, и в ожидании его печаль моя
проходила как сон. А когда меня охватывал страх - вначале это бывало, я ведь
была еще так молода, Джон, - когда я начинала бояться, что брак наш окажется
неудачным, оттого что мы не подойдем друг другу - ведь я была совсем
ребенком, а ты годился мне скорей в опекуны, чем в мужья, - и что ты,
сколько ни старайся, пожалуй, не сможешь полюбить меня так, как надеялся и
желал, стрекотанье его опять подбодряло меня, и я снова начинала верить и
радоваться. Я думала обо всем этом сегодня вечером, милый, когда сидела
здесь и ждала тебя, и я люблю нашего сверчка за эти мысли!
- И я тоже, - сказал Джон. - Но что это значит, Крошка? Ты сказала,
будто я надеюсь и хочу полюбить тебя? И что ты только болтаешь! Я полюбил
тебя, Крошка, задолго до того, как привел сюда, чтобы ты стала хозяюшкой
сверчка!
Она на миг взяла его за руку и, волнуясь, взглянула на него снизу
вверх, словно хотела что-то сказать ему. Но спустя мгновение очутилась на
коленях перед корзиной и, оживленно лепеча, занялась посылками.
- Сегодня их не очень много, Джон, но я только что видела в повозке
разные товары; правда, с ними больше хлопот, но возить их так же выгодно,
как и мелочь; значит, нам не на что роптать, ведь так? Кроме того, ты по
пути, наверное, раздавал посылки?
- Еще бы! - сказал Джон. - Целую кучу роздал.
- А что там такое в круглой коробке? Ай-ай-ай, Джон, да ведь это
свадебный пирог!
- Догадалась! Ну, да на то ты и женщина, - сказал Джон в восхищении. -
Мужчине это и в голову не пришло бы. - Попробуй запрятать свадебный пирог
хоть в шкатулку для чая, или в складную кровать, или в бочонок из-под
маринованной лососины, или вообще в самое неподходящее место, и бьюсь об
заклад, что женщина непременно найдет его сию же минуту! Да, это пирог; я за
ним заезжал в кондитерскую.
- А тяжелый-то какой... фунтов сто весит! - воскликнула Крошка,
притворяясь, что у нее не хватает сил поднять коробку. - От кого это, Джон?
Кому его посылают?
- Прочитай надпись на той стороне, - ответил Джон.
- Ох, Джон! Как же это, Джон?
- Да! Кто бы мог подумать! - откликнулся Джон.
- Так, значит, - продолжала Крошка, сидя на полу и качая головой, - это
Грубб и Теклтон, фабрикант игрушек!
Джон кивнул.
Миссис Пирибингл тоже кивнула - раз сто, не меньше, - но не
одобрительно, а с видом безмолвного и жалостливого удивления; при этом она
изо всех своих силенок поджала губки (а они не для того были созданы, в этом
я уверен) и рассеянно словно в пространство смотрела на доброго возчика.
Между тем мисс Слоубой, одаренная способностью машинально воспроизводить для
забавы малыша обрывки любого услышанного ею разговора, лишая их при этом
всякого смысла и употребляя все имена существительные во множественном
числе, громко вопрошала своего юного питомца, действительна ли это Груббы и
Теклтоны, фабриканты игрушек, и не заедут ли малыши в кондитерские за
свадебными пирогами и догадываются ли мамы о том, что находится в коробках,
когда папы привозят их домой, и так далее.
- Значит, это все-таки будет! - промолвила Крошка -...Да ведь мы с нею
еще девчонками вместе в школу ходили, Джон!
Быть может, он в эту минуту вспоминал ее или собирался вспомнить такой,
какой она была в свои школьные годы. Он смотрел на нее задумчиво и радостно,
но не отвечал ни слова.
- И он такой старый! Так не подходит к ней!.. Слушай, на сколько лет он
старше тебя, Джон, этот Грубб и Теклтон?
- Скажи лучше, на сколько чашек чаю больше я выпью сегодня за один
присест, чем Грубб и Теклтон одолеет за четыре! - добродушно отозвался Джон,
придвинув стул к круглому столу и принимаясь за ветчину. - Что касается еды,
то ем я мало, Крошка, но хоть и мало, зато с удовольствием.
Но даже эти слова, которые он неизменно повторял за едою, невольно
обманывая сам себя (ибо аппетит у него был на славу и начисто опровергал
их), даже эти слова не вызвали улыбки на лице его маленькой жены, - Крошка
недвижно стояла среди посылок, тихонько отпихивая от себя ногой коробку со
свадебным пирогом, и хотя глаза ее были опущены, ни разу даже не взглянула
на свой изящный башмачок, который обычно так привлекал ее внимание.
Погруженная в свои мысли, она стояла, позабыв и о чае и о Джоне (хотя он
позвал ее и даже постучал ножом по столу, чтобы привлечь ее внимание), так
что ему, наконец, пришлось встать и положить руку ей на плечо, - только
тогда она бросила на него быстрый взгляд и поспешила занять свое место за
чайным столом, смеясь над своей рассеянностью. Но не так, как смеялась
всегда. И звук и тон ее смеха - все было теперь совсем иным!
Сверчок тоже замолчал. В комнате стало что-то не так весело, как было.
Совсем не так.
- Значит, все посылки тут, правда, Джон? - спросила Крошка, прерывая
долгое молчание, во время которого честный возчик наглядно доказывал
правильность по крайней мере второй части своего любимого изречения, ибо ел
он с большим удовольствием, хотя отнюдь не мало. - Значит, все посылки тут,
правда, Джон?
- Все тут, - сказал Джон. - Только... нет... я... - Он положил на стол
нож и вилку и глубоко вздохнул. - Я хочу сказать... я совсем позабыл про
старого джентльмена!
- Про какого джентльмена?
- В повозке, - ответил Джон. - В последний раз, что я его видел, он
спал там на соломе. Я чуть не вспомнил о нем два раза, с тех пор как вошел
сюда; но он снова выскочил у меня из головы. Эй? вы! Вставайте! Ах ты грех
какой!
- Последние слова Джон выкрикнул уже во дворе, куда поспешил со свечой
в руках.
Мисс Слоубой, заслышав какие-то таинственные упоминания о "старом
джентльмене" и связав с ними в своем озадаченном воображении некоторые
представления суеверного характера *, пришла в полное замешательство и,
поспешно вскочив с низкого кресла у очага, бросилась искать убежища за
юбками своей хозяйки, но, столкнувшись у двери с каким-то престарелым
незнакомцем, инстинктивно обратила против него единственное наступательное
оружие, которое было у нее под рукой. Таковым оружием оказался младенец,
вследствие чего немедленно поднялся великий шум и крик, а проницательность
Боксера только усилила общий переполох, ибо этот усердный пес, более
заботливый, чем его хозяин, как выяснилось, все время сторожил спящего
старика, - боясь, как бы тот не удрал, захватив с собой два-три тополевых
саженца, привязанных к задку повозки, - и теперь счел долгом уделить ему
особое внимание, хватая его за гетры и стараясь оторвать от них пуговицы.
- Вы, сэр, как видно, мастер спать, - сказал Джон, когда спокойствие
восстановилось, обращаясь к старику, который недвижно стоял с непокрытой
головой посреди комнаты, - так что я даже чуть было не спросил вас: "А где
остальные шестеро?" * - но это значило бы сострить и уж конечно у меня бы
все равно ничего путного не вышло. Но я уже совсем было собрался спросить
вас об этом, - пробормотал возчик, посмеиваясь, - чуть было не спросил!
Незнакомец, у которого волосы были длинные и белые, черты лица красивые
и какие-то слишком четкие для старика, а глаза темные, блестящие и
проницательные, с улыбкой оглянулся кругом и, степенно поклонившись,
поздоровался с женой возчика.
Одет он был очень своеобразно и странно - слишком уж старомодно. Все на
старике было коричневое. В руке он держал толстую коричневую палку или
дубинку, и, когда ударил ею об пол, она раскрылась и оказалась складным
стулом. Незнакомец невозмутимо сел на него.
- Вот, пожалуйста! - сказал возчик, обращаясь к жене. - Так вот он и
сидел на обочине, когда я его увидел! Прямой как придорожный столб. И почти
такой же глухой.
- Так и сидел, под открытым небом, Джон?
- Под открытым небом, - подтвердил возчик, - а уже стемнело. "Плачу за
проезд", сказал он и протянул мне восемнадцать пенсов. Потом влез в повозку.
И вот он здесь.
- Он, кажется, хочет уходить, Джон!
Вовсе нет. Старик только хотел сказать что-то.
- Если позволите, я побуду здесь, пока за мной не придут, - мягко
проговорил незнакомец. - Не обращайте на меня внимания.
Сказав это он из одного своего широкого кармана извлек очки, из другого
книгу и спокойно принялся за чтение. На Боксера он обращал не больше
внимания, чем на ручного ягненка!
Возчик с женой удивленно переглянулись. Незнакомец поднял голову и,
переведя глаза с хозяина на хозяйку, проговорил:
- Ваша дочь, любезный?
- Жена, - ответил Джон.
- Племянница? - переспросил незнакомец.
- Жена! - проревел Джон.
- В самом деле? - заметил незнакомец. - Неужели правда? Очень уж она
молоденькая!
Он спокойно отвернулся и снова начал читать. Но не прочел и двух
строчек, как опять оторвался от книги и спросил:
- Ребенок ваш?
Джон кивнул столь внушительно, что внушительней и быть не могло, даже
крикни он утвердительный ответ в переговорную трубу.
- Девочка?
- Ма-а-альчик! - проревел Джон.
- Тоже очень молоденький, а?
Миссис Пирибингл тотчас же вмешалась в разговор:
- Два месяца и три дня-а! Прививали оспу шесть недель тому наза-ад!
Принялась очень хорошо-о! Доктор считает замечательно красивым ребе-онком!
Не уступит любому пятиме-есячному! Все понимает, прямо на удивленье! Не
поверите, уже хватает себя за но-ожки!
Маленькая мамаша так громко выкрикивала эти короткие фразы ему на ухо,
что хорошенькое личико ее раскраснелось, и, совсем запыхавшись, ока поднесла
ребенка к гостю в качестве неопровержимого и торжественного доказательства,
в то время как Тилли Слоубой, издавая какие-то непонятные звуки, вроде
чиханья, прыгала, как телка, вокруг этого невинного, ни о чем не ведающего
существа.
- Слушайте! Наверное, это пришли за ним, - сказал Джон. - Кто-то идет к
нам. Открой, Тилли!
Однако, прежде чем Тилли добралась до двери, кто-то уже открыл ее
снаружи, так как это была самая простая дверь со щеколдой, которую каждый
мог поднять, если хотел, а хотели этого очень многие, потому что все соседи
были охотники перемолвиться добрым словом с возчиком, хоть сам он и был
неразговорчив. Когда дверь открылась, в комнату вошел маленький, тощий
человек с землистым лицом; он был в пальто, сшитом, очевидно, из холщовой
покрышки какого-то старого ящика: когда он обернулся и закрыл дверь, чтобы
холод не проник в комнату, оказалось, что на спине у него черной краской
начерчены огромные заглавные буквы "Г" и "Т", а кроме того написано крупным
почерком слово: СТЕКЛО.
- Добрый вечер, Джон! - сказал маленький человек. - Добрый вечер,
сударыня! Добрый вечер, Тилли! Добрый вечер, господин, не знаю, как вас
звать! Как поживает малыш, сударыня? Надеюсь, Боксер здоров?
- Все в добром здоровье, Калеб, - ответила Крошка. - Да стоит вам
только взглянуть хотя бы на малыша, и вы сами это увидите.
- А по-моему, стоит только взглянуть на вас, - сказал Калеб.
Однако он не взглянул на нее; что бы он ни говорил, его блуждающий
озабоченный взгляд, казалось, вечно устремлялся куда-то в другое
пространство и время, и то же самое можно было сказать о его голосе.
- Или взглянуть хотя бы на Джона, - сказал Калеб. - Либо на Тилли, коли
на то пошло. И уж конечно на Боксера.
- Много работаете теперь, Калеб? - спросил возчик.
- Порядочно, Джон, - ответил тот с рассеянным видом, как человек,
который ищет что-то весьма важное, по меньшей мере - философский камень. - И
даже очень порядочно. Теперь пошла мода на ноевы ковчеги. Мне очень хотелось
бы усовершенствовать детей Ноя, но не знаю, как это сделать за ту же цену.
Приятно было бы смастерить их так, чтобы можно было отличить, кто из них
Сим, кто Хам, а кто их жены. Вот и мухи, надо сознаться, выходят совсем не
того размера, какой нужен по сравнению со слонами. Ну, ладно! Нет ли у вас
для меня посылки, Джон?
Возчик пошарил рукой в кармане пальто, которое снял, придя домой, и
вынул крошечный горшок с цветком, тщательно обернутый мхом и бумагой.
- Вот! - сказал он, очень осторожно расправляя цветок. - Ни один
листочек не попорчен. Весь в бутонах!
Тусклые глаза Калеба заблестели. Он взял цветок и поблагодарил возчика.
- Дорого обошелся, Калеб, - сказал возчик. - В это время года цветы
очень уж дороги.
- Ничего. Для меня он дешев, сколько бы ни стоил, - отозвался маленький
человек. - А еще что-нибудь есть, Джон?
- Небольшой ящик, - ответил возчик. - Вот он.
- "Для Калеба Пламмера", - проговорил маленький человек, читая адрес по
складам. - "Денежное". Денежное, Джон? Это, наверное, не мне.
- "Бережно", - поправил возчик, заглядывая ему через плечо. -
"Обращаться бережно". Откуда вы взяли, что "денежное"?
- Ну да! Конечно! - сказал Калеб. - Все правильно. "Бережно". Да, да,
это мне. А ведь я мог бы получить и денежную посылку, если бы мой дорогой
мальчик не погиб в золотой Южной Америке! Вы любили его, как сына, правда?
Да вам это и говорить незачем. Я и так знаю. "Калебу Пламмеру. Обращаться
бережно". Да, да, все правильно. Это ящик с глазами для кукол - для тех,
которые мастерит моя дочь. Хотел бы я, Джон, чтобы в этом ящике были зрячие
глаза для нее самой!
- И я бы хотел, будь это возможно! - воскликнул возчик.
- Благодарю вас, - отозвался маленький человек. - Ваши слова идут от
сердца. Подумать только, что она даже не видит своих кукол... а они-то
таращат на нее глаза весь день напролет! Вот что обидно! Сколько за
доставку, Джон?
- Вот я вас самого доставлю куда-нибудь подальше, если будете
спрашивать! - сказал Джон. - Крошка! Чуть было не сострил, а?
- Ну, это на вас похоже, - заметил маленький человек. - Добрая вы душа!
Постойте, нет ли еще чего... Нет, кажется, все.
- А мне кажется, что не все, - сказал возчик. - Подумайте хорошенько.
- Что-нибудь для нашего хозяина, а? - спросил Калеб, немного подумав. -
Ну, конечно! За этим-то я и пришел; но голова у меня забита этими ковчегами
и вообще всякой всячиной! Я и позабыл. А он сюда не заходил, нет?
- Ну, нет! - ответил возчик. - Он занят - за невестой ухаживает.
- Однако он хотел сюда заехать, - сказал Калеб, - он велел мне идти по
этой стороне дороги, когда я буду возвращаться домой, и сказал, что почти
наверное меня нагонит. Ну, пора мне уходить... Будьте добры, сударыня,
разрешите мне ущипнуть Боксера за хвост?
- Калеб! Что за странная просьба!
- Впрочем, лучше не надо, сударыня, - сказал маленький человек. -
Может, это ему не понравится. Но мы только что получили небольшой заказ на
лающих собак, и мне хотелось бы сделать их как можно больше похожими на
живых - насколько это удастся за шесть пенсов. Вот и все. Не беспокойтесь,
сударыня.
К счастью, вышло так, что Боксер и без этого стимула начал лаять с
великим усердием. Но лай его возвещал о появлении нового посетителя, и
потому Калеб, отложив изучение живых собак до более удобного времени,
взвалил на плечо круглую коробку и поспешно распрощался со всеми. Он мог бы
избавить себя от этого труда, так как на пороге столкнулся с хозяином.
- О! Так вы здесь, вот как? Подождите немного. Я подвезу вас домой.
Джон Пирибингл, мое почтение! И нижайшее почтение вашей прелестной жене!
День ото дня хорошеет! Все лучше становится, если только можно быть лучше! И
все моложе, - задумчиво добавил посетитель, понизив голос, - как это ни
странно!
- Что это вы вздумали говорить комплименты, мистер Теклтон? - сказала
Крошка далеко не любезно. - Впрочем, не удивляюсь - ведь я слыхала о вашей
помолвке.
- Так, значит, вы о ней знаете?
- Едва поверила, - ответила Крошка.
- Нелегко вам было поверить, да?
- Очень.
Фабрикант игрушек Теклтон, - его зачастую называли "Грубб и Теклтон",
ибо так называлась его фирма, хотя Грубб давно продал свой пай в предприятии
и оставил в нем только свою фамилию, а по мнению некоторых, и ту черту
своего характера, которая ей соответствует, - фабрикант игрушек Теклтон имел
призвание, которого не разгадали ни его родители, ни опекуны. Сделайся он
при их помощи ростовщиком или въедливым юристом, или судебным исполнителем,
или оценщиком описанного за долги имущества, он перебесился бы еще в юности
и, вполне удовлетворив свою склонность творить людям неприятности, возможно,
превратился бы к концу жизни в любезного человека, - хотя бы ради некоторого
разнообразия и новизны. Но, угнетенный и раздраженный своим мирным занятием
- изготовлением игрушек, он сделался чем-то вроде людоеда и, хотя дети были
источником его благополучия, стал их непримиримым врагом. Он презирал
игрушки; он ни за что на свете сам не купил бы ни одной; он злобно
наслаждался, придавая выражение жестокости физиономиям картонных фермеров,
ведущих свиней на рынок, глашатаев, объявляющих о пропаже совести у юристов,
заводных старушек, штопающих чулки или разрезающих паштеты, и вообще лицам
всех своих изделий. Он приходил в восторг от страшных масок, от противных
лохматых красноглазых чертей, выскакивающих из коробочек, от бумажных змеев
с рожами вампиров, от демонических акробатов, не желающих лежать спокойно и
вечно проделывающих огромные прыжки, до смерти пугая детей. Только эти
игрушки приносили ему некоторое облегчение и служили для него отдушиной. На
такие штуки он был великий мастер. Все, что напоминало кошмар, доставляло
ему наслаждение. Дошло до того, что он однажды просадил уйму денег (хотя
очень дорожил этими "игрушками"), фабрикуя, себе в убыток, жуткие
диапозитивы для волшебного фонаря, на которых нечистая сила была изображена
в виде сверхъестественных крабов с человеческими лицами. Немало денег
потратил он, стараясь придать особую выразительность фигурам игрушечных
великанов, и хоть сам не был живописцем, сумел все-таки при помощи куска
мела показать своим художникам, как изобразить на мордах этих чудовищ
зловещую усмешку, способную нарушить душевное спокойствие любого юного
джентльмена в возрасте от шести до одиннадцати лет на весь период
рождественских или летних каникул.
Каким он был в своем деле - торговле игрушками, - таким (подобно
большинству людей) был и во всем прочем. Поэтому вы легко можете догадаться,
что под широким зеленым плащом, доходившим ему до икр, скрывался застегнутый
на все пуговицы исключительно приятный субъект и что ни один человек,
носивший такие же сапоги с тупыми носками и темно-красными отворотами, не
обладал столь изысканным умом и не был столь обаятельным собеседником.
Тем не менее фабрикант игрушек Теклтон собирался жениться. Несмотря на
все это, он собирался жениться. И даже - на молодой девушке, на красивой
молодой девушке.
Не очень-то он был похож на жениха, когда, весь скрючившись, стоял в
кухне возчика с гримасой на сухом лице, надвинув шляпу на нос и глубоко
засунув руки в карманы, до самого их дна, а его язвительная, злобная душа