Телекультура — миф и реальность

Райнер Пацлаф

ЗАСТЫВШИЙ ВЗГЛЯД

Физиологическое воздействие телевидения на развитие детей

 

Перевод с немецкого В. Бакусева

Evidentis

МОСКВА 2003

 

Rainer Patzlaff

Der gefrorene Blick

Physiologische Wirkungen des Fernsehens und die Entwicklung

des Kindes

Пацлаф Райнер

Застывший взгляд. —М.: evidentis, 2003. — 224 с.

 

Райнер Пацлаф исследует неосознаваемые воздействия телеви­дения на человека и показывает, к каким последствиям для разви­тия ребенка приводят телепросмотры. Излагаемые им новые, под­час неожиданные результаты исследований подтверждают вывод, что воздействие телевизионных образов на физиологию человека очень серьезно. Особенно трудно компенсировать нередко возни­кающие по этой причине тяжелые нарушения в развитии речи.

В связи с этим автор дает телезрителю советы, как отстоять свою свободу и самодеятельность, вступая во взаимоотношения с телевидением. Родители найдут в этой книге полезные ответы на такие, например, вопросы: с какого возраста детям можно смот­реть телепередачи? Чем компенсировать вред от телепросмотров.? Как научить ребенка сознательно и самостоятельно относиться к телевизору?

Об авторе

Д-р Райнер Пацлаф (род. 1943) изучал германистику, класси­ческую филологию и философию в Мюнстере и Берлине. Он — на­учный сотрудник Свободного университета в Берлине, доктор наук, стажер, затем учитель в гимназии. С1975 г. — учитель немец­кого языка и истории в старших классах Свободной вальдорфской школы в Уландсхёэ (Штутгарт). Доцент постоянного семинара по вальдорфской педагогике в Штутгарте. Автор книг «Экранная тех­ника и манипуляция сознанием», «Магия масс-медиа, или Влады­чество над чувствами» и «Деградация языка и агрессия».

 

От переводчика

Сведения, да и выводы, которые предлагает в сво­ей книге Райнер Пацлаф, безусловно, новы если не для специалистов (психологов и педагогов; но хоть какие-то новинки найдут для себя здесь и они), то, уж во всяком случае, для широкого круга читателей (широта этого круга - другой вопрос). Материал, на который ссылается автор, добывал­ся в Западной Европе и США десятилетиями, а сама книга - его первое обобщение. Речь в ней идет главным образом о результатах подчас мно­голетних научных исследований, выясняющих объективную и неутешительную картину проис­ходящего с людьми (прежде всего, с детьми), ко­торые смотрят телевизор, и лишь иногда привле­каются высказывания публицистов. Правда, ученые там нередко и сами выступают в прессе, а журналисты ссылаются на науку.

У нас в России по разным причинам рассказать об этом публике, по-видимому, некому. Да и общая ситуация, в которой телевидение делает свое дело, иная, чем, скажем, в Германии (не говоря уже о США): там оно — явление вполне оригинальное и давно привычное, здесь — заимствование и (с не­которых пор) слепое, полное бездумного энтузиаз­ма копирование. С одинаковым энтузиазмом копи­руются и приемы его производства, и манера потребления: жирный и обильный «телекорм» тут пока в новинку. Правда, несмотря на всю разницу, природа телевидения все-таки одинакова и там, и здесь, а его действие на душу и тело одинаково по всему миру.

При той свирепой, остервенелой жадности, с какой изголодавшееся население глотает с экрана все подряд, с одной стороны, понятно, почему ни­кому нет дела до медицинского освидетельствова­ния такого потребления, а с другой — несомненно, что тема этой книги останется чуждой огромному большинству потребителей. Рука одного автора слишком слаба, чтобы оттащить их или хотя бы их детей от экрана: я вспомнил тут сцену, описанную Сент-Экзюпери. Его, умиравшего от жажды в пус­тыне, нашли бедуины, которым приходилось время от времени оттаскивать рассказчика за волосы от поставленной перед ним на землю миски с моло­ком, ведь милосердные бедуины прекрасно знали, что сразу налакаться досыта — для него верная смерть. Разве что в случае телепотребления речь пока не идет о физической смерти.

Но рассчитывать, что такое положение дел из­менится в лучшую сторону, конечно, не приходит­ся. Никакие реформы или, как выражается автор книги, контроль, тут не помогут: сущность телеви­дения при охлократии всегда будет одной и той же, потому что точно соответствует запросам черни. Рассчитывать можно только на себя. Читатель (иной): «Да. Знаю. Телевизор — ящик для идиотов. Но идиот — кто угодно, только не я». Гм, гм... Про­чтите, дорогой читатель, эту книгу — может быть, вам станет не по себе.

Кто же будет читать эту книгу? Ясно — не те, что, кроме бешеного голода, возбуждаемого внут­ренней пустотой, и наслаждения от его утоления (пустота от этого становится только пуще), не ощу­щают ничего. И не те, что уже полностью перешли на другое питание, — у них хватило вкуса, чтобы учуять всю нестерпимую, скандальную, всемирную, торжествующую пошлость телевидения, и знаний, чтобы распознать его дикое невежество и бездар­ность, его безнаказанно-наглую, плебейскую лжи­вость, — и отказаться глотать наживку, обильно предлагаемую властью, главная забота которой — управляемость масс, а уж главный рычаг управле­ния в потребительских, охлократических обще­ствах — безостановочное и все возрастающее по­требление (как прежде таким рычагом были насилие и идеология). Скорее всего, это будут те, что, потребляя, уже ощутили некоторое внутреннее неудобство, первые симптомы отравления. Было бы совсем неплохо, если бы эта книга помогла им (раз уж сами они себе помочь не в силах) добро­вольно перейти на режим реанимации — и в любом случае не допустить, чтобы их дети становились не людьми, а потребителями.

Скажу еще, что книга эта открыта для всех, а отнюдь не только для антропософов (к коим при­надлежит автор и не принадлежит переводчик), потому что данные и львиная доля авторских дово­дов, выводов и призывов происходят из мира «обыкновенной» науки и обыкновенного здравого смысла человека, не потерявшего своего человечес­кого достоинства.

Предисловие

...С Карлом надо будет серьезно поговорить — педсовет, отметив его плохую успеваемость, пришел к выводу, что этим летом в старшие классы гимназии ему просто так не пройти. Мы с ним договариваемся, что завтра он придет ко мне потолковать.

Карл спокойно выслушивает мое мнение и спрашивает, что теперь делать. Общие сообра­жения очень скоро приводят нас к вопросу о том, в какой обстановке он дома делает уроки. Тут уж Карл признается, что уйму времени про­водит перед телевизором, и притом гораздо больше, чем сам того хотел бы. «В общем, я пя­люсь на ящик каждый день по два-три часа». По правде говоря, ему совсем неохота так много смотреть телевизор. Но, едва придя домой, он включает его, а после никак не может от него оторваться. Что делать?

Это переводит разговор на следующую тему. Мы с Карлом всерьез обсуждаем вопрос, какие личные стратегии ему надо бы разработать, что­бы ограничить неумеренное потребление масс-медиа, а освободившееся время с толком исполь­зовать для учебы. Разговор, поначалу совсем школьный, неожиданно превратился в психоло­гическую консультацию по поводу того, как мальчику относиться к своей зависимости.

Ученики вроде Карла вовсе не исключения. Цифры, приводимые Райнером Пацлафом в этой книге, вполне соответствуют повседнев­ной действительности. Например, есть семи­классники, которые по понедельникам могут перечислить шесть-семь художественных филь­мов, просмотренных за выходные. Другие зна­ют наизусть программы всех каналов и могут со­вершенно точно сказать, какая серия, какой репортаж и т. п. идет по такому-то каналу в та­кой-то день и час.

Мы, взрослые, видимо, уже свыклись с чу­довищными масштабами потребления масс-ме­диа детьми. Лишь немногие из нас в полный голос выступают против этого ежедневного пе­дагогического безумия. Даже в вальдорфских школах учителя покорно разводят руками: «Придется, видно, с этим смириться». И это при том, что во всех школах уже давно пора бить тревогу. Ведь в течение последних десяти лет способность детей самостоятельно, твор­чески усваивать школьные знания ужасающе быстро сокращается. Вот только один из симп­томов этого процесса.

Промышленно-торговая палата округа Майн-Кинциг начиная с 1970 г. ведет монито­ринг на тему: с какими знаниями и умениями в области орфографии и математики молодые люди вступают в профессиональную жизнь. Поначалу это мероприятие имело целью лишь выявление у начавших трудовую жизнь моло­дых людей слабой подготовки, чтобы затем предложить им адресную помощь. Но со време­нем ежегодный тест стал показателем слабой подготовки всей молодежи, вступающей в тру­довую жизнь. Тест, в котором приняло участие 740 добровольцев, был тем же, что и в 1989-м, и в 1994-м. Поэтому оказалось возможным пря­мое сопоставление: в 1989 г. 47,6% испытуемых получили по орфографии оценки «хорошо» или «весьма хорошо». В 1994 г. их было еще 46,2%, а в 1999-м это число сократилось до 34,4%. Ана­логично дело обстоит с умением считать: доля хороших и весьма хороших оценок сократилась с 20,8% (1989) и 16,1% (1994) до 11,2% (1999). Зато численное выражение неважного и плохо­го владения соответствующими знаниями воз­росло с 19,6% (1989) до 27,2% (1999)¹. Секре­тарь промышленно-торговой палаты в Ханау, комментируя эти результаты, констатировал, «что образовательная система движется в на­правлении образования с нормированным „максимально допустимым числом отказов"».

Точная статистика, зафиксированная про­мышленно-торговой палатой, для учителей ста­ла повседневным явлением. Растет число учени­ков, которым нелегко понимать абстрактные связи и обдумывать их самостоятельно. Объяс­нить на уроке математики доказательство слож­ной теоремы сейчас неизмеримо труднее, чем десяток лет тому назад, — ведь многие школьни­ки не умеют самостоятельно воспроизводить простейшие мыслительные операции, не говоря уж о том, чтобы применять их в новой ситуации.

Было бы, разумеется, опрометчиво искать причину такого положения дел лишь в просмот-

ре детьми телепередач. Тут сказываются и дру­гие воздействия. Но все же неумеренное потреб­ление детьми масс-медиа — очень важный фак­тор отклонений их развития от нормы.

Мы больше не вправе закрывать на это гла­за, а, напротив, обязаны размышлять о том, чту следует противопоставить такому опасному процессу.

Стремиться к упразднению телевидения, компьютерных игр и Интернета — абсурд: ведь технические достижения предоставляют и воз­можности полезные, достойные развития. Воп­рос надо ставить иначе: что можно дать детям, чтобы они сумели как-то противостоять нега­тивным воздействиям телевидения? Как воспи­тать в них правильное отношение к развлека­тельным техническим средствам, сделать так, чтобы дети на деле правильно относились к масс-медиа?

Тому, кто ставит перед собой такие вопросы, эта книга поможет найти ответы. Райнер Пацлаф ясно и подробно описывает воздействие те­леэкрана на детскую психику. Он объективно опровергает существующие на сей счет предрас­судки. А что важнее всего, показывает, какими способами родители могут помочь своим детям жить собственным воображением в медийной окружающей среде: ведь именно это качество закладывает в них основы творческого отноше­ния к труду в дальнейшей жизни.

Кому-то эта книга может показаться непри­ятной. Она приводит в смятение — но делает это ради наших детей, ради нашего будущего! Хоро­шо, если ее прочтет как можно больше родите­лей, и главным образом молодых!

Франкфурт-на-Майне, весна 2000 г. Эдвин Хюбнер

 

Вступление

Ни одно из масс-медиа не вторгалось в повсе­дневную жизнь человечества так властно, как телевидение. С начала его всемирного триумфа прошло уже пять десятков лет — но в общем и целом оно по-прежнему удерживает позиции излюбленного и преимущественного способа проводить досуг, несмотря на наличие таких со­временных конкурентов, как Интернет и компь­ютер. Причину столь явного перевеса следует видеть, конечно же, в том, что телевидение, это «окно в мир», связывает зрителя со всем проис­ходящим в большом мире, да так красочно и реалистично, как никакое другое СМИ. Зрителю кажется, что именно с его помощью легче всего приобрести широкий кругозор. Ведь тут человек не просто слышит или читает о событиях, а, можно сказать, самолично присутствует, наблю­дая происходящее «собственными глазами».

Эпоха, все решительней встающая под знак глобальной политики, глобальной экономики, глобальных экологических проблем, настоятель­но нуждается в такого рода способах смотреть на мир. Направлять наше сознание на всю землю, на все человечество — вот что сегодня самое важное, и в этом смысле телевидение могло бы вносить значительный вклад в решение задач современ­ности, расширяя наш духовный горизонт.

На практике, однако, дело обстоит иначе: более чем тридцать телеканалов заполнены главным образом развлечениями и спортом; им-то в среднем по Германии зрители уделяют ежедневно по два-три часа своего досуга, в то время как текущей информации и познаватель­ным передачам принадлежит сравнительно не­большая доля совокупного времени просмотров (максимум 26%). Разве при таком положении дел важное не пропадает в море неважного? Раз­ве глобальное отупение не вытесняет столь не­обходимого углубления сознания?

Многие считают, что телевидение — их глав­ное орудие в приобретении образования и знаний. Но это иллюзия. Журнал «Шпигель» в 1994 г. протестировал состояние общего обра­зования немцев, подведя лаконичный итог: «Ре­зультат: чем дольше человек смотрит телевизор, тем скуднее его познания. Это относится ко всем сферам, за исключением одного только спорта»².

Стало быть, получается, что и через пятьде­сят лет после появления телевидения как сред­ства массовой информации мы не научились от­носиться к нему так, чтобы оно действительно способствовало нашему развитию. Может, мы делаем что-то неправильно? Или то, что зрите­ли столь жестоко заблуждаются относительно своего настоящего положения, вообще зависит не от них, а от особенностей этого СМИ? Может быть, электронно-лучевой образ, столь несход­ный с любыми изображениями на бумаге или холсте и даже с диапозитивами и кинокадрами, оказывает подспудное воздействие, о котором мы даже не подозревали?

С помощью современных естественнонауч­ных методов это можно было бы легко выяснить. Но науку о масс-медиа такие вопросы явно не заботили. До сих пор она занималась исключи­тельно вопросами программ, иными словами — оформления передач и их воздействия на различные категории зрителей, а кроме того — социоло­гическими и педагогическими аспектами исполь­зования телевидения. Этим темам посвящена уйма публикаций, а вот подспудным воздействи­ям операторской работы и телемонтажа на зри­теля — очень немногие работы и уж совсем не­многие — неосознаваемым физиологическим воздействиям телеэкрана. Не так давно амери­канскому нейрофизиологу Кейту Баззлу при­шлось с величайшим удивлением констатиро­вать, что о биохимических, эндокринных, нейромышечных и сенсорных процессах, иду­щих в человеческом организме во время про­смотра телепередач, исследователям почти ниче­го не известно, как и о процессах, протекающих в это время в центральной нервной системе³.

Как бы там ни было, то немногое, что мож­но найти в современной литературе о воздей­ствии телевидения, содержит столь далеко иду­щие выводы, прежде всего относительно развития детей, что общественность, безуслов­но, должна быть осведомлена об этом. Речь идет о фактах, которые могли бы настроить нас на гораздо более критическое и сознательное отношение к телевидению, если бы мы с ними считались.

Правда, до сих пор еще не было сколько-ни­будь связного изложения таких фактов — и вот, может быть, одна из причин того, что они столь мало известны широкой публике⁴. Поэтому я постарался свести воедино важнейшие резуль­таты разрозненных, часто весьма специальных источников, связав их с моими собственными, отчасти опубликованными уже в 1995 г. иссле­дованиями о воздействии телевидения на дви­жение глаз, так что в итоге здесь впервые скла­дывается целостная картина воздействий, о которых идет речь.

Основной упор в моей книге сделан на физиолого-антропологической стороне дела, а не на содержательных вопросах, связанных с теле­программами, поскольку я убежден, что фунда­мент для действительно свободного, объектив­ного отношения к этому СМИ может быть создан лишь через исследование воздействий телеэкрана, не зависящих от содержания про­грамм. Ведь, пока мы не уразумеем, что проис­ходит с нами во время просмотра на бессозна­тельном, подпороговом уровне, т. е. в области чистой психофизиологии, не мы будем хозяева­ми телевизора, а телевизор — нашим хозяином. Поэтому насущнейшей задачей должно стать повышение степени свободы зрителя в отноше­нии экрана. Данная книга ставит своей целью создание основы для выработки такого более свободного отношения.

Остается только заметить, что мои исследова­ния были отчасти начаты уже в брошюре «Телеприлежание или телемания? Пути к самостоя­тельному взгляду», опубликованной в апреле 2000 г. Союзом антропософского здравоохране­ния (Johannes-Kepler-StraBe 56, 75378 Bad Liebenzell). Но тогда по соображениям эконо­мии места в брошюру не были включены мно­гие подробности и целые главы, так что полнос­тью работа представлена только в этой книге, куда дополнительно вошла статья «Онемевшее детство», опубликованная в 1999 г. в журнале «Педагогическое искусство» (№ 7/8) и в крат­кой редакции распространяемая Международ­ным объединением вальдорфских детских садов в информационной серии «Право на детство — право человека» (№ 4).

Штутгарт, май 2000 г. Райнер Пацлаф

 

Зрение и телевидение

Активная работа глаза

Тот, кто рассматривает картину на стене или фото в иллюстрированном еженедельнике, диа­позитив на холщовом экране или картинку в ко­миксах, полностью свободен в этой ситуации — он может глядеть больше или меньше, удив­ляться увиденному или нет: эти объекты ни к чему его не обязывают. Поэтому большинство людей считает, что не иначе дело обстоит и с те­левидением и что они ничуть не меньше свобод­ны и тут. Но это иллюзия. Телеобраз прямо-таки в огромной степени принудителен, причем зри­тель никоим образом не может уклониться от такого принуждения, даже если толком не вгля­дывается в экран.

Чтобы вникнуть в природу этого принужде­ния, надо сперва разобраться в протекающей без участия сознания работе глазных мышц при обыкновенном зрении. В этой сфере физиоло­гия органов зрения пришла за последние деся­тилетия к революционно новым знаниям, бро­сающим свет и на ситуацию телепросмотра.

Выработанный еще в XIX веке подход, гла­сящий, что зрение — своего рода фотографичес­кий процесс, в ходе которого внешний мир ото­бражается на сетчатке, словно в фотоаппарате, оказался несостоятельным. Хотя глаз и обнару­живает все признаки фотоаппарата, но в процес­се зрения участвует не только оптическая со­ставляющая, а много чего еще. Это стало четко видно, когда с помощью средств современной хирургии оперировались слепорожденные и в результате операций «глаз-фотоаппарат» по­ступал в их распоряжение вместе со всеми необ­ходимыми нервами, полностью готовый к рабо­те: кроме расплывчатых цветовых пятен и градаций освещенности, они не видели ровно ничего. Они не могли непрерывно и отчетливо распознавать объекты — а это и есть зрение в собственном смысле слова. Не помогали даже настойчивые упражнения, и многие пациенты,

чьи надежды оказались так жестоко обмануты, отказывались от усилий, игнорировали зри­тельные ощущения и возвращались к прежней ориентации по слуху и осязанию; некоторые, от­чаявшись, покончили с собой⁵.

А между тем причина такой неудачи науке известна: зрение — процесс отнюдь не пассив­ный и глаза не просто воспринимают то, что в виде световых раздражений предоставляет им внешний мир. Зрение — процесс в высшей сте­пени активный. Ведь образам действительнос­ти, доступным нам, казалось бы, с первого взгляда, на самом деле сперва приходится под­вергаться «обработке» в ходе сложных движе­ний зрительной мускулатуры — и лишь после этого они осознаются. В общем и целом это про­исходит таким образом.

Хотя вся сетчатка (ретина) покрыта зри­тельными клетками (палочками и колбочками), область четкого зрения ограничена крошечным участком на задней стенке глазного яблока, fovea centralis (центральной ямкой). Этот участок наиболее четкого зрения занимает лишь 0,02% всей поверхности сетчатки, охватывая угол об­зора приблизительно в 2 градуса из круглым счетом 200 градусов горизонтального поля зрения, доступного глазу. Поэтому, глядя на окру­жающее, мы с полной четкостью можем видеть лишь крошечный фрагмент целой картины, а. именно тот, на котором сходится фокус оптичес­ких осей обоих глаз.

И все же нам удается получить ясную, чет­кую картину, скажем, дома, благодаря тому, что глазные мускулы по очереди фокусируют глаза на различных фрагментах целого, помещая их перед fovea. Вот как это происходит: сначала ка­кой-нибудь участок дома фиксируется глазами на долю секунды, затем мускулы скачкообраз­ным движением (на языке специалистов назы­ваемым саккадой) переводят фокус зрения на другой участок объекта, тоже фиксируемый на долю секунды, затем следует очередная саккада на третий участок, и так продолжается, пока этими отдельными фиксациями глаза не просканируют достаточное для получения четкой общей картины объекта число участков.

При спокойном созерцании отдельные фик­сации длятся от 0,2 до 0,6 секунды, так что за секунду происходит от 2 до 5 саккад⁶; при более лихорадочном обзоре саккады следуют чаще, а фиксации длятся соответственно все меньшее время. И только когда произошли все эти бесчисленные сканирующие движения глаз, чело­век «видит» то, на что смотрит. Картина, кото­рую он теперь осознает, столь же устойчива и неподвижна, как только что законченная ху­дожником картина на мольберте. Но художни­ку, прежде чем возникла вся картина, пришлось сделать руками тысячи движений: и точно так же в беспрестанном движении были глаза зри­теля, пока он по видимости «одним взглядом» не охватил весь дом вполне ясно и четко. То, что он при этом увидел, — отнюдь не фотография объекта, а образ, активно созданный им самим.

 

Человеческое «я» управляет зрением

Хотя, глядя на что-нибудь, мы не осознаем быстрых движений своих глаз, они тем не менее связаны с нашей личностью. Ведь эти движения не подчинены какой-то единой, раз и навсегда установленной для всех людей схеме, а в боль­шой степени обусловлены индивидуальностью. Они по-разному происходят даже у одного и того же человека — в зависимости от того, на что он смотрит и что хочет видеть. Разумеется, у любого из нас есть и собственные оптические привычки, и, если мы не ставим перед своим зрением какой-то особой задачи, верх берут устоявшиеся привычки, т. е. типичные для каж­дого процессы зрения.

С помощью специальных приборов можно сделать видимым движение глаз по объекту при его осмотре — эти приборы вычерчивают путь от одной фиксации взгляда до другой, так что полу­чается своего рода рисунок оставляемых им сле­дов. Если, к примеру, испытуемому предъявить для осмотра фотопортрет (см. ил. 1), то на схеме, созданной прибором, можно увидеть, что рот и глаза фиксируются множество раз, а вот менее характерные части лица, скажем замыкающая его линия, — лишь вскользь⁷. Характерно и то, что правая (с точки зрения изображенной на портрете девочки) половина лица фиксируется взглядом гораздо чаще, чем левая: это потому, что игра света и тени на ней явно богаче и драма­тичней. К тому же в повседневной жизни люди, глядя на лица, и вообще-то, как правило, осмат­ривают правую их половину почти вдвое чаще, чем левую (это подтверждается исследования­ми⁸): ведь у большинства правая половина лица характернее и выразительнее! Отсюда видно, что глаз движется в процессе зрения отнюдь не по готовой схеме, а направляется главным образом туда, где для смотрящего есть что-то важное, го­ворящее ему о многом. Интерес — вот что управ­ляет глазом.

 

Интерес может быть вызван извне — чем-нибудь характерным для объекта зрения, но может и произвольно направляться изнутри на определенные детали объекта. В своей фунда­ментальной книге Ярбус описывает следующий показательный эксперимент⁹. Он предъявлял

испытуемым картину, на которой были изобра­жены собравшиеся в комнате хозяева и словно свалившийся им на голову гость. И вот, когда он спрашивал испытуемых о возрасте изображен­ных людей, их глаза (по показаниям прибора) интенсивно сканировали отдельные лица на картине; если он спрашивал о материальном положении хозяев, взгляды обследовали глав­ным образом мебель, картины на стенах комна­ты и т. д.; если речь шла об одежде, досконально изучались соответствующие предметы. А когда он спросил, как долго, по-видимому, посетитель не бывал здесь в гостях, взгляды испытуемых сновали почти исключительно между лицом го­стя и ошарашенными лицами хозяев. Ведь где еще было искать ответ, если не в выражении лиц и повороте голов изображенных людей?

В таком случае, как этот, говорят об интенционалъном зрении — а эта способность не дает­ся человеку от рождения, но приобретается им в многолетнем процессе научения. Мы бессоз­нательно тренируем ее с самого раннего детства, а став взрослыми, научаемся сознательно разви­вать и укреплять ее, дисциплинируя зрение.

Одна группа исследователей в 1995 г. убеди­тельно продемонстрировала, как систематическая тренировка зрения становится оптической привычкой. Серия картин, сперва конкретных, затем абстрактных, предъявлялась группе про­фессиональных художников, группе знатоков искусства и группе дилетантов, не имевших ника­кого знакомства с живописью. Дилетанты (точ­нее, их глаза) вели себя в отношении абстракт­ных картин точно так же, как и в отношении конкретных: они старались сканировать детали, очень мелкими шагами продвигаясь вперед, что­бы найти что-нибудь знакомое. А вот художни­ки и знатоки даже с конкретными образами, а тем более с абстрактными, поступали совсем иначе: они сразу производили общую разведку картины большими саккадами, постоянно встра­ивая детали в целое, и намного более интенсив­но созерцали картины, что подтверждается го­раздо более длительной фиксацией их взгляда¹⁰. Стало быть, здесь, можно сказать, двое смот­рят на одно, а видят разное. Способ, каким каж­дый из них смотрит, заранее определен накоп­ленными ими знаниями. В процессе зрения проявляются, с одной стороны, результаты пре­жних сознательных тренировок, ставших при­вычкой, а с другой — возникающее стремление различить нечто определенное.

Эта волевая способность исходит из сокро­веннейшей сердцевины личности, она представ­ляет собой само «я» человека («я» тут понима­ется не в обыденном смысле, как сознание собственной индивидуальности, а в более высо­ком смысле — как сила личности, пронизываю­щая нас целиком, вплоть до бессознательных органических процессов). И вот мы приходим к выводу: бессознательные движения глаз суть прямые и косвенные проявления свободной, активной деятельности нашего «я».

 

Телеизображения — не обычные изображения

Для большинства зрителей телеизображе­ние — в принципе такое же, как все остальные. Но это роковая ошибка, как будет показано в следующих главах. Если кино- и диапроекто­ры создают на экране полносоставные картины, то электронно-лучевые трубки, применяемые в телевизорах (по имени своего изобретателя они называются еще трубками Брауна), в прин­ципе не могут создать полносоставной картины. В такой трубке имеется только один исходящий из катода электронный луч, который, столкнув­шись с экраном, создает на нем крошечную све­товую точку. Эта световая точка посредством системы развертки шаг за шагом обходит всю поверхность экрана, следуя при этом заложен­ной в экране растровой сетке, состоящей из 625 строк, в каждой из которых по 833 точки (по ев­ропейскому стандарту).

За время своего прохождения по растровой сетке электронный луч точка за точкой воспро­изводит заданные телекамерой значения цвета и яркости, так что кадр складывается в своего рода мозаику из 625 х 833 отдельных точек. Все это происходит с умопомрачительной скорос­тью: световой луч 25 раз в секунду обходит 520 625 точек растра, что составляет ни много ни мало 13 миллионов точек за секунду!

Правда, в действительности дело обстоит так, что хотя за секунду проецируется 25 кадров, каждый кадр состоит из двух частичных кадров (см. ил. 2): сначала электронный луч проходит на экране сверху вниз по всем нечетным стро­кам, потом, за второй проход, по всем четным. Стало быть, вместо 25 полносоставных кадров воспроизводится 50 неполносоставных, на каж­дый из которых требуется 1/50 секунды.

Принудительный обстрел сетчатки

Как глаза реагируют на такое неестествен­ное, всегда неполносоставное изображение? Так же, как при просмотре диапозитива или друго­го изображения, они сканируют телекадр быст­рыми движениями, чтобы получить целостный образ. Значит, они фиксируют какой-нибудь случайный пункт, чтобы сканировать его при­стальнее, но, еще задолго до того как вообще начнется фиксация, электронный луч успевает уйти с этой точки, возбужденное им свечение угасает и мгновенно исчезает. Значит, здесь уже нечего сканировать. Поэтому глаза совершают саккаду к другому пункту фиксации, делают следующую попытку — и снова попадают впро­сак: то самое, что только что ярко светилось, в следующий миг растекается бесформенной те­нью. Так и продолжается: взгляд может прыгать куда угодно, но нигде не найдет постоянного объекта, который можно было бы просканировать. Бешено мчащаяся световая точка всегда опережает его.

Даже если бы для фиксации глазам хватало очень малого срока в 120 миллисекунд, элект­ронный луч за это время послал бы на сетчатку уже шесть частичных кадров, или соответствен­но три полных. Значит, еще прежде, чем у глаз появилась возможность самостоятельно зафик­сировать образ, нарисованный электронным лу­чом мозаичный кадр уже попал на сетчатку, и остается он там гораздо дольше, чем на экране, потому что сетчатка слишком инертна, чтобы следовать за бешено мчащимся световым лучом. Полносоставная, равномерно освещенная карти­на, которую мы, как нам кажется, видим на экра­не, на самом деле существует только на сетчатке.

Тут, правда, надо ответить на одно серьезное возражение: мы-де неверно исходим из того,

будто световая точка, создаваемая электронным лучом, практически тотчас исчезает — ведь в действительности эффект послесвечения столь силен, что точка не совсем угасает за вре­мя до следующего прохода луча. Но это верно лишь с оговоркой. Я процитирую специальное издание: «Место экрана, на которое попал луч, должно какое-то время светиться, чтобы из со­вокупности световых точек сложилась замкну­тая картина. С другой стороны, время послесве­чения не должно превышать 1/50 секунды, поскольку после этого появляется следующая точка растра, иначе при быстром скольжении луча картина окажется „смазанной"»¹¹.

Кроме того, точка экрана, на которую упал электронный луч, излучает свет не по прямой, к зрителю, а во все стороны, так что в, скажем, нечетной строке вокруг этой точки возникает «гало», распространяющееся и на соседние чет­ные строки. Но поскольку луч, создавая второй частичный кадр, уже через 1/50 секунды прохо­дит через эти четные строки, чистое зернистое изображение не получилось бы, если бы он не попадал на совершенно темное место.

Стало быть, частичный кадр угасает уже в то время, когда он только «вырисовывается»; к тому моменту, когда луч попадает на последние точки растра, первые уже давно погасли. Вот и выходит, что глаза никогда не видят на телеэк­ране готовой, полносоставной картины, кото­рую могли бы сканировать привычным для себя образом, а всегда находят лишь призрачно исче­зающие образы, к которым им по-настоящему не подступиться.

 

Застывший взгляд

Рассматривая цветную репродукцию, ска­жем, какой-нибудь картины, мы тоже можем заметить, что она составлена из тысяч крошеч­ных растровых точек. Но когда наш взгляд па­дает на них, они неизменно сохраняют свои свойства — цвет, освещенность и четкость. А те­перь попробуем представить себе такую стран­ную печать, которая выцветает до неузнаваемо­сти, как только ее касается взгляд зрителя: его глаза могут напрягаться сколько угодно — сто­ит им приступить к фиксации какого-нибудь места, как точки растра на нем уже почти обра­тились в ничто. Оптическое впечатление от та­кой картины всегда было бы сильно размытым.

Но как раз в этой ситуации и оказываются глаза телезрителя: куда бы они ни направля­лись, целая картина от них всегда ускользает. Тут мы имеем дело со странным явлением — постоянно светящиеся точки растра, которых взгляд тщетно ищет на экране, появляются на сетчатке, но при этом собственная активность глаз в значительной степени отключена.

Сюда добавляется и полное замирание акко­модационных движений, т. е. вращений глазно­го яблока, с помощью которых угол оптических осей глаз постоянно изменяется, приспосабли­ваясь к смене расстояний до объектов, как про­исходит, к примеру, в театре, когда нужно четко видеть находящихся на разных расстояниях от зрителя актеров и кулисы. При телепросмотре же расстояние до экрана остается неизменным, и потому глаза, приспособившись к нему один раз, уже не делают аккомодационных движе­ний, пока взгляд направлен на экран.

Что же происходит, когда сканирующие уси­лия нигде не находят опоры, а растровая кар­тинка и без них возникает на сетчатке? Столь оживленная в других случаях деятельность глаз становится ненужной и почти целиком сменяет­ся пассивностью. Взгляд цепенеет, превращаясь во всем знакомый «телевзгляд». Народная муд­рость неспроста назвала прибор, вынуждающий принимать столь противоестественную установ­ку, «ящиком для идиотов»*. Но было бы ошиб­кой думать, будто «оцепеневший взгляд» — не­достаток телезрителя: такой взгляд с первого же мгновения навязывается ему самой природой телекадра, и никто не в состоянии избежать это­го принуждения¹².

Разумеется, сознание телепотребителя со­противляется такой информации: ведь на сво­ем опыте он не замечает никаких изменений и как раньше, так и теперь чувствует себя полно­стью свободным и активным. Увы, все прово­дившиеся до сих пор исследования доказывают обратное.

В 1979 г. американская группа эксперимен­таторов исследовала число саккад при телепросмотре, констатировав заметное снижение ак­тивности глаз: в ходе 15-минутного просмотра (показывали какое-то голливудское шоу) у всех испытуемых за промежуток в 20 секунд имели место лишь от 5 до 7 саккад¹³. Если сравнить это

_______________________

* Соответствующее немецкое слово вызывает представле­ние о пустом, бессмысленном взгляде. — Здесь и далее звездочками отмечены примечания переводчика.

 

число с 2—5 саккадами в секунду при свободном разглядывании природной среды (что для 20 се­кунд дало бы частоту в 40—100 саккад), то сни­жение составит в среднем 90%.

Другое свидетельство существенного сниже­ния активности глаз при телепросмотре — диа­метр зрачков, который толкуется исследовате­лями как показатель степени активности мозга («кортикальной активации», стимуляции дея­тельности коры головного мозга) и соответ­ственно как индикатор бодрствующего созна­ния. В 1980 г. при показе одного и того же фильма с одними и теми же размером и ярко­стью изображения было обнаружено «заметное сокращение диаметра зрачков» в том случае, когда фильм демонстрировался не на кино, а на телеэкране¹⁴.

Впрочем, телевидение уже и внешними фак­торами вызывает снижение естественной дея­тельности органов чувств вдвое: во-перв