Кроме того, это изначальное чувство страха делает почти невозможным для обособленного "я" понимание и принятие единства жизни и смерти. Как и все остальные противоположности, которые мы рассмотрели, бытие и небытие составляют неразделимое единство. Несмотря на их видимое различие, они являются друг другом. Жизнь и смерть, рождение и умирание – это просто два разных способа восприятия этого вневременного момента.
Давайте посмотрим на это следующим образом: все, что только что родилось, что только что начало существовать, не имеет прошлого. Иными словами, рождение есть состояние отсутствия прошлого. И, соответственно, все, что только что умерло, что только что перестало существовать, не имеет будущего. Смерть есть состояние отсутствия будущего. Но мы уже видели, что этот настоящий момент не имеет ни прошлого, ни будущего. То есть рождение и смерть в настоящий момент едины. Этот момент прямо сейчас рождается, – вы никогда не сможете найти у него прошлое, что-то до него. И точно так же этот момент прямо сейчас умирает, – вы никогда не сможете найти у него будущее, что-то после него. Он обретает бытие и уходит в небытие одновременно. Таким образом, настоящее оказывается совпадением противоположностей, единством рождения и смерти, бытия и небытия, жизни и умирания. Как говорил Иппен, "Каждое мгновение – последнее, и каждое мгновение – рождение вновь".
Но человек, отождествляя себя только со своим организмом (исходной границей), принимает лишь половину процесса рождения-смерти. От другой половины – от смерти – он отказывается. По существу, смерть – это именно то, чего он теперь боится больше всего. И поскольку смерть представляет собой состояние отсутствия будущего, то когда человек отказывается от смерти, это означает на самом деле, что он отказывается жить без будущего. Фактически, человек нуждается в будущем как залоге того, что будет не так сильно ощущать запах смерти в настоящий момент. Его страх смерти, действуя открыто или скрыто, понуждает его все время думать о завтрашнем дне, жаждать его наступления, строить планы или, по крайней мере, откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Его страх смерти заставляет его искать будущего, тянуться к будущему и двигаться по направлению к будущему. Одним словом, его страх смерти порождает в нем сильное ощущение времени. В этом есть некоторая ирония, ведь поскольку обособленное "я" иллюзорно, смерть его также иллюзорна. Как говорил об этом суфийский мистик Хазрат Хан, "нет смертности, есть только иллюзия, и то впечатление от этой иллюзии, которое человек на протяжении всей жизни хранит в сердце своем в виде страха". На этом уровне человек создает иллюзию времени, чтобы умерить свой страх перед иллюзорной смертью.
В этом смысле время – иллюзия, выдвигаемая против другой иллюзии. Существует история о человеке, который встретил в автобусе старика нездорового вида, в руке у которого был коричневый бумажный мешок, куда он время от времени бросал кусочки еды. В конце концов пассажир не выдержал и спросил, кого он там, в бумажном мешке, кормит. "Это мангуста. Знаете, есть такое животное, которое может убивать змей". "Но зачем вы носите его с собой?" "Видите ли, я алкоголик, – ответил старик, – и мне нужна мангуста, чтобы отпугивать змей, когда у меня белая горячка". "Но разве вы не знаете, что эти змеи просто воображаемые?" "О, конечно", – ответил старик, - "так ведь и мангуста тоже воображаемая". Подобным же образом мы используем иллюзию времени, чтобы отпугивать иллюзию смерти.
Вечное и вневременное "сейчас" – это сознавание, которому неведомо ни прошлое, ни будущее. У вечно настоящего нет будущего, нет границы, нет завтра – нет ничего перед ним, ничего после него. Но это и есть самое основное условие смерти, ибо смерть – состояние без будущего, без завтра, без грядущего времени. Поэтому принимать смерть – значит совершенно спокойно жить без будущего, то есть жить в настоящем над временем, как говорил Эмерсон.
Но с появлением исходной границы человек отказывается от смерти и, следовательно, отказывается жить без будущего. Иными словами, человек отказывается жить без времени. Он требует времени, создает время, живет во времени. Выживание становится его надеждой, время – самым драгоценным достоянием, а будущее – единственной целью. Таким образом время, конечный источник всех его проблем, становится воображаемым источником его спасения. Он с головой бросается во время,... пока его время не приходит, и он, как и в самом начале, не оказывается лицом к лицу с сутью своего обособленного "я" – со смертью.
Завтра, завтра, завтра.
А дни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим,
Что все "вчера" лишь озаряли путь
К могиле пыльной.
Требуя будущего, мы живем каждый миг в ожидании и неосуществленности. Мы живем каждый миг в преходящем. Именно таким образом реальное nunc stans, вневременное настоящее, сводится к nunc fluens, мимолетному настоящему, преходящему настоящему, которое длится не более одной-двух секунд. Мы ожидаем, что каждое мгновение перейдет в будущее мгновение, притворяясь таким образом, что избегаем смерти, постоянно торопясь к воображаемому будущему. Мы хотим встретить себя в будущем. Мы не хотим этого "сейчас" – мы хотим следующего "сейчас", и следующего, и следующего, завтра, завтра, завтра. Таким образом, как это ни парадоксально, наше убогое настоящее мимолетно именно потому, что мы требуем, чтобы оно закончилось. Мы хотим, чтобы оно закончилось и тем самым могло перейти к следующему мгновению, будущему мгновению, которое в свою очередь явится лишь затем, чтобы уйти.
Но это всего половина истории времени. Так как теперь человек отождествлен только со своим организмом, естественно присутствующие в этом организме следы воспоминаний обретают для него совершенно непомерное значение и становятся всепоглощающим предметом его забот. Человек цепляется за свои воспоминания, как если бы они были реальны, – в смысле, как если бы они сообщали о реальном прошлом реального я. Он становится одержим своим "прошлым", безусловно отождествляя себя с ним. Так как ему требуется реальное будущее перед собой, он хочет видеть такое же реальное прошлое за собой, – и создает его, делая вид, что память дает знание о действительных прошлых событиях, а не представляет собой наличное переживание, испытываемое в настоящий момент. Он цепляется за свою память как залог того, что раз он существовал вчера, то вероятно будет существовать и завтра. Таким образом, человек живет лишь в воспоминаниях и ожиданиях, ограничивая и очерчивая пределы своего настоящего горько-сладостной грустью по былым временам и щемящей надеждой на то, что будет. Он хочет, чтобы настоящий момент окружало что-то еще, что защищало бы его от смерти, и для этого обносит настоящее границами прошлого и будущего.
Отметим, обратившись к Рис.1, что сейчас человек отождествляется с организмом как целым, который существует в пространстве и времени. (Следует напомнить, что большая диагональная линия на рисунке представляет границу между собой/не-собой, перемещение которой мы рассматриваем. Только что мы видели, как она сместилась от Вселенной к отдельному организму.) Пока что мы пропускаем обсуждение промежуточных уровней надличных диапазонов спектра сознания. Эти уровни слишком тонки и сложны, чтобы рассматривать их на данном этапе. Мы вернемся к ним в девятой главе, ибо к тому времени у нас будут все необходимые сведения, чтобы понять, что они собой представляют. А пока мы лишь отметим, что это те диапазоны спектра, на которых, как схематически показано на Рис.1, индивид не вполне отождествлен со Всем (что было бы уровнем сознания единения), но в то же время не ограничен изолированным телом-умом (что было бы уровнем организма как целого). На этих уровнях граница между собой/не-собой расширяется, так что здесь можно найти уровень сознавания, который явно выходит за пределы обособленного организма.
Давайте вернемся на уровень организма как целого и продолжим историю развития спектра сознания. На этом уровне человек отождествлен только со своим организмом, существующим во времени, и спасается бегством от смерти. Тем не менее, он по-прежнему соприкасается со всем своим психофизическим существом. Вот почему мы обычно называем уровень организма как целого "кентавром". Кентавр – мифическое существо, наполовину человек, наполовину лошадь, – может служить символом гармоничного союза психического и физического. Это не всадник, который правит своей лошадью, а всадник, который един с нею. Не психика, отделенная от соматики и контролирующая ее, но самоконтролирующее, самоуправляемое психосоматическое единство.
Теперь мы подходим к главному событию. С возникновением следующего уровня спектра – уровня эго – кентавр буквально распадается. Ибо человек отказывается и далее оставаться в контакте со всем своим организмом; он отказывается включать в свои границы все свои органические отправления; он отказывается ощущать собой всего себя. Вместо этого он сворачивает свою самотождественность до пределов одной из сторон организма как целого. Он отождествляет себя только со своим эго, своим образом себя, чисто психической личностью, отвлеченной частью кентавра. Это означает, что он отказывается от тела и фундаментальным образом отвергает его, превращая в свою собственность. Он всадник, наездник, он правит, – а телу отводится роль тупого животного, на котором едут и которое погоняют: тело становится лошадью.
Почему это происходит? Зачем это добавление еще одной границы? Что отталкивает человека от кентавра, от своего организма как целого? Есть несколько причин для появления этой новой границы между умом и телом, но главная из них состоит в том, что человек по-прежнему пытается спастись бегством от смерти. Он избегает всего, что могло бы напоминать ему о смерти, символизировать смерть или хотя бы намекать о смерти. И когда он, спасаясь бегством от смерти, строит соответствующую реальность, то первой и самой большой проблемой, с которой он сталкивается, оказывается его тело. Тело кажется обителью смерти. Человек знает, что тело его смертно; он знает, что ему неизбежно суждено разлагаться и гнить. Тело бескомпромиссно недолговечно; человек же в своем бегстве от смерти устремляется лишь к тому, что обеспечило бы ему завтрашний день, – точнее, бессмертие бесконечных завтра. А тело этим требованиям явно не отвечает.
Итак, человек начинает лелеять тайное желание, чтобы его "я" было постоянным, статичным, неизменным, невозмутимым, вечным. Но именно таковы символы, понятия, идеи. Они статичны, неподвижны, неизменны и постоянны. Слово "дерево", например, остается тем же словом, несмотря на то, что каждое действительное дерево растет, изменяется и умирает. Стремясь к этому статичному бессмертию, человек начинает центрировать свою самотождественность вокруг идеи себя, – мысленной абстракции, называемой "эго". Человек не хочет жить со своим телом, ибо оно подвержено тлению, и поэтому живет только как эго, как образ себя для себя, – образ, лишенный любых упоминаний о смерти.
Так появляется уровень эго (см. Рис.1). Естественная линия между умом и телом становится иллюзорной границей, крепким забором, крепостной стеной, разделяющей то, что на самом деле неразделимо. И так как появление каждой новой границы ведет к возникновению борьбы, начинается новая война противоположностей. Желания плоти выступают против желаний души, и слишком часто оказывается, что "дух бодр, а плоть немощна". Организм противостоит самому себе, утрачивая тем самым свою глубинную цельность. Человек утрачивает связь со своим организмом как целым, и самое большее, что он может себе позволить, – это мысленное представление, образ себя как целостного организма. Причем речь идет не о том, что человек теряет контакт со своим телом. Он теряет контакт с единством тела и ума, с характерным для кентавра единством чувства и внимания. Цельная ясность внимания-ощущения оказывается разорванной и искаженной, и от нее остается навязчивое мышление, с одной стороны, и оторванное от него тело – с другой.
Так мы обнаруживаем себя на уровне эго: человек отождествляет себя с мысленным отражением своего целостного организма, с образом себя. Более-менее точный образ себя – это открытый, незафиксированный образ себя. В нем есть место для всей общепринятой истории организма. Он включает в себя сведения о ребяческих, несерьезных сторонах этого организма, его эмоциональных сторонах, рациональных, иррациональных и т.д. Ему известны сильные и слабые стороны всего организма. Он обладает и совестью (или "супер-эго"), этим горько-сладким подарком родителей, и философским мировоззрением, которое служит для него личной картой границ. Здоровое эго включает в себя и согласует между собой все эти разнообразные стороны организма.
Бывает, однако, что в эго не все обстоит благополучно. По тем или иным причинам индивид может отказываться соприкасаться с какими-то его сторонами. Некоторые из желаний и стремлений эго могут казаться настолько странными, угрожающими или запретными, что человек отказывается признавать их. Он боится, что обладать желанием и действовать согласно этому желанию, – одно и то же, а это привело бы к таким ужасным последствиям, что он просто отрицает наличие у себя подобного желания.
Например, у человека может возникнуть мимолетное желание на кого-то наброситься. Мало кто свободен от такого рода мимолетных желаний, отражающих те или иные мелкие склонности нашего эго. Но опасаясь, что он может поддаться этому желанию и перейти к действию, человек отказывается признавать факт наличия у себя такого желания, – а затем забывает о своем отказе. "Я? Мне бы даже в голову такое никогда не пришло. Так что у меня просто нет необходимости отказываться от этого желания". Но, увы, желание его не покидает, и ему остается только делать вид, что это не его желание. Запретное желание перемещается на ту сторону границы между собой/не-собой. Подобным же образом все грани эго, которые нам не нравятся, или которые мы не понимаем и не принимаем, втихую перебрасываются через забор. И там они присоединяются к враждебным силам.
Чтобы проиллюстрировать этот раскол внутри эго, возьмем только что упомянутого парня, который хочет наброситься на кого-то (скажем, на собственного начальника), но вместо этого отказывается сознавать свое желание. Желание тем самым не испаряется. Оно по-прежнему существует, но кажется существующим вне эго. Говоря специальным языком, желание проецируется, отбрасывается вовне. Парень знает, что кто-то сердится, но так как это, разумеется, не он, ему нужно найти кого-то другого. Иными словами, порыв гнева до сих пор имеет место и до сих пор активен, но так как человек отказывается признавать его своим, он может найти его в единственно возможном другом месте: в других людях. Неожиданно окружающие люди начинают, похоже, сердиться на него, причем без всяких видимых причин. Его желание подраться выглядит теперь исходящим от других и нацеленным на него. В результате проецирования "Я сержусь на мир" превращается в "Мир сердится на меня". Понятно, что у человека развиваются симптомы депрессии.
Но произошло еще что-то, весьма важное. Ибо человек теперь больше не соприкасается со всеми склонностями своего эго. Он не только не может соприкасаться со своим организмом как целым (такова судьба всех эго по определению), он не может даже подумать обо всех возможностях своего организма, потому что некоторые мысли оказываются вне закона. Иными словами, он не может найти точный и приемлемый образ себя. В попытке сделать его более приемлемым, человек исказил свой образ себя, и в конце концов пришел к отрицанию каких-то его сторон. Человек создает ложную картину, неточный образ себя. Короче говоря, он создает маску (лат. persona), и все неприемлемые аспекты его эго воспринимаются теперь как внешние, заграничные, как "не-я". Они проецируются, то есть отбрасываются вовне в качестве тени. Внутри эго возводится граница, вследствие чего сфера "я" у индивида еще более сужается, а сфера угрожающего ему "не-я" вырастает. Так появляется уровень маски (см. Рис.1).
Итак, мы увидели, как в ходе последовательного возведения границ разворачивается спектр сознания. Всякий раз, когда проводится новая граница, чувство самотождественности у человека уменьшается, сжимается, становится менее вместительным, более узким и ограниченным. Сначала среда, затем тело, а потом "тень" начинают восприниматься как "не-я", как нечто "внешнее", как заграничные объекты, причем объекты враждебные, ибо каждая пограничная линия – это линия фронта.
Но все эти "внешние объекты" являются просто проекциями собственного существа человека, и могут быть заново открыты им как составляющие собственного Я. Именно через процесс такого открытия себя для себя мы пройдем в последующих главах книги. Каждое из связанных с этим открытий, пусть иногда болезненное, в конце концов приносит радость, ибо открывая, что тот или иной внешний объект на самом деле является одной из моих сторон, мы всякий раз превращаем врагов в друзей, войны в танцы, сражения в игры. Тень, тело и вся окружающая среда стали частью нашего бессознательного, следствием наших фантастических снов в мире карт и границ, даром Адама его спящим сынам и дочерям. Давайте же уберем эти границы и окинем свежим взором реальный мир. Давайте уберем границы, чтобы мы могли вновь прикоснуться к нашим теням, нашим телам и нашему миру, сознавая при этом, что все, с чем мы соприкасаемся, есть по сути своей подлинное лицо нашего истинного Я.
Глава Седьмая
УРОВЕНЬ МАСКИ: НАЧАЛО ОТКРЫТИЯ
Движение нисхождения по спектру и открытия себя для себя начинается в тот момент, когда вы сознаете, что не удовлетворены жизнью. Вопреки бытующему среди профессионалов мнению, эта гложущая неудовлетворенность не является ни признаком "душевной болезни", ни свидетельством недостаточной социальной приспособленности, ни расстройством характера. Ибо в этой фундаментальной неудовлетворенности жизнью и существованием скрыт росток нарождающегося понимания, особого рода понимания, погребенного обычно под спудом социальной бутафории. Человек, который начинает ощущать страдание жизни, начинает вместе с тем и пробуждаться к более глубоким, истинным реалиям. Ибо страдание вдребезги разбивает благодушие наших "нормальных" вымыслов насчет реальности, заставляя становиться в определенном смысле более живым – смотреть внимательнее, чувствовать глубже, обращаться к тем путям познания себя и мира, которых мы доселе избегали. Было сказано, и, я думаю, сказано верно, что страдание – первая благодать, первый "незаслуженный дар" свыше. В определенном смысле страдание – повод для радости, ибо оно сопровождает рождение нового созидательного постижения сути вещей.
Но это верно лишь в определенном смысле. Некоторые люди привязываются к своему страданию, словно мать к ребенку, и несут его, словно драгоценную ношу, которую не осмеливаются положить на землю. Они не смотрят ему в лицо с полным сознанием происходящего, а ухватываются за него, скрыто содрогаясь от мучительных спазмов. Страдание не следует ни отвергать, ни избегать, ни презирать, ни восхвалять, ни цепляться за него, ни драматизировать. Появление страдания само по себе не благо, а благой знак, указующий на то, что человек начинает сознавать: жизнь, проживаемая вне сознания единения, в конечном счете мучительна, ничтожна и плачевна. Жизнь в пределах границ протекает в борьбе, страхе, тревоге, боли и кончается смертью. Лишь благодаря всевозможным оболванивающим компенсациям, развлечениям и увлечениям мы соглашаемся не задаваться вопросами по поводу наших иллюзорных границ, этой коренной причины бесконечного колеса агонии. Но рано или поздно, если только мы не стали полностью бесчувственны, наши защитные компенсации перестают справляться с возложенными на них задачами обезболивания и отвода глаз. Вследствие этого мы начинаем так или иначе страдать, потому что наше сознание обращается наконец к конфликтообразующей природе ложных границ и поддерживаемой ими фрагментарной жизни.
Таким образом, страдание представляет собой исходное движение к выявлению ложных границы. В случае правильного к нему отношения оно служит освобождению человека, ибо указывает за пределы любых границ. И тогда оказывается, что мы страдаем не потому, что больны, а потому что в нас рождается новое понимание. Но чтобы это рождение состоялось, требуется правильное отношение к страданию. Чтобы проникнуть в страдание, прожить его и в конце концов достичь жизни за пределами страдания, нам нужно верно его трактовать. В противном случае мы в нем просто завязнем – и будем барахтаться, не зная, что еще можно предпринять.
На протяжении всей истории человечества различные шаманы, жрецы, мудрецы, мистики, святые, психологи и психиатры пытались выяснить, как правильно проживать страдание, чтобы достичь жизни за его пределами. Они возвещали людям о своих прозрениях, дабы те, наделенные правильным пониманием, также могли пройти сквозь страдание и обрести свободу. Но прозрения разных врачевателей души не всегда совпадают. Более того, зачастую они в корне противоречат друг другу. Прежние врачеватели души советовали общаться с Богом. Современные врачеватели души советуют общаться с бессознательным. Врачеватели-авангардисты советуют соприкасаться с телом. Врачеватели-ясновидцы советуют выходить за пределы тела. Сегодня наши врачеватели души более чем когда-либо несогласны друг с другом, в результате чего мы застряем в своем страдании и не можем понять, что оно означает, не можем понять даже, кого спросить, что оно означает. А пока мы скованы страданием, более глубокого постижения сути вещей не происходит и произойти не может. Мы не в состоянии сознательно проникнуть в страдание, чтобы высвободить скрытое в нем новое понимание своего положения в мире.
Переживание страдания не приносит плодов, если мы не знаем, что оно значит, почему возникает. А не знаем мы этого потому, что у нас нет врачевателя души, которому мы могли бы искренне и полностью доверять. Было время, когда мы с невинной верой взирали на священника, мудреца или шамана, полагая его врачевателем души, и он обращал наше сознание к Богу. В прошлом веке, однако, священника в качестве авторитета, которому можно доверять в случае серьезных неприятностей, во многом заменил психиатр, и этот новый священник обращал теперь ваше сознание к каким-то сторонам вашей собственной психики. Но сегодня доверие к психиатру, как пользующемуся всеобщим уважением врачевателю души, постепенно слабеет. Возникают более современные, эффективные и освобождающие формы врачевания души, психо-терапии. Наши новые врачеватели приходят из Эсаленского института, из "Оазиса" и подобных им "центров роста"; они революционизируют значение термина "психотерапия", обращая наше сознание не только к бесплотной психике, но ко всему организму в целом. Мы даже видим, как сейчас появляются трансперсональные врачеватели, которые нацеливают нас непосредственно на надындивидуальное сознание. Но, увы, поскольку никто из этих врачевателей не соглашается друг с другом, кому можно верить?
Одна из величайших проблем не затихающей дискуссии на тему "кто прав?" состоит в том, что ее участники, как любители, так и профессионалы, всякий раз склонны исходить из того, что разные врачеватели души рассматривают человека с разных точек зрения. Но это не так. Вернее будет сказать, что они рассматривают с разных точек зрения разные уровни сознания человека. Сегодня у нас нет врачевателей души, которым мы могли бы доверять всецело, так как мы думаем, что все они говорят об одном и том же уровне нашего сознания. Поэтому создается впечатление, что они явно противоречат друг другу, по крайней мере в наиболее существенных моментах, и мы запутываемся в этих противоречиях.
Но признав многоуровневую природу человеческого сознания, поняв, что у нашего существа есть много слоев, мы можем начать понимать, что разные типы психотерапии действительно различны именно потому, что направлены на разные слои души. Таким образом, уяснив, что разные врачеватели души обращаются к разным уровням сознания, мы, возможно, сможем более непредвзято относиться к тому, что каждый из ни говорит о своем уровне. И если мы страдаем на этом уровне, то сможем более внимательно прислушаться к его словам. И не исключено, что он поможет нам увидеть смысл нашего страдания, поможет нам прожить его, сознавая и понимая, что происходит, и тем самым пройти через него к жизни за пределами страдания.
Познакомившись в общих чертах со спектром сознания и различными слоями нашего существа, нам легче будет определить уровень, на котором мы сейчас живем, равно как и уровень, с которым связано наше нынешнее страдание, если таковое имеется. Благодаря этому мы при необходимости сможем выбрать надлежащий тип врачевателя души, надлежащий подход к нашему нынешнему страданию, и, таким образом, вырваться из его оков.
С этой целью в последующих главах мы рассмотрим некоторые из основных уровней спектра сознания. Мы рассмотрим различные возможности, радости и ценности, связанные с каждым из этих уровней, и в, особенности, обусловленные ими расстройства, заболевания и симптомы. Мы изучим также основные направления врачевания, "терапии", которые постепенно сформировались для того, чтобы иметь дело с определенными типами страдания, возникающими на разных уровнях. Я надеюсь, что благодаря этому у читателя появится простая карта глубин сознания, – карта, которая может помочь ему пройти через удивительный мир его собственных границ.
Мы проделаем эту работу, возвращаясь вниз по спектру сознания. Это нисхождение может быть описано по-разному, – в терминах гармонизации противоположностей, "расширения" сознания или преодоления комплексов; но в сущности оно представляет собой просто растворение границ. Мы видели, что возводя новую границу мы всякий раз сужаем свое ощущение себя, вследствие чего наша самотождественность постепенно смещается от Вселенной к организму, затем к "эго", а затем к маске. Фигурально выражаясь, "я" становится все меньше и меньше, тогда как "не-я" становится все больше и больше. С каждой границей новая грань себя проецируется, отбрасывается вовне и поэтому кажется внешней, чуждой, заграничной, – теперь она там, по ту сторону забора. Таким образом, создать определенную границу значит создать определенную проекцию – некую грань себя, которая теперь кажется не-собой. И наоборот, присвоить свою проекцию значит растворить границу. Когда вы осознаете, что проекция, которая кажется существующей "там", это на самом деле ваше собственное отражение, часть вас, вы тем самым сносите эту границу между собой и не-собой. При этом поле вашего сознавания становится гораздо более широким, открытым, свободным и незащищенным. Искренне подружиться и в конечном счете объединиться с бывшим "врагом" – все равно, что ликвидировать линию фронта и расширить территорию, по которой вы можете свободно перемещаться. Тогда проецировавшиеся ранее грани больше не будут угрожать вам, потому что они – это вы. Таким образом, нисхождение по спектру сознания означает 1) растворение границы путем 2) присвоения проекции. Это происходит на каждом этапе нисхождения.
Большинство идей о границе, проекции и конфликте противоположностей станут более понятны, когда мы перейдем к конкретным примерам. Эта глава будет посвящена пониманию природы "маски" и "тени", а также дисциплинам, которые помогают переходить с уровня маски на уровень эго. В следующей, восьмой главе мы рассмотрим, как происходит спуск с уровня эго на уровень кентавра; в девятой – от кентавра к трансперсональному; и, наконец, в десятой – до уровня сознания единения. По сути каждая глава осуществляет сходную задачу и рассчитана на то, чтобы дать читателю 1) общее представление о том или ином уровне, 2) начальный опыт соприкосновения с данным уровнем и 3) основные сведения о доступных сегодня типах "терапии", которые работают с данным уровнем. Это ознакомительные главы и они не рассчитаны на то, чтобы действительно утвердить человека на том или ином уровне. Чтобы непрерывно жить на одном из более глубоких уровней сознания необходима большая работа и серьезное обучение. Поэтому в конце каждой главы я привожу список рекомендуемой литературы и перечисляю направления психотерапии, связанные с этим уровнем.
Давайте начнем с того места, в котором обнаруживают себя большинство людей, когда сознают, что не удовлетворены жизнью: они обнаруживают себя в ловушке маски. Маска представляет собой неточный и ущербный образ себя. Она создается, когда индивид пытается отрицать самому себе факт наличия у себя каких-то черт, например, гнева, самоуверенности, эротических побуждений, радости, враждебности, мужества, агрессивности, влечения, интереса и т.д. Но сколько бы он ни пытался их отрицать, они от этого не исчезают. И поскольку они есть, все, что он может – это сделать вид, что они принадлежат кому-то другому. Кому угодно, но только не ему. Так что отрицать сам факт существования этих черт ему не удается, ему удается отрицать лишь факт обладания этими чертами. Благодаря этому человек действительно начинает воспринимать эти черты как не-себя, как нечто чуждое, внешнее. Он сужает свои границы, чтобы исключить из них нежелательные черты. Теперь эти отчужденные черты проецируются, отбрасываются вовне словно тень, и индивид отождествляет себя только с тем, что осталось: со суженным, ущербным и неточным образом себя, с маской. Возводится новая граница и начинается очередная битва противоположностей: маски со своей тенью.