Если сравнить нынешних обездоленных тревожных детей Нью-Йорка с детьми десяти- или пятнадцатилетней давности, то можно заметить перемену в характере тревожности. Часто среди бедняков мы видим определенные нарушения, которые привыкли наблюдать у эмоционально обездоленных детей из богатых семей, воспитанием которых занимается безразличная платная рабочая сила, и которым недостаток человеческих отношений возмещается материальными благами. Это ¾ недоверие к мотивам дружеских начинаний взрослых, уверенность, что за каждой добротой стоят скрытые мотивы, циничная готовность пользоваться подобными ситуациями, ненасытный голод по материальным благам, привычка портить и разрушать эти блага, как только они попадают в руки.
Это сходство питается сходством жизненного опыта. Сегодняшних брошенных нелюбимых детей, и богатых, и бедных, по большей части воспитывает, обучает и развлекает платная рабочая сила. Телевизор для них ¾ это всегда готовый к делу раб, который поможет им пережить и одиночество, и тревогу, и изоляцию. Выполняя заказ своих спонсоров, телевизионный режиссер устанавливает с ребенком псевдоотношения. Ему приходится прибегать к задабриванию и соблазнению, потому что он должен доставить ребенку удовольствие и стимулировать желание получить больше, не имея возможности установить с ребенком настоящих отношений. Даже самый недалекий ребенок быстро учится не доверять телевизионной лести и знает, что все телевизионные слова полны преувеличения и лжи. Таким образом, брошенный ребенок привыкает получать удовольствия от людей, которым не доверяет.
Это не значит, что индустрия развлечений сама по себе является причиной эмоциональной тревожности, но она влияет на ее характер. Всегда открытая возможность бегства от ситуации простым нажатием на кнопку уменьшает необходимость искать свои собственные решения. Она не только ослабляет здоровое стремление к общению и обращению пассивного опыта в активное мастерство, но даже сводит на нет возможность формирования определенных нервных реакций, индивидуальных фантазий и грез. Вместо того, чтобы стать невротиками от стресса, дети, для которых всегда открыта возможность бегства, склонны развиваться в аморфные, зависимые личности с ослабленными внутренними ресурсами.
Подкуп детей материальными благами теперь перестал быть привилегией богатых семей. Массовый подкуп детей захватил даже нищих. Например, вместе с завтраком ребенку подсовывают множество игрушек и безделушек. Эти вещи являются не символом симпатии, а наживкой, и ребенок это понимает, поэтому они не могут дать ему удовлетворения. Наоборот, их получение питает жадность, которая работает на руку производителю. Мы видим, что везде, где отсутствует истинное удовлетворение, находится заменитель. Как и всякая лесть, такие подачки строятся на тонком знании нужд ребенка и его слабостей. Часто заменитель практически невозможно отличить от настоящей вещи, так что удовлетворение основных нужд, недоверие и разочарование оказываются неразрывно связаны.
Сегодняшние тревожные дети и подростки наших больших городов не только лишены любви, понимания, жизненного и игрового пространства и подвержены жестоким законам улицы. Они также подкуплены, соблазнены и опустошены. В некотором смысле они все ¾ заложники искусственных вознаграждений, которые разрушают их способность искать истинное удовлетворение своих эмоциональных нужд. Сегодняшний хулиган производит впечатление одновременно и обездоленного, и избалованного. Он не только агрессор и разрушитель, он еще и капризен, уверен, что может получить что-то ни за что, и что желаемое может быть получено без усилий.
Задача реабилитации изменились. С уменьшением терпимой обществом жестокости по отношению к детям средний обездоленный ребенок несколько меньше боится грубого отношения властного взрослого. Наоборот, власть стала безличной и безразличной. Ребенок не верит в искренность взрослого, он подозревает в нем продавца, который его обманет и разочарует. Для реабилитации недостаточно только насытить неудовлетворенный голод. Мы должны ликвидировать вред удовлетворения потребностей заменителями. Мы должны доказать детям не только, что мы не монстры, но и что мы не врущие продавцы.
Новые формы защиты
Этот анализ изменения структуры характера детей современных городских трущоб мы предприняли, потому что нам показалось, что описанное извращение прогрессивных идей имеет более чем одну причину. Кроме неправильного понимания теории психоанализа и общей тенденции окостенения всех революционных идей, налицо изменение характера сопротивления учеников творческой деятельности. Стереотипы никогда не приходят извне. Они возникают, чтобы удовлетворить вечную потребность ограничить тот эмоциональный сдвиг, который может породить творческая деятельность. Они помогают человеку оградить свое внутреннее равновесие от непрошеных или опасных чувств или знаний с помощью системы отрицания, избегания и лжи. Каждый чего-то боится своего, но нет человека, который не боялся бы ничего.
Эта потребность в защите раньше удовлетворялась набором стандартов, которые определяли содержание и форму изображения. Реальность искажалась и цензурировалась. Страсть, конфликт, враждебность, уродство и другие нежелательные факты не были разрешены к изображению. Традиционно приемлемые стереотипы были сложны; их исполнение требовало времени, терпения и искусности. Такая система удовлетворяла нужды людей, привыкших к послушанию, имеющих хорошие внутренние тормоза и формы защиты, чья агрессия направлялась внутрь в форме чувства вины или тонула в принудительной работе.
Современная версия удовлетворяет потребность избежать творческой деятельности более простым способом. Реальность не искажается и не цензурируется, а отрицается и не замечается. Ложных стандартов правильности нет, но сама идея стандарта отвергается в пользу неразборчивого приятия какого бы то ни было продукта деятельности. Нежелательные чувства и факты не обнаруживают себя в бессвязном изображении. Это решение соответствует структуре характера обездоленного избалованного ребенка, привыкшего к лести и внушению, а не к давлению и критике. Оно не помогает избежать некоторых запрещенных или опасных идей и эмоций, но лишь выражает общий страх перед реальностью у молодых людей, которые вскормлены на заменителях и потеряли способность реагировать на непосредственные впечатления.
Когда перед таким ребенком оказывается чистый лист бумаги и предложение сделать на нем некое заявление, он осознает эту огромную и пугающую пустоту. Недостаток твердого самоосознания и отсутствие нормальных отношений опустошили его вещественный и смысловой мир. Хотя такие дети относительно свободны от озабоченности, порожденной чувством вины, они беззащитны против безымянного страха потерять индивидуальность, оказаться погребенными и раздавленными животными инстинктами ярости и желания. Может ли производство стереотипного хаоса уменьшить эту озабоченность? Мы полагаем, что страх пустоты смягчается изображением хоть чего-нибудь, пусть самого бессмысленного, но если изображение анонимно и аморфно, то оно не может служить для достаточного самовыражения. Таким образом, эта деятельность дает лишь временный эффект.
Интересно пронаблюдать, как каждая культура не только вырабатывает определенные механизмы защиты, но и как она создает обстановку терпимости к некоторым недостаткам этих механизмов. Викторианская эпоха, которая ставила превыше всего детское послушание, была весьма терпима к лицемерию, более того, требовала его от детей. Мы, часто не умея дать детям четких внутренних ориентиров и достаточной силы духа, выработали терпимость к насилию, как в словах, так и в делах.
Как тогда работать с детьми, которые используют в качестве защиты росчерки и кляксы? Разумеется, мы должны принимать росчерки и кляксы, равно как и старомодные тюльпаны, и все остальное, что предложит нам ребенок. Но мы не можем ожидать от этой работы того освобождающего воздействия, которое она оказывает на зажатых, но внутренне цельных детей. Стереотипный хаос ¾ это отпечаток обычного для ребенка состояния, потому что пустота современного брошенного ребенка не пуста, каковой она была для брошенных детей прошлого, а засорена мощными, но бессмысленными возбудителями.
Мы должны принять стереотипный хаос, как трагическое выражение беспомощности и безвыходности. Просить ребенка или подростка такого типа увидеть некий образ в пятнах краски ¾ значит, требовать невозможного, потому что он не научился видеть порядок в мире, который для него хаотичен. Только после того, как он накопит достаточный запас хорошо определенных ментальных образов, он сможет сопоставлять их со случайными формами.
В этом вакууме росчерк или клякса становятся бабочкой или взрывом, или «узором», и не более того. Точно так же, как такой ребенок не может довести «узор» до предметного рисунка, он не способен превратить его и в абстрактный рисунок, придав случайной композиции беспредметную, но обдуманную форму.
Абстрактные рисунки выходят непустыми у детей, которые способны увидеть в случайной форме конкретные предметы. «Пустые» дети способны только отдаться на волю случая. Если повезет, они могут присвоить себе авторство случайной композиции, надписав на листе свое имя. Но обычно они сдаются перед своими разрушительными импульсами и производят неразборчивую кашу. Часто они цинично осознают происходящий обман. Как сказал один мальчик: «Ты делаешь что-то, непонятно что, называешь это узором ¾ вот и современное искусство».
И хотя зажатость и перфекционизм иногда тоже присутствуют, но основной задачей является не столько освобождение ребенка от ограничений, сколько превращение его хаотичных фантазий в воображение и развитие способности к наблюдению и самонаблюдению.
Основные препятствия творческому самовыражению изменились. Вместо зажатости и чувства вины ¾ страх пустоты и уничтожения. Борьба с этими проблемами приносит плоды медленнее. Когда нам удается ослабить степень зажатости ребенка, мы сразу видим рост его жизненной энергии и снятие депрессии. Когда, наоборот, идет построение внутренней структуры, то энергия связывается и не приносит наглядных плодов. В случае успеха возросшее мастерство и сила духа в конце концов дают чувство победы и радости, но это долгий и напряженный процесс.