Наше отступление придало гоблинам храбрости, и они с криками бросились вслед. Эвави ни на шаг не отставала от меня. Ее волосы то и дело касались моих щек. Даже громоздкая одежда не могла скрыть ее стройного тела, которое я так любил.
Вниз по склону мы добежали до леса, а там лосиная тропа увела нас далеко от преследователей. Гоблины бегали медленнее, чем люди. Когда мы перебегали язык льда, мимо просвистел камень. Вряд ли я смог бы кинуть его с такой силой. Но ни один из дротиков не долетел до нас.
С каждой минутой дышать становилось все тяжелее, но наконец мы достигли того места, где лежало мое бревно.
— Стащи его в воду, — прохрипел я.
Перебраться через ледяной поток вплавь мы, конечно, не могли. Пока Эвави стаскивала бревно, я приготовил к бою оставшиеся дротики. И очень вовремя.
Из кустов выскочили гоблины. Я ранил двоих, но третий схватил мою палку для метания и стал тянуть ее к себе. Я ударил его ножом. Кто—то бросил дротик, но деревянное острие не пробило шкур. Эвави тоже метнула дротик и ранила обнаженного гоблина. Гоблины на мгновение отступили, и мы успели прыгнуть на бревно и оттолкнуться от берега.
Я оглянулся. Гоблины что—то кричали и угрожающе трясли кулаками. Упавшее дерево, на котором они переправлялись на наш берег, лежало где—то далеко. Течением нас вынесло на середину, и их камни уже не долетали до нашего бревна. Поворот реки — и они скрылись из виду. Я громко рассмеялся и еще быстрее заработал веслом. Эвави плакала.
— Но ты же свободна? — удивился я.
— Именно потому я и плачу, — ответила она. Женщины всегда так странно реагируют на происходящее.
— Они не обижали тебя?
— Нет. Один из них… Я его видела раньше, он наблюдал за мной с той стороны. Он и еще несколько хитростью поймали меня и отвели в свою пещеру. И не разрешали мне уйти. Но относились ко мне хорошо, кормили и говорили какие—то незнакомые, успокаивающие слова. Но я не могла вернуться к тебе.
Она снова заплакала.
Я подумал, что светлые волосы Эвави влекли к ней гоблинов точно так же, как и меня, а рост и милое лицо вызывали восхищение. От нее веяло загадочностью. И они рискнули похитить Эвави, чтобы… Чтобы она рожала им детей?
Свободной рукой я погладил ее волосы.
— Мы боялись гоблинов, потому что они совершенно не похожи на нас, и думали, что они колдуны.
Река блестела в первых лучах солнца. Мое весло направляло бревно к берегу.
— Это неправда. Они бедный и неуклюжий народец. Наши отцы, которые охотятся в небе зимними ночами, прогнали гоблинов с нашего берега не с помощью дротиков или топоров, а потому что быстрее думали и быстрее бегали. Поэтому они убивали больше дичи и рожали больше детей. Если бы гоблины не ушли, они бы умерли с голоду. А теперь нам не хватает земли. Когда наступит лето, я поведу людей через реку и мы отберем у гоблинов их землю.
Тут бревно прибило к берегу, и мы спрыгнули на землю. Эвави прильнула ко мне, от холода у нее стучали зубы. И я хотел побыстрее добраться до пещеры и спеть у костра песню победы. Но чей—то крик заставил меня обернуться. На противоположном берегу вновь появились гоблины. Они стояли кучкой и не сводили с нас глаз. Один из них поднял руки. Хотя они были далеко, у меня острые глаза, и я видел, как по его щекам текут слезы.
Так как он тоже заботился об Эвави, я постараюсь сохранить ему жизнь, когда летом мы перейдем реку.
Я проснулся. На столике у кушетки горела лампа. Уже наступил вечер. Ренни проводил меня в гостиную и предложил вина. Я молча кивнул.
— Ну? — спросил он. — Где… где вы побывали?
— В глубине веков, — отозвался я, все еще находясь во власти сна.
— В самом деле? — Ренни взглянул на меня потухшим взглядом.
— Я не могу назвать точную дату. Это дело археологов.
В нескольких словах я рассказал ему об увиденном.
— О боже, — прошептал Ренни. — Ранний каменный век. Двадцать тысяч лет назад, когда половина Северного полушария была скована льдом.
Он схватил меня за руку.
— Вы видели первых человеческих существ, неандертальцев, и последних, кроманьонцев.
— Нет, не так, — возразил я. — Разница была не так уж и велика. Мне жаль неандертальцев. Они очень старались… Послушайте, я устал. Могу я пойти домой и выспаться?
— Ну конечно. Это типичная реакция. Но завтра вы ведь вернетесь? Мне необходимо записать все, что вы вспомните. О боже, я и представить не мог, что вы попадете в такую даль.
Ренни проводил меня до двери.
— Доберетесь сами?
— Не беспокойтесь, все в порядке.
Я пожал ему руку.
— Спокойной ночи.
Обернувшись, я увидел в проеме двери его темную высокую фигуру.
Автобус подошел через несколько минут. Когда, взревев мотором, он вновь тронулся с места, меня охватил страх. Что это за чудовище? Откуда такие странные запахи? Затем я вспомнил, что человек, в теле которого я провел несколько часов, уже двадцать тысяч лет лежит в земле.
Но я еще не полностью свыкся с реальностью мира. Я шел по зимнему лесу, где разносился трубный глас лося, и белые духи кружили вокруг и смеялись мне в уши.
Поднимаясь по ступенькам крыльца, я почувствовал себя гораздо уверенней, открыл незапертую дверь и вошел в квартиру. Увидев меня, Клэр отложила книгу и поднялась с кресла.
— Ну как ты, дорогой? — спросила она, подойдя ко мне. Ее губы дрожали. — Как все прошло?
— Неплохо. Настоящая фантастика, — я поцеловал ее в щеку. — Но я совершенно выдохся. Прежде чем я расскажу тебе обо всем, как насчет кофе?
— Конечно, конечно. Но где же ты все—таки был, милый? — она взяла меня за руку и увлекла на кухню.
Я смотрел на нее, чистенькую, пухлую, в меру накрашенную, в очках, с завитыми локонами, с легким запахом табака. А передо мной возникало другое лицо, побронзовевшее от солнца и ветра, с гривой белокурых волос и глазами цвета летнего неба. Я вспомнил веснушки, разбросанные по вздернутому носику, и тихий смех, и протянутые ко мне маленькие, привыкшие к труду руки. И я знал, на какую кару обрек себя, заглянув в прошлое. Этот крест мне предстояло нести до конца жизни.
РОБЕРТ СИЛВЕРБЕРГ
РАССКАЗЫ
Тихий вкрадчивый голос
Перевод Н. Евдокимовой
Впервые Брюс Робертсон увидел шкатулку в куче всевозможного хлама на прилавке; дело было в Лондоне, на улице Петтикот Лэйн. Это была маленькая шкатулка – дюйма три в длину, два – в ширину, а в высоту не больше трех восьмых дюйма. Сделана она была из какого—то металла (возможно, из алюминия), без всяких украшений, если не считать причудливой монограммы на крышке.
Казалось, чей—то спокойный голос шепнул Робертсону: «С твоей стороны будет совсем не глупо, если ты купишь эту шкатулку».
Робертсон взял шкатулку в руки. Торговец, небольшой человечек с ястребиным профилем и остроконечной рыжей бородкой, подозрительно косился на него черными блестящими глазками. Робертсон задумчиво прикинул на руку вес коробки, удивляясь своей заинтересованности. Вещица странная, ничего не скажешь. Тонюсенькая линия – не толще волоска – делит ее надвое, но, по—видимому, открыть шкатулку никак невозможно. На ощупь же холодна и поразительно легка.
«Ну же, – торопил голос, – купи. Не мешкай».
Губы Робертсона оттопырились в гримасе раздражения. Хозяин ларька выжидал, готовый к внезапному прыжку, если Робертсон попытается незаметно опустить шкатулку в свой карман. Но мысли Робертсона были весьма далеки от этого.
Он огляделся. Вокруг ларька кишели и толкались лондонцы, одержимые страстью к выгодным покупкам, стремящиеся приобрести шестипенсовую сковородку или ремень крокодиловой кожи всего за два с половиной пенса, и все это продавалось по воскресным утрам на своеобразном базарчике Ист—энда. В то утро Робертсон пошел на Петтикот Лэйн только смеху ради. У него кончался двухмесячный отпуск, проведенный в Европе. Вечером он должен был лететь на родину, в США, новым реактивным лайнером.
«Два—три шиллинга не деньги», – не унимался голос.
Робертсон нахмурился. Действительно ли это голос? Или просто внутреннее озарение? Он привык к тому, что у него бывают наития, и притом удачные. Он протянул шкатулку хозяину и спросил:
– Сколько?
– Три шиллинга шесть пенсов.
– А сколько бы она стоила, если бы вы не знали, что я американец?
Человечек напустил на себя оскорбленный вид.
– Я не запрашиваю, приятель. Три шиллинга шесть пенсов – и шкатулка твоя.
– Два шиллинга, – сказал Робертсон. – Кстати, для чего она служит?
– Это уж твое дело, приятель. Ты ведь покупаешь, не я. Полкроны, и ни фартингом меньше.
Полкроны – это тридцать пять центов, подумал Робертсон. Бутылка пива в Штатах столько стоит. Усмехаясь, он вынул мелочь, старательно отсчитал два шиллинга шесть пенсов и сунул металлическую шкатулку в карман твидового спортивного пиджака стоимостью в сорок гиней.
«Лучше переложи шкатулку из кармана пиджака в брючный карман. На Петтикот Лэйн орудуют ловкие пальцы».
Робертсон всерьез задумался, откуда же исходят все эти советы. Он так явственно слышал мягкий спокойный голос, словно тот раздавался в нескольких сантиметрах от его уха. Ощущение было неприятное и смущало.
Робертсон начинал верить, что реклама, не преувеличила и абсент, который он пил недавно, в самом деле стоит своих денег.
Так или иначе, совет был дельный. Робертсон надежно упрятал шкатулку в левый карман брюк, поближе к бумажнику. Мигом позже чья—то неумелая рука уже шарила в опустевшем кармане пиджака.
Робертсон ухватил воришку за руку и хладнокровно вонзил ногти в чужую ладонь. Подняв глаза, он увидел перед собой бледного, потного юношу обладателя косматой гривы неимоверно густых черных волос.
– Неуклюже сработано, – бросил Робертсон. – Да и карман все равно пуст. Убирайся—ка отсюда, пока не попал за решетку.
– Да я ничего такого не хотел, начальник! Слово даю, я…
– Пшел вон! – рявкнул Робертсон и выпустил руку воришки. Тот, довольный, юркнул в толпу.
Робертсон решил, что достаточно насмотрелся на Петтикот Лэйн. В бумажнике у него лежали пятьдесят несмятых пятифунтовых бумажек, и следующий карманник мог оказаться квалифицированнее.
Усиленно работая плечами, он пробрался сквозь толпу, подозвал такси и вернулся в отель «Мэйфэр». Было без чего—то двенадцать дня. В девять часов вечера из лондонского аэропорта отправлялся в трансатлантический рейс его самолет.
Под дверью номера скопились воскресные газеты. Робертсон сгреб их в охапку, вошел в номер, вызвал коридорного и велел принести ленч через полчаса.
Он вынул из кармана шкатулку и стал разглядывать ее, в недоумении покачивая головой. Через минуту он положил ее на каминную полку. Решил, что слышанный им голос был плодом воображения. А сама шкатулка просто брусок металла. Разве только…
Впрочем, ладно. Выброшенные полкроны меня не разорят, рассудил Робертсон. Он растянулся в непривычно мягком кресле – о благословенные старомодные отели Лондона! – и принялся праздно листать газеты. Он заранее решил, что проведет весь день в отеле. Бог свидетель, Робертсон и так уже по горло сыт достопримечательностями: он обошел весь Лондон, осмотрел и Вестминстерское аббатство, и Тауэр, и Британский музей, и все прочее с характерной для него напористостью и неутолимой любознательностью.
Сегодня, в последний день отпуска, не грех и отдохнуть. Робертсон считал, что в Западной Европе повидал все стоящее. Завтра в это же время он будет в Нью—Йорке, вернется к увлекательному занятию – превращать деньги в еще большие деньги.
Брюс Робертсон был высок и плотно сбит, – отличался легким изяществом движений и бойкой, уверенной речью. Пять лет назад, в тридцать один год, он стоил три четверти миллиона долларов. Теперь его состояние стало меньше на добрую треть: не так давно его постигли кое—какие превратности судьбы.
Но в общем он явно преуспел, особенно если вспомнить более чем скромное начало. Первые свои биржевые операции, в 1952 году, он проводил с мелкими партиями по десять акций. За десять лет благодаря острому уму, цепкой памяти и гибкой совести Робертсон заметно выдвинулся. Он остался холост, но это не значило, что в его жизни не было места женщинам.
«Взгляни на шестую полосу «Таймса», – предложил голос, так загадочно сопутствующий Робертсону от самой Петтикот Лэйн.
В первую секунду Робертсон не испытал ничего, кроме гнева. Очевидно, это галлюцинация, твердил он себе. А галлюцинаций он не терпел. Долгие годы он работал по шестнадцати часов в сутки, чтобы стать хозяином своей судьбы; и будь он проклят, если подчинится приказам бестелесного голоса.
Тем не менее он просмотрел шестую полосу.
Фельетон о жизни колонистов в Танганьике, статья об итальянской оперной труппе, выступающей в Эдинбурге, сообщение о том, что в Йоркшире родился двухголовый теленок… Робертсон пробежал глазами остальное – главным образом объявления. Его внимание привлекла крохотная заметочка в самом низу страницы.
Там значилось, что профессор Огюст Сен—Лоран из Брюсселя прибудет во вторник в Лондон для переговоров с руководителями английской горной промышленности. «Доктор Сен—Лоран, – говорилось в заметке, – разрабатывает технологию добычи золота из морской воды; в настоящее время его исследования находятся в экспериментальной стадии».
Робертсон в задумчивости покусывал ноготь. Вот уже три года, как он следил за Сен—Лораном. Более ста тысяч долларов вложил Робертсон в акции южноафриканских золотодобывающих компаний. Он неуклонно увеличивал свои вложения, но готов был избавиться от них при первом же намеке на то, что возможен дешевый способ получения золота из морской воды. До сих пор у профессора Сен—Лорана было больше шансов извлечь солнечные лучи из огурцов, чем золото из моря.
«Но во вторник Сен—Лоран объявит о своем успехе, – мягко заметил голос. – Завтра – самое время продать золотые акции. Право же! Самое подходящее время».
– Черт возьми, не указывай мне, что делать! – взорвался Робертсон. Но тут же покраснел. Когда у человека галлюцинации – это само по себе скверно; когда он препирается с ними – это еще хуже.
В дверь постучали.
– Войдите, – раздраженно бросил Робертсон.
Появился столик на колесах, а за ним бой – человек лет шестидесяти, с пергаментным лицом.
– Ваш ленч, сэр. Или надо было подать на двоих?
– Конечно, нет. Разве вы не видите, что я один?
– Ваша правда, сэр. Мне показалось, будто я слышал, как вы с кем—то разговариваете. Но я, должно быть, ошибся. Прошу прощения, сэр.
Дверь закрылась. Робертсон злобно посмотрел на столик с едой, на газету, на загадочную шкатулочку. Слишком долгий отпуск, вот в чем вся беда. Надо поскорее возвращаться – и за работу.
«Продай золотые акции, пока не уехал из Лондона».
Робертсон упал в кресло и вцепился руками в густые спутанные волосы.
Закусил губу, но не слишком сильно, чтобы не выступила кровь.
И понемногу успокоился.
«Голос или не голос, – думал он, – а сплавить акции – неплохая идея. Пролежали они достаточно долго. Кто знает, вдруг на сей раз Сен—Лоран действительно набрел на что—то стоящее. Самое разумное – немедля убраться с рынка. Вот именно».
Он снял телефонную трубку и назвал телефонистке гостиничного коммутатора номер своего маклера. На лондонской бирже южноафриканские золотые акции тоже в ходу. В воскресенье, естественно, Берримэн не сидит в конторе, но, может быть, удастся дозвониться в его загородный дом, в Сэррей.
Трубку сняли после пяти гудков.
– К сожалению, мистер Берримэн с семьей уехали на целый день, сэр. Они в Кентербери.
– Послушайте, мне необходимо с ним связаться. Моя фамилия Робертсон. Робертсон.
– Да, конечно, сэр. Я передам мистеру Берримэну, что вы звонили.
– Не то. Сегодня вечером я уезжаю – лечу в Америку, и мне необходимо переговорить с ним до отъезда. Как вы думаете, когда он вернется?
– Довольно поздно, сэр. Надо полагать, часов в десять—одиннадцать.
Робертсон тревожно заерзал. В это время он будет пролетать над Атлантическим океаном. Отношения Робертсона с Берримэном не допускали, чтобы директивы о покупке или продаже акций передавались через третье лицо – или прямое указание Робертсона, или маклер палец о палец не ударит.
– Ладно, – сказал, наконец, Робертсон. – Если он случайно вернется до восьми часов, пусть позвонит мистеру Робертсону. Телефон он знает. После восьми – не трудитесь. – Он повесил трубку.
В крайнем случае сошло бы и письмо с рассыльным, но на Британских островах не принято слать письма с рассыльными. А жаль, к открытию биржи Берримэн бы знал, что должен продавать. Впрочем, Робертсон предпочитал поговорить с маклером лично. За дело надо браться очень тонко, иначе курс резко упадет, прежде чем будут реализованы все акции Робертсона. Берримэн достоин всяческого доверия, но это мероприятие требует особой личной заботы.
Робертсон нисколько не удивился, услышав вкрадчивый совет невидимого наставника: «В таком случае отложи отъезд. Задержись в Лондоне до завтра. Один день роли не играет».
– Ты, собственно, кто такой?
Ответа не последовало. Робертсон уставился на шкатулку, мирно стоявшую на каминной полке, и нервно сплел пальцы. Голос. И золотой кризис накануне возвращения в Америку. Что ж, никто не скажет, что Брюс Робертсон проявил недостаточную гибкость.
Он позвонил в билетную кассу и отменил заказ на девятичасовой рейс.
После долгих пререканий ему забронировали место на самолете, который должен был лететь в полдень на другой день. Робертсон успеет связаться с Берримэном и проследить за сбытом золотых акций. А больше ничего и не нужно.
Теперь, когда у Робертсона появилось лишнее время, он наскоро проглотил ленч и отправился побродить напоследок по Пиккадилли Сэркус. Он прослонялся по Лондону почти весь день, пообедал в индийском ресторане на Риджент—стрит и в отель вернулся поздно. Наутро он проснулся в десятом часу.
Проснувшись, он тотчас же позвонил Берримэну в контору и двадцать минут кряду давал ему подробнейшие инструкции. Покончив с этим делом, Робертсон позвонил в бюро обслуживания при отеле и попросил заказать ему такси с таким расчетом, чтобы успеть в лондонский аэропорт к двенадцатичасовому рейсу.
Чемодан он уложил еще накануне, так что теперь делать было нечего только позавтракать и дождаться полудня. За дверью, как обычно, лежали утренние газеты. Робертсон отнес их в комнату и положил на кровать, собираясь просмотреть, когда вернется из ресторана.
В глаза ему бросился набранный самым крупным шрифтом заголовок на первой полосе «Дейли телеграф»:
110 ЧЕЛОВЕК – ЖЕРТВЫАВИАКАТАСТРОФЫ
Лондон, 19 августа. Вчера вечером погибли девяносто девять пассажиров и одиннадцать членов экипажа трансатлантического реактивного лайнера: он взорвался и упал в океан через час после вылета из лондонского аэропорта.
С самолета, направлявшегося в Нью—Йорк, сообщили о неисправности мотора, когда самолет находился над океаном, в 10:08 по лондонскому времени, и почти сразу же после этого радиосвязь прекратилась…
Брюс Робертсон бессильно опустился в кресло и добрых двадцать минут тупо разглядывал свои холеные ногти. Потом собрался с мыслями ровно настолько, чтобы перечитать сообщение. Да, это его самолет. И ему бы тоже лететь этим рейсом, если бы не решение задержаться в Лондоне еще на день распродать золотые акции. А кто посоветовал?..
Шкатулка.
Робертсон схватил шкатулку и впился в нее глазами. Обыкновенная металлическая коробка, плоская, с причудливой монограммой… но с тех пор, как ему подвернулась шкатулка, он слышит голоса, и эти голоса спасли ему жизнь.
Он тряхнул головой. Да это просто все та же система наитий, которая принесла ему богатство и славу! Озарение – продать акции. Озарение задержаться в Лондоне на ночь. Голоса тут ни при чем, вяло твердил он себе. Но, так или иначе, часом позже, когда настало время освободить номер, он положил диковинную шкатулочку в карман.
В лондонском аэропорту, когда Робертсон приехал туда к половине двенадцатого, стоял оглушительный гомон. Все говорили только о вчерашней катастрофе.
Не разжимая губ, Робертсон проследил за тем, как сдают его вещи в багажное бюро. Он предъявил документы, внес десять шиллингов пошлины за выезд из страны и сел в самолет.
Как Робертсон и ожидал, рейс прошел без особых потрясений. Полет длился восемь часов: Робертсона, пассажира первого класса, щедро ублажали шампанским, черной икрой и прочими деликатесами.
В аэропорт назначения прибыли в три часа дня по нью—йоркскому времени.
Робертсон без труда прошел таможенный досмотр (вся его контрабанда следовала менее явными каналами) и к половине четвертого удобно расположился на Манхэттене в своей богато обставленной шестикомнатной квартире с окнами на Ист—ривер.
Он не был суеверен. Но последние часы жизни в Лондоне маленькая плоская шкатулочка служила ему счастливым амулетом, и – по причинам, в которых он не сознавался даже самому себе, – несколько дней подряд он клал шкатулку в карман, выходя из дому.
На другой день после возвращения пришло известие из Лондона: профессор Лоран действительно сделал сенсационное открытие, позволяющее дешево извлекать золото из воды. На лондонской бирже золотые акции стремительно падали в цене. Робертсон продал свои как раз вовремя.
Назавтра какое—то предчувствие и знакомый шепот велели Робертсону держаться подальше от «Жиакомо» – первоклассного ресторана в центре города, куда он хотел было зайти. Робертсон уже прошел в зал. Но он научился уважать предчувствия. Он примирительно улыбнулся метру, попятился к выходу и пообедал во французском ресторане напротив. Впоследствии он узнал, что в тот вечер восемьдесят посетителей «Жиакомо» отравились рыбным ядом, съев какой—то недоброкачественный соус.
В четверг у Робертсона внезапно появился импульс купить ртутные акции «Амалгамэйтед Текнолоджикал» – захудалой компании, далекой от благополучия. Он рискнул двадцатью тысячами долларов и приобрел эти акции по 8 3/4. В пятницу компания «Амалгамэйтед» объявила о получении крупного правительственного заказа и о том, что акционеров ждут немалые дивиденды.
Новость ошеломила Уолл—стрит; три дня спустя Робертсон продал эти акции по 19 3/4, нажив на операции кругленькую сумму.
Так оно и повелось. Тихая подсказка, решение – и результат.
Робертсон не был суеверен. Но от двухнедельной полосы везения нельзя отшучиваться. Время от времени он вынимал плоскую металлическую коробочку из кармана, рассматривал ее, встряхивал, пытался открыть. При простукивании она издавала глухой звук, но открыть ее не было никакой возможности, да Робертсон и не слишком старался. Он знал, как обращаться с курицей, которая несет золотые яйца.
К этому времени у него в душе не осталось и тени сомнения. Шкатулочка приносит удачу. Голоса, которые ему порой слышатся, предчувствия, которые у него появляются, — все это исходит, как ни невероятно, из плоской металлической коробочки, за которую он заплатил полкроны лондонскому лоточнику. Робертсон не искал объяснений. Он был доволен тем, что есть, и то и дело пожинал плоды награды за свою веру в пророческие таланты шкатулочки.
По вечерам любимым пристанищем Брюса Робертсона был Муз—клуб: это роскошное великосветское заведение за бешеные деньги предоставляло ему блестящее общество, по которому он столь безнадежно томился в молодости.
Когда человек потягивает дорогие ликеры, утопая в плюшевом кресле, на фоне книжных полок с собраниями сочинений классиков в раззолоченных кожаных переплетах, он забывает о своем низком происхождении.
Робертсон осушил рюмку двадцатилетнего арманьяка и сердечно улыбнулся стюарду, который вновь налил ему коньяку. Затем обернулся к Перри Меррику:
– Да, Перри, по—моему, у меня сейчас прямо полоса удач.
Меррик – коротышка с одутловатым лицом, имеющий чересчур много денег и чересчур много разведенных жен, – выпил шартрез залпом, как дрянное виски.
– Я ведь за тобой слежу, Брюс. Сперва эта история с заменой рейса…
– Ну, это слепой случай, – сказал Робертсон с пренебрежительным легкомыслием.
– Потом продажа золотых акций перед самым началом паники. И авантюра с ртутными акциями. А на прошлой неделе – акции обанкротившихся железнодорожных компаний.
– Ерунда, Меррик, – зарокотал из дальнего угла комнаты старый сварливый Ллойд Декстер. Он опустил газету, которая загораживала его лицо. – Неужто вы не понимаете, что вся эта болтовня о слепой удаче и магических действиях просто нелепа? Очевидно, Робертсон внимательно изучает тенденции рынка, и это единственное разумное объяснение его финансовых успехов.
– Но это не объясняет, почему он отказался лететь самолетом, который тут же разбился, так ведь? – возразил Меррик. – Биржевые спекуляции согласен, но чем вы объясните…
– Я готов согласиться, что замена рейса – чистая удача, – допустил Декстер. – Но все остальное, все финансовые маневры – это просто следствие ума и хитрости, ничего более таинственного тут нет!
Робертсон скромно улыбнулся.
– Ценю ваше высокое мнение о моей изворотливости, Ллойд, но только вы не правы.
– Что такое?
Робертсон вынул из кармана металлическую коробочку и положил ее к себе на ладонь. До сих пор он не рассказывал о шкатулке ни одной живой душе, но теперь вдруг захотел поставить вздорного осла Декстера на место, да и сама шкатулка, казалось, молчаливо подтверждала, что сейчас самое подходящее время открыть тайну успеха.
– Видите вот эту шкатулку, Ллойд?
Декстер кивнул. Меррик вытянул шею, выпучил налитые кровью глаза.
– Я купил ее в Лондоне в тот самый день, когда должен был лететь в Америку. Заплатил полкроны какому—то лоточнику на Петтикот Лэйн. Шкатулка разговаривает со мной, джентльмены. Дает советы.
– Не валяйте дурака, Робертсон! – загремел Декстер в бешенстве. – Вы что, хотите нас уверить…
– Да, шкатулка говорящая. Она велела мне лететь другим самолетом, велела продать золотые акции, велела купить ртутные. Пока что она ни разу не ошиблась.
Ллойд Декстер сердито сверкнул глазами.
– Робертсон, я никогда не подозревал вас в склонности к мистике, да и сейчас не подозреваю. Очевидно, басней о шкатулке вы хотите заморочить нам голову.
Робертсон беспечно усмехнулся.
– Я говорю совершенно серьезно. Шкатулка дает мне советы. Например, добавил он, уловив знакомый шепот, – она говорит, что если я сейчас с вами распрощаюсь и перейду в красный зал, то встречу там Фреда Райнера…
– Не может этого быть! Райнер в Чикаго! – взорвался Декстер.
– Встречу там Фреда Райнера, – продолжал Робертсон как ни в чем не бывало, – и еще до полуночи мы с ним заключим сделку – закупим зерно на корню, и я заработаю больше ста тысяч. Желаю вам всего наилучшего, джентльмены.
Прошло несколько дней. Поздним вечером Робертсон сидел дома и смотрел по стереовизору какой—то старый фильм, как вдруг услышал звонок в дверь.
На пороге стоял Перри Меррик.
– Перри! Какими судьбами в такой час?
– Мне надо с тобой потолковать, Брюс. Ты один?
Робертсон кивнул.
– Входи. Выпить хочешь?
– Нет, нет, спасибо. – Меррик был бледен, взвинчен, обеспокоен. Он достал сигарету, зажал ее в пухлых трясущихся пальцах и чересчур долго не мог зажечь.
Наконец он сказал:
– Прослышал о твоей сделке с Райнером, Брюс. Все получилось так, как ты и ожидал.
– Конечно. А Фред все говорил, что я совершаю безумство. Пари держу, теперь он раскаивается.
Меррик провел языком по губам.
– Ты сказал, что Фред в красном зале, и он действительно был в красном зале, но ведь никто не знал, что он вернулся в Нью—Йорк. Ты—то сам знал? Слушай, вы с Фредом не подстроили все заранее?
– Конечно, нет, Перри. Разве это на меня похоже?
– Надеюсь, что нет, – ответил Меррик. У него дрожали руки. – Так вот, ты рассказал о шкатулке, что дает тебе верные советы, и доказал свои слова. Во всяком случае, так я считаю. Мне надо знать точно, Брюс.
Робертсон подался к собеседнику, проницательно заглянул ему в глаза.
– Что у тебя стряслось, Перри?
– У меня одно за другим было несколько… э—э… неудачных мероприятий.
Твое везение, только наоборот.
– Ясно.
– У меня почти ничего не осталось, Брюс.
– Даже последнего миллиона?
Меррик не улыбнулся.
– Все гораздо хуже, чем ты полагаешь. Хуже, чем можно представить.
– Вот как! Мне очень жаль это слышать, – сказал Робертсон с долей искренности. В клубе будет скучно без Меррика.
– Ты можешь мне помочь, Брюс. Но я хочу просить многого, и ты, пожалуй, не…
– Никогда не думал, что мне придется одалживать деньги Перри Меррику, перебил Робертсон. – Но если речь идет о какой—нибудь малости, чтобы перебиться, то это наверняка можно будет устроить. Не волнуйся.
– Нет. Я не прошу взаймы, – ответил Меррик.
– Но…
– Ты правду рассказывал про свою шкатулочку, Брюс? Чистую правду?
– Могу поклясться на кредитных билетах, – заверил его Робертсон. – Что греха таить, я иной раз привираю, но это не тот случай. Шкатулка себя оказывает.
– Можно на нее посмотреть?
Робертсон вынул ее из кармана и вручил Меррику. Тот внимательно осмотрел ее, исследовал все грани, потрогал тоненькую разделительную линию.
– Она открывается?
– По—моему, должна открываться, но я так и не понял, каким образом.