(1608-1612 гг.)
30-го Октября 1608 года Ярославский воевода кн. Федор Петрович Барятинский,[1] посылая из Ярославля в Вологду боярского сына[2] Ивана Караунова[3] и посадских лучших людей Уланка Золотарева с товарищами, писал тамошнему воеводе Никите Михайловичу Пушкину и дьяку Рахманину Макарьевичу Воронову, чтобы они, следуя примеру Ярославцев, добили челом государю, царю и великому князю Димитрию Ивановичу[4] и крест ему поцеловали. Вместе с тем он наказывал посланным - сказывать на Вологде всяким людям, что Государь Димитрий Иванович пожаловал их, Ярославцев, холопов своих, царским великим жалованьем и вины их отдал им.
Еще ранее этого получив не однократную угрозу от „воров“- раззорить всю Вологду и теперь узнав из письма Барятинского про пощаду, будто бы оказанную Ярославцам из-за их решительнаго перехода на сторону Тушинскаго царика, Пушкин и Воронов разсудили за лучшее при тогдашних обстоятельствах - присягнуть самозванцу[5] и через пять дней отвечали в Ярославль, что они ходили с грамотою к своему архиепископу (которым был в Вологде с 1604 года Иоасаф II), читали ее всем людям вслух и сами, поцеловав крест, начали приводить ко кресту и дворян, детей боярских и посадских людей, а также и в уезд послали; а 10 Ноября из Ярославля ехали с повинными челобитными к самозванцу Вологжане дети боярские Семен Челеев, Василий Квашнин, да Ратман, да Михайло Розварины, да посадские люди Якуш Щелкунов с товарищами 9 человек, да Сибирских казаков 5 человек.
Нельзя точно сказать, чем руководились Пушкин и Воронов, поступая так; относительно же побуждений Барятинского сохранилось его собственное показание в письме его к Сапеге, который был у самозванца одним из первых по нем лиц „Ярославль” пишет, Барятинский - „под его царскую (т. е. самозванцеву) руку яз привел, да и на Вологду от себя писал; и там, меня послушав, крест ему целовали. Так тебе-бы, господине, надо мною смиловаться: упрошать у государя поместьице, то, что писано в челобитенке”. По последующей деятельности Вологодского воеводы вернее будет заключить, что в своем поступке он руководился не столь узкоэгоистическими соображениями: он понимал, что сопротивление не может помочь Вологжанам, а только ожесточит врага, тогда как пример Ярославля показывал, что добровольная присяга самозванцу спасла этот город от разорения и кровопролитий, между тем другие города (Тверь, Псков и др.), не смотря на храброе сопротивление, были не только взяты, но еще и разграблены. Эти соображения мог иметь воевода Пушкин, и разчетливо не вступив в борьбу с сильным врагом, сохранил силы Вологды, бывшие полезными отечеству впоследствии, как это ниже увидим Пушкин, тогда еще не узнал, что с ярославцев правили по 18 рублей с сохи,[6] что все товары у торговых людей переписали и отсылают в Тушино.
Так быстро и просто, по-видимому, совершилось присоединение Вологды к партии втораго самозванца. Богатая тогда, Вологда составляла предмет особенных стремлений и забот слуг самозванца, как показывает происходившая между ними переписка о сохранении от разграбления этого города. Он был в то время важным складочным местом для товаров, отправляемых со всех концов России к устью Северной Двины для отпуска за границу и привозимых оттуда до Вологды водою, а далее сухим путем в Москву; кроме того чрез нее проходил сибирский путь на Устюг и Сольвычегодск. Скоплению товаров тогда способствовало особенно то обстоятельство, что, не говоря уже о „лучших людях“, прибежавших из Ярославля, в нее и чрез нее ехали из Москвы иностранные купцы, удалявшиеся от смут. „А ныне на Вологде собрались все лучшие люди московские гости с великими товары и с казною,- писал из Ярославля Сапеге посланный от самозванца в Ярославль Тимошка Бьюгов, - и государева казна тут на Вологде великая, от корабельныя пристани, соболи из Сибири и лисицы и всякие футри; ино шкода на них идти воевать; ино, государь, всю царскую казну и товары ратные люди разграбят; разве тебе послати к Вологде грознаго пана, который бы умел уимати, чтобы царская казна и всякие товары за посмех не пропали”- „А как Вологда добьет челом г. ц. и в. кн. Димитрию Ивановичу всея Руси и повинную к нам пришлют,- отписывали из Ярославля же посланные от Сапеги описать казну на имя Самозванца, - и мы тотчас к Вологде пошлем государева сытнаго двора стряпчего Тимофея Лихачева, для всякаго краснаго питья для дворцоваго всякаго обихода, для того что на Вологде много куниц и соболей и лисиц черных и всякаго дорогаго товару и питья краснаго.[7]
Никита Пушкин, в излишнем, как после оказалось, усердии, не замедлил послать наказ и крестоцеловальную запись в Тотьму. Этот наказ Пушкина - присягнуть самозванцу был чрезвычайно неожидан для Тотьмичей: они испытывали уже на себе тягость самозванцевых правителей, посланных в Тотьму двух сынов боярских и пана, и ободрились было, когда получили грамоту от Галичан, в которой те перечисляли меры, принятые ими и их соседями против врагов государства, и просили радеть о Государеве великом деле и послать в Галич ратных людей с зельем (порохом) и с нарядом (артиллерией). Козьма Строгонов, не смотря на присутствие в Тотьме людей Тушинской партии, даже решался ночью тайно собирать лучших Тотемских людей и читать им Государеву к Галичанам грамоту;- теперь, опечаленные поступком Пушкина в Вологде, Тотьмичи, скрепя сердце, со слезами поцеловали крест Самозванцу „от нужи“.
Из изложенного видно, что оба города сдались самозванцу или в недоуменьи увлеченные примером других, или для того, чтобы отвратить от себя грозу разрушения и грабительства. Но недолго пришлось оставаться городам в недоуменьи: вскоре стало ясно, что за люди явились под именем истинных прирожденных русских государей и как их слуги поступают с их верноподданными. В Тушинском лагере царствовала тогда невообразимая сумятица; всякий вел свое дело; никто не слушался своего названного царя. Некто Андрей Млоцкий предложил самозванцу назначить в каждый русский город по поляку и русскому для наложения и сбора новых податей и, не смотря на нежелание самого лже царя, привел в исполнение свой план. В Вологду были посланы два боярские сына Козьма Кадников и еще другой. Они, собрав народ, торжественно читала грамоту, по которой было велено „собрати с Вологды, с посаду и со всего Вологодскаго уезда и с архиепископских и со всяких монастырских земель, с сохи по 8 лошадей, с саньми и с веретии,[8] и с рогожами, да по 8 человек с сохи, а те люди и лошади велено порожние гонити в полки”. Также собрать со всякой выти,[9] сколько в уезде вытей есть, и с посаду с Вологды,- столоваго всякаго запасу[10] и проводити те запасы Вологодским уездом мирским людям, старостам и целовальникам,[11] на мирских подводах, кроме тех, что по 8 лошадей с сохи. Также велено было по другой грамоте другому сыну боярскому „переписать на Вологде же у торговых людей, которые торгуют рыбою,- рыбу всякую и рыбных ловцов и ловли рыбныя всякия, а ловити велено свежую рыбу ловцам на него, который ся называет кн. Дмитрием, пять дней и пять ночей; шестой день велено ловить на дворецкаго его, на кн. Семена Звенигородскаго; а ловля рыбная всякая велено имати на посаде и в волостях”. Когда прочли эти грамоты, то Вологжане против тех грамот ничего не сказали, а иные многие заплакали и говорили тихонько друг с другом: хотя-де мы ему и крест целовали, а токо б в Троице славимый милосердый Бог праведный свой гнев отвратил и дал бы победу и одоление на враги креста Христова Государю нашему Царю и В. Кн. Василью Ивановичу, и мы всею душею рады все головами служити; токо буде иные города, Устюг и Усолье и Поморские нам помогли, и нам всем также было бездельно помереть же будет”. Они еще не знали, что предпримут соседи.
А между тем как в Вологде производились насильственные поборы в пользу самозванца, в Устюге, на помощь котораго в трудных обстоятельствах разсчитывали, и не безосновательно, Вологжане, дела шли совсем иначе. Выгодно расположенный при устье двух рек, на торговом северном пути, город этот всегда имел средства исправно удовлетворять как требования обыкновенных государственных налогов, так и сверхобычные запросы в особенных случаях; один Архангельский тамошний монастырь, у котораго не было тогда никаких торгов монастырских, ни соляных промыслов, никаких угодий и рыбных ловель, кроме хлебнаго доходу из вотчинных и монастырских деревенек, мог дать по запросам на разные государственные потребности до Сентября 1608 года в предшествовавшие два года, более 1.700 рублей. Имея воеводой деятельного Ивана Филипповича Стрешнева и подьячим Шестого Копнина, не уступавшего первому в энергии, город Устюг неоднократно отправлять в окрестные города приставов и посыльщиков „для вестей, что ся там, в тех городех, деет“, неоднократно слал ратников в Вологду, Галич, Кострому. В Октябре 1608 года подьячий Копнин ездил в Ярославль по Государеву указу с ратными людьми и, возвращаясь уже в конце Ноября через Тотьму, для предосторожности от воров, о которых он прослышал, у городка Брусенца, за 60 верст от Устюга, вверх по Сухоне, поставил сторожевую рать. С ним вместе 26 Ноября приехали в Устюг земские пристава и привезли нерадостные вести: они узнали о Ростовском раззореньи, из-за плошства Ростовцев, о Вологодской присяге, о несчастии Тотьмичей; один из приехавших сам слышал в Вологде чтение грамот о поборах. Громадные и незаконные поборы, а еще более – отдача русских городов в жалованье, „в вотчины”, панам, „как и прежь сего уделья бывали”,- возбудили негодование в Устюжанах; и они на другой день решили промеж себя посадскими людьми и волостными крестьяны, что они креста целовати тому, который называет ся царем Дмитрием, не хотят; хотят стояти на крепко и людей сбирати хотят тотчас со всего Устюжскаго уезда головами, тем более что Московское государство дал Бог по-старому стоит здорово. На другой день воевода, подьячий, все мирские люди Устюжские: посадские, старосты и целовальники, и волостные крестьяне, написав решение, слали уже в Соль-Вычегодскую к Поспелу Елисеевичу Извольскому и к Максиму Яковлевичу, Никите Григорьевичу, Андрею и Петру Семеновичам Строгановым - письмо о единодушии с ними и просили, Поспела и двух старшин Строгановых и еще человек 5, 6 или 10 лучших волостных и посадских людей приехать в Устюг поговоря со всей Усольской землею, пожаловать вскоре для совету. А их, Устюжан, мысль была такова, как они сами писали: „будет, вы к нам приедете, и стоять с нами за один похотите, и нам вам в том крест целовати меж себя, а вам также крест целовати, что нам с вами, а вам с нами и ожить и умереть вместе”. Посланный посадский человек Третьяк Игумнов вернулся к 30-му Ноября в Устюг без всякого письменнаго и устнаго ответа, хотя Усолье, как прежде назывался Сольвычегодск, гораздо ранее промышлял о государеве деле и еще месяц назад 30 Октября Строгановы и прочее Усольцы выслали на помощь Шуйскому от Соли-Вычегодския „первых” людей 105 человек, собрав - Строгановы по 5 человек, а остальные по 4 человека с малой сошки, в которой было озимаго посева всего (т.е. только) 80 четвертей.
Не получив ответа, Устюжане не знали, чему это приписать. В них начало зараждаться колебание, что “в случае будет послышим то, что Бог пошлет праведный гнев свой на всю Русскую землю, ино еще до нас далеко, успеем с повинною послати” (т.е. в Тушино). К тому же 28 Ноября приехал из Вологды разсыльщик Афонька от Н. Пушкина с увещательною грамотою о присяге самозванцу, а 29 Ноября в 6-м часу дня привез крестьянин Устюжскаго уезда с Брусенецкой заставы Митька Седлов весть о Тотемских делах, что там втайне Козьма Строганов с лучшими людьми готовится служить Царю Василию Ивановичу. Такие разнообразныя вести совсем сбивали с толку Устюжан; Пушкин писал не по Государеву указу, а так, как „ему да Рахманину ведомо учинилось, а от Государева лица к нему не писано”. Поэтому все еще не потеряв окончательно надежды на правоту своего решения, Устюжане увещевали Вычегодцев: „пожалуйте, помыслите с миром крепко, а не спешите креста целовати: не угадать, на чем совершится; и только мы того послушаем Никиты, и ему то будет выслуга, а не нам“; при этом для удостоверения советовали самим распросить посланца Митьку Седлова. (Вероятно, это был мужик дельный: Устюжский Архангельский монастырь отпускал с ним к Вологде своих ратных людей 17 человек, и деньги на них 79 руб.)
Около того же времени и на Вагу явился из Вологды разсыльщик Девятко Клементьев с приводною грамотою к крестному целованию самозванцу, „с великою угрозою, чтобы все крестьяне вору крест целовали”. Вага нужна была „ворам” не менее Вологды по своим богатствам: известно, что при Борисе Годунове (в 1603 году) доходы с Важскаго уезда простирались до 8.138 рублей 26 алтын. Но крестьяне Важские, „помня Господа Бога, и Пречистую Богородицу, и крестьянскую истинную православную веру, и души свои, не прельстились, и тому вору креста не целовали; истинно, праворазумно и смышленно не поколебались умы”[12]
Так встречали на востоке и севере Вологодскаго края самозванцевых приверженцев. И в самой Вологде недолго им пришлось властвовать. Выше указано, с какими требованиями явились первые Тушинские посланцы в Вологду; за ними приехали лица, назначенные быть во главе „воровскаго” управления. „Прежние начальники, Пушкин и Воронов были сменены и посажены в темницу, подвергнувшись безчеловечному и жестокому обращению, несмотря на их невинность.[13] От воров прислан был воеводой Федор Ильич Нащекин, большой плут и низкаго происхождения; через три дня после него прибыл Иван Ковернев, назначенный дьяком. Ковернев хотел запечатать купеческие товары с тем, чтобы их конфисковать, но владельцы не допустили его до этого. Ему не хотели повиноваться, и он был низвергнут. Новый правитель, собрав жителей для приведения их к присяге Димитрию, велел привести и прежнего воеводу, хотел связать его и отослать в польский лагерь, позорил и бранил его вместе с некоторыми богатыми купцами. В то же время нескольких поляков, сидевших в заключении, выпустили на волю. Они напали на окрестных крестьян, жестоко обращались с ними и, до нага ограбив их, возвратились в Вологду, с санями, наполненными награбленным имуществом и на другой день хотели отправиться к войску. В ту же ночь ограбленные крестьяне пришли в самом жалком виде в Вологду жаловаться на учиненныя над ними жестокости и насилия. Находя жалобы их справедливыми, жители Вологды горько раскаивались в том, что отпали от Москвы и присягнули Димитрию. Тогда только поняли они свое малодушие. Снова назначив дьяком незадолго пред тем низвергнутаго Воронова, человека старого и добраго, Вологжане собрались вместе и долго совещались о том, как бы им сложить с себя присягу Димитрию и погубить всех его приверженцев. Сверх того они освободили из заточения прежняго воеводу Пушкина, снова сделали его правителем и сообщили ему о своем намерении, за которое он их похвалил и обратился к народу с прекрасною речью, в которой, защищая себя и действия Москвитян, осудил жителей города за их легкомыслие. Он говорил, что Бог наказывает их и еще более накажет за то, что они изменили своему долгу. Преисполненные раскаяния, жители с ожесточением устремились из крепости к дому Булгаковых, где находился недавно прибывший воевода Нащекин, приставили к нему стражу, схватили Нащекина, Ковернева, всех поляков и пленных, находившихся в Вологде, отрубили им головы, и трупы их бросили с горы в реку Золотуху, где их пожирали свиньи и собаки, на что нельзя было смотреть без отвращения“.[14]
В Тотьме также свергли тушинских посланных и пытали их. Все лица из „воровских“, пытанныя в Тотьме и Вологде, не могли точно сказать, что за человек называет себя Димитрием; иные из них просто говорили, что он не Гришка; другие передавали, что это - вор, именно из Стародуба; из Костромы писали в Вологду, что вор - это попов сын Митька с Москвы от Знаменья с Арбата из-за Конюшен, что отпустил его с Москвы князь Василий Мосальский за пять дней до растригина убийства (т.е. до 17 Мая 1606 г.). Жители северных городов, таким образом, узнавали, как ничтожны были нравственная личность и материальные силы того, кто себя называл Димитрием и как глубоко они заблуждались, поддавшись этим лживым низким людям,- и тем ревностнее стали действовать на защиту Московскаго дела Государева.
На площадях городов собирались земские люди, духовные лица, тяглые посадские люди и волостные крестьяне с их выборными старостами и целовальниками со всего уезда, всею своею землею, и думали земскую думу. Обдумав что-нибудь на миру, писали грамоты от тех лиц, которыя приговорили написать, от города к городу, от уезда к городу, иногда помимо приказных - воеводы и дьяка, от одних земских и посадских старость, целовальников и людишек. С отписками повсюду гнались резвые гончики, приставы, с вестями, что где делалось, что думали и предпринимали соседи. Составлялся дружный союз северных городов против партии самозванца.
Вологжане, заботясь о защите своего города от воровских шаек, после возстановления прежних правителей в должностях, порешили просить у Тотьмичей под росписку - прислать силы людей, и пушки, и затинныя, и селитру, и порох, тотчас не издержав, о чем и отправили письмо в Тотьму; Тотьмичи, получив его 1 Декабря, послали список с него в Устюг, откуда он пошел 3 Декабря на Вычегду и далее. Так начался поворот в действиях северных городов против втораго самозванца. В Устюге произвели набор ратных людей по 10 человек с сохи,[15] а иные лучшие люди и от себя людей давали, иные шли и добровольно - вверх по Сухоне с лучшими людьми во главе. 3 Декабря эти ратники выступили к Вологде с подьячим Шестым Копниным. Через неделю - они были в Вологде и отсюда 11 Декабря отправились к Костроме, Галичу и в село Даниловское отрядами. 16 числа пришли в Вологду Усольские отряды. Вологжание, услышав в это время, что Пошехонцы отложились к вору, послали туда отряд ратных людей отводить их от вора и вскоре получили от головы отряда радостное известие, что Пошехонье и село Белое опять вернулись на сторону Шуйскаго. Это было первое успешное действие северных новых земских войск. На отправку подобных отрядов и вооружение их требовались военные запасы, и Вологжане просили из Устюга - зелья пищального пудов с 50 и свинцу со столько же, и вместе с тем торопили присылкою еще ратников.[16] Сольвычегодцы, получив 6 Декабря из Устюга грамоту от 3 Декабря, сейчас же отправили, что было людей наскоре, может быть на подводах, и назначили собирать по десяти человек с малыя сошки; кроме того, 16 Декабря отпустили еще оставшихся от прежняго набору, и вместе с ними городоваго народу 3 пушечки и с ядрами и с зельем. 18 Декабря опять пошли ратники с Вычегды, Выми и Сысолы. В Устюге, не смотря на недавний набор, а за ним и в Сольвычегодске вскоре вследствие известий из Тотьмы и Галича произведен был другой набор по 5 человек со всякия сошки. Ревность городов поддерживалась ободрительными письмами Скопина-Шуйскаго о его действиях со шведскими отрядами против воров.
Вологда стала сборным пунктом, откуда отправлялись войска на помощь Государеву делу. Множество собравшихся ратников дало возможность укрепить острогом город, что было и необходимо, потому что приходившие в Вологду „выходцы многие”, а также дети боярские, которые стояли на заставах, доставляли известия весьма тревожныя, что Кострома взята ворами 28 Декабря, что Костромичи и Ярославцы воры и Романовские Татары и Пошехонцы (вероятно опять отпавшие) собираются идти на Вологодския места и на Вологду. Разсыльщики в разныя стороны не могли достигать назначенных пунктов из-за воровских людей; так напр. 3 Января вернулся в Устюг гонец, посланный было к Костроме для ратных вестей: дальше Галича уже не было проезда от воров; посланные из Вологды в Галич Тимофей Комельцов и Каргополец Елисейко. Первый доехал только до Соли Галичской: посланные из Вологды же в другую сторону, в Новгород, 14 Декабря, три человека стояли в Тихвине до 6 Января, до тех пор, пока дорога очистилася. В виду близкой опасности от воров на Вологде сделали к половине Января два острога, город укрепили, башни на городе и по острогам поделали, и снаряд по башням большой поставили и начали около острога ров копати да надолбы делати.
Усердие народа воспламенилось еще более знаком Божия благоволения предпринятому делу: Преподобный Димитрий Прилуцкий явился духовному старцу у своей гробницы, велел образ свой от гробницы принести на Вологду, обещаясь стоять на врагов Государевых. И архиепископ, и воевода со всем Вологодским народом и с иногородними, встретив образ с великою честью и со слезами и с молебным пением, поставили его на Вологде, на площади у Всемилостиваго Спаса 4 Января:[17] образ, говорили, писан Дионисием Глушицким, и во имя Преподобного Димитрия хотели миром храм соорудити на Вологде, на площади.
Принятыми мерами положение города было обезопашено; он был укреплен и наполнен войском. Но ратники продолжали стекаться в него: шли с Бела озера, Каргополя, Ваги, Двины, Чаронды, шли и с Устюга, с Вычегды, и с Тотьмы, которая сама находилась в опасении нашествия воров со стороны Соли-Гилича. Вследствие этой опасности Устюжане послали в Тотьму отряд и советовали Вологжанам поставить заставу на Усть-Толшме. Но, отписывая об этом, они не решались обратиться к воеводе, как и другие города, куда проникла ранее весть о недавней кратковременной измене Вологжан Москве. Вологодских земских людей, к которым к одним относились с советами, это невнимание к воеводе приводило в недоумение, и они, также одни без упоминания о воеводе, писали в Устюг, что воевода и дьяк на Вологде у Государевых и у земских дел живут по-прежнему и о всяких Государевых и о земских и о ратных делах с ними о всем радеют вместе единомышленно”; просили прислать в прибавку и Сибирских казаков и звали к себе тут же и Стрешнева самого придти к Вологде для Государева и земскаго дела и для ратнаго строения. Тотмичи называли воеводу и дьяка и даже всех Вологжан изменниками и писали к воеводе и к миру „с бранью на раздор, а не на единомыслие”, ссылаясь в этом на приказания так писать от Устюжан и Усольцов. Они были смущаемы воровскими лазутчиками, захватываемы в Тотьме и ее окрестностях, которые давали показания о двусмысленности действий Н. Пушкина: некто Федор Ванин сказывал: „с Вологды Микита Пушкин в полки к вору, а я де вам Вологду сдам, треть де и стоит, а два жеребья сдаются, и как придете, и мы де Вологду сдадим; а к Вологде ходит, к Миките Пушкину, лазутчик, Тренею зовут, Крылов из Жилина, живет за Солью Галецькою”. И в Сольвычегодске, где в то время происходил набор, был мятеж великий и “страх мног от воровских людей”. Наконец, в самой Вологде произошли замешательства из-за жалованья ратным людям: Усолькие ратники, не получая долго денег, хотели идти домой, ссылаясь на то, что из других городов шлют своим людям вперед жалованье помесячно; два человека из них сбежали; иные отряды Устюжских и Усольских людей не шли к Вологде без формальнаго отпуска. Обо всем этом ратный голова Усольский (Василий Дербышев) отписал сначала Вычегжанам, а их просил, свестясь с Устюжанами, отписать и Тотмичам, „чтоб смуты не учинялось”; ратники вскоре удовлетворены были жалованьем и успокоились.[18]
Пока в Вологде занимались внутренним самоустройством, приготовляясь подать помощь в ту сторону, откуда явится требование, положение Тотьмы и ее округа все более ухудшалось: Лисовский со своими шайками из Костромы доходил до Галича и Солигалича. Жители последняго, так как около посада острога не было, и город сгнил и развалился, и наряду и зелья не было, крепится нечем, бежали, одни в леса, другие на засеки,[19] в Тотемский уезд, в Совьюжскую и в Толшемскую волости, и на Унжу, и в Кологрив. Эти-то беглецы, а также подсылаемые Лисовским лазутчики, схватываемые на заставах, наводили страх скораго нашествия врагов. Тотмичи, как ближе всех находившиеся ко врагу, первые позаботились поставить заставы на Толшме в 300 человек, на Совьюге, Вотче, Демьянове, произвели три побора, каждый по 10 человек с сошки, 16 Января двинули рать к Солигаличу;[20] а 18 Января туда же пошли Устюжане и Угольцы; но остановились на Совьюге, за 20 верст от Солигалича. В это время Солигаличане, приведенные “за неволю” к крестному целованию самозванцу, с правежа животишки свои исценя, заложив или продав, и собрав 2.030 рублей, дали в откуп, чтобы из Галича воры войною не приходили и домов их не раззоряли и не пожгли и жен и детей не поругали. И как они откупились от воров, и воры, быв на Галиче, да пошли назад к Костроме. „Тогда писал из Ярославля Сапеге Ф. Барятинский,- мужики опять заворовали многие, которые государю (т.е. самозванцу) добили челом”. Солигаличане собрали с посаду Соли-галицкия и с Усольския осады по 20 человек с сохи и 15 Февраля отпустили собранных против воровских людей; через три дня (18 Февраля) подоспели ратные люди многие с Устюга Великаго, с Соли Тотемския, и Соли Вычегодския, и Перми Великия, и Соли Камския, и Кайгорода, и Вымския земли, с огненным с большим нарядом и с затинными пищальми, с многим нарядом, и все вместе пошли к Костроме, куда и достигли к 12 Марта.
Другая рать северных городов должна была двинуться, по распоряжению Михаила Вас. Скопина-Шуйскаго, к Ярославским пределам. Для этого 9 Февраля присланы были от него в Вологду из Новгорода воеводы Григорий Никитин Бороздин и Никита Васильев Вышеславцев с Новгородскою силою. Первый остался в Вологде (вероятно, по ненадежности Пушкина), а Вышеславцев, прежде чем двинуться самому, послал вперед увещательную грамоту Романовцам; в случае непослушания грозил идти воевать Романовцев. Увещание было безуспешно и только после стычки ратные головы с отрядами заняли 3 Марта Романов. Но партия самозванца, которой одним из главных опорных пунктов в этой стороне был Ярославль, еще сильна была здесь, так что 8 Марта некто Ефим Космин, близкий человек к польскому пану Тышкевичу, занимавшему Ярославль, успел отбить Вологодский отряд и, на побеге, отнять у него коши, в которых нашел письмо многое. Тогда двинулись и воеводы Вышеславцев, Евгений Дмитриевич Резанов, ранее зарекомендовавший себя под Новгородом, да Федор Леверьев с товарищи и привели все Пошехонье и Мологу и Рыбную к крестному целованью Царю Василью Ивановичу, а 16 Марта двинулись из-под Романова к Ярославлю, который 8 Апреля и заняли после стычки с отрядом Тышкевича.
Вероятно, эти враждебныя действия и были причиною, его Государева Василия Ивановича грамота от 20 Февраля, писанная всем северным городам, и другая, особая, в Вологду, была получена в Устюге только 16 Марта: а в Вологду и того позже, 25-26 Марта. Первою грамотою Царь приказывал всем северным городам признавать Вологду как бы главою их союза, советоваться с нею и между собою о всяком деле и в нее посылать все, какие найдут возможными, средства помощи. Воеводе же и дьяку в Вологду Царь писал особенно, посылал головами ратных людей Федора Никифоровича Полтева, Смирного и Григорья Ивановичей Свиньиных. Он велел отдать присланным, именные списки ратных людей, собравшихся в Вологду, и, с ними поговоря, им с теми ратными людьми ходити на воровских людей и тех промышляти, сколько Бог помочи подаст. А когда вскроется лед, Царь приказывал послать тех ратников на судах Шексною рекою: „а садилися бы в суды у пристани на реке Шексне и, прося у Бога милости, над воровскими людьми промышляли”. На счет же судов Царь приказывать разослать разсыльщиков по Шексне и велеть им готовить суды, струги, лодки и павозки и привозить те суда к пристани на Шексне; Вологду укреплять: также устроить крепкую заставу на Обнорском яму, за 45 верст от Вологды. „А которые будет на Вологде гости и лучшие торговые или из немецких людей гости и торговые люди приговорят меж себя людей к ратному делу для промыслу, и вы б тех людей, поговоря с земскими со всякими людьми, отпустили с головами и со всеми ратными людьми вместе, как они на воровских людей пойдут; а отпустили-б из гостей и из лучших людей, которые-б ратное дело знали, а было-б те люди с головами и с ратными людьми в думе за один”.[21]
Чтоб эти грамоты не попались неприятелям, даже в том случае, если бы гонцы, переодетые бродягами и нищими, были задержаны, их будто бы запекли в хлеб, как передает очевидец событий Масса, у котораго мы опять позаимствуем несколько. Иностранцы, Немцы и Англичане, думали иначе, чем предполагал Царь, и, желая избыть службы, принесли столько подарков воеводе, что он задержал полученную им о торговых людях грамоту и не объявил о ней. - Все иностранные купцы, имевшие в этой стране торговлю, находились в это время в Вологде. Хотя большая часть их жила в обширном доме английских купцов,[22] хотя вокруг него была поставляла сильная стража, однако они в продолжение всей зимы жили с опасением и в великом страхе. Жители Вологды, ежедневно со страхом ожидавшие, что неприятель придет к ним для отмщения, содержали бдительную стражу. Однажды они из засады храбро напали на поляков, обратили их в бегство и возвратились домой с добычею. В это время велено было английским и нидерландским купцам переселиться в крепость, где отвели им огромную комнату, в которой были двойныя жезныя двери и окна. Этому они были очень рады и содержали здесь и днем и ночью крепкую стражу менее стали опасаться. „Однако нами,- продолжает Масса, овладел сильный страх, и мы ежедневно ожидали смерти, когда до нас дошли слухи о том, что в польском войске говорили о необходимости уничтожить до основания Вологду за ея постыдную измену Димитрию, виновниками которой считали английских и нидерландских купцов, с которыми советовались жители Вологды и которых поляки надеялись скоро найти. В этой крайности мы, написав письма, в которых доказывали свою невинность, - одно писано было по-латыни, другое по-немецки, третье по-русски - намеревались для оправдания себя и спасения своей жизни послать их с некоторыми молодыми удальцами к полякам и приверженцам Димитрия, в случае их прихода к Вологде”. Но до этого не дошло, ибо около Пасхи Ярославль отделился от Димитрия, и дорога от Ярославля до Белаго моря совершенно очистилась, так что все купцы, тотчас, же по вскрытии рек, с радостью отправились к морю в Архангельск[23] и здесь нашли свои английския и голландския суда, которых они никогда уже не надеялись более видеть.[24]
В одно время с государевой грамотой из Москвы пришли в разные города из Новгорода от Скопина-Шуйскаго ободрительныя грамоты,[25] в которых он уведомлял о походе на помощь Москве кованой Свийской рати и просил не оставлять его помощью, как посредством набора людей ратных, так и присылкою Государевой денежной казны. Устюжане сейчас же набрали многих ратных людей „перед прежними вдвое” и еще, кроме этого, отпустили 14 Апреля пятую рать в 500 человек; Архангельский Устюжский монастырь пожертвовал около 300 рублей; Вычегодцы, получив вскоре после Государевой грамоты известие из Вологды о возвращении 8 Апреля Ярославля от вора Москве, велели петь молебны со звоном, сбирали с посаду с уезда Государевы доходы, отсылали их Царю, побуждали и Пермичей прислать теперь Царские доходы за 116 (1607/8) год, о которых те не знали ранее, как их доставить: „ныне же,- писали Вычегодцы, дал Бог к Великому Новгороду с Вологды дорога из Ярославля чиста, ехати можно, а начаемся Божии милости вскоре и к Москве дорога очистится”. Надежды Вычегодцев, однако, не совсем оправдывались: по приказанию Скопина-Шуйскаго, Государеву соболиную казну, присланную из Верхотурьи, не повезли далее Вологды, а положили ее в храм св. Софии.
Из Вологды отправили 24 Апреля в Ярославль Василья Панова с целовальниками Максимом Ворошиловым и Силою Мануйловым с товарищам, которые все благополучно доставили по назначению снаряд зелье и двое из них вернулись обратно 3 Мая; во время их обратнаго путешествия, 30 Апреля, черкасы и татары, и Государевы изменники Русских городов многие люди и казаки под предводительством Ив. Фед. Наумова, а потом Лисовскаго, подошли к Ярославлю и после двухдневного боя успели взять большой острог; воеводы кн. Сила Гагарин, Н. Вышеславцев, его помощник Евсевий Резанов, и подьячий Иван Озерецкий засели в рубленом городе в меньшем остроге и в Спасском монастыре и три дня выдерживали приступы; 5 Мая воры удалились, но 8 Мая опять вернулись и сидели осадой до 22 Мая.
Положение осажденных было печально. Так они сами описывали его, прося у северных городов помощи: „а и сами, господа, ведаете, что без людей и без наряду и каменный город яма; а по грехам нашим Государевы люди побиты, а иные многие безвестно разбрелись, а у нас с воры драка живет еже час, и ратные люди добре надобны; да и зелью расход велик, с пищальми людей много, а в Ярославле зелья ни у кого добыть, ни полфунта купити не мочно, всяким людем идет Государево зелье, а не дать кому на драку зелья, ино от воров погибнут, а зелья у нас не ставает”. Затруднения осажденных увеличивались еще тем, что ратные люди требовали жалованья вперед по обыкновению месяца на два, на три. Приходилось их увещевать и отписывать городам о деньгах. Изнуренные уже прежними поборами, города, послав своих единокровных на Государеву службу, не хотели оставлять их на жертву врагам и употребили последния усилия для оказания помощи.
Вологжане, для всякаго промысла и обереганья отпустили в Ярославль воеводу Григория Бороздина да с ним две пищали новых, да 40 пуд зелья, и детей боярских и гостей и посадских людей.[26]
Устюжане, получив первое известие о Ярославле 11 Мая, решили сбирать шестую многую рать, а получив 27 Мая новое подробное известие о Ярославских страдальцах, определяли миром, когда уже некого стало брать людей с сошек, взять из Государевой казны из таможни 300 рублей, для поспешенья, покамест с сох те деньги сберут; наяти охочих вольных казаков, давать им на оружие по рублю на человека и отослать их с зельем, селитрой и свинцом. Устюжане писали об этом Вычегжанам, упоминая, что из Устюга уже писали на Вятку, Вагу и на Колмогоры и в Устьянские волости. Вычегжане также послали 29 Мая 4-ю рать, да и первым своим ратным людям за сроком по поручным записям и вново деньги помесечну послали. И Скопина-Шуйскаго озабочивало положение Ярославля: и он подал материальную помощь, послав туда Федора Леонтьева и с ним русских и немецких многих ратных людей.
Усердие городов увенчалось успехом: силы мятежников, все уменьшавшиеся при возрастании приверженцев Царя Василия Ивановича, оказались недостаточными для удержания Ярославля и одновременной с тем защиты Костромы против дружин северных городов. К Сапеге под Лавру постоянно шли от Ростова и Ярославля просьбы о присылке военных запасов и людей: начальники некоторых отрядов, особенно казацких и польских, самовольно уходили в Тушино, а приставшие к ним жители средне-Волжских городов переходили на сторону Царя Василия Ивановича; так что к Августу 1609 года в областях Ярославской и Костромской оставались только небольшия неорганизованныя шайки разбойников, не стоявших ни за какого царя, имевших целью только грабеж и поживу.[27]
Такая добровольная ревность северных городов к в общему делу государственному, оказанная без всякого принуждения со стороны правительства, не могла не обратить на себя внимания Царя. Во второй половине Мая Вологжане получили похвальную грамоту от Царя Шуйскаго (от 15 Мая). Он приказывал, чтобы архиепископ и воевода, когда придет эта грамота, собрали Вологжан в соборную церковь и велели эту грамоту вычесть всем людям вслух и Царское жалованье всем людям сказали, которым всяких людей Царь пожаловал; “для вашего разоренья”,- писал Царь,- „во всяких наших податех велели вам дати льготы на многие лета, и во всем вас велим оторханити, и всякие ваши разоренья велим пополнити, и учнем вас жаловати свыше прежняго, а что хотя неволею ворам, крест целовали, и мы вам того в вину не поставили, потому что сделали то неволею, бояся от воров убийства и разоренья, а положили то на судьбы Божии”. Царь просил их и впредь быть ему верными и промышлять на воровских людей. Подобную же грамоту (от 23 Мая) Царь Шуйский прислал жителям и всех северных городов и областей. Царь хвалил усердие своих верных подданных, обещая им: “и мы вас пожалуем нашим великим жалованьем, чего у вас и на разуме нет, и службу всех вас вовеки учиним памятну”. 17 Июня Вологодский воевода и дьяк получили опять похвальную грамоту, в которой Царь благодарил Вологжан за усердие и наказывал им понужда