Отвечая на этот вопрос, нельзя забывать, что проблематика производительных сил – которая является одним из аспектов проблематики экономизма – исторически была неразрывно связана не только с европейским рабочим движением 1880-1914 гг. но и, в трансформированной форме, с историей русской революции, в особенности с конца 1920-х и дальше, в ходе первой в истории попытки построить социализм. Престиж, который эта попытка приобрела в глазах огромного большинства людей, справедливо считавших, что капитализм есть «доведенная до совершенства» система эксплуатации человека человеком – система, которая уже привела к двум мировым войнам и бесчисленным войнам меньшего масштаба – неизбежно должен был возвеличить, до определенной степени, теоретическую проблематику, связанную с этой попыткой.
Тем не менее это только половина ответа, потому что мы все еще должны спросить, почему возникла такая историческая взаимосвязь между первой попыткой построить социализм и тезисами, которые являются сердцевиной обсуждаемой проблематики.
На второй аспект этого вопроса я попытаюсь в данном предисловии дать только некоторые элементы ответа, которые будут развиты в настоящем томе и в последующих (постольку, поскольку это необходимо для анализа эволюции советской общественной формации).
(а) Прекращение борьбы с экономизмом внутри большевистской партии
Первый элемент моего ответа связан с идеологией самой большевистской партии. Эта партия, несмотря на далеко идущие изменения, через которые она прошла благодаря самому факту своей революционной деятельности и благодаря идеологической борьбе Ленина против экономизма, далеко еще не освободилась от всех экономистских концепций в тот момент, когда с уходом Ленина борьба с экономизмом перестала быть частью идеологической борьбы внутри партии.
Следует вспомнить, что термин «экономизм» использовался Лениным для критической характеристики такой концепции марксизма, которая стремилась свести его к простой «экономической теории», при помощи которой следует интерпретировать все социальные изменения. Эта концепция может принимать множество форм. В несистематизированном виде она может играть только относительно вторичную роль и можно тогда говорить всего лишь о «тенденции к экономизму».
Так как экономизм считает развитие производительных сил движущей силой истории, одним из главных его проявлений является описание политической борьбы между классами как прямого и немедленного результата экономических противоречий. Тем самым считается, что последние сами по себе способны «породить» социальные изменения и, «когда придет время», революционную борьбу. Рабочий класс поэтому якобы спонтанно подталкивается к революции (и поэтому нет необходимости создавать пролетарскую партию). Та же проблематика имеет тенденцию отрицать, что другие эксплуатируемые и угнетенные классы, отличные от пролетариата, способны бороться за социализм[46].
На другом уровне анализа экономизм характеризуется тем фактом, что у него есть свойство отождествлять производительные силы с материальными средствами производства, тем самым отрицая принципиально важную производственную силу, которая состоит из самих производителей: в результате экономизм приписывает основную роль в строительстве социализма не инициативе трудового народа, а накоплению новых средств производства и технических знаний.
Экономизм может проявляться во множестве форм, даже противоречащих друг другу. В зависимости от конъюнктуры классовой борьбы он может занимать и правые, и левые позиции (в действительности он сочетает их). В большевистской партии на почве экономизма выросли определенные взгляды, воспринятые оппозиционными группами в 1918-м и в 1920-1925 гг., включая рабочую оппозицию, чей правый характер был особенно ясен[47].
Среди «право-левых» проявлений экономизма в большевистской партии также следует упомянуть позиции, занятые в период «военного коммунизма» Бухариным, Троцким и Преображенским, которые рассуждали о «прямом переходе к коммунизму» путем всеобщего использования государственного принуждения (милитаризация труда, навязывание дисциплины сверху, реквизиция и рационирование сельскохозяйственных продуктов), что определялось ими как проявление «пролетарской самодисциплины» в результате абстрактного отождествления ими советского государства с «рабочим государством».
В такой форме экономизма централизованное управление экономикой рассматривалось в качестве сущности «коммунизма». Эту позицию можно считать правой в том смысле, что она подчиняла трудовой народ аппарату подавления. Тем самым она, казалось, противоречила левому экономизму, который провозглашал, по крайней мере это подразумевалось, что единение рабочего класса и единство этого класса с другими трудящимися классами достигается само по себе благодаря совпадению интересов всех людей труда. В действительности обе эти концепции отрицают решающую роль идеологической и политической классовой борьбы и необходимость, чтобы довести эту борьбу до победы, наличия марксистско-ленинской партии, которая руководствуется правильной политической линией. Первая концепция подменяет государственным принуждением политическое и идеологическое руководство со стороны пролетариата[48], тогда как вторая подменяет это руководство деятельностью профсоюзов. Как мы увидим, эти две «интерпретации марксизма» привели определенных большевиков, когда «военный коммунизм» закончился, к призыву «огосударствления профсоюзов», тогда как другие выступили в поддержку «опрофсоюзивания государства».
Такое длинное отступление про экономизм необходимо не только потому, что он играл все более важную роль в европейских секциях III Интернационала, но также потому, что существование экономизма в той или иной форме постоянно создает для рабочего движения новые проблемы. Наивно было бы полагать, что марксизм и марксистские партии могут быть «полностью и окончательно» очищены от него. Фактически это форма, которую буржуазная идеология принимает внутри марксизма и корни этой идеологии находятся в буржуазных общественных отношениях, которые могут исчезнуть только тогда, когда исчезнут классы как таковые.
Борьба против экономизма поэтому неизбежно является фактом жизни марксизма и даже принципиальной формой, которую идеологическая борьба классов принимает в этой области. Маркс и Ленин вели эту борьбу в своих работах.
Деятельность Ленина позволила большевистской партии избавиться от более грубых форм экономизма, но в ней сохранилась очень сильная тенденция к экономизму. Вот почему Ленину часто было трудно добиться преобладания своих взглядов. Это также объясняет, почему экономизм так глубоко повлиял на осуществление НЭПа и почему концепция коллективизации и индустриализации, которая победила в Советском Союзе, отводила важнейшую роль накоплению и рассматривала технику как нечто «надклассовое».
Сказанное выше, тем не менее, не позволяет нам понять в полной мере историческую взаимосвязь между первой попыткой построения социализма и экономизмом. Чтобы прийти к более полному пониманию этой взаимосвязи, нужно проследить две другие серии идей, относящиеся, во-первых, к социальным основаниям экономизма, и во-вторых, к явному возрождению ряда экономистских тезисов во время пятилеток.
(б) Социальные основания экономизма
Не вступая в спор, который здесь не к месту, нужно вспомнить, что экономизм как таковой является порождением классовой борьбы внутри самого марксизма. Забыть об этом значит впасть в идеализм – т.е. предположить, что идеи развиваются сами по себе и оказывают влияние на историю независимо от социальных противоречий.
В своей первоначальной форме экономизм возник во II Интернационале, в социал-демократической партии Германии. В своей правой разновидности он был связан с существованием внутри этой партии влиятельного политического и профсоюзного аппарата, который интегрировался в германскую государственную машину. Руководители этого влиятельного аппарата могли тешить себя иллюзией того, что постепенный рост их организационной активности и давление со стороны требований рабочих в конечном счете создадут условия для свержения капитализма. Они становились все более привязанными к этой иллюзии, потому что потакая ей они могли укрепить свои собственные позиции в германском рабочем движении без того чтобы, очевидным образом, подвергать себя рискам, неизбежно связанным с революционной деятельностью. Таким образом там появилась буржуазная идеология, приукрашенная несколькими якобы марксистскими формулами, которая пользовались значительным влиянием на германское рабочее движение в целом в той мере, в какой политический и профсоюзный аппарат движения и мощь германского империализма могли обеспечить повышение жизненного уровня для некоторого слоя рабочего класса. Напротив, в царской России, где условий для развития легального рабочего движения не существовало, экономизм меньшевиков не нашел поддержки в русском рабочем классе, не считая некоторых относительно «привилегированных» элементов, таких как железнодорожные рабочие.
В самой большевистской партии профсоюзные лидеры в ряде случаев оказались принципиальными агентами правого экономизма и после Октябрьской революции количественный рост в партии слоя администраторов и торговых, плановых и финансовых чиновников создал благоприятные условия для развития экономизма в новых формах. Как мы увидим, эти новые формы принимали правый или левый внешний вид в зависимости от хода классовой борьбы и характеристик тех слоев рабочих, которые могли служить для них социальным базисом.
В свою очередь экономизм, который развился в Коммунистической партии Советского Союза, нашел отклик в секциях Коммунистического Интернационала, созданных в тех странах, где рабочее движение могло развиваться в формах, сходных с теми, которые существовали в германском рабочем движении перед первой мировой войной.
(с) Явное возрождение экономистских тезисов в ходе воплощения пятилетних планов
Явное возрождение экономистских тезисов, которые были выражены в особенно систематическом виде в упомянутых выше работах, необходимо рассматривать в двух аспектах – как результат всесторонней эволюции русского общества и большевистской партии и во взаимосвязи с тем новым авторитетом, который эти тезисы приобрели благодаря их выражению Сталиным. Первый аспект очевидно является решающим. Именно то множество изменений, через которые прошли Советская Россия и большевистская партия с октября 1917 г. до начала 1929 г., сделали возможным принятие таких концепций – поначалу только бессознательно, на практике – которые отождествляли построение социализма с наибыстрейшим развитием производительных сил[49] и в особенности промышленности, даже за счет союза рабочего класса и крестьянства.
Экономистские тезисы, в той форме, в которой они триумфально победили в конце 1920-х, никогда в своей основе не подвергались сомнению со стороны различных оппозиционных течений. Последние выступали против только отдельных конкретных мер или ряда мер политического или административного характера, которые принимались исходя из общего направления, которое они не подвергали сомнению как таковое. Даже возражения, выдвинутые Бухариным против кампании индустриализации, которая по его мнению проводилась слишком поспешно, сводились к предупреждению о долгосрочных негативных экономических результатах первоначальных усилий по индустриализации, которые он считал чрезмерными. Его аргументы по сути сводились к тому, что менее масштабные первоначальные усилия позволили бы быстрее добиться определенной индустриализации, чем это предполагалось в пятилетних планах. Он не задавался вопросом, соответствует ли сам тип индустриализации задачам построения социализма (хотя он и не был согласен с тем, что тот тип коллективизации, который проводился начиная с 1929 г., действительно позволит установить социалистические отношения в деревне).
Верно, что экономистские концепции, которые победили вместе с пятилетними планами, были связаны с глубоко укорененными тенденциями в большевистской партии того периода; также верно, как это было замечено, что явная поддержка Сталиным этих экономистских тезисов придала им исключительный вес из-за того исключительного авторитета, который имело его вмешательство в любой вопрос. Здесь мы сталкиваемся с одним из аспектов того, что стали называть «проблемой Сталина».
Обращаясь к этой проблеме (которую мы рассмотрим как следует только во втором томе этой работы в связи с моим анализом периода 1924-1953 гг. в целом), следует в первую и главную очередь иметь ввиду, что у Ленина и Сталина были очень разные подходы к вопросу о идеологической борьбе внутри партии.
Ленин, говоря в общем, всегда выдвигал эту борьбу на первое место. Он никогда не боялся идти «против течения» и в результате не раз оказывался в меньшинстве в Центральном Комитете, причем по вопросам жизненной важности – и это показывает, между прочим, насколько ошибочно рассматривать большевистскую партию как партию «ленинского типа».
Сталин понимал свою роль как лидера по-другому. По важным вопросам он стремился, прежде всего (особенно до 1934 г.) выразить влиятельные течения, существующие в партии, выступая в качестве спикера последних. С этой точки зрения полемические нападки на Сталина на том основании, что он, благодаря своей «личности», навязал партии чуждые ей концепции, беспочвенны. Они относятся к другому, а именно к тому, что Сталин непреклонно проводил в жизнь меры, принятые на основе этих концепций, которые разделял не только он, но и почти все члены партии, включая тех, кто выступал против некоторых из этих мер.
Кроме того, сама партия постоянно менялась: общественные силы, действовавшие в основном внутри нее в 1929 г., отличались от тех, которые действовали в 1917 г., и от тех, которые действовали в 1934 г. и в 1952 г.; сами эти изменения были взаимосвязаны с изменениями внутри советского общества.
Тем не менее, и на этом втором моменте следует задуматься, сделав себя спикером влиятельных тенденций внутри партии, Сталин придал дополнительный вес этим тенденциям, в огромной мере усилив их. В особенности это относится к экономистским концепциям, которые господствовали с 1929 г.
Сталин придавал дополнительный вес тем тезисам, которые он поддерживал, за счет своего собственного авторитета. Этот авторитет заключался не в том факте – как некоторые любят воображать – что Сталин был генеральным секретарем большевистской партии (этот факт тоже нужно объяснить, не прибегая, как это слишком часто делается, к анекдотам о «личности» Сталина, которые, даже когда они правдивы, ничего не объясняют). Его авторитет опирался на то, что почти вся партия с начала 1930-х гг. рассматривала как исключительное двойное достоинство Сталина – что он не отказался от идеи построения социализма в СССР и что он выработал политику, которая, как считала партия, позволит успешно достичь этой цели.
Когда после смерти Ленина другие лидеры большевиков были готовы позволить НЭПу продолжаться, что означало бы развитие в сторону частного капитализма, или, по крайней мере, они поддерживали определенные меры по индустриализации, которые они не хотели представлять как меры, ведущие к установлению социализма, Сталин, приняв на вооружение тезис Ленина[50], подтвердил, что можно приступить к построению социализма в СССР независимо от победы пролетарской революции в Европе или в остальном мире.
Заняв такую позицию и проводя логически вытекающую из нее политику, Сталин стремился вернуть советскому рабочему классу веру в себя; он дал партии цель, отличную от простого удержания власти в ожидании лучших дней; и тем самым он способствовал старту гигантского процесса трансформации, который должен был создать условия, необходимые для защиты независимости Советского Союза и для углубления противоречий в империалистическом лагере, в результате чего Советский Союз смог сыграть решающую роль в разгроме гитлеризма. Политика индустриализации поддерживала огонь в маяке Октябрьской революции, веру народа в победоносный исход борьбы и тем самым объективно помогла успеху китайской революции.
Провозгласив, что Советский Союз может достигнуть социализма, Сталин, что бы не говорил Троцкий, выступил в качестве наследника позиции Ленина, некоторые работы которого, в особенности последнего периода, подтверждали такую возможность. Это служило одним из источников авторитета Сталина, который был связан с тезисами, которые он выдвигал. На самом деле, огромный авторитет, которым пользовался Сталин, в особенности после второй мировой войны, опирался не только на те тезисы, которые он выдвигал, но также на усилия, мужество и самопожертвование советского народа. Благодаря труду и героизму этого народа была построена промышленность СССР и побеждены гитлеровские армии. Тем не менее, именно Сталин руководил этими усилиями и этой борьбой, ставя перед ними правильные задачи.
Действительно, жизнь показала, что в отношении выбора правильного пути, которому нужно было следовать, и конкретных мер, которые нужно было предпринять, чтобы выполнить поставленную задачу, Сталин совершил серьезные ошибки, но их подлинная природа не была сразу понятна в то время[51]. Более того, в той ситуации, в какой находились в конце 1920-х Советский Союз и большевистская партия, сделанные ошибки были, несомненно, исторически неизбежны.
Факт того, что эти ошибки были сделаны и что они влекли за собой серьезные политические последствия (в особенности слепые репрессии, которые били не только по врагам социализма, но также по массам и по настоящим революционерам, тогда как настоящие враги уцелели), дал мировому пролетариату образцовый урок. Было наконец показано, что определенные формы наступления на капитализм иллюзорны и что они только усиливают буржуазию внутри машины политической и экономической администрации. Уроки, сделанные Лениным на основе сравнимого, хотя и ограниченного, опыта «военного коммунизма», тем самым подтвердились.
На время, впрочем, тот факт, что Советский Союз добился за несколько лет изменений огромного масштаба, в результате которых были уничтожены частный капитализм и докапиталистические формы производства, придал беспрецедентный авторитет тезисам, которых придерживалась большевистская партия и которые сформулировал Сталин. Это еще в большей степени усиливало «очевидность» этих тезисов, как их воспринимало огромное большинство участников революционного движения не только в Советском Союзе, но также в Европе и во всем мире.
(d) Экономизм в рабочем движении и в коммунистических партиях Европы
Есть еще один фактор, который способствует пониманию той роли, которую за пределами Советского Союза сыграла экономистская концепция построения социализма. Этот фактор заключается в том обстоятельстве, что тот экономизм, с которым Ленин боролся в большевистской партии, был намного шире распространен и процветал в европейских секциях Третьего Интернационала, чем в его русской секции. В Европе – точнее, в Западной Европе, и особенно в Германии и Франции – экономизм имел долгую историю, которая по большей части совпадала с историей социал-демократических партий Европы, в основном начиная с того времени, когда европейский капитализм вступил в фазу империализма. Так как с экономизмом не боролись в остальной части Европы так, как с ним боролись в России, легко понять, что революционное рабочее движение в Европе было вполне готово к принятию как «очевидных» экономистских тезисов советской коммунистической партии.
Сегодня экономистский подход к построению социализма получил серьезный удар (по крайней мере в той форме, которую он принял с конца 1920-х гг.) благодаря по меньшей мере двум причинам.
Первая причина является внешней по отношению к СССР. Это – китайская революция. То, что происходит в Китае, доказывает, что низкий уровень развития производительных сил не является препятствием к социалистическому преобразованию производственных отношений и необязательно требует прохождения через формы первоначального накопления, с характерным для него социальным неравенством и т.д.
Пример Китая показывает, что нет необходимости (и это даже опасно) стремиться сначала построить материальную базу социалистического общества, откладывая на потом преобразование общественных отношений, которые тем самым будут приведены в соответствие с более высокоразвитыми производительными силами. Пример Китая показывает, что социалистическая трансформация надстройки должна сопровождать развитие производительных сил и что эта трансформация является условием для подлинно социалистического экономического развития. Он показывает также, что когда трансформация проводится таким образом, то индустриализация не требует, в отличие от того, как это было в Советском Союзе, наложения дани на крестьянство - процедуры, которая создает серьезную угрозу союзу рабочих и крестьян.
Вторая причина, которая нанесла серьезный удар экономистскому подходу к построению социализма, состоит в исчезновении тех «фактов», из которых обсуждаемые экономистские тезисы выводили свою «очевидность».
Пока Советский Союз был экономически слаб и его промышленное развитие находилось на среднем уровне, те явления в экономической и политической сферах, которые противоречили тому, что Маркс, Энгельс и Ленин говорили о социализме, экономизм мог объяснять экономической слабостью СССР. Экономистские концепции оставляли надежду, что когда Советский Союз перестанет быть слабым, то будут отменены ограничения, наложенные на свободу самовыражения масс, будет сокращено неравенство в доходах, будут отменены многие привилегии, которыми пользовались составлявшие меньшинство населения управленцы и технические специалисты и будут прекращены репрессии против широких слоев населения. «Негативные» черты советского сообщества таким образом рассматривались как «цена», которую нужно было уплатить для того, чтобы построить «материальную базу» социализма, так как «переходные» явления должны исчезнуть автоматически, когда эта цель будет достигнута или по мере приближения к ней. Эти «факты» тем самым, казалось, подтверждали экономистский подход и делали бессмысленным любой анализ советской действительности в терминах классовой борьбы, что могло бы показать рост государственной буржуазии[52], которая захватывала все командные позиции и создавала аппарат, необходимый для закрепления своего господства.
Сегодня ситуация несколько другая. Хотя Советский Союз все еще испытывает огромные экономические трудности[53], что тоже требует объяснения, он давно уже стал второй самой развитой промышленной страной в мире и первой в Европе и во многих сферах науки и техники он занимает ведущие позиции. Более того, он граничит с европейскими странами, которые тесно с ним связаны и сами обладают экономическим потенциалом, который нельзя игнорировать. В то же время, те явления, которые экономизм пытался объяснять «отсталостью» СССР и которые тем самым должны были быть только временными, не только не исчезают, они сохраняются и развиваются. Привилегии, которые, когда они появились в недавнем прошлом, рассматривались как вынужденная уступка в условиях того момента, так как этого требовало [первоначальное] накопление, сегодня являются официально признанными элементами системы общественных отношений, в рамках которой, как утверждается, Советский Союз «строит материально-техническую базу коммунизма». Советская коммунистическая партия не собирается ликвидировать эту систему: напротив, он хочет укрепить ее. И речи нет о том, чтобы позволить коллективный контроль советских рабочих над использованием средств производства, над тем, как организуется текущее производство или над деятельностью партии и ее членов. Заводами управляют директора, чьи отношения с «их» рабочими являются отношениями господства и подчинения, и которые ответственны только перед своим начальством. Сельскохозяйственными предприятиями управляют практически таким же образом. В общем, у непосредственных производителей нет никаких возможностей самовыражения – или, точнее, они у них появляются, только когда к ним обращаются для ритуального одобрения решений или «предложений», выработанных независимо от них в «вышестоящих органах» государства и партии.
Методы, которыми осуществляется управление советскими предприятиями[54], во все большей степени копируются у «развитых» капиталистических стран и многие советские управленцы проходят обучение в бизнес-школах Соединенных Штатов и Японии. То есть то, что, как считалось, должно было привести к развитию все более социалистических отношений, на самом деле породило отношения по сути капиталистические - то, как используются средства производства, на самом деле решается за витриной «экономических планов» исходя из законов капиталистического накопления и из полученной прибыли.
Производители все еще остаются наемными работниками, которые работают для того, чтобы увеличить стоимость средств производства, тогда как последние выступают в качестве коллективного капитала, которым управляет государственная буржуазия. Эта буржуазия представляет собой, как и любой другой капиталистический класс, «функционирующий капитал», используя марксово определение капиталистического класса. Правящая партия предлагает трудовому народу только бесконечное обновление этих общественных отношений. На практике это партия «функционирующего капитала», которая выступает в этом качестве как на национальном, так и на международном уровне.
Для тех, кто не отворачивается от фактов, сама жизнь развеяла любые надежды, которые они могли лелеять в отношении консолидации – и a fortiori [тем более] расширения – завоеваний пролетарской революции в Советском Союзе. Сегодня мы должны попытаться понять, почему эти надежды потерпели крах, чтобы усвоить, во что превратился СССР и благодаря каким именно изменениям. Таковы две цели данной работы, которые я счел нужным поставить по ряду причин.