Если первый вариант исследования школы был вдохновлен легендой о големе, то второй, скорее, фигурой пророка в европейской традиции.
Один из моих университетских преподавателей вместо стандартного завершения занятия часто говорил так: «А впрочем, довольно, продолжим в следующий раз. Оставим наших героев, все равно все они давно умерли, не убегут». И нам, как студентам, нечего было ему возразить. Есть бесконечная истина в этих простых словах. По крайней мере, некая проблематизация практики историка.
Действительно, зачем нам это все? Зачем Гессен, зачем Гербарт, Сократ, Лойола, Ушинский? Чем знание о них отличается от незнания? Стандартный школьный ответ на этот вопрос настолько глуп, что даже не взывает желания спорить с собой. Он способен вызвать только facepalm или усталую улыбку. Я его напомню: «Знание истории нужно для того, чтобы не повторять ошибки прошлого». Ответ наивного идиотизма. Я так и вижу, как выпускники средней школы оказываются перед дверьми собора в Виттенберге со страшным свитком, или кричат в небо над Клермоном Deus le vult, или стоят на берегу Рубикона, или выводят Титаник из саутгемптонского порта. Выпускник школы, скорее всего, никогда не окажется в ситуации принятия решения такой стратегической (или даже тактической) значимости, о которых он читал на уроках истории. Но пусть проблемы школьника, до некоторого времени, будут его проблемами. Свет какой истины может озарить нас? Зачем нам разгибать ветхие книги и читать слова, которые не к нам были обращены? Зачем нам история вождей и гениев давно почивших, чьи знамена давно истлели в музеях, а кости в склепах?
Итак, кто такой вождь? Это очень интересный тип лидера, многоаспектный. С одной стороны, вождь это человек, чья власть дарована будущим. То есть, это не власть традиции, не власть канона. Власть вождя это власть проекта. Вождь легитимен как вождь до той поры, пока ведомый им верит в его проект. Вождь, волей-неволей претендует на то, что он видит будущее. Точнее, он видит то будущее, которое будет на самом деле. Он претендует на обладание истинным зрением. Пытается свернуть Титаник общества с гибельного курса, отвести его от айсберга в то самое время, когда все спокойны, все верят в то, что мы идем куда надо и вообще, все непотопляемо настолько, что непотопляемее некуда просто. Если сказать иными словами – вождь это всегда пророк, в той или иной степени. А пророк это человек, яснее других видящий день сегодняшний, видящий положение вещей таким, каково оно на самом деле. Видящий по той причине, что измелился настолько, что видение истины стало для него возможным. Пророк, это человек-посредник, пребывающий в двух измерениях одновременно. Но вождь не только и не столько пророк. Иоанну было довольно сказать из своей пустыни в Израиль: «Близ есть при дверех. Уготовляйте пути Господу». Он сказал, что видел, что Мессия грядет и с него, как с пророка, этого довольно. Но для вождя этого явно не достаточно, он только говорит от имени молчащих Небес, он ведет к ним.
А вот тут, на вопросе о том, как он это делает, позволю себе остановиться подробнее. Всякий вождь, это попытка вернуться к началу, переосмыслить смыслы, вернуться к содержанию и понять куда мы идем? Что Гус, что Лютер, что святой Франциск, по сути, начинали с вопроса о том, а что такое Церковь. Всякий вождь начинает свой путь с того, что воспринимает оскорбление нанесенной Истине, как личное. Вождь появляется, когда символы Истины, закрыли собой эту Истину и когда форма начинает уничтожать собственное содержание. Иначе говоря, Лютер появляется тогда, когда золотое Распятие начинает заслонять Христа, а церковная иерархия заменять Общину Верных. Карлейль называет эту форму идолом (eidolon - символ), не Богом, но символом Бога. И вот ту с особой яркостью высвечивается второй аспект пророческой функции тех вождей, истории которых мы изучаем – идолоборчество. Идол, как и икона, не плох до тех пор, пока человек понимает, что это идол, что за этим образом стоит первообраз и что идол не воплощает, но лишь символизирует. Так вот, задача пророка, уничтожение тех идолов, тех символов, за которыми нет никакой идеи или тех (что гораздо страшнее), которые сожрали собственно содержание, подменив его собой.
Идол, с которым боролись Гус и Лютер, не чужд и нам. Нравственное чувство Гуса оскорблено индульгенциями. А что такое индульгенция? Индульгенция, это формализм и ханжество. Только для века пятнадцатого. Это ситуация, в которой подлинная жизнь Духа заменяется бумагой, а подлинное покаяние, изменение, метанойа – уплатой нескольких флоринов.
Формализм, один из идолов нашего времени. По словам Карлейля: «Начало всякой безнравственности или, вернее, невозможности с момента его появления какой бы то ни было нравственности». Только нынешний формализм выглядит несколько иначе. Школа назвавшая себя образованием, вежливость, назвавшее себя моралью и многое-многое иное.
Так вот, мне кажется, что историю великих вождей и пророков изучать необходимо. Но именно в этом подходе. Стараться увидеть то содержание, за которое они боролись и те и тех идолов, против которых они восставали. Но, при этом, возможно я сошел с ума, но почему бы и нет, говорят, это занятно изучать их именно в этой последовательности, как непрерывную цепочку идолов и пророков. Изучать Лютера после Фомы, сожранного схоластикой настолько, что уже Кузанец был вынужден писать «об ученом незнании», а Иллича после Коменского, уничтоженного школой. Последнее, в развороте разговора об образовании – важно вдвойне. Особенно если начать с Сократа, продолжить Аристотелем (не потеряв при этом собственно Платона) и довести сквозь блеск Ренессанса до Канта. А уж после – до Къеркегора.
Второй вариант разговора о школе – это взгляд на новую школу, как на попытку реанимации института, находящегося в глубоком кризисе. Уничтожившего себя. Точнее постоянно уничтожающего и постоянно находящегося в поиске своего содержания.
Итак, я полагаю, что мне придется совмещать два этих подхода, два этих метода. Это будет попыткой исследования возможности сделать образование результатом школьного обучения. Образование, понимаемое как авторство человека в акте создание самого себя.