Со всеми своими носилками и фургонами гарем тащился до Экбатаны недели две. Мальчики с чемпионом-возницей добрались туда за четыре дня. Кстати, тогда же я впервые оценил созданную Дарием превосходную систему дорог. Дариевы дороги расходятся из Суз на север, юго-запад и восток. Через каждые пятнадцать миль стоят почтовые станции, а также постоялые дворы с конюшнями. Вокруг станций вырастают деревушки.
На нашем первом ночлеге я увидел сквозь бело-розовое цветение тысяч плодовых деревьев лачуги нового поселка. К северу от Суз земли чрезвычайно плодородны.
Уважая ранг Фессала, хозяин постоялого двора отвел нам небольшую комнату с низким потолком и земляным полом. Менее значительные персоны спали в конюшнях и коровьих стойлах или просто на земле под звездным небом.
Хотя люди такого ранга путешествуют с собственными шатрами, челядью и утварью, Фессал захотел, чтобы мы путешествовали, «как воины; ведь вам обоим предстоит ими стать».
— Киру — нет, — сказал Милон. — Он собирается стать жрецом. Он вечно молится и придумывает проклятия.
Хотя Милон плохо помнил свой родной город, афинское ехидство ему не изменяло. Наверное, оно в крови.
Фессал взглянул на меня с интересом:
— Ты потомственный маг?
— Нет. Я не перс…
— Он не перс. Он мидиец.
Милон тактом не отличался. При дворе считалось дурным тоном упоминать о том, что пророк, посланный Мудрым Господом, сам не перс, а мидиец из Раг. Хотя многие представители нашей фамилии пытались это оспорить, Зороастр не имел ни капли персидской крови. Правда, я не думаю, что и мидийская есть. Подозреваю, наши корни уходят в истинно древнее племя — ассирийцев, халдеев или вавилонян. Не считая меня, все Спитамы слишком смуглы, слишком экзотичны с виду для мидийцев. Я, благодаря Лаис, светлый, я похож на грека.
Фессал разжег угли на жаровне и испек нам из отрубей и воды солдатский хлеб. Плод его трудов видом и вкусом напоминал подсохшие на солнце коровьи лепешки.
— У тебя великие предки, — сказал Фессал.
Он был красивым мужчиной. В юности он женился на персиянке из Милета, и хотя в ту пору афиняне не так возражали против смешанных браков, как теперь, все в Афинах считали, что если представитель их царствующей династии женится на персиянке, та должна быть по меньшей мере близкой родственницей Великого Царя.
Мне говорили, что Фессал совсем не по-афински любил свою жену. Определенно, он был страстным мужчиной. Роман между ним и будущим цареубийцей Гармодием был столь неистовым, хотя и коротким, что повлиял на судьбу Афин.
Думаю, никто из ныне живущих толком не понимает, что там, собственно, произошло. Эльпиниса, чрезвычайно осведомленная в такого рода делах, думает, что Фессал и его сводный брат Гиппарх были влюблены в Гармодия, прекрасного молодого атлета из Танагры. Естественно, Гармодию льстила любовь братьев афинского тирана. К тому же Гармодий любил пофлиртовать. Официально он был любовником другого танагрийца, начальника конного отряда по имени Аристогитон. Как обычно в таких случаях, афиняне перессорились. Аристогитон проклинал тирановых братьев, Фессал злился на своего брата, что тот пытается отобрать юношу, сам же юноша… Впрочем, дело это весьма запутанное и может представлять интерес только для афинян. А с другой стороны, эта ссора повлияла на ход истории.
Гиппарх публично оскорбил девственную сестру Гармодия. Считается, он-де выразил надежду, что она не так распутна, как ее брат. Разгневанный Гармодий пошел к своему старому любовнику Аристогитону, и вместе они поклялись отомстить за оскорбление. На большом всеафинском празднике Аристогитон с Гармодием не только убили Гиппарха, но и совершили покушение, правда неудачное, на жизнь Гиппия. Хотя обоих тут же казнили, тирания получила удар, положение Гиппия пошатнулось, и он счел необходимым послать Фессала в Сузы для заключения союза с Дарием. Но в Афинах дело зашло слишком далеко. Из-за любовной ссоры династия Писистрата пала, а на Агоре установили статуи любовников. Между прочим, когда Ксеркс захватил Афины, он увез эти статуи с собой в Сузы, где по моему совету их установили у подножия памятника Писистратидам. До сих пор можно видеть, как молодые убийцы взирают снизу на добрых тиранов, по глупости и ревности изгнанных из города, никогда больше не видевшего такого долгого и славного мира, какой столь мудро и успешно поддерживали потомки Писистрата. Все это нелепо. Только в Афинах любовные страсти смешивают с политикой.
Демокрит напоминает мне, что при персидском дворе любимые жены и наложницы Великого Царя часто пользуются большим влиянием. Это правда. Но когда наши царицы добиваются власти, это происходит не благодаря их сексуальной привлекательности, а благодаря тому, что они сумели управиться с тремя домами гарема, и, кроме того, царица получает большие доходы независимо от Великого Царя. К тому же царица может непосредственно влиять на евнухов, управляющих канцелярией. Хоть я и не встречал более подверженного женским чарам человека, чем Ксеркс, ни на мгновение не могу предположить, чтобы его сердечные дела могли влиять на его политику. Впрочем, однажды был такой случай, но это произошло в конце его жизни. Если проживу достаточно долго, расскажу.
Жуя солдатский хлеб, я постарался убедить Фессала, что тоже хочу стать настоящим воином.
— Это самая лучшая судьба, — сказал он. — И это необходимо. Мир опасен для тех, кто не может сражаться. Или командовать войском. — Он поворошил угли в жаровне. — Или нанять войско.
Фессал погрустнел. Все мы знали, что ему не удалось уговорить Дария помочь Гиппию. В те дни Дарий мало обращал свой взор на греческий мир. Хоть он и владел греческими городами в Малой Азии и простер свою власть на множество островов вроде Самоса, Великий Царь никогда не интересовался западным миром, особенно после поражения на Дунае.
Дария всегда тянуло на Восток, но он никак не мог направить туда все свое внимание. Правда, он совершил экспедицию к реке Инд, но ему хотелось добраться до стран, лежащих еще дальше на восток, и еще дальше, чем те. Дария, как и раньше Кира, постоянно отвлекали эти краснолицые всадники с севера, вечно наседающие на наши границы. Но это были мы сами. Тысячу лет назад исконные арии, налетев с севера, поработили до сих пор находящихся под нашей властью жителей Ассирии и Вавилонии. Теперь под именами индийцев и персов племена создали новую культуру, и нашего племенного вождя мы называем Великий Царь. Тем временем наши родичи в степях алчно взирают на нас с севера и ждут своего часа.
Фессал задумчиво рассказывал об Афинах. Несмотря на свои малые года, я понимал, что говорит он не просто так. Моя мать водила дружбу с царицей Атоссой. Сказанное мне будет пересказано царице.
— Гиппий — надежный друг Персии. Его враги в Афинах — это враги Персии и друзья Спарты. — Нахмуренное лицо Фессала казалось розовым в свете жаровни. — Гиппий нуждается в помощи Великого Царя.
Снаружи донесся крик:
— Дорогу посланцу Великого Царя!
Послышался шум, гонцу меняли лошадей. Даже в те дни царские посланцы покрывали полторы тысячи миль от Суз до Сард менее чем за неделю. Дарий всегда говорил, что империя держится не войском, а дорогами.
— В один прекрасный день Спарта заключит союз с врагами моего брата в Афинах. И тогда они нападут на Персию.
Даже для ребенка это звучало несуразно. Персия — это же целый мир! Хотя я плохо представлял, что такое Спарта, я знал, что это греческий город, маленький и слабый, где-то далеко. И я знал, что персы неизменно побеждают греков. Таков закон природы.
— Только мой брат Гиппий, один он и отделяет Персию от Спарты.
Не думаю, что Фессал отличался большим умом. Поскольку он умер, когда я был еще мал, мне не довелось его знать как мужчине мужчину. С другой стороны, я часто встречался при персидском дворе с его братом Гиппием, когда тот был в длительном изгнании. Гиппий не производил впечатления сильной личности, но был хорошо образован.
— Почему Спарта так опасна? — спросил я.
— Спартанцы живут ради войны. Они не любят других людей. Спарта — не город, а казарма. Они хотят завоевать всю Грецию. Завидуют Афинам. Они ненавидят нашего отца Писистрата, потому что его любит народ и любят боги. Сама богиня Афина провела моего отца в Акрополь и перед всеми гражданами наделила его и его потомков властью над городом.
Не знаю, верил ли сам Фессал в эту историю. Нынешние афиняне определенно не верят. Верили ли они раньше? Сомневаюсь.
Истина здесь то, что Писистрат с друзьями уговорили одну высокого роста девушку по имени Фия нарядиться Афиной. Я встретил ее внука, который взахлеб рассказывал, как его бабка тогда сопровождала Писистрата в священный храм Афины в Акрополе. Поскольку большинство афинян все равно поддерживали Писистрата, они прикинулись, будто принимают Фию за Афину. Остальные промолчали — из страха.
Пришло время, и Писистрата из Афин изгнали. Он отправился во Фракию, где владел серебряными рудниками. Какое-то время он имел дела с моим дедом Мегакреоном. Но как только Писистрату удалось снова нажить состояние, он расплатился с аристократической партией Ликурга. Потом подкупил партию торговцев во главе с Мегаклом. Поскольку сам он возглавлял партию афинских простолюдинов, то не мог снова стать в Афинах тираном. Он дожил до старости и умер в довольстве. Ему наследовали его сыновья Гиппий и Гиппарх.
Существует две версии, — две? да их тысячи! — что именно двигало убийцами Гиппарха. Одни считают — политические мотивы. Другие — что просто любовники потеряли голову. Я подозреваю последнее. Как и Эльпиниса. Она недавно выяснила, что ни один из убийц не был связан с известными фамилиями, вокруг которых сплачивались аристократы — противники тирании. Я имею в виду, конечно же, потомков проклятого… в буквальном смысле проклятого Алкмеона. Он предал смерти множество людей, укрывшихся в храме, и за это был проклят особым проклятием, переходящим от отца к сыну из поколения в поколение. Между прочим, Перикл тоже Алкмеонид по материнской линии. Бедняга! Хоть я и не верю в многочисленных греческих богов, в силу проклятий я склонен верить. Во всяком случае, по предсказанию Дельфийского оракула, внук Алкмеона Клисфен возглавил оппозицию популярному Гиппию.
— Клисфен — опасный человек. — Фессал был мрачен. — И он неблагодарен, как все Алкмеониды. Унаследовав власть после нашего отца, Гиппий дал Клисфену государственную должность. Теперь Клисфен бежал в Спарту и хочет вторгнуться в Афины. Он знает, что только иностранным войском можно справиться с нами. Афиняне против нас не пойдут. Мы популярны. А Алкмеониды — нет.
Несмотря на явную пристрастность, расчеты Фессала оказались верны. Примерно через год Клисфен пришел в Афины со спартанским войском, и Гиппия свергли. Потом тиран поклялся в верности Великому Царю и поселился с семьей в Сигее, городе, что выстроили неподалеку от развалин Трои.
Гиппий водил дружбу со жрецами Аполлона в Дельфах. Он также участвовал в Элевсинских мистериях, где Каллий носил свой факел. О Гиппии говорили, что он понимает в оракулах лучше всех греков. И он умел предсказывать будущее. Однажды в дни моей не знающей сострадания и самоуверенной юности я спросил тирана, предвидел ли он свое падение.
— Да, — ответил он.
Я ждал подробностей, но не дождался. Во всех политических и моральных затруднениях афиняне любят цитировать Солона. И я поступлю так же. Солон был прав, обвиняя не Писистрата, а самих афинян в том, что они оказались под игом тирана. Он сказал… Что?
Демокрит приводит мне истинные слова Солона:
Вы ведь свой взор обратили на речи коварного мужа.
Каждый из вас столь хитер, что сравниться с лисицею может,
Вместе, однако, вы все слабый имеете ум[2].
По-моему, точнее про афинский характер не скажешь — и сказал это афинянин! Лишь одно замечание ложно: никто не попадал под иго. Тиранов любили, и без помощи спартанского войска Клисфен никогда бы не сверг Гиппия. Позднее, чтобы укрепить свою власть, Клисфену пришлось пойти на всевозможные политические уступки черни, поддерживавшей тирана. И результат — знаменитая афинская демократия. В то время единственным политическим противником Клисфена был Исагор, лидер аристократической партии.
Теперь, спустя полвека, ничего не изменилось, разве что вместо Клисфена Перикл, а вместо Исагора Фукидид. Что касается потомков Писистрата, они довольствуются владениями у Геллеспонта. Все, кроме моего друга Милона. Он погиб при Марафоне, сражаясь за свою семью — и за Великого Царя.
Тем вечером по дороге из Суз в Экбатану я стал ревностным сторонником Писистратидов. Естественно, я не упоминаю о своей приверженности перед нынешними афинянами, которых уже полвека учат ненавидеть фамилию, столь любимую их дедами.
Однажды, очень деликатно, я коснулся этого предмета при Эльпинисе. И неожиданно нашел сочувствие.
— Они правили лучше всех. Но афиняне предпочитают хаос порядку. И мы ненавидим великих людей. Смотрите, что они сделали с моим братом Кимоном!
Перикла жаль. Раз все признают его великим человеком, он плохо кончит. Эльпиниса полагает, что через год-два его подвергнут остракизму.
Так на чем я остановился? Экбатана. Даже теперь, когда мои воспоминания не сопровождаются зрительными образами — слепота, похоже, таинственным образом распространилась и на мою память, — я по-прежнему вижу неправдоподобно прекрасный подъезд к Экбатане.
Сначала едешь через темный лес. Потом, когда уже кажется, что ты заблудился или Экбатана куда-то делась, вдруг, как мираж, возникает укрепленный город, окруженный семью концентрическими стенами, каждая своего цвета. На холме за золотой стеной, точно в центре города, стоит дворец.
Поскольку мидийские горы покрыты лесом, дворец весь построен из кипариса и ливанского кедра. От этого внутри крепко пахнет старым деревом и постоянно возникают пожары. Но дворцовый фасад обит щитами позеленевшей бронзы, как броней. Некоторые считают, что мидийцы сделали это, чтобы враги не могли сжечь дворец, но я подозреваю, что это просто украшение. Определенно эти щиты придают зданию своеобразную красоту, когда бледно-зеленая бронза начинает гореть в солнечных лучах на фоне темно-зеленого хвойного леса, покрывающего окрестные горы.
В день нашего прибытия в Экбатану мы смогли в течение девяти часов любоваться на ее легендарные красоты — столько времени понадобилось, чтобы пройти через семь ворот. Ничто не сравнится по шуму и суматохе с прибывающим в столицу персидским двором.
За эти долгие часы перед экбатанскими воротами я узнал от Фессала множество греческих выражений, которые с тех пор произношу с большим удовольствием.
В мое время школьная жизнь была очень напряженной. Мы вставали до рассвета. Нас учили владению всеми видами оружия. Кроме математики и физики нас учили даже скотоводству и земледелию. Мы учились читать и даже, на случай необходимости, писать. Нас учили строить не только мосты и крепости, но и дворцы. Каждый день нас кормили только постной пищей.
Ко времени когда знатному юноше исполнялось двадцать, он умел, если придется, делать почти все. Первоначально система образования была проще: юношей просто учили скакать верхом, натягивать лук, говорить правду, и все. Но ко времени Кира стало ясно, что персидской знати следует знать многое, и в невоенных областях деятельности тоже. В конце концов к тому времени, когда Дарий взошел на престол, мы были почти готовы к главной цели — управлять лучшей частью мира.
Один аспект правления тем не менее держали от нас в секрете — гарем. Хотя многие среди наших учителей были евнухи, никому из нас никогда не рассказывали о внутренней кухне гарема, таинственном мире, навсегда закрытом для всех персов-мужчин, кроме Великого Царя — и меня. Я часто думаю, что достаточно долгое пребывание в гареме неоценимо помогло моей дальнейшей карьере.
Когда я наконец переехал жить к принцам царской фамилии, я прожил в гареме три года. Теперь я рад, что все так сложилось. Как правило, знатных мальчиков, по крайней мере за три года до половой зрелости, забирали из гарема и посылали в придворную школу. Я стал исключением. В результате я узнал не только жен Дария, но и местных евнухов, работавших рядом со своими собратьями в Первой и Второй палатах канцелярии.
Демокрит интересуется, что это за палаты. Первая всегда располагается в задней части первого двора, в каком бы дворце ни случалось жить Великому Царю. Сотня чиновников за длинными столами разбирают его переписку и все поступающие петиции. После сортировки документов чиновники Второй палаты решают, что стоит показать Великому Царю, а что — более вероятно — следует направить тому или иному советнику. Вторая палата обладает огромной властью. Само собой, ее держат в своих руках евнухи.
Позднее Ксеркс любил дразнить меня, говоря, что своей ловкостью и проницательностью я обязан евнухам гарема. А я дразнил его, говоря, что останься он подольше в гареме, то мог бы научиться государственным уловкам у своей матери. Он со смехом соглашался. Потом оказалось не до смеха.
Здесь я должен заметить, что до воцарения Дария замужним женщинам правящего класса была разрешена почти такая же жизнь, что и мужчинам, и считалось в порядке вещей, если, скажем, богатая вдова после смерти мужа сама управляет своим имуществом. Во времена Кира женщины не удалялись из общества, разве что, разумеется, на периоды менструаций. Но у Дария были свои понятия. Он держал царственных дам вдали от людских глаз. Естественно, знать стала подражать Великому Царю, и их жены тоже оказались взаперти. Нынче персидская дама и помыслить не может заговорить с каким-нибудь мужчиной кроме своего супруга. Однажды выйдя замуж, она уже навсегда покидает своего отца или братьев, да и сыновей ей запретят видеть, когда те покинут гарем.
Затрудняюсь сказать, почему Дарий так стремился удалить женщин от общественной жизни. Может быть, в интересах политики? И все же не пойму, почему он считал менее опасным держать их взаперти. В действительности же вдали от глаз общества их власть только возросла. В полной тайне они использовали евнухов, а евнухи использовали их. Во время правления Ксеркса государственными сановниками часто вертели евнухи вместе с той или иной из царских жен. А это не лучшее, что можно было придумать, если не сказать больше.
Но даже в строгое время Дария случались исключения из правил. Царица Атосса принимала кого хотела: мужчин, женщин, детей или евнухов. Любопытно, что вокруг этого никогда не возникало скандалов — в мое время. Еще за годы до того шептались, что у нее был роман с Демоцедом — врачом, удалившим ей одну грудь. Думаю, это слухи. Я знал Демоцеда, он был слишком умен и слишком робок, чтобы связываться с царственной особой.
В свои юные годы Атосса предпочитала мужчинам евнухов. Так делают большинство женщин в гареме. Ведь если евнух кастрирован в зрелом возрасте, он сохраняет способность к нормальной эрекции. Женщины сражались за красивых евнухов, а Великий Царь вполне разумно предпочитал не замечать этого: женщин изолировали не столько из моральных соображений, сколько для уверенности, что дети будут законными. Чем занимается госпожа со своими евнухами или с другими женщинами, не касается ее хозяина, если он достаточно мудр.
Другим исключением из правил была Лаис. Поскольку у меня не было другой родни, мы регулярно виделись у нее в апартаментах, всегда располагавшихся тут же рядом с гаремом. Чувственная женщина, Лаис не видела нужды обходиться евнухами. Насколько мне известно, она по меньшей мере дважды забеременела и каждый раз устраивала выкидыш, что в Персии карается смертью. Но Лаис обладала мужеством льва. Хотя любой мог ее выдать, все промолчали. Она приписала это своим чарам, говоря, что буквально очаровала двор. Возможно, так оно и было. Тирана Гистиэя она околдовала определенно и имела с ним длительный роман.
Забавно, но я совершенно не помню, как впервые встретился с самой значительной фигурой в моей жизни — Ксерксом. Он тоже вряд ли запомнил эту встречу. Да и с чего бы? Ксеркс был сыном царя, и его уже называли наследником Дария, я же не был ни принцем, ни жрецом — просто какая-то аномалия при дворе. Никто не понимал моего ранга и как со мной держаться. Но у меня было два могущественных покровителя — Гистасп и Атосса.
Очевидно, мы с Ксерксом встретились тем летом в Экбатане. Очевидно, мы увиделись на первом для меня официальном приеме, посвященном женитьбе Дария на одной из своих племянниц. Этот случай ярко запечатлелся у меня в памяти, потому что я впервые увидел — наконец-то! — Великого Царя Дария.
Несколько недель гарем гудел. Дамы только и говорили об этом браке. Одни одобряли женитьбу Дария на своей племяннице — одиннадцатилетней внучке Гистаспа, другие считали, что на этот раз ему не следовало жениться на девице из царской семьи. Три дома, где жил гарем, наполняли бесконечные и совершенно неинтересные мне споры.
Демокрит интересуется, что это за три дома. Я думал, всем известно, что гарем делится на три части. Так называемый Третий дом занимает царица или царица-мать. Если царица-мать жива, она по своему рангу выше царицы-супруги. Второй дом отводится женщинам, которых Великий Царь уже познал. В Первом доме живут девственницы, новые приобретения, которых пока обучают музыке, танцам, искусству вести беседу.
В день свадьбы перед дворцом состоялся военный парад. Мои одноклассники стояли в свите Великого Царя у ворот, а мне, к моему огорчению, пришлось смотреть на перемещения войск с крыши гарема.
Стиснутый в толпе дам и евнухов, я завороженно смотрел на замысловатые маневры десятитысячной личной гвардии Великого Царя, известной как «бессмертные». В ярких лучах солнца их доспехи сияли, как серебристая чешуя только что пойманной рыбы. Когда они с безупречной синхронностью метнули копья, солнце затмила туча древков со стальными наконечниками.
К несчастью, с места, где я стоял прижавшись щекой к занозистой деревянной колонне, не было видно Великого Царя, он был прямо подо мной, в тени золотого балдахина. Но я хорошо видел невесту. Она сидела на табурете меж двух кресел — своей матери и царицы Атоссы. Миловидная девочка, она прямо обезумела от страха перед происходящим. Время от времени, пока шел парад, то мать, то Атосса что-то шептали ей на ухо. Не знаю, что именно они говорили, но паника девочки только возрастала.
В тот же день Дарий со своей маленькой племянницей уединились у него в комнатах. Потом в главном дворцовом зале состоялся прием, где присутствовал и я со своими одноклассниками. При Дарии придворные церемонии так усложнились, что почти всегда как-нибудь да нарушались. В Китае, если какая-нибудь мелочь не соблюдена, все начинают сначала. Придерживайся мы такого правила, править миром у нас просто не осталось бы времени.
Определенную склонность к путанице при персидском дворе я отношу за счет больших доз выпиваемого персами на торжествах вина. Этот обычай восходит к временам, когда они были диким горным племенем и были подвержены длительным запоям.
Заметь, я говорю «они», а не «мы». Спитамы индийцы, если не еще более древнее племя, и, разумеется, Зороастр терпеть не мог пьянства. Это одна из причин ненависти к нему магов — они привыкли напиваться не только вином, но и священной хаомой.
Я до сих пор вспоминаю тот благоговейный трепет, который охватил меня, когда увидел на возвышении трон со львом. Трон был изготовлен для лидийского царя Креза, и спинка представляла собой льва в натуральную величину. Его золотая морда со сверкающими изумрудными глазами и оскаленными слоновой кости клыками смотрела через плечо восседающего на троне. Сверху на длинных цепях висел балдахин из кованого золота, а справа и слева от помоста на искусно выделанных жаровнях горело сандаловое дерево.
В Экбатане стены ападаны — колонного зала — завешаны полотнами, изображающими эпизоды из жизни Камбиза. Хотя завоевание Египта показано весьма подробно, о таинственной смерти Великого Царя Камбиза тактично умалчивается.
Я с остальными учениками придворной школы стоял справа от трона. Ближе всех к нему располагались сыновья Шести, затем «гости Великого Царя». Меня поставили на границу, отделяющую «гостей» от знати, между Милоном и Мардонием, младшим сыном Гобрия от сестры Великого Царя.
Слева от трона стояли Шестеро — это они позволили Дарию сделаться Великим Царем. Хотя одного из Шести незадолго до того казнили по обвинению в измене, его старшему сыну было дозволено представлять не утратившую своего благородства и славы фамилию.
Всему миру известно, что, когда Камбиз был в Египте, маг по имени Гаумата выдал себя за Бардью, брата Камбиза. После смерти Великого Царя на пути из Египта Гаумата захватил трон. Но молодой Дарий с помощью Шести убил лже-Бардью, женился на Атоссе, вдове обоих — Гауматы и Камбиза, и сам стал Великим Царем. Вот все, что известно миру.
Из Шести меня больше всех заинтересовал Гобрий — высокий, чуть ссутуленный мужчина с выкрашенными в ярко-красный цвет волосами и бородой. Потом Лаис мне рассказала, что цирюльник совершил роковую ошибку, использовав не ту краску — то есть роковую для цирюльника. Он был казнен. Вероятно, из-за его нелепого вида я так и не смог воспринимать Гобрия всерьез, как относились к нему остальные.
Я часто задумывался, что думает Гобрий о Дарии. Подозреваю, он его ненавидел. Наверняка завидовал. По сути дела, Гобрий имел столько же прав на трон (или столь же мало), как и Дарий. Но Великим Царем он не стал, факт свершился. Теперь Гобрий хотел видеть своего внука Артобазана Дариевым преемником, и по этому вопросу двор разделился. Шестеро склонялись к Артобазану, Атосса и родня Кира хотели Ксеркса. Как всегда, Дарий хранил загадочное молчание. Вопрос о наследовании оставался открытым.
Вдруг раздался треск барабанов и звук кимвалов. Резные кедровые двери напротив трона распахнулись, и вошел Дарий. На нем был цидарис — высокая круглая войлочная шляпа, какую разрешалось носить лишь Великому Царю и наследнику трона. Внизу цидарис был обвязан сине-белой лентой — символом верховной власти. Эта лента некогда принадлежала Киру, а до него десяти потомственным мидийским царям.
Я успел лишь мельком взглянуть на Великого Царя, поскольку простерся на полу ниц. Хотя принцы царской фамилии и высшая знать остались на ногах, все они низко склонились перед Великим Царем и каждый поцеловал его правую руку. Излишне говорить, что я, как и все остальные, исподтишка подсматривал за Дарием, хотя смотреть на Великого Царя без разрешения считалось серьезным проступком.
Дарию шел тогда тридцать девятый год. Хотя и невысокого роста, он был прекрасно сложен. Узкие алые шаровары подчеркивали мускулистые ноги. На длинном пурпурном мидийском халате красовался вышитый золотом орел, изготовившийся к удару. Когда Дарий подошел к трону, я заметил, что застежки на его выкрашенных в шафранный цвет кожаных туфлях сделаны из крупных кусков янтаря.
В правой руке Дарий держал тонкий золотой скипетр — символ его права управлять страной. В левой руке был золотой лотос с двумя бутонами — символ бессмертия.
Длинная курчавая борода блестела, как лоснящийся лисий мех. Царь не имел нужды красить и завивать ее, но лицо его было красочно расписано. Темные линии у век заставляли небесно-голубые глаза сверкать. По рассказам, легендарный Кир был красивейшим мужчиной Персии. Если Дарий и не был самым красивым из персов, он определенно ослеплял великолепием, шествуя подобно льву меж двадцатью двумя колоннами ападаны.
За Дарием следовали его виночерпий в высоком тюрбане и распорядитель двора, который нес личную салфетку царя и мухобойку. Тут же шли Гистасп, отец только что выданной замуж девочки, и старший сын, Артобазан, — крепко сбитый двадцатилетний молодой человек, чья борода была почти такой же красной от природы, как у его деда Гобрия после ошибки цирюльника. Артобазан уже командовал войсками на северных рубежах.
Подойдя к трону, Дарий игриво хлопнул золотым скипетром Гобрия по плечу и жестом предложил обнять себя. Это был знак особого расположения. Опустив глаза и пряча кисти рук в рукавах, Гобрий поцеловал Дария. Кстати замечу, что никто не смеет показывать руки Великому Царю, дабы не проявить непочтительность и, кроме того, по более прозаическим причинам, которые не имеют отношения к придворному церемониалу. Смысл этого очевиден. Поскольку запрещается появляться перед Великим Царем с оружием, прежде, чем проводить к нему, придворных и просителей обыскивают и для пущей предосторожности им наказывается прятать руки. Этот древний мидийский обычай был введен Киром, как и многие другие.
У подножия трона Дарий хлопнул в ладоши. Все встали и выпрямились, готовые к произнесению титулов своего владыки. Сколько бы я ни присутствовал при этом ритуале, дрожь всегда начинала сотрясать мое тело, — впрочем, я его, видно, уже никогда не услышу.
Первым из Шести Великого Царя приветствовал Гобрий:
— Ахеменид!
Его хриплый голос звучал чуть ли не злобно, непроизвольно выдавая истинные чувства.
Следующим был Гистасп.
— Милостью Мудрого Господа! — выкрикнул он. — Великий Царь!
Это звучало как вызов последователям Лжи, составляющим тогда большинство среди магов. Хотя со своего места я не мог их видеть, потом мне говорили, что при имени Мудрого Господа они сделали друг другу секретный знак.
Один за другим из разных частей зала титулы произнесли братья Дария. От четырех жен Гистасп имел двадцать сыновей, и, судя по всему, все они в тот день присутствовали в Экбатане. К счастью, у Дария хватало титулов. После каждого выкрика били барабаны, громыхали кимвалы.
— Царь Персии! — провозгласил старший из братьев.