Под покрывалом велось судорожное копошение. Потом старая царица завыла:
— О, мать моя, мать моя! Никто меня не берет!
За этим последовала непристойная сцена с участием одной дамы и верховного жреца. Он указал на ее половой орган:
— Эта бедная курочка так возбуждена и голодна! Смотрите, как ей хочется, чтобы ее накормили.
Дама указала на половой орган жреца:
— Он болтается почти как твой язык. Молчи, жрец!
Тем временем царица не переставала выть:
— Мать моя, мать моя! Никто меня не берет!
Верховный жрец обменялся с каждой из царских жен загадочными непристойностями. Сам царь не проронил ни слова. Наконец то, что должно было случиться, случилось. Вероятно, старой царице удалось засунуть член жеребца себе во влагалище. Покрывало сдернули. Царские жены в унисон затянули гимн летучему небесному коню. Когда им принесли тазы, они в соответствии с ритуалом омыли руки и лицо и запели гимн воде. Затем всех животных, птиц и рыб зарезали и разожгли костер.
Старая царица села в кресло рядом с мертвым жеребцом и следила, как четверо брахманов его четвертуют. Верховный жрец собственноручно зажарил кости. Когда зашипел костный мозг, царь Бимбисара вдохнул дым и тем самым очистился от греха. Шестнадцать жрецов поджарили по порции конины, и, когда это было сделано, народ завопил. Теперь Бимбисара считался вселенским монархом.
Я слышал про всевозможные культы плодородия в диких районах Лидии и Фракии, но жертвование коня превосходит все своей необычностью и, если верить брахманам, древностью. Говорят, что сначала обряд являлся поручительством за плодовитость царя и его жен, но наверняка никто не знает и не узнает, потому что никто из ныне живущих не понимает всех тех слов, что брахманы разучивают и поют последние две тысячи лет. Могу лишь сказать, что смотреть на обряд страшно, словно все мы вернулись в первобытное время.
Празднества и танцы продолжались всю ночь. На рассвете царское семейство удалилось к себе в золотую башню. Как и большинство присутствовавших при жертвоприношении, я спал в открытом поле.
На следующий день мне сказали, что мне предстоит жениться на дочери принца Аджаташатру, и, как всегда, напомнили, что это большая честь. С одной стороны, как представителя Великого Царя меня причислили к классу воинов, но поскольку я все же не был Великим Царем, то не мог жениться на дочери Бимбисары. Тем не менее я оказался достоин взять в жены одну из двадцати трех дочерей Аджаташатру.
Сначала я испугался, что по какому-нибудь ведическому закону мне придется выкупить жену у ее семьи. Но оказалось совсем наоборот: по древнему ведическому закону мне же еще и заплатили, и весьма щедро, за то, что я беру в жены двенадцатилетнюю Амбалику, у которой, как солгал ее любящий папаша, еще не начались менструации. Индийцы считают эту деталь очень важной на том восхитительном основании, что, раз женщине дана такая свобода, ни одна достигшая брачного возраста девушка в таком климате и при таком дворе не может долго сохранять девственность.
Предварительные, очень официальные переговоры вели Варшакара, представлявший царскую семью, и Карака, представлявший мою особу, но окончательное соглашение было достигнуто между мной и Аджаташатру в очень дружеской, прямо-таки чарующей атмосфере, когда мы сидели в игорном доме «Пять Холмов», самом большом из многочисленных столичных заведений такого рода.
Индийцы — страстные игроки. И к тому же безрассудные. За один бросок костей или неугаданную цифру отдаются состояния. При царе Бимбисаре все игорные дома оказались под строгим надзором государства. Пять процентов ставок идет на поддержание игорного дома. Поскольку игрокам не разрешается пользоваться собственными костями, кости даются напрокат, и казна также получает от этого неплохой доход. А поскольку сами игорные дома никогда не проигрываются в пух — то ли кости залиты свинцом, то ли в ход идет другое тайное жульничество, а может быть, законы больших чисел покровительствуют игорным домам, — царский доход столь велик, что действительная его величина держится в строжайшей тайне. Разумеется, мое посольство не смогло в нее проникнуть.
Хотя сам царь Бимбисара питал отвращение к азартным играм и старался не поощрять их при дворе, наследник его был завсегдатаем «Пяти Холмов» — самого изысканного из столичных игорных заведений. Поговаривали, что Аджаташатру сам был владельцем этого игорного дома и напропалую обманывал правительство при дележе дохода.
Мой будущий тесть был всего на несколько лет старше меня. Мы и сначала прекрасно ладили, но потом, когда он решил меня очаровать, то стал просто бесподобен. Тем вечером в «Пяти Холмах» Аджаташатру прямо-таки излучал обаяние, он даже нарумянил соски, что придворные щеголи делают лишь по случаю праздника.
Взявшись за руки, мы вошли в главный зал — длинное узкое помещение с игорными столиками по обе стороны. У дальнего конца в занавешенном алькове стояли покрытые шелком диваны. Здесь принц мог расслабиться, невидимый для других, но все видя через несколько дырочек, проделанных в пыльной занавеске.
Я заметил, что, пока управляющий вел нас к алькову, никто из игроков не взглянул на принца.
— Видите, — шепнул мне Аджаташатру, тяжело дыша от благовоний, — я невидим.
Я решил, что здесь считается дурным тоном замечать принца, когда он отдыхает среди простого народа. Потом я узнал, что это было хуже, чем дурной тон: тому, кто посмеет взглянуть на принца, когда тот развлекается, грозила смерть.
Задернув занавески, мы развалились на диванах. Затем молоденькие девушки принесли нам в серебряных кувшинах крепкого вина. Одна была совсем девочка, что возбудило интерес принца. Разговаривая со мной, он поглаживал ее, как маг ласкает собаку, важно рассуждая о правильном употреблении хаомы или сотворении мира.
— Вы принесете нам радость и удачу.
Принц улыбался. В отличие от Варшакары он сохранил белизну зубов, поскольку жевал какую-то косметическую смолу, вытягивающую все частички пищи. Я сидел совсем рядом и мог заметить, что все тело принца выбрито, все волоски выщипаны. Если бы не мускулистые предплечья и огромные лапы, я бы подумал, что сижу не с будущим тестем, а с будущей тещей.
— Вы оказали мне честь, которую не оценить золотом и серебром. Мой господин Великий Царь будет доволен.
— Мы должны пригласить его в Магадху. Конечно, не на свадьбу, — добавил Аджаташатру несколько поспешно.
Я всегда догадывался, что секретные службы в Раджагрихе более или менее в курсе персидских намерений, и все же верил, что мы достаточно осторожны в своей шпионской деятельности. Те пятеро, кому я поручил оценить магадханскую военную мощь, ничего не записывали. Каждый должен был запомнить одни и те же факты в расчете, что хотя бы один вернется в Сузы.
В отношении же торговых путей, изделий и сырья наша деятельность была совершенно открыта, и вскоре мы получили полное представление о замечательном богатстве этой страны. Большую часть доходов государство получало через пошлину, взимаемую с проходящих через Магадху караванов; в частности, очень прибыльной была знаменитая тропа с юго-востока на северо-запад — я говорю «тропа», потому что слово «дорога» просто неприменимо к Индии.
Государство имело монополию на производство тканей и оружия. Управляющему ткацкой фабрикой потребовалось три дня, чтобы показать мне все множество цехов, где пряхи и ткачихи работают от восхода до заката. Экспорт готовой хлопчатой ткани — главный источник дохода магадханских царей. Хотя мне не показали арсеналов, кое-кому из моей свиты удалось проникнуть в некоторые секреты. Насколько я узнал, выплавка железа шла на удивление неэффективно, но изготовление оружия и сельскохозяйственных орудий было налажено весьма ловко.
Одна группа рабочих отвечает за изготовление, скажем, деревянных черенков для мотыг, другая отливает железные части. Третья насаживает мотыгу на черенок, а четвертая ответственна за погрузку готовых изделий в фургоны. И огромное количество мотыг может быть сделано и перевезено с удивительной быстротой.
К сожалению, в Сузах я не интересовался подобными вещами. Во-первых, персидская знать презирает торговлю, а во-вторых, как придворный, я не имел знакомых, стремящихся что-либо производить в больших количествах.
— Вы найдете мое дитя совершенным сокровищем. Она будет вам предана, как Сита Раме.
Избитая фраза.
— Она ваша дочь, и для меня этого достаточно.
— Из всех моих детей она мне ближе всех.
Из ярко накрашенных глаз покатились слезы. В действительности, как потом рассказала сама Амбалика, отец так и не удосужился узнать имя хоть какой-нибудь из своих дочерей. Интересовали его только сыновья.
— Я боялась его, — говорила потом Амбалика. — Мы все боялись. Он, по сути дела, никогда со мной не разговаривал до того, как объявил, что выдает меня за персидского вельможу. Когда я спросила, где это — Персия, он ответил, что не мое дело.
— Вы, конечно, захотите встретиться с дедушкой моей дочурки, моим дорогим принцем Джетой. Он также родственник моему нежно любимому дяде — царю Кошалы. Наша семья живет в полном согласии и любви, и я всегда говорю, что разделяет нас лишь Ганг. И известная вам федерация, — добавил он, и лицо его вдруг сморщилось от плача. — Ох, мой драгоценный, вы должны дать мне мудрейший совет.
Огромная лапа на мгновение накрыла мою руку, пальцы принца горели. Пальмовое вино здорово разогревает тело и путает мысли.
— Мы сильнее. Но они хитрее. Они беспокоят нас на границах. Они просачиваются в религиозные секты. В джайнистских и буддийских монастырях полно республиканских агентов. Но поскольку мой отец — да живет он вечно! — сам предан Будде, мы ничего не можем поделать. Хуже того, за последний год республиканцы проникли в гильдии. В настоящий момент они контролируют совет гончарной гильдии здесь, в Раджагрихе. В совете ткачей у них тоже два республикански настроенных члена. И хуже всего, старшина гильдии сапожников — явный республиканец. Нас постепенно разъедают изнутри. О, мой драгоценный друг, что же нам делать?
— Очистить гильдии, достойный принц. Изгнать республиканцев.
— Но, драгоценнейший, вы не знаете нашего маленького мирка. Наши гильдии почти так же стары и почитаемы, как и монархия. Очистить их… Лично я разорвал бы их на куски. У моего отца такое же желание, разумеется тайное. Но они слишком могущественны. И слишком богаты. Они ссужают деньги под сумасшедшие проценты. У них собственное ополчение…
— Но это опасно, достойный принц. Только монарх должен иметь власть набирать войска.
Я был потрясен, узнав, что магадханские гильдии не только контролируют деловую жизнь страны, но, поскольку рабочие каждой профессии живут вместе в определенном квартале, они образуют крохотные государства со своим судом, казной, войсками.
— Учтите, мы до определенной степени контролируем гильдии. В военное время ополчение гильдий автоматически становится частью царского войска. Но сейчас нет никакой войны…
— И они практически независимы?
— Почти. Конечно, гильдии приносят нам пользу. Никакой царь, никакие секретные службы не смогут контролировать такое большое население, как наше. А гильдии поддерживают порядок. К тому же, когда дело касается цен, они обычно лучше нас знают требования рынка.
— Но как вы их контролируете? Если бы я был… скажем, старшиной сапожников, я бы постарался установить цену за пару туфель как можно выше. Я бы удвоил цену, а людям пришлось бы все равно покупать, потому что только моей гильдии позволено делать и продавать туфли.
Принц несколько слащаво улыбнулся. Начинало сказываться выпитое.
— Во-первых, только мы имеем власть казнить и миловать. Мы редко пользуемся ею против гильдий, но она никуда не исчезает, и они знают об этом. Практически наша власть основывается на том, что мы контролируем все сырье. Мы покупаем дешево и продаем с малой выгодой. Например, коров режут в определенное время года. Тогда мы скупаем шкуры и храним на складах. И когда кожи не хватает, продаем гильдиям по приемлемым ценам. Если сапожники пытаются взвинтить цены на свою обувь, мы придерживаем шкуры, пока гильдия не образумится.
Нигде в мире я не видел столь тонкой и сбалансированной монархической системы, способной с минимальным принуждением получать максимальный доход.
— Вы пойдете войной на федерацию? — Я до того напился, что задал принцу вопрос, державший в напряжении всю Индию.
Аджаташатру развел руки ладонями вверх. Кончики его пальцев были выкрашены красным.
— Война — всегда самое последнее дело. Обернись, однако, жертвование коня иначе, у нас был бы хотя бы знак небес, что пора сражаться за выживание. А так… Не знаю, мой драгоценный.
Принц ласкал лежащую у него на коленях девочку лет девяти-десяти. У нее были огромные внимательные глаза. Я заключил, что она агент секретной службы. В Магадхе их вербуют с детства, особенно среди бездомных сирот.
Если девочка и была агентом, она в ту ночь ничего не узнала. Принц, как всегда, соблюдал осторожность. Хоть я не раз видел его напившимся до потери сознания, но ни разу не слышал от него ничего такого, чего бы он не хотел объявить всему миру. От вина принц становился слезливым, сентиментальным и сбивчивым. Его «драгоценнейший» следовали подобно греческим фалангам. Одной горячей рукой он сжимал мою, другой влюбленно обнимал за плечи. Той ночью я был затискан, заласкан, тысячи раз назван «драгоценнейшим» и в какой-то степени принят в члены магадхской царской семьи, отделенной от своих родственников в Кошале лишь Гангом… и зловредной федерацией республик. В ту ночь в игорном доме «Пять Холмов» у меня сложилось впечатление, что решение о войне уже принято.
— Вы знаете, в мире нет воина, равного моему отцу, — рыдал от вина Аджаташатру. — Даже Кир Великий не сравнится с ним. Поверьте, Бимбисара был великим царем и до жертвования коня. Ведь это он покорил народ Анги, что дало нам порт Чампа, господствующий над путем вниз по Гангу до моря, а это дорога в Китай. Да, это Бимбисара создал мощнейшую в мире державу. Это он построил тысячу тысяч дорог и тысячу тысяч гатей через болота. Это он…
Я бросил слушать. Когда индийцы начинают называть числа, остановиться уже не могут. Бимбисара действительно проложил множество пыльных троп, которые дожди превращают в жижу, но не мог прилично содержать даже великий караванный путь из Чампы в Таксилу. К тому же довольно любопытно: нигде в Индии нет никаких мостов. Вам будут говорить, что мосты бесполезны из-за сезонных наводнений, но, по-моему, индийцы просто не способны связать два берега даже вереницей плотов. Конечно, одну из самых влиятельных гильдий в Магадхе создали паромщики, а, как говорят индийцы, ни одна гильдия не уничтожит себя сама.
Позднее тем же вечером, когда принц заснул, мы с Каракой немного поиграли в кости. Но я, как только начал проигрывать, сразу бросил игру, Карака же не мог остановиться. В конце концов я приказал ему уйти. До того я не понимал, до какой степени желание играть сводит людей с ума. Это вроде хаомы или половой страсти. Но хаома и половое чувство со временем слабеют, а потребность играть нет.
Должен сказать, меня восхитило, как Бимбисара сумел столь безболезненно извлечь из человеческих пагубных привычек такой доход. Одно время мы тоже пробовали устроить в Сузах игорный дом. Но персы не игроки — потому что не торговцы? И туда ходили только греки, а поскольку греки неизменно проигрывали больше, чем могли заплатить, заведение пришлось закрыть.
Убедившись в схожести всех людей, я понял и различия между разными расами. Индийцы — игроки, персы — нет. Ведические боги Индии — демоны для зороастрийцев. Почему одни думают, что космос — это единственное и единое существо, а другие верят, что это множество разных вещей? Или много вещей в одной? Или вообще ничего. Кто или что создали космос? Существует он или нет? Существовал ли я, пока не задал этот вопрос Демокриту? Существую ли я сейчас? Существовал ли я в иной форме до своего рождения? Буду ли я рожден еще в каком-нибудь виде? Если бы в мире не было людей, чтобы смотреть на солнечные часы, то существовало бы время?
Обсуждение того, что мы называем первоэлементами, доставило принцу Джете еще больше удовольствия, чем мне. Он приехал в Магадху из Кошалы на свадьбу своей внучки. При первой встрече он пригласил меня к себе в загородный дом в северном пригороде Раджагрихи. Мне было сказано прийти в полдень и не беспокоиться о жаре — обычно в это время года в гости ходят к вечеру.
— В полдень, — сказал принц, — вам будет так же прохладно, как в снежной стране.
Это такое старомодное выражение, оно восходит еще к первым ариям. Сомневаюсь, что хотя бы дюжина магадханских придворных когда-нибудь видела снег.
Мы с Каракой ехали в затененном фургоне, запряженном волами. Карака только что вернулся с осмотра железных рудников на юге страны и был под впечатлением от их размеров.
Возница наш был шпионом и понимал по-персидски, и мы говорили загадочными фразами. Как мы узнавали, кто говорит по-персидски, а кто нет? Во-первых, те, кто знаком с персидским, с северо-запада, из Гандхары или из долины Инда, а жители северо-запада выше и светлее магадханцев. Кроме того, у них, как и у нас, трудности с местным диалектом. Варшакара оказал мне честь, привезя с северо-запада несколько дюжин шпионов специально для нашего посольства.
Владения принца Джеты окружала стена из необожженного кирпича с единственным входом — деревянными воротами прямо у главной дороги. Ни стена, ни ворота не представляли собой ничего особенного, внутри же мы ожидали увидеть нечто вроде штаб-квартиры гильдии мельников. Но то, что мы увидели внутри, потрясло даже настроенного против ариев Караку.
В конце длинной цветущей аллеи находился искусно сделанный павильон, его полукруглые окна затенялись бледно-голубыми занавесями из материи, на ощупь напоминавшей шелк, но оказавшейся какой-то новой разновидностью хлопчатой ткани.
Аромат цветов и трав менялся от одного участка сада к другому. Местность между Гангом и Раджагрихой совершенно равнинная, но принц Джета нарушил монотонность пейзажа, велев насыпать множество холмиков и миниатюрных горок. Склоны искусственных холмов были покрыты цветочными клумбами и низкорослыми деревцами, а крошечные горы напоминали седые Гималаи в миниатюре. Зрелище удивительно прекрасное.
Внутри павильона царил полумрак и, как было обещано, прохлада. Воздух периодически охлаждался водяными брызгами с намоченных веток из-за окон. В конце концов одному члену моего посольства удалось разгадать гидравлический принцип, на котором основывалась эта система охлаждения, и впоследствии он был использован в новых садах в Вавилоне. Но новшества в этом городе не прививаются, и новую систему охлаждения вскоре забросили. Все новое, сделанное после новатора Навуходоносора, считается непочтительностью к богам. Думаю, не ошибусь, сказав, что вавилоняне — самый консервативный народ на земле.
Принц Джета был не молод и не стар. Кожа его казалась светлее, чем у магадханцев его возраста, а над глазами были необычные складки, характерные для гималайских горцев и жителей Китая. Для знатного индийца в летнее время принц Джета двигался на удивление проворно, — без сомнения, давала себя знать прохлада от проточной воды, тенистых деревьев и магических крутящихся вееров.
Принц Джета чинно поздоровался с нами, высказал свою радость, что я женюсь на его внучке, которая, по общему признанию, легконога, как газель, плодовита, как свежий латук, и так далее. Мне понравилось, что он не притворялся, будто знает девочку.
Когда церемонии закончились, нам был дан легкий, но изысканный обед.
— Я не ем мяса, — сказал принц, — но вы, если хотите, можете себе позволить.
— Нет, нет, — с облегчением ответил я: в жаркий день от сочетания мяса и ги я тупел, как объевшийся брахман.
Я спросил нашего хозяина, не по религиозным ли соображениям он воздерживается от мяса.
— Я хочу истинного просветления. — Принц Джета сделал изящный оправдывающийся жест. — Но мне его не достичь. Я, по мере сил, соблюдаю заповеди, но сил у меня не много. И до нирваны мне далеко.
— Возможно, Мудрый Господь приравняет ваши желания к деяниям и позволит перейти по мосту искупления в рай.
Сам не знаю, что меня дернуло бестактно заговорить о религии в доме человека, близкого с Буддой. Хотя меня и учили, что из всех религий только наша истинна и нести ее следует всем людям независимо от того, нравится это им или их демонам или нет, но я был придворным и, что еще важнее, послом. Дарий весьма недвусмысленно наказал мне не отвергать чужих богов и не направлять Мудрого Господа против иноземцев.
Но принц Джета вполне дружелюбно воспринял мои слова:
— Со стороны Мудрого Господа в самом деле было бы весьма любезно помочь столь недостойному перейти в его… гм, рай.
Вообще-то понятие рая как мира праотцов для индоариев довольно туманно и совершенно непонятно, в частности, для тех, кто заменил своих ведических богов концепцией долгого чередования смертей и рождений, которое заканчивается, когда остановится цикл мироздания, чтобы начаться вновь, или когда на тебя снизойдет просветление.
Я решил больше не говорить о Мудром Господе и с сожалением отметил, что принц Джета тоже. Он завел речь о Будде:
— Вы встретитесь с ним во время визита в Кошалу, и мое сердце будет разбито, если нам будет отказано в вашем — как бы это сказать? — в вашем лучезарном присутствии в Шравасти не только как посланца Великого Царя, но, что важнее, как внука Зороастра.
Как все индийцы, принц Джета умел плести венки из цветистых фраз. Как все персидские придворные, я тоже. Но после обеда мы дали цветам увянуть и перешли к более насущным вопросам.
— Прогуляемся, — предложил принц, беря меня под руку.
Он привел меня к искусственному озеру, столь искусно обсаженному камышом и лотосами, что его можно было принять за удивительно удачное творение природы. Благодаря некоторой хитрости с перспективой, озеро, уходя дальним краем к горной гряде, казалось очень широким и глубоким.
У воды принц Джета снял верхнюю одежду.
— Вы плаваете? — спросил он.
— Это одна из первых вещей, чему нас учат.
В действительности я так толком и не научился плавать. Но мне удалось не отстать от принца, пока тот аккуратными гребками плыл по мелководью к миниатюрной горной гряде. Под ногами метались какие-то рыбы ярких цветов, а издали на нас взирали фламинго. Все это в самом деле напоминало рай.
Когда мы оказались в нескольких футах от искусственного утеса, принц Джета сказал:
— Теперь зажмите нос и ныряйте под скалу, — и через мгновение, как чайка, бросающаяся за рыбой, исчез под водой.
Я не умел нырять, но погрузил голову и начал изо всех сил дрыгать ногами. Когда, по моим расчетам, я достаточно ушел под воду, то впервые в жизни открыл под водой глаза и был очарован яркими рыбами, колышущимися зелеными водорослями, стремящимися к поверхности стеблями лотосов. Почувствовав, что сейчас задохнусь, я вдруг увидел вход в пещеру. Из последних сил дрыгнув ногами, я втолкнул себя туда и вылетел на поверхность.
Принц Джета помог мне выбраться из воды. На песке там и сям были расставлены кресла, столы, диваны. Кроме белого песка, все было голубым, и все в пещере сияло ярким голубым светом, словно под водой горел огонь. Этот природный эффект создавали несколько маленьких окошек, прорубленных у самой поверхности воды. Хотя вода и воздух проникали в пещеру, заглянуть внутрь не мог никто.
— Нас и подслушать не могут, — сказал мой хозяин, усаживаясь на диване. — Это единственное место в Магадхе, где Варшакара нас не услышит.
— Это вы построили пещеру?
— И гору тоже. И озеро. И парк. Конечно, я тогда был молод. Не соблюдал заповедей и был привержен всем удовольствиям этого мира, а такая приверженность есть причина боли, не так ли?
— Но без сомнения, приносит больше радости. Взгляните на ваше чудесное творение…
— …За которое мне придется расплатиться в своем следующем воплощении, когда я буду бездомной собакой.
Принц Джета, как воистину высокорожденный, говорил так невозмутимо и безмятежно, что я не мог понять, хранит ли он серьезность или шутит.
Принц, однако, умел быть и прямым.
— Насколько я понимаю, вы заключили договор с моим родственником Бимбисарой.
— Да, мы провели некоторые переговоры. Насчет железа для Персии в обмен на золото. О цене мы не договаривались. Я должен вернуться в Сузы, прежде чем сообщу окончательное решение Великого Царя.
— Понятно. А когда вы отправляетесь в Кошалу?
— Понятия не имею.
— Я здесь не только ради вашей свадьбы с моей внучкой, я от имени царя Пасенади уполномочен пригласить вас как можно скорее посетить его двор.
Выдержав дипломатическую паузу, я спросил о причине подобной спешки:
— Вы считаете, будет война?
— Да. Скоро. Войска уже поднимаются по реке.
— Для вторжения в федерацию?
— Да…
Глаза принца стали синими, как подземный бассейн. В действительности при нормальном освещении они были, как я обычно называю, гималайского цвета — цвета серых теней, свойственного природе только в этой высокогорной части света.
— Какова будет позиция Кошалы?
— А какова будет позиция Персии?
Я не был готов к такой прямоте.
— От Таксилы до Магадхи тысячи миль.
— Мы слышали, что войско Великого Царя передвигается быстро.
— Тогда вы должны знать, что войско Великого Царя занято на западе с греками, это…
Я счел излишним объяснять такому культурному человеку, кто такие греки. Если ему нужно было знать, кто это, он уже узнал. Как потом оказалось, принц Джета вообще ничего не знал о Европе.
— Другая часть войска — на северных границах, — сказал я. — Сражается с кочевниками.
— С нашей родней, — улыбнулся принц.
— В тридцатом или сороковом колене. Но каковы бы ни были наши древние узы, сейчас они реальные враги.
— Да, конечно. Но несомненно, у Великого Царя есть войска в его сатрапии на реке Инд.
— Только для обороны. Он никогда не пошлет их в Магадху.
— Вы уверены?
— Великий Царь владеет долиной Инда на протяжении менее одного поколения. Без персидского гарнизона…
— Понимаю. — Принц вздохнул: — Я надеялся…
Он сделал изящный и неопределенный жест, но я еще не научился понимать язык жестов, как говорят индийцы. В самых тонких вопросах они прибегают к жестам — эта форма общения восходит к первобытным танцам.
— Как вам понравился мой зять?
— О, весьма. Он кажется очень изысканным и… сентиментальным.
— Он определенно сентиментален. Однажды он неделю проплакал над смертью своей птички.
— Но распорядитель двора не заплачет! — сказал я и подумал: «Теперь проверим, проникла ли магадханская секретная служба в этот грот принца Джеты».
— Да. Это жесткий человек. Он мечтает о захвате Варанаси. И падении Кошалы.
— И это его единственная мечта?
— Пасенади — святой человек. Ему нет дела до этого мира. Он архат. Это значит, он близок к просветлению, окончательному исчезновению, слиянию с миром.
— И поэтому его страна также близка к исчезновению и слиянию, хотя и не к просветлению?
Принц Джета пожал плечами:
— Почему царства должны отличаться от царей? Они рождаются. Живут. Умирают.
— Почему же вас волнует, что Кошала напоминает тело человека месяца через три после смерти?
— О да, волнует. Из-за сангхи.
Слово «сангха» обозначает секту или общину буддистов. Но слово «сангха» и это понятие появились за века или даже за тысячелетия до Будды. В индийских республиках сангхой называют совет глав родов. В некоторых республиках каждый член совета называет себя раджой или царем — очень милое нарушение главного монархического принципа: если все цари — царя нет. В те дни ни в одной республике не было настоящего правителя.
Поскольку сам Будда был сыном члена совета в республике Шакья, его часто называли принцем. Но его отец был всего лишь одним из сотен так называемых царей, которые собирались для совместного управления республикой. Но в то время как в республиканской сангхе решение принимает половина ее членов плюс один, буддийская сангха не может принять никакого решения, если хоть кто-то возражает. Когда Будда окончательно угас, это правило причинило секте немало бед.
— Вы боитесь царя Бимбисары?
— Нет. Это наш друг.
— Варшакары?
Принц Джета начертил на белом — нет, голубом — песке звезду.
— Это типичный распорядитель царского двора. Ему представляется опасной любая секта.
— Республик?
— Именно. И поскольку Бимбисара стар, а Варшакара молод, то разумно предполагать худшее. — Принц Джета рассмеялся: — Знаете, почему я не могу стать настоящим буддистом? Я должен одновременно заниматься политикой и соблюдать заповеди.
— И какие же заповеди вы не соблюдаете?
В те дни я придавал большое значение словам. К тому же тысяча и одна религия в Индии повергли меня в полное замешательство. Индийцы признавали все, а это то же самое, что не признавать ничего. Когда я разжигал священный огонь в затененном месте, ко мне подходили любопытные брахманы. Они были неизменно вежливы и задавали вопросы, но никогда не приходили снова. Ума не приложу, как моему деду удалось бы их обратить.
— Я слишком связан с этим миром, — сказал принц Джета.
Он бросил камешек в сияющий голубизной бассейн у наших ног, и через мгновение к нам выплыла стайка дельфинов. Но когда дельфины вынырнули, то оказались молодыми девушками. Каждая держала завернутый в водонепроницаемую шкуру музыкальный инструмент.