КАПИТАЛ. ТОМ I ОТДЕЛ СЕДЬМОЙ Процесс накопления капитала

Занятие 6. Завершение классической политической экономии. Д.-С.- Милль и К. Маркс.

1. Экономическое учение Дж.С.Милля.

2. Экономическая теория К.Маркса.

А) Методология К.Маркса.

Б) Структура и основные идеи «Капитала»: Теория стоимости и прибавочной стоимости; теория капитала; теория воспроизводства и кризисов

 

Задание 1. Прочитайте тексты: КАПИТАЛ. ТОМ I « Послесловие ко второму изданию»

И Глава XXIV « Так называемое первоначальное накопление»

 

и ответьте на вопросы:

1.В чем суть диалектического метода К.Маркса?

2. В чем отличие законов общественного развития от законов природы?

3. Почему развитие общества –это естественно-исторический процесс?

4. Как К.Маркс обосновывает неизбежность гибели капитализма?

Карл Маркс (1818—1883)

КАПИТАЛ. ТОМ I

(1867)

Послесловие ко второму изданию

...Буржуазия во Франции и в Англии завоевала политическую власть. Начиная с этого момента, классовая борьба, практиче­ская и теоретическая, принимает все более угрожающие формы. Вместе с тем пробил смертный час для научной буржуазной по­литической экономии. Отныне дело шло уже не о том, правиль­на или неправильна та или другая теорема, а о том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с.по­лицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследова­ние уступает место сражениям наемных писак, беспристрастные научные изыскания заменяются предвзятой, угодливой апологе­тикой. Впрочем, претенциозные трактатцы издававшиеся Лигой против хлебных законов с фабрикантами Кобденом и Брайтом во главе, все же представляли своей полемикой против землевла­дельческой аристократии известный интерес, если не научный, то, по крайней мере, исторический. Но со времени сэра Роберта Пиля и это последнее жало было вырвано у вульгарной полити­ческой экономии фритретерским законодательством.

Континентальная революция 1848 г. отразилась и на Англии. Люди, все еще претендовавшие на научное значение и не довольствовавшиеся ролью простых софистов и сикофантов господствующих классов, старались согласовать политическую эко­номию капитала с притязаниями пролетариата, которых уже нельзя было более игнорировать. Отсюда тот плоский синкретизм, ' который лучше всего представлен Джоном Стюартом Миллем.

Это — банкротство буржуазной политической экономии ма­стерски показал уже в своих «Очерках из политической экономии (по Миллю) великий русский ученый и критик Н. Г. Чер­нышевский.

Таким образом, в Германии капиталистический способ про­изводства созрел лишь после того, как в Англии и Франции его антагонистический характер обнаружился в шумных битвах ис­торической борьбы, причем германский пролетариат уже обладал гораздо более ясным теоретическим классовым сознанием, чем германская буржуазия. Итак, едва здесь возникли условия, при которых буржуазная политическая экономия как наука казалась возможной, как она уже снова сделалась невозможной.

При таких обстоятельствах ее представители разделились на два лагеря. Одни, благоразумные практики, люди наживы, спло­тились вокруг знамени Бастиа, самого пошлого, а потому и са­мого удачливого представителя вульгарно-экономической аполо­гетики. Другие, профессорски гордые достоинством своей науки,; "последовали за Джоном Стюартом Миллем в его попытке при­мирить непримиримое. Немцы в период упадка буржуазной политической экономии, как и в классический ее период, остались простыми учениками, поклонниками и подражателями заграни­цы, мелкими разносчиками продуктов крупных заграничных

фирм.

Таким образом, особенности исторического развития герман­ского общества исключают возможность какой бы то ни было оригинальной разработки буржуазной политической экономии, но не исключают возможность ее критики. Поскольку такая кри­тика вообще представляет известный класс, она может представлять лишь тот класс, историческое призвание которого — со­вершить переворот в капиталистическом способе производства

и окончательно уничтожить классы, т. е. может представлять лишь пролетариат.

Ученые и неученые представители германской буржуазии по­пытались сначала замолчать «Капитал», как это им удалось по от­ношению к моим более ранним работам. Когда же эта тактика уже перестала отвечать обстоятельствам времени, они, под пред­логом критики моей книги, напечатали ряд советов на предмет «успокоения буржуазной совести», но встретили в рабочей прес­се — см., например, статьи Иосифа Динцигенав "Volks -Staat" превосходных противников, которые до сего дня не дождались от них ответа.

Прекрасный русский перевод «Капитала» появился весной 1872 г. в Петербурге. Издание в 3 000 экземпляров в настоящее время уже почти разошлось. Еще в 1871 году г-н Н. Зибер про­фессор политической экономии в Киевском университете, в сво­ей работе "Теория ценности и капитала Д. Рикардо" показал, что моя теория стоимости, денег и капитала в ее основных чертах

является необходимым дальнейшим развитием учения Смита —. Рикардо.

Немецкие рецензенты кричат, конечно, о гегельянской со­фистике. Петербургский «Вестник Европы» в статье, посвящен­ной исключительно методу «Капитала» (майский номер за 1872 г., стр. 427—436), находит, что метод моего исследования строго реалистичен, а метод изложения, к несчастью, немецки-диалектичен. Автор пишет: «С виду, если судить по внешней форме изложения, Маркс большой идеалист-философ, и притом в «немецком», т. е. дурном, значении этого слова. На самом же деле он бесконечно более реалист, чем все его предшественники в деле экономической критики... Идеалистом его ни в каком слу­чае уже нельзя считать».

Я не могу лучше ответить автору, как несколькими выдерж­ками из его же собственной критики; к тому же выдержки эти не

лишены интереса для многих из моих читателей, которым недо­ступен русский оригинал.

Приведя цитату из моего предисловия к «К критике полита-. ческой экономии», Берлин, 1859, стр. IV-VII, где я изложил ма­териалистическую основу моего метода, автор продолжает: «Для Маркса важно только одно: найти закон тех явлений, исследованием которых он занимается. И при том для него важен не один | закон, управляющий ими, пока они имеют известную форму и пока они находятся в том взаимоотношении, которое наблюда­ется в данное время. Для него, сверх того, еще важен закон их изменяемости, их развития, т. е.: перехода от одной формы к дру­гой, от одного порядка взаимоотношений к другому Раз он от­крыл этот закон, он рассматривает подробнее последствия, в ко­торых закон проявляется в общественной жизни... Сообразно с этим Маркс заботится только об одном: чтобы точным научным исследованием доказать необходимость определенных порядков общественных отношений и чтобы возможно безупречнее кон­статировать факты, служащие ему исходными пунктами и опо­рой. Для него совершенно достаточно, если он, доказав необхо­димость современного порядка, доказал и необходимость другого порядка, к которому непременно должен быть сделан переход от первого, все равно, думают ли об этом или не думают, сознают ли это или не сознают. Маркс рассматривает общественное дви­жение как естественно-исторический процесс, которым управля­ют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерения человека, но и сами еще определяющие его волю, сознание и намерения... Если сознательный элемент в истории культуры играет такую подчиненную роль, то понятно, что критика, имеющая своим предметом самую культуру, всего менее может иметь своим основанием какую-нибудь форму или какой-либо результат сознания. То есть не идея, а внешнее яв­ление одно только может ей служить исходным пунктом. Кри­тика будет заключаться в сравнении, сопоставлении и сличении факта не с идеей, а с другим фактом. Для нее важно только, что­бы оба факта были возможно точнее исследованы и действитель­но представляли собой различные степени развития, да сверх того важно, чтобы не менее точно были исследованы порядок, последовательность и связь, в которых проявляются эти степе­ни развития... Иному читателю может при этом прийти на мысль и такой вопрос... ведь общие законы экономической жизни одни и те же, все равно, применяются ли они к современной или про­шлой жизни? Но именно этого Маркс не признает. Таких общих законов для него не существует... По его мнению, напротив, каж­дый крупный исторический период имеет свои законы... Но как только жизнь пережила данный период развития, вышла из дан­ной стадии и вступила в другую, она начинает управляться уже другими законами. Словом, экономическая жизнь представляет нам в этом случае явление, совершенно аналогичное тому, что мы наблюдаем в других разрядах биологических явлений... Старые экономисты не понимали природы экономических законов, ститая их однородными с законами физики и химии... Более глубо­кий анализ явлений показал, что социальные организмы отли­чаются друг от друга не менее глубоко, чем организмы биологи­ческие и зоологические... Одно и то же явление, вследствие различия в строе этих организмов, разнородности их органов, различий условий, среди которых органам приходится функци­онировать, и т. д., подчиняется совершенно различным законам. Маркс отказывается, например, признавать, что закон увеличе­ния народонаселения один и тот же всегда и повсюду, для всех времен и для всех мест. Он утверждает, напротив, что каждая сте­пень развития имеет свой закон размножения... В зависимости от различий в уровне развития производительных сил изменяют­ся отношения и законы, их регулирующие. Задаваясь, таким образом, целью — исследовать и объяснить капиталистический порядок хозяйства, Маркс только строго научно формулировал цель, которую может иметь точное исследование экономической жизни.. Его научная цена заключается в выяснении тех частных законов, которым подчиняются возникновение, существование, развитие, смерть данного социального организма и замение его другим, высшим. И эту цену действительно имеет книга Маркса».

Автор, описав так удачно то, что он называет моим действи­тельным методом, и отнесшись так благосклонно к моим личным приемам применения этого метода, тем самым описал не что иное, как диалектический метод. Конечно, способ изложения не может с формальной стороны не отличаться от способа исследо­вания. Исследование должно детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутреннюю связь. Лишь после того как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение. Раз это удалось и жизнь материала получила свое иде­альное отражение, то может показаться, что перед нами априор­ная конструкция.

Мой диалектический метод по своей основе не только отли­чен от гегелевского, но является его прямой противоположнос­тью. Для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург дей­ствительного, которое составляет лишь его внешнее проявление. У меня же, наоборот, идеальное есть не что иное, как мате­риальное, пересаженное в человеческую голову и преобразо­ванное в ней.

Мистифицирующую сторону гегелевской диалектики я под­верг критике почти 30 лет тому назад, в то время, когда она была еще в моде. Но как раз в то время, когда я работал над первым томом «Капитала», крикливые, претенциозные и весьма посред­ственные эпигоны, задающие тон в современной образованной Германии, усвоили манеру третировать Гегеля, как некогда, во времена Лессинга бравый Мозес Мендельсон третировал Спи­нозу, как «мертвую собаку». Я поэтому открыто объявил себя уче­ником этого великого мыслителя и в главе о теории стоимости местами даже кокетничал характерной для Гегеля манерой выра­жения. Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поста­вить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой раци­ональное зерно.

В своей мистифицированной форме диалектика стала немец­кой модой, так как казалось, будто она прославляет существую­щее положение вещей. В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она вклю­чает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она рассматривает в дви­жении, следовательно также и с ее преходящей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критич­на и революционна.

Полное противоречий движение капиталистического обще­ства всего осязательнее дает себя почувствовать буржуа-практику в колебаниях проделываемого современной промышленностью периодического цикла, апогеем которых является общий кризис. Кризис опять надвигается, хотя находится еще в своей началь­ной стадии, и благодаря разносторонности и интенсивности сво­его действия он вдолбит диалектику даже в головы выскочек новой священной прусско-геманской империи.

Лондон, 24 января1873 г. Карл Маркс.

 

КАПИТАЛ. ТОМ I ОТДЕЛ СЕДЬМОЙ Процесс накопления капитала

Глава XXIV Так называемое первоначальное накопление

Итак, к чему сводится первоначальное накопление капитала, т. е. его исторический генезис? Поскольку оно не представляет собой непосредственного превращения рабов и крепостных в на­емных рабочих и, следовательно, простой смены формы, оно оз­начает лишь экспроприацию непосредственных производителей,

т. е. уничтожение частной собственности, покоящейся на соб­ственном труде.

Частная собственность, как противоположность обществен­ной, коллективной собственности, существует лишь там, где сред­ства труда и внешние условия труда принадлежат частным лицам. Но в зависимости от того, являются ли эти частные лица работ­никами или неработниками, изменяется характер самой частной собственности. Бесконечные оттенки частной собственности, ко­торые открываются нашему взору, отражают лишь промежуточные состояния, лежащие между обеими этими крайностями.

Частная собственность работника на его средства производ­ства есть основа мелкого производства, а мелкое производство составляет необходимое условие для развития общественного производства и свободной индивидуальности самого работника. Правда, этот способ производства встречается и при рабовла­дельческом, и при крепостном строе, и при других формах лич­ной зависимости. Однако он достигает расцвета, проявляет всю свою энергию, приобретает адекватную классическую форму лишь там, где работник является свободным частным собствен­ником своих, им самим применяемых условий труда, где крес­тьянин обладает полем, которое он возделывает, ремесленник — инструментами, которыми он владеет как виртуоз.

Этот способ производства предполагает раздробление земли и остальных средств производства. Он исключает как концен­трацию этих последних, так и кооперацию, разделение труда внутри одного и того же производственного процесса, общест­венное господство над природой и общественное регулирование ее, свободное развитие общественных производительных сил. Он совместим лишь с узкими первоначальными границами производства и общества. Стремление увековечить его равносильно, по справедливому замечанию Пеккера, стремлению «декретировать всеобщую посредственность». Но на известном уровне развития он сам создает материальные средства для своего уничтожения. С этого момента в недрах общества начинают шевелиться силы и страсти, которые чувствуют себя скованными этим способом производства. Последний должен быть уничтожен, и он уничто­жается. Уничтожение его, превращение индивидуальных и раз­дробленных средств производства в общественно концентриро­ванные, следовательно, превращение карликовой собственности -многих в гигантскую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий тру­да, — эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала. Она включает в себя целый ряд насильственных методов, из которых мы рассмотрели выше лишь эпохальные методы, как методы первоначального накоп­ления. Экспроприация непосредственных производителей совер­шается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых беше­ных страстей. Частная собственность, добытая трудом собст­венника, основанная так сказать, на срастании отдельного не­зависимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, кото­рая покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной

рабочей силы.

Когда этот процесс превращения достаточно разложил старое общество вглубь и вширь, когда работники уже превращены в пролетариев, а условия их труда — в капитал, когда капиталис­тический способ производства становится на собственные ноги, тогда дальнейшее обобществление труда, дальнейшее превраще­ние земли и других средств производства в общественно эксплу­атируемые и, следовательно, общие средства производства и связанная с этим дальнейшая экспроприация частных собствен­ников приобретает новую форму Теперь экспроприации подле­жит уже не работник, сам ведущий самостоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих.

Эта экспроприация совершается игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путем централизации капиталов. Один капиталист побивает многих капиталистов. Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией мно­гих капиталистов немногими, развивается кооперативная фор­ма процесса труда в постоянно растущих размерах, развивается сознательное техническое применение науки, планомерная экс­плуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь коллективное употребление, эко­номия всех средств производства путем применения их как средств производства комбинированного общественного труда, втягивание всех народов в сеть мирового рынка, вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима. Вме­сте с постоянно уменьшающимся числом магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого про­цесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, раб­ства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и воз­мущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и органи­зуется механизмом самого процесса капиталистического произ­водства. Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталис­тической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистичес­кой частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют.

Капиталистический способ присвоения, вытекающий из ка­питалистического способа производства, а следовательно, и ка­питалистическая частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на соб­ственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное от­рицание. Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на ос­нове достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом сред­ствами производства.

Превращение основанной на собственном труде раздроб­ленной частной собственности отдельных личностей в капита­листическую, конечно, является процессом гораздо более дол­гим, трудным и тяжелым, чем превращение капиталистической частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном процессе производства, в общественную соб­ственность. Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предсто­ит экспроприировать немногих узурпаторов.

 

 

Задание 2. Изучите содержание гл.8 «Рабочий день» и ответьте на следующие вопросы:

1.Чем определяется стоимость рабочей силы?

2. В чем особенности потребительной стоимости товара «рабочая сила»?

3. Что такое необходимое рабочее время? Норма прибавочной стоимости?

4. Почему рабочий день – это «неопределенная величина»? Каковы его пределы в условиях капитализма?

5. Как Маркс определяет капитал?

6. В чем суть противоречия между трудом и капиталом?

 

 

К.Маркс «Капитал» т.1

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. РАБОЧИЙ ДЕНЬ

1. Пределы рабочего дня

Мы исходили из предположения, что рабочая сила покупается и продается по своей стоимости. Стоимость ее, как и стоимость всякого другого товара, определяется рабочим временем, необходимым для ее производства. Следовательно, если для производства жизненных средств рабочего, потребляемых им в среднем ежедневно, требуется 6 часов, то в среднем он должен работать по 6 часов в день, чтобы ежедневно воспроизводить свою рабочую силу, или чтобы воспроизводить стоимость, получаемую при ее продаже. Необходимая часть его рабочего дня составляет в таком случае 6 часов и является поэтому, при прочих неизменных условиях, величиной данной. Но этим еще не определяется величина самого рабочего дня.

Предположим, что линия аb изображает про­должительность, или длину, необходимого рабочего времени, равную, скажем, 6 часам. Смотря по тому, будет ли продолжен труд за пределы ab на 1, 3, 6 часов и т. д., мы получим 3 различные линии:

 

изображающие три различных рабочих дня в 7, 9 и 12 часов. Линия bc, служащая продолжением линии ab, изображает длину прибавочного труда. Так как рабочий день = ab + bc, или ас, то он изменяется вместе с переменной величиной bс. Так как ab есть величина данная, то отношение bс к ab всегда может быть измерено. В рабочем дне 1 оно составляет 1/6, в рабочем дне II — 3/6 и в рабочем дне III — 6/6. Так

как далее, отношение

Прибавочное рабочее время

--------------------------------------

необходимое рабочее время

 

определяет норму прибавочной стоимости, то последняя дана, если известно отношение этих линий. Она составляет в трех приведенных выше рабочих днях соответственно 16 2/3%, 50% и 100%. Наоборот, одна норма прибавочной стоимости не дала бы нам величины рабочего дня. Если бы, например, она равнялась 100%, то рабочий день мог бы продолжаться 8, 10, 12 часов и т. д. Она указывала бы на то, что две составные части рабочего дня, необходимый труд и прибавочный труд, равны по своей величине, но не показывала бы, как велика каждая из этих

частей.

Итак, рабочий день есть не постоянная, а переменная величина. Правда, одна из его частей определяется рабочим временем, необходимым для постоянного воспроизводства самого рабочего, но его общая величина изменяется вместе с длиной, или продолжительностью, прибавочного труда. Поэтому рабочий день может быть определен, но сам по себе он — неопределенная величина.

Хотя, таким образом, рабочий день есть не устойчивая, а текучая величина, все же, с другой стороны, он может изменяться лишь в известных границах. Однако минимальные пределы его не могут быть определены. Правда, если мы предположим, что линия bс, служащая продолжением линии ab, или прибавочный труд, = 0, то мы получим минимальную границу, а именно ту часть дня, которую рабочий необходимо должен работать для поддержания собственного существо­вания. Но при капиталистическом способе производства необходимый труд всегда составляет лишь часть его рабочего дня т. е. рабочий день никогда не может сократиться до этого минимума. Зато у рабочего дня есть максимальная граница. Он не может быть продлен за известный предел. Эта максимальная граница определяется двояко. Во-первых, физическим пределом рабочей силы. Человек может расходовать в продолжение суток, естественная продолжительность которых равна 24 часам, лишь определенное количество жизненной силы. Так, лошадь может работать изо дня в День лишь по 8 часов.

В продолжение одной части суток сила должна отдыхать, спать, в продолжение другой части суток человек должен удовлетворять другие физические потребности — питаться, поддерживать чистоту, одеваться и т. д. Кроме этих чисто физических границ удлинение рабочего дня наталкивается на границы морального свойства: рабочему необходимо время для удовлетворения интеллектуальных и социальных потребностей, объем и количество которых определяется общим состоянием культуры. Поэтому изме­нения рабочего дня совершаются в пределах физических и социальных границ. Но как те, так и другие границы весьма растяжимого свойства и открывают самые широкие возмож­ности. Так, например, мы встречаем рабочий день в 8, 10, 12, 14, 16, 18 часов, т. е. самой различной длины.

Капиталист купил рабочую силу по ее дневной стоимости. Ему принадлежит ее потребительная стоимость в течение одного рабочего дня. Он приобрел, таким образом, право заставить рабочего работать на него в продолжение одного рабочего дня, Но что такое рабочий день? Во всяком случае это нечто меньшее, чем естественный день жизни. На сколько? У капиталиста свой собственный взгляд... на необходимую границу рабочего дня. Как капиталист, он представляет собой лишь персонифицированный капитал. Его душа—душа капитала. Но у капитала одно единственное жизненное стремление — стремление возрастать, создавать прибавочную стоимость, впитывать своей постоянной частью, средствами производства, возможно большую массу приба­вочного труда. Капитал — это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает. Время, в продолжение которого рабочий работает, есть то время, в продолжение которого капиталист потребляет купленную им рабочую силу. Если рабочий потребляет свое рабочее время на самого себя, то он обкрадывает капиталиста.

Итак, капиталист ссылается на закон товарного обмена. Как и всякий другой покупатель, он старается извлечь возможно большую пользу из потребительной стоимости своего товара. Но вдруг раздается голос рабочего, который

до сих пор заглушался шумом и грохотом... процесса производства.

Товар, который я тебе продал, отличается от остальной товарной черни тем, что его потребление создает стоимость, и притом большую стоимость, чем стоит он сам. Потому-то ты и купил его. То, что для тебя является возрастанием капитала, для меня есть излишнее расходование рабочей силы. Мы с тобой знаем на рынке лишь один закон: закон обмена товаров. Потребление товара принадлежит не про­давцу, который отчуждает товар, а покупателю, который приобретает его. Поэтому тебе принадлежит потребление моей дневной рабочей силы. Но при помощи той цены, за которую я каждый день продаю рабочую силу, я должен ежедневно воспроизводить ее, чтобы потом снова можно было ее продавать. Не говоря уже о естественном изнашивании вследствие старости и т. д., у меня должна быть возможность работать завтра при том же нормальном состоянии силы, здоровья и свежести, как сегодня. Ты постоянно проповедуешь мне евангелие «бережливости» и «воздержания». Хорошо. Я хочу, подобно разумному, бе­режливому хозяину, сохранить свое единственное достояние - рабочую силу и воздержаться от всякой безумной растраты ее, Я буду ежедневно приводить ее в текучее состояние, превращать в движение, в труд лишь в той мере, в какой это не вредит нормальной продолжительности ее существо­вания и ее нормальному развитию. Безмерным удлинением рабочего дня ты можешь в один день привести в движение большое количество моей рабочей силы, чем я мог бы восстановить в три дня.. То, что ты таким образом выигрываешь на труде, я теряю на субстанции труда. Пользование моей рабочей силой и расхищение ее — это совершенно различные вещи. Если средний период, в продолжение которого средний рабочий может жить при разумных размерах труда, составляет 30 лет, то стоимость моей рабочей силы, которую ты мне уплачиваешь изо дня в 1 день, 1/(365*30) или 1/(3 650) всей ее стоимости. Но если ты потребляешь ее в 10 лет и уплачиваешь мне ежедневно 1/(10 950), вместо 1/(10 950) всей ее стоимости, т. е. лишь 1/3

дневной ее стоимости, то ты, таким образом, крадешь у меня ежедневно 2/3 стоимости моего товара. Ты оплачиваешь мне однодневную рабочую силу, хотя потребляешь трехдневную. Это противно нашему договору и закону товарообмена. Итак, я требую рабочего дня нормальной продолжительности и требую его, взывая не к твоему сердцу, так как в денежных делах сердце молчит. Ты можешь быть образцовым граж­данином, даже членом общества покровительства животным и вдобавок пользоваться репутацией святости, но у той вещи, которую ты представляешь по отношению ко мне, нет сердца в груди. Если кажется, что в ней что-то бьется, так это просто биение моего собственного сердца. Я требую нормального рабочего дня, потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего товара.

Мы видим, что если не считать весьма растяжимых границ рабочего дня, то природа товарного обмена сама не устанавливает никаких границ для рабочего дня, а следова­тельно и для прибавочного труда, Капиталист осуществляет свое право покупателя, когда стремится по возможности удлинить рабочий день и, если возможно, сделать два рабочих дня из одного. С другой стороны, специфическая природа продаваемого товара обусловливает предел потребления его покупателем, и рабочий осуществляет свое право продавца, когда стремится ограничить рабочий день определенной нормальной величиной. Следовательно, здесь получается антиномия, право противопоставляется праву, причем оба они в равной мере санкционируются законом товарообмена, При столкновении двух равных прав решает сила. Таким образом, в истории капиталистического производства норми­рование рабочего дня выступает как борьба за пределы рабочего дня,— борьба между совокупным капиталистом, т. е. классом капиталистов, и совокупным рабочим, т. е. рабочим классом,

[Маркс К., Энгельс Ф.Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 242—246] |