Время проходит. Для современного человека в этом нет ничего нового и мистического. Это для людей прошлых веков время открывалось как нечто удивительное, поскольку изменения окружающей жизни происходили редко, то для человека ХХ и XXI веков это настолько очевидно, что не вызывает никаких вопросов. И, если Гегель еще мог утверждать, что новизна Нового времени заключается в том, что новости в утренней газете определяют жизнь обывателя, то для современного человека это обыденность. Наше повседневное существование непредставимо без ленты новостей. Постоянное получение новостей, присутствие в социальных сетях, обновление сообщений, сводящееся даже не к их прочтению, а к сообщению о получении этих сообщений, наконец, постоянное выкладывание в Инстаграмм «моментов» повседневной жизни и т.п., все это есть признаки быстротечности текущего момента.
Но вот именно эта обыденность времени представляет собой главную загадку, ибо даже сам смысл вопроса о времени для современного человека ускользает. Временность настолько очевидна, что она все время забывается. С чем связано это забвение времени? Именно с тем, что мы обвыклись во времени и обустроились в нем. Смысл вопроса о времени ускользает, поскольку принципиально важным для современного человека является именно стремление «шагать в ногу со временем».
Что означает этот императив? Это требование «соответствия времени», т.е. все время быть в курсе злободневности происходящего. Мы стремимся быть со временем, а поскольку время «течет», стремимся изменяться вместе с ним. Современно то, что актуально. А что актуально? То, что соответствует «настоящему» моменту, моменту «сейчас». Именно это и проявляется в болезненном синдроме «не успеть», «не соответствовать актуальному», «устареть»; именно это и проявляется в стремлении постоянно обновляться, в скорости инноваций, в моде.
Но это означает, что в действительности приоритетом для современного человека приоритетом является будущее. «Соответствовать времени» - значит соответствовать не настоящему, но «наступающему»: оно обладает ценностным приоритетом. Поэтому происходит сокращение пребывания в настоящем. «Настоящее» несовершенно, как и «прошлое». Только «прошлое» – совершенно несовершенно: в нем нечего делать и с ним нечего делать, поскольку оно не имеет никакого отношения к будущему, а «настоящее» – менее несовершенно, поскольку, так или иначе, связано с будущим: оно суть его «начало». «Настоящее» несовершенно, потому что сжимается для нас в почти исчезающую, моментальную точку; само пребывание в настоящем для современного человека является неуместным. Современный человек практически ничего не переживает как настоящее, достойное, действительное: он готовиться жить в будущем. «Настоящее» принимается только как «стартовая позиция» для перемен.
Поскольку современный человек одержим будущим, постольку его темпоральная шкала определяется стремлением «успеть». Поскольку обладание «будущим» как будущими процессами, вещами, отношениями, наступит только «потом», то современному человеку нужно спешить. Это выражается в стремлении двигаться быстрее, чем это доступно его собственными естественными способностями. Собственно эта спешка обозначается терминами «прогресс» и «успех». «Прогресс» - от латинского слова progredere – «забрасывание вперед»; «успех» - от слова «успевать», «спешить» - значит двигаться как можно быстрее. В этом смысле время современного человека – приближающее время. Все современные технологии направлены на то, чтобы свернуть время, сократить его. Сокращение времени есть по существу его «искривление», поскольку всякое такое сокращение есть «сжатие» пространства. Способом жизни современного человека становится движение, а символом – скорость. Это ускорение событий поддерживается всей гигантской технической инфраструктурой, современными информационными технологиями, транспортом. Все современные формы мобильности являются выражением «сжатия» пространства и «сокращения» времени.
Таким образом, стремление успеть и направленность на и к будущему означает «выпадение» из настоящего. Но поскольку «будущее» неопределенно и неограниченно, постольку его «достижение» и «обладание» им превращаются в никогда не достижимую иллюзию. «Успех в будущем» есть также неопределенная возможность. Определенным является только настоящее, однако оно отдано на откуп будущему. Иначе говоря, стремление быть настоящим, соответствовать настоящему оборачивается в современных условиях него отрицанием, нигилизмом в отношении к нему.
Отрицание этой устремленности в будущее рождает утопии времени – постизм и «резервации» повседневности.
Постизм есть попытка удержания сокращения времени за счет «дления» прошлого в настоящем. Это практика бытия в настоящем из истории. Современность остается горизонтом нашего пребывания, но при этом теряет свою значимость здесь-пребывания, открываясь как историческое. Примирение с современностью возможно, только исходя из модуса ее преходимости. Здесь повседневное настоящее всегда несвоевременно и неуместно; оно в некотором смысле – не действительно. Оно есть свертка прошедшего, его дление и сохранение в себе. Только настоящее, хранящее в себе прошлое, опознается как подлинное. Такая практика отнюдь не сводится к памяти и ностальгии по прошлому, когда в настоящем рассматривается только то, что когда-то «сердцу было мило». Нет, настоящее и современное здесь рассматривается как действительное, связанное со своей историей и вырастающее из нее. Настоящее есть совершенное прошлое – и совершенное, и совершóнное, т.е. действительно осуществленное прошлое. Т.е. здесь имеется в виду модус перфектного времени в смысле Лейбница – «лучшего из возможного» стечения событий, а не ценностного измерения прошлого. Настоящее - «лучшее» в смысле реального осуществления, а не потенциальной возможности; само по себе это осуществившееся прошлое может быть хуже всех имеющихся в том прошлом настоящем возможностей. Так или иначе, постизм суть жизнь историей, ее «оживление», реанимация и реставрация в повседневном настоящем.
Другой резервацией утекающего времени является «эстетизация» повседневности: тогда горизонт настоящего выступает как созерцание чистых форм вещей и явлений частной жизни. Здесь отношение к настоящему связано с текущим моментом «сейчас», в котором схватывается присутствующее. Мы сосредоточиваемся именно на моменте настоящего, который начинает расширяться: актуальное время не исчезает, но замедляет свой ход. Прошлое и будущее (особенно – будущее) в этот момент не исчезают, но теряют свою насущность, свое давление, свою тяжесть. И потому не-быть современным (своевременным) - означает быть подлинно настоящим. Настоящее время выступает как пространство покоя, в котором вещи и явления как бы теряют свое актуальное измерение, выявляя, якобы, чистую форму своего пребывания: они не современны, но повседневно своевременны. Такое созерцание пребывания дарит эстетическое наслаждение. Это признание повседневности единственным «настоящим» моментом суть консервация частной жизни.
Однако, ослабление натиска «будущего», потеря им своего значения, эта консервация настоящего или прошлого может быть только временной, а потому оборачивается в итоге провалом. В фундаментальном смысле для современного человека тáк быть всегда уже поздно. Мы постоянно откладываем дела «на потом» из-за «нехватки» времени для того, чтобы постоянно не успевать. Даже приватная сфера нашего существования заражена актуальностью. Мы можем реализовывать свою «миссию», практиковать «дело своей жизни» частным образом, но поезд времени мчится где-то вдали сам по себе. Современный человек не живет, ибо вся его жизнь еще впереди (или уже позади); мы гонимся за поездом времени, (или провожаем его взглядом опоздавшего). Поезд времени проносится мимо, и мы всегда рискуем не успеть вскочить на подножку, опоздать, отстать. И консерват частной жизни рождает скуку, а вслед за ней – тоску и отчаяние. Почему? Да потому, что на поверку эти способы бытия оказываются несоразмерными современному человеку.
Этот провал связан с тем, что время само становится способом существования современного человека. Ускользание от нас смысла вопроса о современности собственно и есть демонстрация выхода за пределы соразмерного настоящего. Современный человек осознанно стремится сделать будущее фундаментом своего наличного существования. И это стремление к будущему, как и маргинальные консерваты прошлого и настоящего, означают «упускание» времени.
Размерность настоящего
В работе «Время и бытие» М. Хайдеггера мы находим ключ к пониманию смысла «настоящего». Настоящее это не только «наличное»; прежде всего это направленность на «стóящее». Это указание на то, что «стоит» в потоке изменений; это суть бытие. «Настоящее» всегда неподвижно в своем «стоянии», оно есть покоящееся. Оно не может быть «двигающимся», «надвигающимся», «наступающим». Меняться могут сущие, но не бытие, а потому они суть обсто-ятельства (das Bewandnis) этого бытия. Иначе говоря, настоящее бытие есть ме-сто (пространство или простор) для изменяющихся сущих (обстоятельств).
Но почему есть направленность «на» стоящее? В чем его «вы-деленность»? В том, что «настоящее» бытие означает нечто полное и завершенное (rs: парменидовский шар). Это означает, что бытие имеет ценность: это не только стоящее бытие, но и бытие стóящее. Это скольжение смысла: стоящее бытие настоящего только там возможно, где оно одновременно и бытие стóящее. Бытие настоящего ценно, потому что оно неизменно; оно неизменно, и потому суть «подлинное» и «истинное».
Итак, бытие настоящего есть истинное бытие, как то, что имеет место. То, что в этом месте (просторе и просвете) имеет-ся, т.е. имеет себя, суть сущее. Бытие настоящее есть такая перспектива, в которой открывается предметное сущее. Сущее есть то, что присутствует в настоящем как изменяющееся (на-местник). Это означает обратное: изменяющееся сущее собой выявляет свое неизменное, подлинное, истинное, настоящее бытие. В свете неизменного видится изменяющееся; изменяющееся своим движением являет неподвижное. Истина в том, что преходящее, «текущее», «бегущее» время дано только на основе неподвижного настоящего. И обратно: само настоящее имеет только как стоящее в перемене.
Отсюда становится понятным, что ускользание смысла вопроса о времени заключается именно в том, что современный человек радикально меняет эту оценочную ориентацию времени: будущее заступает на место настоящего. Забвение времени заключается в том, что оно становится формой и способом жизни человека. Что это значит? Это означает утрату соразмерности человека в отношении к настоящему, тому, что имеет место быть вокруг него.
Нигилизм в отношении настоящего означает желание обладать бóльшим за наименьшее время. Поскольку пребывание в настоящем определено и ограничено (конечно), оно становится недостаточным источником существования. Ценным для человека теперь является не бытие в настоящем, а бытие к будущему, поскольку именно оно рассматривается как резервуар возможностей для существования. Это стяжание будущего не только кладет предел настоящему как таковому, редуцируя его просто в преходящий момент, но ведет к «задолженности» настоящего. Современный человек вынужден черпать мощь для своего существования – силу и энергию – в долг у соразмерности бытия будущего.
Этот онтологический нигилизм по отношению к настоящему и прошлому связан с тем, что человек уже нарушил свою соразмерность существующему. Что означает соразмерность бытия, которая современным человеком была нарушена? Это соразмерность времени и пространства как метрика самого человеческого бытия, его антропологическая размерность. Человек по своей природе соразмерен бытию сущего, поскольку он и сам есть сущее, вещь среди других вещей. Речь идет об антропологической размерности бытия: пространство и время только тогда открываются человеку, когда они им обжиты естественным» образом – неспешно и осознанно. П.А.Флоренский говорил о телопройденном пространстве: «Мерою пространственного расстояния служит работа, затрачиваемая на преодоление этого расстояния… Нет надобности, чтобы пространство было преодолено непременным прохождением своими ногами или, в малых размерах, продвижениях руки, головы и т.д.; хотя, конечно, по-настоящему сознано только то пространство, которое мы прошли пешком». А.Арто считал, что все человеческое тело является эротическим органом, огромным чувствилищем, позволяющим пережить и осознать танец как само наше присутствие. Речь в этих примерах идет о том, что бытие настоящего становится явленным только сообразно собственным силам и способностям человека. Значит, существует антропологически заданная размерность открываемого пространства и времени, нашего места присутствия. И всякое ее нарушение означает преодоление присутствия, несоразмерность окружающему сущему.
Поэтому даже частичное внесение «будущего в настоящее» означает нарушение соприсутствия человека с бытием настоящего. Всякое превышение скорости, всякое техническое «сжатие» пространства и «сокращение» времени означает выпадение из настоящего присутствия. Сама современная техника по существу является гигантским ускорителем всех процессов, преодолевающих конечность человеческого существа. Изъятие из соразмерности человеку сущего за счет неестественных скоростей, гигантских объемов информации, огромное число точек коммуникации, не охватываемых сознанием и т.д., осуществляемых техникой ведут к трансформации собственной человеческой чувственности и интеллекта. «Сжатие» пространства и «сокращение» времени ведут не только к тому, что окружающее сущее становится утраченным, поскольку – при сокращении пребывания в настоящем – мы просто проскакиваем и промахиваемся мимо него. Само настоящее бытие остается пропущенным.
Однако беда в том, что утрачивается не только сущее, но и сам человек; преодолеваемым становится само человеческое бытие. Поскольку время, которое мы можем охватить собственным телом, есть наибыстрейшая длительность прохождения пути, пространство, охваченное за такое время, прочувствовано, оживлено в полном смысле имеется, есть (Es gibt). Искривление пространства за счет сокращения времени вытесняет жизнь: сокращение временного интервала с онтологической точки зрения есть попытка максимального охвата времени. Вторжение скорости есть вытеснение самого человека. Человек, лишенный полноты (наполненности) бытием настоящего, оказывается фактически опустошенным. Не-у-местным в настоящем.
Обнаружение этой несоразмерности времени человеку открывает нам двойную природу темпоральности.
а). Время как прехождение (Geläufenzeit). В своей устремленности [к будущему] оно разворачивается как линейное время. Само латинское tempus связано с представлением о последовательности, переходе, отделении, разрыве, выделении отдельных «моментов». Это представление различения их как отношения одного после другого или одного за другим (einander und nacheinander). Но такое развертывание, по сути, выражает не просто последовательность, но такую смену их, когда отдельный «момент», оставаясь собой, повторяется другой раз. Поэтому становление другим здесь совершается не по существу, а так повторение того же самого. Такое время суть различие тождественного.
И вместе с тем, такое представление означает, что нет никакого привилегированного момента в этом пробеге времени. Это значит, что при обращении взгляда на «настоящий момент» («место» бытия) он становится неразличимым, ускользающим; и тогда действительно присутствующими становятся прошлое и будущее, а точнее – будущее как наступающее. Вся энергия изменения идет при этом из еще-не-бывшего.
Качество такого линейного времени - в его повторении; это есть количественное время. Активный счет и линия – вот фигуры представления качества этого времени.
б). Время как пребывание (Beherrschenzeit). В своей соразмерности нам и нашей соразмерности ему время открывается именно как стоящее в изменении. Это есть не момент смены, а постоянное пребывание: все модусы времени (прошлое, настоящее, будущее) не сменяют друг друга как нечто от-дельное, и отличное друг от друга, но как бы «вложены» друг в друга, несомы (tragen) друг на друге. Суть дела в том, что каждый из этих модусов в своей определенности (как «прошлое», «настоящее» или «будущее») есть только по отношению к другим; они суть те же самые, но всякий раз как таковые иного конкретного «момента». Это время суть тождество различного.
Другими словами, сам по себе момент «теперь» существует как постоянная обращенность на то, что уже было и то, что должно случиться. Иначе говоря, он не может быть выделен без того, что его наполняет: он есть у-бывание и при-бывание. Это время самого перехода (Untergang). Следовательно, строго говоря, это не точка, не момент, а интервал, в котором совмещены (даны в-месте) то, что уходит, то, что наличествует и то, что при-ходит. Настоящее выступает как единство горизонтов прошлого или будущего, точнее – единство их обретения как их различения. Об отдельных моментах мы можем говорить условно в прямом смысле, т.е. как выделяемых только в языке и в сознании, для языка и для сознания.
Поэтому это качественное время; его прибывание и убывание суть интенсивности того же самого. Повторение здесь есть не того самого, а, скорее, повторяется само повторение. Поэтому фигурой такого времени пребывания является круг.