Игорь Нарский
Можно ли разнюхать (советское) прошлое?
Возможности и трудности культурной истории обоняния
(Фрагмент)
Запах из перспективы культурной истории
Хотя обоняние имеет нейрофизиологическую природу, восприятие и толкование запахов является культурным феноменом. Запахи улавливаются специализированными органами чувств, распознаются и анализируется мозгом и поэтому традиционно представляют собой объект для исследования нервной системы человека. Однако именно благодаря культурным установкам данного места и времени человек определенным образом воспринимает донесшийся до него запах и реагирует на него или его игнорирует. Обоняние функционирует по определенной схеме, которую известная российская литературовед и исследователь телесности О.Б. Вайнштейн, вслед за знаменитым парфюмером Э. Рудницка, описывает следующим образом: «Эта схема предполагает несколько этапов: действие пахучего вещества – возбуждение обонятельных рецепторов – выработка “ольфакторного послания” – обонятельное впечатление. Из них для нас наиболее интересна стадия оформления “послания”, поскольку именно в этот момент активно подключается смысловое поле культуры: “возбуждение, чтобы вызвать общую реакцию, сначала переводится и кодируется”, а затем уже передается через нервные импульсы в головной мозг, где этот сигнал соотносится с другой информацией, то есть попадает в знаковое поле и дешифруется как приятный или неприятный, опасный или, быть может, расслабляющий; далее уже следует реакция на уровне поведения и социальных императивов. Таков самый условный алгоритм обонятельного впечатления: его траектория ведет от природы к культуре»[1].
Именно культура определяет, что благоухает, а что смердит, уметен или неприличен тот или иной запах. Дискурсы о запахах маркируют географические, этнические и социальные границы. Аромат и зловоние могут конструировать, рушить и реорганизовывать социальные иерархии. Запахи могут содействовать коммуникации или блокировать ее. Они могут использоваться как инструменты определения своего и чужого, родного и враждебного, привычного или опасного. Их можно мобилизовать для укрепления солидарности, изгнания чуждого и применения насилия.
В европейской культуре Нового времени обоняние было признано самым «некультурным» органом чувств. Оно было маргинализировано в пользу зрения и слуха, признанных главными инструментами рационального человеческого познания. В отличие от зрения и слуха, обладающих собственными высокоразвитыми знаковыми системами – языком и музыкой, обоняние считалось органом чувств, развитость которого характерно для животного. Среди европейцев острый нюх у человека стал восприниматься как признак преступника или умалишенного.
Примечательно, что в ряде языков, в том числе и в русском, описание запахов не отличается богатой лексикой и вынуждено прибегать к заимствованиями из области описания визуальных и акустических феноменов. Говоря о запахах, мы часто пользуемся вводной фразой «это пахнет, как…», после чего подбираем подходящую метафору, наделяя запах зрительными или слуховыми свойствами («яркий аромат», «пронзительная вонь» и пр.) Характерно, что в разговорном русском языке глагол «обонять» зачастую уступает место глаголу «слышать» – мы «слышим» запахи. Все это – и ряд других причин, о которых речь пойдет ниже, объясняет, почему обоняние и запахи в течение долгого времени не становились объектами основательного исследования за дисциплинарными пределами медицины.
Лишь в XIX в. началось отделение обонятельной сферы от симптоматики состояния здоровья человека. Началось проецирование запахов на социальные феномены в качестве маркеров принадлежности человека к классу, этносу и полу. Интенсивное включение запахом в политические и социальные дискурсы XIX в. и переоткрытие запахов социальными и гуманитарными науками в конце ХХ в. образуют важные вехи европейской ольфакторной истории (от латинского olfactorius - «обонятельный»).
Важность истории запаха следует из того факта, что обоняемая среда образует органичную составляющую повседневной жизни. Запахи документируют культуру застолья, быта, праздника. С ними связаны представления о гигиене и степени культурности, женственности и мужественности,, принадлежности к «верху» или «низу» в социальной иерархии.
Многое свидетельствует о том, что интенсификация публичного обсуждения запахов может указывать на радикальный общественный разлом, который ставит под сомнение или рушит привычные нормы повседневной жизни и правила коммуникации. Запахи, как и прочие артефакты повседневности, в фазах мирного, стабильного развития общества представляются устойчивыми и само собой разумеющимися ориентирами и поэтому остаются, по крайней мере за пределами ученого и прикладного медицинского дискурса, без публичного дикурсивного интереса и вербальной фиксации. Однако во времена острых потрясений и грандиозных перемен обсуждение запахов можно рассматривать как место конструирования социального и культурного нормирования, иерархизации, инклюзии и эксклюзии. Тем самым, недооцененная поныне историческим цехом история обоняния может помочь в изучении страхов и надежд, восприятия и поведения исторических акторов. Другими словами, ольфакторная история обладает пока еще недостаточно оцененными ресурсами для участия в выполнении амбициозных задач, поставленных поборниками культурной истории и, тем самым, стать полноценной и перспективной отраслью культурной истории.
Историография в течение десятилетий отстаивала статус серьезной науки. За это она дорого заплатила, в том числе утратой ощущения прикосновения к прошлому при чтении научных исторических текстов. «Эффектами реальности» (Р. Барт) историки пожертвовали во имя описания «великих» событий, процессов и личностей с безопасной дистанции, без «принюхивания» (в прямом и переносном смыслах) к эпохе и языком, в полной мере понятным лишь посвященным. При таком подходе было невозможно – и ненужно – выяснять, чем пахло прошлое. Возвращение запахов в историю может сыграть важную роль в рождении «эффектов реальности» в тексте (через текст) профессионального историка – в работе, важность которой историографы ощущают в последние годы с нарастающей остротой.
Состояние исследования: достижения и дефициты
Начало систематическому историческому исследованию запахов положила новаторская работа А. Корбена[2]. Историк последовательно проанализировал социальные и культурные контексты и дискурсы, которые повлияли на представления о здоровье, чистоте, воспитанности и гигиене, преимущественно во Франции позднего Средневековья и Нового времени. Ученого особо интересовало, как сложились нормы и практики обращения с запахами в XVIII и XIX вв.
Позднее рождение культурной истории обоняния и пусть не общепризнанный, но заметный интерес к ней, начиная с 1980-х гг., были связаны с рядом процессов, протекавших как в самой исторической науке, так и за ее пределами. Дефицит интереса историков к запахам коренился в господствовавших с XIX в. представлениях об истории как «объективной» науке и в доминировании питавшихся этим (пред)убеждением подходах классической политической и социальной истории. В этом контексте история повседневности и культуры, опыта и эмоций, изображений и других форм невербальной коммуникации оценивались как феномены, «субъективные» и маргинальные для хода Большой истории, и следовательно, не вызывали серьезного интереса в профессиональном историческом сообществе.
Такие настроения в историческом цехе соответствовали культурным конвенциям за границами историографии, о чем уже упоминалось выше. С эпохи Просвещения нюх интерпретировался как «звериное» свойство. Считалось, что органы обоняния человека по мере социального прогресса деградировали и потому неважны для развития общества. Нюх превратился чуть ли не в символ обскурантизма, дикости, невежества, девиации и недоразвитости. Запах был почти полностью изгнан из культуры. Его изучение вне медицины могло показаться неуместным и неприличным чудачеством: «Академические теории запаха оказались такими же изгоями современной культуры, как и сам запах. Высокий статус зрения, культивируемый на Западе, обеспечивает абсолютно серьезное отношение к исследованиям, посвященным зрению и визуальной реальности, даже если исследования эти носят не бесспорный характер. Зато любая попытка анализа обоняния и запахов рискует быть просто уничтоженной общественным мнением как фривольная и неуместная»[3].
В отличие от зрения и слуха, запах не был поддержан созданием специальной знаковой системы. Как метко выразился исследователь, культура создала изображения для «ненасытного глаза» и музыку для «ненасытного уха», но не «галереи запахов» или «ольфакторные концерты»[4]. Именно дефицит инструментов культурной фиксации «следов» такого неуловимого феномена как запах создает одну из главных источниковых проблем и питает пессимизм историков по поводу возможности его исследования.
Заметный поворот историков к «субъективной действительности» восприятия и интерпретационных усилий со стороны исторических акторов совпал с крахом биполярного мира и растущим недоверием к ценностям Просвещения и прогресса в 1980-е – 1990-е гг. «Ольфакторный поворот» в гуманитарных и социальных науках позволительно интерпретировать как памфлет против идейного наследия эпохи Просвещения, а обоняние – как главный орган чувств и символ постмодерна. Ведь постмодерн, подобно запаху, легко преодолевает и размывает границы, свидетельствуя о хрупкости, непостоянстве и иллюзорности сущего.
Не удивительно, что культурная история запаха раньше и прочнее, чем в других странах, обосновалась во Франции, где она могла опереться на ментальную историю. Французы доминируют сегодня в ольфакторной историографии и социологии. В англо- и немецкоязычных пространствах исторические исследования запаха представляются менее дифференцированными. Чаще всего обонятельные сюжеты встречаются там в связи с изучением телесности, эмоций и памяти, а также в научно-популярных текстах. Специальные исследования запахов с применением культурно-исторического инструментария встречаются нечасто.
Развитие истории запахов в России запаздывает. В СССР, где «марксистско-ленинский подход» в науке принудительно доминировал, хотя и применялся в исторических работах последних десятилетий советского режима все более формально и «орнаментально», история обоняния и запахов как тема серьезного исследования была немыслима. Сведение о якобы запланированном в 1970 г., к 100-летнему юбилею В.И. Ленина, производстве духов «Запах Ильича» могло найти себе место только в формате рискованного политического анекдота.
Лишь после краха Советского Союза российская историческая наука познакомилась с теоретическими поворотами, которые международная историография открывала, осваивала и инструментализировала в 1970-е – 1980-е гг. – с поворотами «лингвистическим», «микроисторическим», «визуальным», «эмоциональным» и проч.
На вненаучном уровне такой переориентации социальных и гуманитарных наук соответствовал растущий интерес российской читающей публики к повседневному и приватному, дискурсивному и микроисторическому. В 1990-е гг. российскими историки заново открыли «вернувшихся» из США М. Бахтина и (опубликованного в СССР в начале 1970-х гг). М. Фуко, пользовавшихся в то время огромным успехом у американских коллег. В этом контексте следует рассматривать и возникший интерес в России к обонятельной сфере.
Импульс для этого поворота пришел из Франции. В 2000 г., спустя четыре года после состоявшегося в 1996 г. в Ницце 121-го Национального конгресса исторических и научных обществ и через год после публикации материалов секции французских этнологов и антропологов «Запахи и ароматы», один из наиболее креативных на постсоветском медийном пространстве гуманитарных научных журналов «Новое литературное обозрение» («НЛО») посвятил более ста страниц рубрике «Социология чувств: запахи», в которой, помимо прочего, увидели свет и несколько переведенных на русский язык французских текстов. В 2003 г. одноименное издательство, которому принадлежит и журнал, издал двухтомник статей «Ароматы и запахи в культуре». Заголовок напрямую парафразировал исходное французское название публикации 1999 г. В солидном издании объемом почти в 1300 страниц, повторно изданном в 2010 г., собрано более 60 текстов о запахах, принадлежащих перу социологов, филологов, этнологов, литераторов, философов, психоаналитиков, парфюмеров и историков[5]. В последующие годы журнал «Теория моды», также принадлежащий издательству «НЛО», вел рубрику, посвященную запахам в различных культурах.
Из знакомства с составом статей двухтомного российского сборника со всей очевидностью следует, что к написанию ольфакторной истории России и СССР историки на тот момент еще не приступили. Из двенадцати текстов второго тома, посвященных запахам в российской культуре, лишь один написан дипломированным историком[6]. Большинство российских авторов – социологи и географы, этнологи и литературоведы.
Сборник отражает состояние изучения запахов в российской истории и в историографии. Авторы большинства из упомянутых статей – филологи, которые на основе изучения русской литературы XVIII – XIX вв. пытаются анализировать роль запахов в дворянской культуре. Скромнее представлены этнологические исследования сельской обонятельной культуры.
Запахам в российской истории пока посвящена лишь одна книга профессионального историка, при этом речь в ней идет, правда, только о столице Российской империи, что не умаляет достоинств новаторской публикации[7]. Наиболее активно в последние годы историей запахов поздней Российской империи и СССР сталинского периода занималась журналистка и искусствовед Екатерина Жирицкая. Ее публикации о запахах в СССР, в том числе несколько лет назад увидевшие свет фрагменты будущей, но, к сожалению, все еще не завершенной книги «Запах родины», содержат филологический и лингвистический разбор литературных текстов, важный для историка, но не заменяющий исторического анализа обонятельной культуры.
Чем пах СССР?
Итак, изучение советской культурной истории обоняния находится пока в начальной фазе. Между тем, исследование ольфакторной среды в СССР представляет особый интерес в силу специфики развития страны. Общество поздней Российской империи и Советского Союза в течение десятилетий было объято процессом перманентных структурных переломов, которые сопровождались радикальными переменами обонятельного ландшафта. Пять десятилетий между отменой крепостного права и началом Первой мировой войны продолжался интенсивный приток крестьян в стремительно растущие города, содействовавший формированию новых социальных групп городского населения, прежде всего рабочего класса и буржуазии. Возникновение новых городских пространств и групп населения вызвали в политических, научных и литературных кругах России дискурсы о «благоухающих» нуворишах и «зловонных» низших слоях.
Эпоха «31-летней войны» 1914 – 1945 гг. (Э. Хобсбаум) в России и Советском Союзе была наполнена мировыми войнами и революциями, Гражданской войной и Большим террором, насильственной индустриализацией страны и разрушением деревни. Возникали новые элиты и новые низшие слои, выпавшие на социальную обочину и маргинализированные государством. Старые ароматы привилегированных слоев исчезали или частично присваивались новыми властителями и элитами. Новое зловоние господствовало в рабочих бараках и коммунальных квартирах, в которых несколько семей вынуждено было ютиться под одной крышей.
После Великой Отечественной войны, в эпоху Н.С. Хрущева и Л.И. Брежнева, советская обонятельная среда пережила лишь относительную стабилизацию. Разгерметизация «железного занавеса» и чрезвычайно высокий статус «западных» товаров на фоне перманентного дефицита потребления в СССР обеспечивали циркуляцию вожделенной парфюмерной продукции в семьях партийной и государственной номенклатуры, а также (или в том числе) среди молодежи прозападной ориентации, например, «стиляг». Высокая горизонтальная социальная мобильность жителей национальных советских республик, прежде всего Закавказья и средней Азии, поддерживала латентный обыденный дискурс о дурно пахнущих «чужаках». Наконец, поздний СССР эпохи «перестройки» пережил настоящую ольфакторную революцию, когда не только «новые русские», но и широкие слои населения должны были познакомиться с «новыми», западными гигиеническим стандартом и парфюмерным ландшафтом и, по возможности, освоить их.
Ввиду лаконично очерченных обстоятельств не приходится удивляться, что советские запахи оставили множество текстуальных «следов». Формативные политические, хозяйственные, общественные и культурные перемены, которые в течение десятилетий влияли на страну и ее население, вызывали вновь и вновь разгоравшиеся дискурсы о реальных и метафорических запахах. Другими словами, состояние источников чрезвычайно благоприятно для основательного изучения истории запахов в СССР.
Исследование «советских» запахов могло бы помочь существенному продвижению в многолетней дискуссии, центральной для гуманитарных наук, в том числе для историографии советского прошлого: что же было советского в советской культуре? Поскольку восприятие запахов тесно связано с представлениями о культурности и отсталости, анализ советской ольфакторной среды мог бы способствовать лучшему пониманию дидактических намерений и содержания советской культуры.
Дискурсы о запахах ставят вопросы о том, кто, когда, где и как должен или не должен пахнуть. Поэтому они приобретают особый вес в эпохи грандиозных социальных экспериментов, нацеленных на создание новых порядков и иерархий. Так было и в Советском Союзе, правители которого были одержимы идеей создания «нового человека». Представление о «правильной» мужественности и женственности неизбежно получало обонятельное измерение, поскольку «новый человек» должен был быть сознателен, физически и морально здоров и чист. Он должен был быть хорошо физически развит и правильно воспитан. Вопросы о формировании обонятельного стандарта «нового человека», о том, при каких условиях он открыто обсуждался, а при каких – лишь подразумевался, мало проработаны, но крайне любопытны, поскольку ответы на них имеют прямое отношение к одному из захватывающих сюжетов советской обонятельной истории – ольфакторной политики коммунистической партии и советского государства.
Горизонтальная мобильность и ее неизбежный спутник – постоянное нарушение обонятельных границ – образуют актуальный сюжет в исследовании пространственной истории империй, которая с недавних пор разрабатывается и в отношении России Нового времени[8]. Инструментализация запахов для конструирования этнически и культурно «чужого» образует, за исключением исследования антисемитизма в СССР, недооцененную историками проблему советского многонационального общества.
Итак, можно представить себе следующий круг перспективных тем, в которых культурная история обоняния могла бы оказать существенную пользу в разработке проблематики, актуальной для современной международной историографии.
Во-первых, это может быть история запахов как важная часть истории повседневности. Под влиянием непрерывных – запланированных или, чаще, спонтанных – нововведений в области гигиены, столовых и питейных привычек обонятельная среда Советского Союза изменялась как в микромасштабе жилого помещения, так и в макромасштабе так называемых «больших запахов» крупных промышленных центров.
Во-вторых, можно представить себе изучение запахов как важного инструмента пространственного или образного размежевания – политического, социального, этнического, культурного. Запахи в состоянии конструировать и структурировать пространства и иерархии, подавая сигнал о том, где заканчивается «свое» и начинается «чужое». Тем самым запахи могут воздействовать на восприятие и поведение исторических акторов, причем зачастую незаметно для них.
В-третьих, запахи поддаются интерпретации в качестве инструментов целенаправленного социального размежевания и применения насилия. Чрезвычайная ситуация повышенной опасности, вероятно, содействует обострению обоняния ее участников и жертв, поскольку обоняние, как доказано нейрофизиологами, связано с подсознанием. Не случайно мемуары выживших жертв террора полны воспоминаний о неприятных и невыносимых запахах. Насильственная утрата старой элитой права на привилегированные ароматы, приписывание врагам реального или вымышленного, физического или метафорического зловония (напр. «гнилой либерализм», «загнивающий Запад»), присвоение благородных запахов новой элитой – все это были тонкие механизмы репрессий, в течение десятилетий определявшие советские будни.
Визуализация позитивно или негативно коннотрованных запахов может, в-четвертых, также стать востребованной темой исторического исследования. В связи с неразвитостью специальной обонятельной терминологии нетрудно предположить, что художник мог сознательно или неосознанно попытаться зафиксировать запахи не текстуально, а зрительно. Для этого можно было, например, попытаться противопоставить образ здорового (и поэтому хорошо пахнущего тела) героя болезненному (и потому смердящему) облику врага с одутловатым лицом, гнилыми зубами, нечистой кожей и в изношенной одежде. Как должен был пахнуть «новый человек» и вонять враг, можно было бы выяснить на основе политического плаката. На это указывают примеры удачной интерпретации образов врага с привлечением в качестве источника политического плаката, хотя их авторы-историки эксплицитно не ставили перед собой задачи ольфакторного истолкования предмета своих исследований и, следовательно, не использовали потенциал обонятельного исследовательского арсенала сознательно, последовательно и в полной мере[9].
Наконец, в-пятых, обонятельная проблематика может быть привлечена для изучения мемориальной культуры. Как известно, нейрофизиологическая специфика восприятия запахов обеспечивает им привилегированную роль надежного средства возбуждения памяти. Эффективное использование запахов наблюдается, например, в воспоминаниях о ГУЛАГе и осоветском детстве.
Поитог
Занятие культурной историей обоняния сопряжено, таким образом, с очевидными трудностями. Прежде всего, это сложности источникового характера: «…запах – исключительно трудноопределимый и сложный для определения феномен. <…> Запахи нельзя увековечить: не существует ни эффективного способа улавливания ароматов, ни метода их сохранения. В царстве обоняния нам приходится полагаться на описания и воспоминания»[10]. Неуловимость запаха, отсутствие разработанных культурных норм его вербальной фиксации означают, что историк обоняния имеет дело не с самим феноменом, а с его «следами». Правда, против этого аргумента, способного породить исследовательский пессимизм можно законно возразить: а разве, исследуя исторические события, деяния великих деятелей, память, эмоции, опыт и прочие феномены прошедшей политической, хозяйственной, социальной и культурной жизни, историк имеет дело с объективной реальностью, а не с ее следами?
Возможны возражения и против истории запахов как феномена, исторически маргинального. Но, как указано выше, эти возражения сами являются явлениями исторически обусловленными. Они коренятся в эпохе Просвещения и ее ценностях, которые сами, как показал исторический опыт ХХ столетия, не являются безупречными. Критикующим ольфакторный подход к истории можно порекомендовать исторически контекстуализировать природу своих (пред)убеждений и тем самым релятивировать их, признав правомерность альтернатвных подходов к исторической науке.
Сомнение может вызвать попытка применения ольфакторного подхода к изучению российской истории как «снижающего» и неуместной с точки зрения гордости за прошлое, «патриотического воспитания» и прочих концептов истории как «учительницы жизни». Помимо очевидной относительности самих этих концептов, можно без труда найти запаховые темы более позитивные – обонятельный мир детства, например, ольфакторная индустриальная экология или обонятельные образы Запада из перспективы советского туриста.
Наряду с очевидными сложностями применения ольфакторного подхода к историческому исследованию, явны и его достоинства. Он может усилить «эффект реальности» исторического нарратива, и тем самым обеспечить более эффективное ощущение сочувственной причастности к прошлому у читающего книгу или слушающего учебную лекцию. Ольфакторный подход может обогатить культурно-историческое исследование мира восприятия и поведения исторического актора различного ранга – от выдающегося деятеля до безмолвного «маленького» человека. Прибегая к инструментарию обонятельной истории, важно не упускать из вида ряд вопросов. А именно: Как возникают контексты восприятия запахов, в том числе у самого исследователя? Как функционируют в обществе ольфакторные факторы? Какие механизмы превращают их в социальную и культурную силу, структурирующую и направляющую восприятие, истолкование и действия акторов (в том числе и авторов ученых трудов)? Эти вопросы позволяют обеспечить историку контроль над собственными исследовательскими процедурами и, тем самым, закладывают основание для успешного результата.
Итак, значение запахов в советской истории и богатство источниковой базы контрастируют с научным освоением темы. Развитие культурной истории «советского» обоняния блокировано прежде всего относительной неразвитостью и маргинальным состоянием повседневной и культурной истории ХХ в. в современной российской историографии. Подъем культурно-исторических подходов в поздние 1980-е – ранние 2000-е гг. был связан с поиском альтернативы традиционной советской историографии событийно-политического и социально-экономического направлений. Однако в последние годы он сменился тиражированием патриотической литературы о «великих» событиях и исторических героях. Конечно, «ольфакторный поворот» не в состоянии принципиально изменить вектор актуальных тенденций в российской историографии. Но если он привлечет внимание «подрастающей смены» историографического цеха к неиспользованному потенциалу культурной истории ХХ в., это уже будет значительным шагом вперед.
[1] Вайнштейн О. Грамматика ароматов. Предисловие составителя // Ароматы и запахи в культуре. Изд. 2-е, испр. Книга 1 / Сост. О.Б. Вайнштейн. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 10 – 11.
[2] См.: Корбен А. Миазм и нарцисс…
[3] Классен К., Хоувз Д., Синнотт Э. Значение и власть запаха… С. 51.
[4] См.: Захарьин Д. Ольфакторная коммуникация в контексте русской истории // Ароматы и запахи в культуре… Кн. 2. С. 282 – 283.
[5] См.: Ароматы и запахи в культуре... Кн. 1, 2. 2010.
[6] См.: Захарьин Д. Ольфакторная коммуникация…
[7] См.: Лапин В.В. Петербург. Запахи и звуки. СПб.: Европейский дом, 2009.
[8] См. новаторскую книгу Б. Шенка: Schenk, Frithjof B.: Russlands Fahrt in die Moderne. Mobilität und sozialer Raum im Eisenbahnzeitalter. Stuttgart: Franz Steiner Verlag 2014.
[9] См., напр.: Волков Е.В. «Гидра контрреволюции». Белое движение в культурной памяти советского общества. Челябинск: Челяб. дом печати,, 2008; Голубев А.В. «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-е - 1940-е годы. М.: Кучково поле, 2008.
[10] Классен К., Хоувз Д., Синнотт Э. Значение и власть запаха… С. 47.