ПОЯВЛЕНИЕ ПИЩИ
Наша тема, что началась так скромно в кабинете мистера Бенсингтона, уженастолько расширилась и разветвилась, что отныне все повествование будетисторией о том, как Пища богов разошлась по свету. Ее дальнейшее развитиеи движение можно сравнить с тем, как непрестанно растет и ветвится дерево.Прошло совсем немного времени - всего лишь четверть жизни одного поколения- с того часа, как Пища впервые появилась на маленькой ферме возлеХиклибрау, и вот она сама, и слухи о ней, и отзвуки ее силы уже растеклисьпо всему миру. Очень быстро Пища богов вышла за пределы Англии. Скоро онапоявилась в Америке, разнеслась по европейскому континенту, потомперекинулась в Японию, в Австралию - словом, распространилась по всемуземному шару, стремясь к заветной цели. Двигалась она осторожно, безлишней торопливости, извилистыми путями, и ничто не могло ее остановить.Это было наступление гигантизма. Наперекор предрассудкам, наперекорзаконам и уставам, наперекор упрямому консерватизму, что лежит в основевсех человеческих установлении, Пища богов, раз появившись на свет,осторожно, но неотвратимо шла своей дорогой. Дети, вскормленные Пищей, росли и мужали - вот самое главное, самоеважное событие того времени. Но шум и сенсацию всегда производилислучайные вспышки гигантизма, возникавшие из-за утечки Пищи. А дети росли,их становилось все больше, этих выкормышей чудесного порошка; но дажесамые строгие меры предосторожности не могли помешать Пище все снова иснова просачиваться в животный и растительный мир. Пища богов ускользалаиз-под контроля с упорством живого существа. Подмешанная в муку, онаобращалась в мельчайший, почти невидимый порошок - и в сухие ясные дни,как нарочно, разносилась по белу свету при малейшем дуновении ветра. Итотчас же какое-нибудь новое насекомое или растение ненадолго обреталороковую славу и величие, либо вновь появлялись чудовищные крысы и другаянечисть. Так, несколько дней деревня Пэнгбурн сражалась с гигантскимимуравьями. Три человека умерли от их укусов. Всякий раз начиналась паника,потом борьба не на жизнь, а на смерть, люди одолевали буйно разросшеесязло, но до конца искоренить его не могли, что-то всегда оставалось, хоть ине так бросаясь в глаза; формы жизни менялись, а потом ошеломляла новаявспышка - где-нибудь вдруг буйно разрастались чудовищные травы, леталисемена исполинских сорняков; начиналось нашествие тараканов, в которыхприходилось стрелять из ружей, или появлялись тучи громадных мух. В самых забытых, тихих уголках земли неожиданно вспыхивали отчаянныесражения. Схватки с Пищей порождали даже героев, павших в битве заторжество малого над большим... Постепенно такие происшествия вошли в привычку, люди научились кое-каксправляться с ними и говорили друг другу, что "установленный порядокнезыблем". После первого приступа паники, несмотря на все красноречиеКейтэрема, звезда его на политическом горизонте потускнела, и его зналипросто как представителя крайних. Медленно, очень медленно выбрался наконец Кейтэрем на первый план."Установленный порядок незыблем", - утверждал доктор Уинклс, новоявленныйвождь радикального направления общественной мысли, так называемогоПрогрессивного либерализма, и его сторонники с лицемерным пафосом славилипрогресс. А идеалом их оставались маленькое государство, маленькаякультура, маленькие семьи, хозяйствующие помаленьку каждая на своеймаленькой ферме. Установилась мода на все маленькое и аккуратненькое. Бытьбольшим считалось просто вульгарным, и лишь крошечное, изящное,утонченное, миниатюрное, малюсенькое удостаивалось похвалы... А тем временем дети, вскормленные Пищей богов, все росли, рослинеспешно, постепенно, как и положено детям, и готовились вступить в мир,который тоже менялся, чтобы их принять. Они мужали, набирались сил изнаний, и каждый, сообразно своим склонностям и способностям, готовилсядостойно встретить свою великую судьбу. Вскоре они уже стали казатьсяестественной и неотъемлемой частью нашего мира, да, впрочем, и все всходыгигантизма казались теперь естественными, и люди не могли себепредставить, что когда-то было иначе. И, услыхав о разных чудесах, накоторые оказывались способны гигантские дети, все говорили: "Удивительно!"- но ничуть не удивлялись. Дешевые газетки сообщали своим читателям оподвигах трех сыновей Коссара: эти необыкновенные мальчики поднимаюттяжелые пушки! Бросают на сотни ярдов громадные куски железа! Прыгают вдлину на двести футов! Говорили, что они копают глубокий колодец, глубжевсех колодцев и шахт на свете: ищут сокровища, скрытые в земных недрах снезапамятных времен. Ходкие журналы уверяли, что эти дети сровняют горы с землей, перекинутмосты через моря и изроют туннелями вдоль и поперек весь шар земной."Удивительно! - восклицали маленькие людишки. - Просто чудеса! Это будеточень удобно и всем нам на пользу!" - и продолжали спокойно заниматьсясвоими делами, словно и не существовало на свете никакой Пищи богов. И всамом деле, то были пока лишь первые проблески гения, первые намеки намогущество Детей Пищи. Всего лишь игра, проба сил без всякой определеннойцели. Ведь они еще сами себя не знали. Они все еще были детьми, медленнорастущими детьми нового племени. Их исполинская сила увеличивалась деньото дня, их могучей воле еще предстояло вырасти и обрести смысл и цель. Когда мы теперь оглядываемся на эти годы, они кажутся нам единойпоследовательной цепью событий; но тогда никто не понял, что наступает эрагигантизма, точно так же, как долгие века мир не понимал, что единым и неслучайным процессом было падение Римской империи. Современники былислишком тесно связаны с отдельными событиями, чтобы рассматривать их какнечто единое. Даже самые мудрые считали, что Пища богов породила лишьотдельные нелепые явления, кучку своевольных уродов, которые подчас мешаюти вносят беспокойство, но не в силах пошатнуть или изменить сложившийсяраз навсегда облик мира и человечества. В этот период накопления сил гигантизма находится все же наблюдатель,которого больше всего поражает непобедимая инерция огромной массы людей,их упорное равнодушие и нежелание признавать существующих рядом гигантов,неспособность понять то огромное, что сулит завтрашний день. Как в природемногие потоки кажутся всего спокойней, тише и невозмутимей как раз тогда,когда они вот-вот низвергнутся водопадом, так и в те последние годыуходящей эпохи словно бы укрепилось все, что было в сознании людейустарелого и косного. Реакционные взгляды стали самыми распространенными:говорили, что наука зашла в тупик, что нет более прогресса, что вновьприходит пора самовластья, - и это говорилось в дни, когда все громчеслышалась крепнущая поступь Детей Пищи! Конечно, суетливые, бесцельныеперевороты былых времен, когда, к примеру, толпа неразумных людишексвергала такого же неразумного царька, давно уже канули в вечность; ноПеремена - это закон, который никогда себя не изживет. Просто изменилисьсами Перемены: Новое появилось в небывалом обличье, и современникам былоеще не под силу осознать его и принять. Чтобы рассказать о появлении Нового во всех подробностях, пришлось бысоздать многотомный исторический труд, но повсюду происходило примерноодно и то же. И если рассказать, как Новое появилось в одной точке земногошара, можно дать понятие о том, что происходило во всем мире. Случилосьтак, что одно заблудшее зерно гигантизма попало в миленькую маленькуюдеревушку Чизинг Айбрайт в графстве Кент; странно оно созревало,трагически бесплоден был его рост, - и, рассказывая о нем, мы словнопопытаемся по одной нити проследить сложный, запутанный узор на полотне,что выткано Временем. В Чизинг Айбрайте, разумеется, был священник. Приходские священникибывают разные, и меньше всех мне нравятся любители новшеств - эдакиеразношерстные люди, консерваторы по должности, которые не прочь иногдапобаловаться и передовыми идейками. Но священник прихода Чизинг Айбрайт непризнавал никаких новшеств; это был весьма достойный пухленький, трезвый иумеренный в своих взглядах человечек. Уместно будет вернуться в нашемповествовании немного назад, чтобы кое-что о нем рассказать. Он был вполнепод стать своей деревне, и вы легко представите себе пастыря и его паствув тот вечер, на закате, когда миссис Скилетт - помните ее побег изХиклибрау? - принесла Пищу богов в эту сельскую тишину и благолепие, о чемтогда никто и не подозревал. В розовых лучах заходящего солнца деревня выглядела олицетворением мираи покоя. Она лежала в долине у подножия поросшего буком холма - вереницадомиков, крытых соломой или красной черепицей; крылечки домиков былиукрашены шпалерами, вдоль фасадов рос шиповник; от церкви, окруженнойтисовыми деревьями, дорога спускалась к мосту, и понемногу домиковстановилось больше и стояли они теснее. За постоялым двором чуть виднелосьмеж высоких деревьев жилище священника - старинный дом в раннегеоргианскомстиле; а шпиль колокольни весело выглядывал в узком просвете долины междухолмами. Извилистый ручеек - тонкая полоска небесно-голубого икипенно-белого, окаймленная густыми камышами, вербой и плакучими ивами, -сверкал среди сочной зелени лугов, словно прожилка на изумрудном брелоке.В теплом свете заката на всем лежал своеобразный, чисто английскийотпечаток тщательной отделанности, благополучия и приятной законченности,которая - увы! - только подражает истинному совершенству. И священник тоже выглядел благодушным. Он так и дышал привычным,неизменным и непоколебимым благодушием - казалось, он и родилсяблагодушным младенцем в благодушной семье и рос толстеньким и аппетитнымребенком. С первого взгляда становилось ясно, что он учился встарой-престарой школе, в стенах которой, увитых плющом, свято блюлисьстаринные обычаи и аристократические традиции и, уж конечно, в помине небыло химических лабораторий; из школы он, конечно же, проследовалпрямехонько в почтенный колледж, здание которого восходило к эпохепламенеющей готики. Библиотеку его составляли в основном книги не менеечем тысячелетнего возраста - Ярроу, Эллис, добротные дометодистскиемолитвенники и прочее в том же духе. Низенький, приземистый, он казалсяеще ниже ростом оттого, что был в ширину почти таков же, как в высоту, алицо его, с младенчества приятное, сытое и благодушное, теперь, в болеечем зрелые годы, приобрело более чем солидность. Библейская бородаскрывала расплывшийся двойной подбородок; часовой цепочки он, по причинеутонченности вкуса, не носил, но его скромное облачение сшито было уотличного уэстэндского портного. В тот памятный вечер он сидел, упершись руками в колени, и, помаргиваяглазками, с благодушным одобрением взирал на свой приход. Время от временион приветственно помахивал пухлой ручкой в сторону деревни. Он был покоени доволен. Чего еще желать человеку? - Отличное у нас местечко! - сказал он привычно. - Посреди холмов, какв крепости, - продолжал он; и наконец довел свою мысль до конца: - Мы самипо себе и далеки от всего, что там творится. Ибо священник был не один. Он обменивался со своим другом избитымифразами об ужасном веке, о демократии и светском образовании, онебоскребах и автомобилях, об американском засилье, о беспорядочномчтении, которое портит нравы, и о безнадежном вырождении вкуса. - Мы далеки от всего, что там творится, - повторил он. Не успел он договорить, как послышались чьи-то шаги. Священник с трудомповернул свое пухлое тело и увидел ее. Теперь представьте себе старуху: она приближается неровным, но упорнымшагом; корявой, натруженной рукой она сжимает узел; длинный нос ее (онподавляет и заслоняет все прочие черты лица) морщится, выражая отчаяннуюрешимость. Маки на чепце важно кивают; медленно и неотвратимо переступаютноги - белые от пыли носы старомодных башмаков по очереди показываютсяиз-под обтрепанной юбки. Под мышкой болтается, норовя ускользнуть, старый,рваный и вылинявший зонтик. Нет, ничто не подсказывало священнику, что вобразе этой нелепой старухи в его мирную деревню вступил Его ВеличествоСлучай, Непредвиденное - словом, та старая ведьма, которую слабые людишкиназывают - Судьба. А для нас это была, как вы, конечно, уже поняли, всеголишь миссис Скилетт. Старуха была слишком обременена своей ношей, чтобы учтиво присестьперед священником и его другом, а потому притворилась, что не замечает их,и прошлепала мимо, совсем рядом, направляясь вниз, в деревню. Священникмолча проводил ее глазами, обдумывая свое следующее изречение... На его взгляд, случай был самый пустячный: старуха с узлом - эканевидаль! Старухи aere perennius [вечно и неизменно; буквально - прочнеемеди (лат.)] испокон веку таскают с собой всякие узелки. Что ж тут такого? - Мы далеки от всего, что там творится, - снова сказал священник. - Мыздесь живем среди вещей простых и непреходящих: рождение, труд, скромныйпосев да скромная жатва - вот и все. Бури житейские обходят нас стороной. Священник любил с глубокомысленным видом потолковать о "вещахнепреходящих". "Вещи меняют свой облик, - говаривал он, - но человечествоaere perennius". Таков был чизинг-айбрайтский священник. Он всегда находил поводвставить классическую цитату, пусть даже и не очень к месту. А внизу подгорой весьма неизящная, но решительная миссис Скилетт, не желая обходитьусадьбу Уилмердинга, лезла напролом через живую изгородь. Никто не знает, что подумал священник о гигантских грибах-дождевиках. Известно лишь, что он обнаружил их одним из первых. Дождевики появились на некотором расстоянии друг от друга на тропинкемежду ближним холмом и деревней - по этой тропинке священник совершал своюежедневную прогулку. Необыкновенных грибов оказалось ровно тридцать.Священник долго разглядывал каждый гриб и чуть ли не каждый потыкалтростью. Один гриб он даже попробовал измерить, обхватив руками, но тот невыдержал могучего объятия и лопнул. Священник кое-кому рассказал об этих грибах, назвал их "изумительными"и по меньшей мере семерым из слушателей повторил при этом известнуюисторию о том, как выросшие в подвале грибы приподняли каменную плиту. Идаже заглянул в справочник, чтобы определить, были то Lycoperdon coelatumили giganteum [дождевик круглый или гигантский (лат.)] - ведь люди еготолка всегда занимаются ботаникой, им не дают покоя лавры Гилберта Уайта.Наш священник начал подумывать, что ранее известные giganteum были нетакие уж гигантские. Трудно сказать, заметил ли он, что эти огромные белые шары появились натой самой тропинке, где накануне проходила старуха, и что последний грибвырос в нескольких шагах от калитки Кэддлсов. Если и заметил, то ни с кемне поделился своими наблюдениями. Его занятия ботаникой относились к числупресловутых "нацеленных наблюдений" - так выражаются не слишком крупныеученые, и это означает, что ищешь определенный, заранее заданный предмет,а больше ни на что и не смотришь. И священник вовсе не связал появлениегигантских грибов с удивительно быстрым ростом младенца Кэддлсов -младенец рос точно на дрожжах, вот уже несколько недель, с тех самых пор,как в одно прекрасное воскресенье Кэддлс отправился навестить тещу ипослушать мистера Скилетта (ныне покойного), который вовсю похвалялсясвоей куриной фермой. А ведь гигантские дождевики, вслед за неимоверно растущим младенцемКэддлсов, должны были бы открыть священнику глаза. Последнееобстоятельство уже однажды было положено ему прямо в руки во времякрещения и оказалось чрезвычайно веским - священник едва устоял на ногах. Когда лицо младенца окропила холодная вода, скрепляя таинство егоприобщения к церкви и его право на имя Элберт Эдвард Кэддлс, он всехоглушил своим воплем. Мать уже не в состоянии была его поднять, иторжествующий отец, пыхтя, но гордо улыбаясь (не всякий может похвастатьтаким сыном!), поволок его обратно к скамьям, где ждали родные и друзья. - В жизни не видел такого ребенка, - заметил тогда священник. Так было впервые признано на людях, что младенец Кэддлсов, который прирождении не тянул и семи фунтов, еще сделает честь своим родителям. Вскорестало ясно, что он не только сделает им честь, но и прославит их. А ещечерез месяц слава стала такой громкой, что при скромном положении четыКэддлс это выглядело даже неприлично. Мясник взвешивал младенца Кэддлсов одиннадцать раз. Человек неречистый,он скоро исчерпал весь свой запас слов. В первый раз он сказал: "Вот этопарень!"; во второй - "Вот так штука!"; в третий - "Ну, знаете!" - а потомуже только, многозначительно свистнув, скреб в затылке и недоверчивопоглядывал на свои всегда верные весы. Вся деревня ходила смотреть на"большущего парня" - так его прозвали единодушно, - и все говорили: "Да оннастоящий великан!" И все диву давались: да где не это видано?! А миссФлетчер категорически заявила, что она-то сроду ничего подобного не видала- и это была чистая правда. После третьего взвешивания Кэддлсов посетила леди Уондершут - грозавсей деревни, и через очки так уставилась на необыкновенного ребенка, чтоон разревелся. - Ребенок необычайно крупный, - громко и нравоучительно сообщила онаматери. - За ним и ухаживать надо не так, как за другими детьми.Разумеется, он не будет и дальше расти так же быстро, раз его кормят избутылочки, но наш долг - позаботиться о нем. Я пришлю вам еще немногобумазеи. Приходил и доктор, старательно измерял ребенка рулеткой и заносил цифрыв свою книжечку, а старик Дрифтхассок, фермер из-под Верхнего Мардена,нарочно затащил к Кэддлсам заезжего торговца удобрениями взглянуть намладенца, уговорил его ради этого дать добрых две мили крюку. Приезжийтрижды переспрашивал, сколько мальчику лет, и в конце концов заявил:"Лопни мои глаза!" Почему и как они должны были лопнуть - осталосьневыясненным, вероятно, от одного вида такого огромного младенца. Онсказал еще, что такого ребенка надо бы отправить на какую-нибудь ребячьювыставку. А детишки со всей округи, когда не были заняты в школе, толпамисходились к домику Кэддлсов и хором умоляли: - Можно нам поглядеть на вашего маленького, мэм? Мы только наминуточку, только одним глазком! И так каждый день, без передышки, пока миссис Кэддлс не положила этомуконец. Гости разглядывали младенца, охали и ахали; при этом неизменнопоявлялась и миссис Скилетт, становилась в сторонке, скрестив на грудитощие узловатые руки с острыми локтями, морщила огромный нос имногозначительно улыбалась. - Старая карга даже стала как-то благообразнее, - заметила ледиУондершут. - Впрочем, мне очень жаль, что она вернулась в нашу деревню. Разумеется, обычная благотворительность не обошла своими щедротами иотпрыска Кэддлсов, но оглушительный крик младенца быстро показал, что егобутылочку с молоком наполняют не так усердно, как ему бы хотелось. Одним словом, младенец Кэддлсов стал восьмым чудом света, и вседивились, как быстро он растет. Но чудеса скоро приедаются, уступая местоновым, а этот ребенок все рос и рос, и люди не переставали изумляться. Леди Уондершут недоверчиво слушала свою экономку, миссис Гринфилд. - Как, опять Кэддлс пришел? Ребенку есть нечего? Но, милая мояГринфилд, этого не может быть! Странный младенец - прожорлив, как бегемот.Нет, этого просто не может быть. - Я так думаю, не посмеют они вас обманывать, миледи, - отвечала миссисГринфилд. - С этими людьми никогда не знаешь наверняка, - возразила ледиУондершут. - Вот что, дорогая моя Гринфилд, сегодня же сходите туда сами ипосмотрите, как он ест. Хоть он и огромный, я просто не допускаю, чтобыребенок один выпивал шесть пинт молока в день и ему еще не хватало! - Да ему это и не полагается, миледи, - ответила экономка. Руки леди Уондершут дрожали от благородного негодования, какоепереполняет дам-благотворительниц при мысли, что низшие классы в конечномсчете не уступают высшим в низости, а подчас - вот что возмутительно! -могут их в этом и превзойти. Однако никакого обмана миссис Гринфилд не углядела, и ее хозяйкараспорядилась давать для младенца Кэддлсов больше молока. Но не успелиотослать ему дополнительную порцию, как у внушительного крыльца ледиУондершут вновь появился Кэддлс, униженный и виноватый. - Уж как мы берегли его платье, миссис Гринфилд, как берегли, верьтеслову, но мальчишка так растет - все на нем лопается! Одна пуговица какотскочит - бац! - окно вдребезги, а другая стукнула меня вон сюда - самивидите, мэм, какой синячище! Когда леди Уондершут услышала, что на этом поразительном ребенке мигомлопается по всем швам подаренная ею одежда, она решила поговорить сКэддлсом сама. Счастливый отец поспешно поплевал на ладонь, пригладилволосы, споткнулся в дверях о ковер и, уже вовсе растерявшийся исконфуженный, хватаясь, как за соломинку, за собственную шапку, предсталпред очи благодетельницы. Почтенной леди Уондершут приятно было нагонять страх на Кэддлса. Вотоно, олицетворение низшего сословия, полагала она: жуликоват, предан,унижен, трудолюбив и совершенно неспособен сам о себе позаботиться. И ледиУондершут сказала Кэддлсу, что ребенок растет просто недопустимо. - Такой уж он едок, миледи, ему все мало, - попробовал защищатьсяКэддлс. - Что с ним поделаешь. Лежит в кровати, сучит ногами и орет -прямо хоть беги вон из дому. Ну, как тут его не кормить, миледи, жалковедь! Да если б мы и не жалели, так соседи вмешаются, им не выдержатьтакого крика... Леди Уондершут посоветовалась с приходским доктором. - Я бы хотела знать, - сказала она ему, - нормально ли, что ребенокпоглощает такое невероятное количество молока? - Детям такого возраста полагается полторы-две пинты молока в сутки, -ответил врач. - Никто не может ожидать, что вы уделите ему больше. А есливы даете больше, это уж верх великодушия. Конечно, можно бы попытатьсяхоть на несколько дней ограничить его обычной порцией. Но я вынужденпризнать, что этот ребенок по какой-то непонятной причине физиологическиотличается от своих сверстников. Возможно, это то, что называетсяаномалией. Случай общей гипертрофии. - Но это несправедливо по отношению к другим детям нашего прихода, -сказала леди Уондершут. - Если так будет продолжаться, люди начнутроптать. - Никто не обязан давать больше, чем полагается. Мы можем настаивать,чтобы Кэддлсы обошлись двумя пинтами, в противном случае ребенка надобудет поместить в больницу и хорошенько обследовать. - Но ведь во всем остальном, если не считать размеров и аппетита,ребенок вполне нормален? - поразмыслив, спросила леди Уондершут. - Он какбудто не урод? - Совсем нет. Однако если он будет и дальше так расти, нравственная иумственная отсталость неизбежна. Это можно с уверенностью предсказать,исходя из закона Макса Нордау. Нордау - весьма одаренный и знаменитыйфилософ, леди Уондершут. Он установил, что ненормальность - явление...э-э... ненормальное, и это - ценнейшее открытие, о котором отнюдь неследует забывать. В моей практике я постоянно на него опираюсь. Когда мнеслучается столкнуться с чем-либо ненормальным, я тотчас же говорю себе:"Это ненормально". Взгляд доктора сделался многозначительным, голос упал почти до шепота,словно он поверял собеседнице профессиональную тайну. Он торжественноподнял руку. - Исходя из этого диагноза, я и лечу пациента, - закончил он. - Ай-я-яй! - заметил священник, обращаясь к своей чашке за завтраком наследующий день после появления в деревне миссис Скилетт. - Ай-я-яй! Этоеще что такое! - И он через очки с возмущением уставился на газету. - Гигантские осы! Что-то будет дальше?.. А может, это просто утка? Чтони день, то сенсация! С меня хватит и гигантского крыжовника. Ерунда всеэто. - И священник залпом выпил свой кофе, не отрывая глаз от газеты, инедоверчиво причмокнул. - Чушь! - вынес он окончательный приговор. Однако назавтра в газетах появились новые подробности, и священникпрозрел. Впрочем, озарение не было мгновенным. Когда в тот день он отправился насвою обычную прогулку, он все еще мысленно посмеивался над нелепойисторией, в подлинности которой его пыталась убедить газета. Скажут тоже -осы убили собаку! Он как раз проходил мимо того места, где впервые появились гигантскиедождевики, и заметил, что трава там буйно разрослась, однако никак несвязал это с насмешившей его газетной уткой. - Будь это правдой, мы бы, наверно, уже услыхали, - говорил он себе. -Ведь отсюда до Уитстейбла не будет и двадцати миль. Но через несколько шагов ему попался новый дождевик, уже второгоурожая, - он высился над необычно грубой и жесткой травой, как огромноеяйцо сказочной птицы Рух из "Тысячи и одной ночи". И тут священника осенило. В то утро он не потел дальше своей обычной дорогой. Вместо этого онсвернул по другой тропинке к домику Кэддлсов. - Где тут ваш младенец? - строго спросил он и, увидев ребенка,воскликнул: - Боже милостивый! Не переставая изумляться и негодовать, он пошел обратно к деревне истолкнулся с доктором - тот спешил к дому Кэддлсов. Священник схватил егоза руку. - Что все это значит? - в тревоге спросил он. - Вы читали в последниедни газету? Да, доктор газету читал. - Что же с этим ребенком? И вообще, что стряслось? Откуда эти осы,дождевики, младенцы?.. Отчего они все так растут? Прямо понять нельзя. Даеще у нас, в Кенте! Будь это в Америке - ну, еще туда-сюда... - Пока трудно сказать наверняка, в чем тут дело, - ответил доктор. -Насколько я могу судить по симптомам... - Да? - Это... гипертрофия, общая гипертрофия. - Гипертрофия? - Да. Общая гипертрофия, поразившая все тело... весь организм. Междунами говоря, я в этом почти убежден, но... приходится соблюдатьосторожность. - Ах, вот как! - сказал священник с облегчением, видя, что события незастали доктора врасплох. - Но почему болезнь вдруг разразилась во всейнашей округе? - Это пока тоже трудно установить, - ответил доктор. - В Аршоте. Потом здесь. Перекидывается прямо как пожар. - Да, - ответил доктор. - Да, я тоже так думаю. Во всяком случае, этоочень напоминает какую-то эпидемию. Пожалуй, можно это назватьэпидемической гипертрофией. - Эпидемия! - воскликнул священник. - Так, значит, эта болезньзаразная? Доктор кротко улыбнулся и потер руки. - Этого я пока еще не знаю. - Но ведь... если она заразная... мы тоже можем заболеть! - От страхаглаза у священника стали совсем круглые. Он зашагал было дальше, но вдруг остановился и обернулся к доктору. - Я только сейчас от Кэддлсов! - закричал он. - Может быть, лучше...Пойду-ка я поскорее домой и приму ванну, да и одежду нужно окурить... Доктор с минуту глядел ему в удаляющуюся спину, потом повернулся и тожезашагал восвояси... Но на полдороге он сообразил, что случай гипертрофии возник в деревнемесяц тому назад и никто пока не заразился и, еще поразмыслив, решил бытьмужественным, как и надлежит врачу, и идти навстречу опасности, какположено мужчине. И эта последняя мысль вовсе не толкнула его на безрассудный шаг.Что-что, а вырасти он бы не смог при всем желании. И доктор и священникмогли бы преспокойно есть Гераклеофорбию целыми возами. Они бы все равнобольше не выросли. Расти они оба были уже не способны. Дня через два после этого разговора, а значит, и после того, как быласожжена опытная ферма, Уинклс пришел к Редвуду и показал ему анонимноеписьмо весьма оскорбительного свойства. Я-то знаю, кто его писал, но автордолжен хранить секреты своих героев. "Вы ставите себе в заслугу явлениеприроды, которое от вас не зависит, - говорилось в письме. - Пишете в"Таймс" и пытаетесь создать себе рекламу. Ерунда эта ваша Чудо-пища!Просто совпадение, что ваша дурацкая Пища случайно появилась в одно времяс огромными осами и крысами. Все дело в том, что в Англии возниклаэпидемия гипертрофии - инфекционная гипертрофия, которая вам подвластна неболее, чем Солнечная система. Болезнь эта стара, как мир. Ею страдал ещерод Еноха [Книга Чисел, гл.13, ст.28-29]. Вот и сейчас в деревне ЧизингАйбрайт совершенно в стороне от сферы вашей деятельности появилсямладенец..." - Почерк дрожащий, видимо, старческий, - заметил Редвуд. - Однако этоинтересно - младенец... Он прочел еще несколько строк и вдруг понял. - Бог ты мой! - воскликнул он. - Да ведь это моя пропавшая миссисСкилетт! И на другой же день нагрянул к ней как снег на голову. Миссис Скилетт дергала лук в огородике перед домом дочери. Когда Редвудвошел в калитку, старуха в первую минуту остолбенела, потом скрестила рукина груди (копья зеленого лука вызывающе торчали под мышкой) и ждала, покаон подойдет ближе. Несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот, что-топожевала единственным зубом и вдруг судорожно присела, будто не книксенсделала, а испугалась, что ее ударят по голове. - Вот, решил вас проведать, - сказал Редвуд. - Я уж и то ждала, сэр, - ответила она без всякой радости в голосе. - Где Скилетт? - Он ни разу мне не написал, ни разочка, сэр. Как я сюда приехала, он иглаз не кажет. - И вы не знаете, где он и что с ним? - Откуда же мне знать, сэр, писем-то нету. - И она сделала осторожныйшажок в сторону, надеясь преградить Редвуду путь к сараю. - Никто не знает, что с ним случилось, - сказал Редвуд. - Ну, он-то сам, верно, знает, - возразила миссис Скилетт. - Но вестей о себе он не подает. - Он смолоду такой, Скилетт-то, если какая беда - только о себе идумает, ни о ком не позаботится, - сказала миссис Скилетт. - А уж хитрец,каких мало... - Где ребенок? - коротко спросил Редвуд. Она притворилась, что не поняла. - Ребенок, о котором я слышал, - пояснил Редвуд. - Которому вы даетенаш порошок. Ребенок, который весит уже двадцать восемь фунтов. Руки миссис Скилетт дрогнули, и она выронила лук. - Право, сэр, я и в толк не возьму, что вы такое говорите, -пролепетала она. - Оно конечно, сэр, у моей дочери, миссис Кэддлс, ивправду есть ребенок, сэр... Она опять судорожно присела и склонила нос набок, пытаясь придатьсвоему лицу невинно-вопросительное выражение. - Покажите-ка мне ребенка, миссис Скилетт, - сказал Редвуд. Искоса поглядывая на ученого хитрым и трусливым взглядом, миссисСкилетт провела его в сарай. - Оно конечно, сэр, тогда на ферме я дала его отцу баночку, может, тамчто и оставалось, а может, я и с собой прихватила самую малость - какговорится, по нечаянности. Собиралась-то второпях, тут не мудрено иошибиться... Редвуд пощелкал языком, желая привлечь внимание младенца. - Гм, - сказал он наконец. - Гм... Потом он объявил миссис Кэддлс, что ее сын - отличный мальчуган (ничегодругого ей и не требовалось), и после этого ее уже не замечал. Видя, чтоона тут никому не нужна, миссис Кэддлс вскоре совсем ушла из сарая. Итогда Редвуд повернулся к миссис Скилетт. - Раз уж вы начали, придется продолжать, - сказал он. И прибавил резко:- Только смотрите, на этот раз не разбрасывайте его где попало. - Чего не разбрасывать, сэр? - Вы отлично знаете, о чем я говорю. Старуха судорожно сжала руки - еще бы ей было не знать! - Вы здесь никому ничего не говорили? Ни родителям, ни господам из тогобольшого дома, ни доктору? Совсем никому? Миссис Скилетт покачала головой. - Я бы на вашем месте держал язык за зубами, - сказал Редвуд. Он подошел к дверям и огляделся. Сарай стоял между домом и заброшеннымсвинарником и выходил на проезжую дорогу за воротами. Позади возвышаласьстена из красного кирпича, утыканная поверху битым стеклом, увитая плющоми заросшая желтофиолью и повиликой. За углом, среди зеленых и пожелтевшихветвей, над пестрыми грудами первых опавших листьев виднелась освещеннаясолнцем доска с надписью: "Вход в лес воспрещен". В живой изгороди зиялабрешь, пересеченная колючей проволокой. - Гм, - еще задумчивее промычал Редвуд. - Гм-м. Тут до его слуха донеслось цоканье копыт и стук колес, и из-за поворотапоявилась пара серых - выезд леди Уондершут. Коляска приближалась, иРедвуд рассмотрел кучера и лакея. Кучер - представительный мужчина,крупный и пышущий здоровьем - правил лошадьми с торжественной важностью.Пускай другие не отдают себе отчета в своем призвании и положении в этоммире - он-то твердо знает, что делает: он возит ее милость, ледиУондершут! Лакей сидел на козлах подле кучера, скрестив руки на груди, и вкаменном лице его была такая же непоколебимая уверенность. Потом Редвудразглядел ее милость; она была одета неряшливо и безвкусно, в старомоднойшляпке и мантилье, и сквозь очки смотрела прямо перед собой; с нею вколяске сидели две девицы и, вытянув шеи, тоже всматривались во что-товпереди. Проходивший по другой стороне улицы священник с головой библейскогопророка поспешно снял шляпу, но в коляске этого никто и не заметил. Коляска проехала, а Редвуд еще долго стоял в дверях сарая, заложив рукиза спину. Глаза его блуждали по зеленым и серым холмам, по небу, покрытомулегкими облачками, по стене, утыканной битым стеклом. Порой оноборачивался и заглядывал в глубь сарая, - там, в прохладном полумраке,расцвеченном яркими бликами, словно на полотне Рембрандта, сидел на кучесоломы полуголый ребенок-великан, кое-как обмотанный куском фланели, иперебирал пальцы у себя на ногах. - Кажется, я начинаю понимать, что мы наделали, - сказал себе Редвуд. Так он стоял и размышлял сразу обо всех: о юном Кэддлсе, и особственном сыне, и о детях Коссара... Внезапно он засмеялся. "Бог ты мой!" - сказал он себе, пораженныйкакой-то мелькнувшей мыслью. А потом он очнулся от задумчивости и обратился к миссис Скилетт: - Как бы там ни было, не годится, чтобы он страдал от перерывов вкормлении. Этого-то мы можем избежать. Я стану присылать вам по банкекаждые полгода; ему должно хватить. Миссис Скилетт пробормотала что-то вроде "как вам будет угодно, сэр" и"верно, я прихватила ту банку по ошибке... думала, от такой малости вредане будет..." - а судорожные движения ее дрожащих рук досказали: да, онапрекрасно поняла Редвуда. Итак, ребенок продолжал расти. Он все рос и рос. - В сущности, - сказала однажды леди Уондершут, - он съел в нашейдеревне всех телят. Ну, если этот Кэддлс еще раз посмеет сыграть со мнойподобную шутку... Но даже такое уединенное местечко, как Чизинг Айбрайт, не могло долгодовольствоваться теорией о гипертрофии - хотя бы и заразной, - когда повсей стране день ото дня громче становились толки о Чудо-пище. Очень скоростаруху Скилетт призвали к ответу, и пришлось ей давать объяснения, и такэто было тягостно и неприятно, что под конец она вовсе лишилась дара речии только жевала нижнюю губу своим единственным зубом; ее пытали на вселады, выматывали из нее рушу, - и, преследуемая всеобщим осуждением, онастала в позу безутешной вдовы. Она отерла с рук мыльную пену, выдавила изглаз несколько слезинок и устремила взор на разгневанную владелицупоместья. - Вы забываете, миледи, какое у меня горе, - сказала она и продолжалауже почти с вызовом: - Я думаю о нем, миледи, денно и нощно. - Она поджалагубы, и голос ее сник и задрожал. - Сами подумайте, миледи, ведь его, бедного, съели! И, утвердившись на этой почве, вновь повторила прежнее объяснение,которому леди Уондершут с первой минуты не верила: - Порошок-то я внучонку дала, только уж поверьте, миледи, я и знать незнала, что это за порошок за такой... Тогда леди Уондершут решила докопаться до истины иными путями, непереставая, конечно, изводить и тиранить Кэддлсов. В бурную жизньБенсингтона и Редвуда ворвались еще и вежливые угрозы, которыми пыталисьих запугать посланцы сей достойной дамы. Они представились как членыприходского совета и, точно попугаи, упрямо твердили одно и то же: - Мы возлагаем на вас, мистер Бенсингтон, ответственность за ущерб,причиненный нашему приходу. Мы возлагаем всю ответственность на вас, сэр. Затем вмещалась адвокатская фирма Бангхерст, Браун, Флэпп, Кодлин,Браун, Теддер и Снокстон, - то были известные крючкотворы, великие мастерапо части всяких скандальных дел, - и их бессменный представитель,маленький востроносый человечек с хитрым медно-красным лицом, смутнонамекал, что придется возместить какие-то убытки... а потом к Редвудунагрянул еще один посланец леди Уондершут, весьма изысканный джентльмен, ибез обиняков спросил: - Итак, сэр, что вы намерены предпринять? Редвуд ответил, что, если им с Бенсингтоном будут еще докучать, онперестанет посылать Пищу маленькому Кэддлсу. - Сейчас я ее посылаю бесплатно, - сказал он. - Если вы не станетедавать ему Пищу, он умрет с голоду, а перед этим будет орать так, что всядеревня разбежится. Ребенок живет в вашем приходе - вот и извольте о немзаботиться. Раз уж вашей леди Уондершут угодно слыть щедройблагодетельницей и ангелом-хранителем вашего прихода, так пускай в коивеки исполнит свой долг. - Что поделаешь, зло уже совершилось, - сказала леди Уондершут, когдаее посланцы передали ей (кое о чем, однако, умолчав) ответ Редвуда. - Зло уже совершилось, - эхом откликнулся священник. А между тем зло только начиналось.ГИГАНТСКАЯ ОБУЗА
Священник уверял, что гигантский ребенок - урод. - И всегда был уродом: ч