МОЛОДОЙ КЭДДЛС В ЛОНДОНЕ

Молодой Кэддлс даже не подозревал обо всех этих событиях, о новыхзаконах, грозивших братству гигантов, да и о том, что где-то у него естьБратья, - и как раз в эти дни он решил покинуть известковый карьер иповидать свет. К этому его привели долгие невеселые раздумья. В ЧизингАйбрайте не было ответа на его вопросы; новый священник умом не блистал,он оказался еще ограниченнее прежнего, а Кэддлсу осточертело думать игадать, почему его обрекли на такой бессмысленный труд. "Почему я должен день за днем ломать известняк? - недоумевал он. -Почему я не могу ходить, куда хочу? На свете столько чудес, а мне к ним иподойти нельзя. В чем я провинился, за что меня так наказали?" И вот однажды он встал, разогнул спину и громко сказал: - Хватит! - Не желаю! - сказал он и, как умел, проклял свою каменоломню. Но что слова! То, что было на душе, требовало дела. Он поднялнаполовину загруженную вагонетку, швырнул на соседнюю и разбил вдребезги.Потом схватил целый состав пустых вагонеток и сильным толчком отправил подоткос. Вдогонку запустил огромной глыбой известняка - она рассыпалась впыль, - и, с маху наподдав ногой по рельсам, сорвал с десяток ярдовподъездного пути. Так началось уничтожение карьера. - Весь век здесь дурака валять? Нет, это не по мне! В азарте разрушения он не заметил внизу маленького геолога, и тотпережил страшные пять минут. Две глыбы известняка чуть не раздавили его -бедняга еле успел отскочить, кое-как выбрался через западный край карьераи опрометью кинулся по откосу; дорожный мешок хлопал его по спине, ножки вкоротких спортивных штанах так и мелькали, оставляя на траве меловыеследы. А юный Кэддлс, очень довольный делом рук своих, зашагал прочь,чтобы исполнить свое предназначение в мире. - Гнуть спину в этой яме, пока не сдохнешь!.. Думают, сам я огромный, адушонка во мне цыплячья! Добывать этим дуракам известняк, не поймешь длячего! Нет уж! Вела ли его дорога, или железнодорожные пути, или просто случай, но онповернул к Лондону да так и шагал весь день, по жаре, через холмы, черезполя и луга, и честной народ в изумлении пялил на него глаза. На каждомуглу болтались обрывки белых и красных плакатов с разными именами, но ониему ничего не говорили; он и не слыхал о бурных выборах, о том, что довласти дорвался Кейтэрем, этот "Джек-Потрошитель великанов". Он и неподозревал, что именно в этот день во всех полицейских участках былвывешен указ Кейтэрема, в котором объявлялось, что ни один гигант, ни одинчеловек ростом выше восьми футов не имеет права без особого разрешенияотходить более чем на пять миль от "места своего постоянного жительства".Он не замечал, что полицейские чиновники, которые не могли его догнать и вглубине души очень этим были довольны, махали ему вслед своими грознымибумажками. Бедный любознательный простак, он спешил увидеть все чудеса,какие только есть в мире, и вовсе не собирался останавливаться из-засердитого окрика первого встречного. Он миновал Рочестер и Гринвич, доматеснились все гуще; он замедлил шаг и с любопытством озирался по сторонам,помахивая на ходу огромным кайлом. Жители Лондона знали о нем понаслышке: есть в деревне такой дурачок, ноон тихий, и управляющий леди Уондершут и священник прекрасно с нимсправляются; слыхали также, что он по-своему почитает хозяев, благодареним за их заботу. И потому в тот день, узнав из последних выпусков газет,что он тоже "забастовал", многие лондонцы решили, что тут какой-то сговорвсех гигантов. - Они хотят испытать нашу силу, - говорили пассажиры в поездах,возвращаясь домой со службы. - Счастье, что у нас есть Кейтэрем... - Это они в ответ на его распоряжение... В клубах люди были осведомлены лучше. Они толпились у телеграфной лентыили кучками собирались в курительных. - Он не вооружен. Если бы тут было подстрекательство, он пошел бы прямок Семи дубам. - Ничего, Кейтэрем с ним справится. Лавочники сообщали покупателям последние сплетни. Официанты, улучивминутку между блюдами, заглядывали в вечернюю газету. И даже извозчики,проглядев отчеты о скачках, сразу же искали новости о гигантах... Вечерние правительственные газеты пестрели заголовками: "Вырватькрапиву с корнем!" Другие привлекали читателя заголовками вроде: "ВеликанРедвуд продолжает встречаться с принцессой". Газета "Эхо" нашлаоригинальную тему: "Слухи о бунте гигантов на Севере Англии. ВеликаныСандерленда направляются в Шотландию". "Вестминстерская газета", каквсегда, предостерегала: "Берегитесь гигантов" - и пыталась хоть на этомкак-нибудь сплотить либеральную партию, которую в то время семь лидеровяростно тянули каждый в свою сторону. В более поздних выпусках уже не былоразноголосицы. "Гигант шагает по Ново-Кентской дороге", - дружно сообщалиони. - Интересно, почему это ничего не слыхать про молодых Коссаров, -рассуждал в чайной бледный юнец. - Уж без них-то наверняка не обошлось... - Говорят, еще один верзила вырвался на свободу, - вставила буфетчица,вытирая стакан. - Я всегда говорила, с ними рядом жить опасно. Всегдаговорила, с самого начала... Пора уж от них избавиться. Хоть бы его сюдане принесла нелегкая! - А я не прочь на него поглядеть, - храбро заявил юнец у стойки. -Принцессу-то я видел. - Как по-вашему, ему худого не сделают? - спросила буфетчица. - Очень может быть, что и придется, - ответил юнец, допивая стакан. Таким вот разговорам конца-краю не было, и в самый разгар этой шумихи вЛондон заявился молодой Кэддлс. Я всегда представляю себе молодого Кэддлса таким, каким его впервыеувидели на Ново-Кентской дороге, его растерянное и любопытное лицо,освещенное ласковыми лучами заходящего солнца. Дорога была запруженамашинами: омнибусы, трамваи, фургоны и повозки, тележки разносчиков,велосипеды и автомобили двигались сплошным потоком; великан робкими шагамипробирался вперед, а за ним по пятам, дивясь и изумляясь, тянулись зеваки,женщины, няньки с младенцами, вышедшие за покупками хозяйки, детвора исорванцы постарше. Повсюду торчали щиты с грязными обрывками предвыборныхвоззваний. Нарастал неумолчный гул голосов. Вокруг плескалось моревзбудораженных пигмеев: лавочники вместе с покупателями высыпали на улицу;в окнах мелькали любопытные лица; с криком сбегались мальчишки; каменщикии маляры на лесах бросали работу и глядели на него; и лишь одниполицейские, невозмутимые, точно деревянные, сохраняли спокойствие в этойкутерьме. Толпа выкрикивала что-то непонятное: насмешки, брань,бессмысленные ходячие словечки и остроты, а он смотрел на этих людишек вовсе глаза - ему и не снилось, что на свете их такое множество! Теперь, когда он достиг Лондона, ему приходилось еще и еще замедлятьшаг, чтобы не раздавить напиравшую толпу. Она становилась все гуще, инаконец на каком-то углу, где пересекались две широкие улицы, людскиеволны прихлынули вплотную и сомкнулись вокруг. Так и стоял он, слегка расставив ноги, прислонясь спиной к большому,вдвое выше него, дому на углу - это было шикарное питейное заведение сосветящейся надписью по краю крыши. Он смотрел на сновавших внизу пигмееви, уж наверно, старался как-то связать это зрелище с другими впечатлениямисвоей жизни, понять, при чем тут долина среди холмов, и влюбленныеполуночники, и церковное пение, известняк, который он ломал столько лет,инстинкт, смерть и голубые небеса... Гигант пытался осознать единство мираи найти в нем смысл. Он напряженно хмурил брови. Огромной ручищей почесаллохматый затылок и громко, протяжно вздохнул. - Не понимаю, - сказал он. Никто толком не разобрал его слов. Перекресток гудел, звонки трамваев,упорно пробиравшихся сквозь толпу, прорезались в этом шуме, словно красныемаки в золоте хлебов. - Что он сказал? - Сказал - не понимает. - Сказал: "Все понимаю!" - Сказал: "Сломаю". - Как бы этот олух не сломал дом, еще усядется на крышу! - Чего вы копошитесь, мелюзга? Что вы тут делаете? Кому вы нужны? Ятам, в яме, ломаю для вас известняк, а вы тут чего-то копошитесь, - зачем?На что все это нужно? При звуке его странного гулкого голоса, который когда-то в ЧизингАйбрайте отвлекал школьников от уроков, толпу взяла оторопь, и она былоумолкла, но потом разразилась новой бурей криков. - Речь! Речь! - завопил какой-то шутник. Что он такое говорит? - вот что занимало всех; многие уверяли: конечноже, он просто пьян! Опасливо, гуськом, пробирались в толпе омнибусы. "Эй, с дороги!" -орали кучера. Подвыпивший американский матрос лез ко всем и каждому ислезливо спрашивал: "Ну чего ему надо?" Внезапно над толпой, перекрываяшум, взмыл пронзительный крик: старьевщик с высохшим темным лицом,восседая в своей тележке, голосил: - Пшел вон, орясина! Убирайся, откуда пришел! Дубина ты стоеросовая,чертово пугало! Не видишь, что ли, от тебя лошади шарахаются! Пшел вон!Порядку не знает, бестолочь, прет, куда не надо, хоть бы кто вбил ему вбашку!.. А над всем этим столпотворением растерянно застыл молодой великан: онуже не пытался говорить, только смотрел круглыми глазами и чего-то ждал. Вскоре из переулка строем в затылок вышел небольшой отряд озабоченныхполицейских; они двинулись через дорогу, привычно лавируя среди экипажей. - Осади назад! - доносились до Кэддлса их голосишки. - Попрошу незадерживаться! Проходите, проходите! Потом оказалось, что одна из этих темно-синих фигурок молотит егодубинкой по ноге. Он посмотрел вниз - фигурка яростно размахивала руками вбелых перчатках. - Чего вам? - спросил он, наклоняясь. - Здесь нельзя стоять! - кричал инспектор. - Не стой здесь, - повторилон. - А куда мне идти? - Домой, в свою деревню. На место постоянного жительства. Словом,уходи. Ты нарушаешь движение. - Какое движение? - На шоссе. - А куда они все идут? И откуда? Для чего это? Собрались тут все вокругменя. Чего им надо? Что они делают? Я хочу понять. Мне надоело махатькайлом, и я всегда один. Я ломаю известняк, а они для меня что делают? Яхочу знать, вот вы мне и растолкуйте. - Ну не взыщи, мы здесь не для того, чтобы разговоры разговаривать. Моедело следить за порядком. Проходи не задерживайся. - А вы не знаете? - Проходи, не задерживайся - честью просят! И мой тебе совет:убирайся-ка ты восвояси. Мы еще не получали специальных инструкций, атолько ты нарушаешь закон... Эй, вы! Дайте дорогу! Дайте дорогу! Мостовая слева от него услужливо опустела, и Кэддлс медленно двинулсявперед. Но теперь язык у него развязался. - Не пойму, - бормотал он. - Не пойму. Он обращался к толпе - она валила за ним по пятам, беспрестанноменяясь, подступала с боков. Речь его была отрывиста и бессвязна: - Я и не знал, что есть на свете такие места! Что вы все тут делаетедень-деньской? И для чего это все? Для чего это все, и к чему тут я? Сам того не ведая, он пустил по свету новые ходкие словечки. Еще долгомолодые острословы весело спрашивали друг друга: "Эй, Гарри! Для чего этовсе? А? Для чего все это непотребство?" В ответ раздавался взрыв острот, по большей части не слишкомпристойных. Из пригодных для общего пользования самыми ходкими оказались:"Заткнись ты!" и презрительное: "Пшел вон!" Вошли в обиход ответы и похлестче. Чего он искал? Он стремился к чему-то, чего не мог ему дать мирпигмеев, к какой-то своей цели; пигмеи мешали ему достичь ее или хотя быразглядеть; ему так и не суждено было ее увидеть. Страстная жажда общениясжигала этого одинокого молчаливого гиганта; он тосковал по обществу себеподобных, по делу, которое полюбил бы и которому мог бы служить, искалблизких - кого-нибудь, кто указал бы ему понятную и полезную цель в жизнии кому он рад был бы повиноваться. И поймите, тоска эта была немая,бессловесная; она яростно клокотала у него в груди, и, даже встреть онсобрата-великана, едва ли он сумел бы высказать все это словами. Что онзнал в жизни? Тупое однообразие деревенских будней, обыденные разговорынемногословных фермеров; все это не отвечало и не могло ответить самымничтожным из его гигантских запросов. Невообразимый простак, он ничего незнал ни о деньгах, ни о торговле, ни о других хитросплетениях, на которыхзиждется общество маленьких людишек и все их существование. Он жаждал...но, чего бы он ни жаждал, ему не суждено было эту жажду утолить. Весь день и всю ночь напролет он шел и шел, уже голодный, но все ещенеутомимый; он видел, как на разных улицах движется различный транспорт, ивновь и вновь пытался постичь, чем же заняты эти крохотные деловитыекозявки. Для него все это было лишь сумятицей и неразберихой... Говорят, в Кенсингтоне он вытащил из коляски какую-то леди внаимоднейшем вечернем платье и внимательно осмотрел ее от шлейфа до голыхлопаток, а потом с глубоким вздохом, хоть и довольно небрежно, водворил наместо. Но за точность этих слухов я не ручаюсь. Чуть ли не целый час онстоял в конце Пикадилли и наблюдал, как люди дрались за места в омнибусах.К концу дня он какое-то время маячил над стадионом Кеннингтон Овал, глядяна крикет, но тысячные толпы, околдованные этим загадочным для негозрелищем, даже не заметили великана, и он, тяжело вздохнув, побрел дальше. Незадолго до полуночи он снова попал на площадь Пикадилли и увиделсовсем иную толпу. Эти люди явно были очень озабочены, спешили занятьсячем-то дозволенным, а может быть, и тем, что не дозволено (а почему - богвесть). Они пялили на него глаза, на ходу глумились над ним, но шли мимо,не задерживаясь. Вдоль запруженного пешеходами тротуара нескончаемымпотоком тянулись по мостовой наемные экипажи, извозчики хищным взглядомвыискивали себе седоков. Люди входили и выходили из дверей ресторанов,одни солидные, важные, озабоченные, другие веселые или разнеженные, третийуж такие настороженные и проницательные, что их не обсчитал бы и самыйпродувной официант. Стоя на углу, молодой великан приглядывался ко всейэтой суете. - Для чего это все? - с тоской спрашивал он громким шепотом. - Длячего? Они все такие серьезные, такие занятые, а я ничего не понимаю. В чемтут дело? Он видел то, чего никто здесь не замечал: как жалки отупевшие отпьянства накрашенные женщины, которые часами маячат на углу, и несчастныеоборванцы, что крадутся вдоль водостоков, как невыразимо пуста и никчемнався эта кутерьма. Пустота и никчемность. Им всем было невдомек, к чемустремится этот великан, этот призрак будущего, ставший у них на дороге. Напротив, высоко в небе, то вспыхивали, то гасли таинственные знаки;умей Кэддлс читать, они рассказали бы ему, как узки человеческие интересы,как ничтожно все, к чему стремятся и чем живут эти козявки. Сначалапоявлялось огненное: "В", затем последовало "И": "ВИ". Затем "Н": "ВИН" -и наконец в небе целиком загорелась радостная весть для всех, кто подавленбременем жизни: ВИНО ТАППЕРА ПРИДАСТ ВАМ БОДРОСТИ! Миг - и все исчезло во мраке, а потом на месте этой надписи так жепостепенно, по одной букве, обозначилось второе всеобщее утешение: МЫЛО "КРАСОТА"! Заметьте: не просто моющее химическое средство; но некий, так сказать,идеал. А вот и третий кит, на котором покоится вся мелочная жизнь пигмеев: ЖЕЛУДОЧНЫЕ ПИЛЮЛИ ЯНКЕРА! Больше ничего нового не появлялось. В черную пустоту одна за другойопять выстреливались огненно-красные буквы, выводя те же слова: ВИНО ТАП... Уже глубокой ночью молодой Кэддлс, очевидно, пришел под прохладную сеньРиджент-парка, перешагнул через ограду и прилег на поросшем травой склоне,неподалеку от зимнего катка. Здесь он часок вздремнул. А в шесть утравидели, как он разговаривал с какой-то нищенкой: вытащил ее из канавы, гдеона спала, и настойчиво допытывался, для чего она живет на свете... Утром на второй день скитаний по Лондону настал для Кэддлса роковойчас. Его одолел голод. Некоторое время он в нерешительности смотрел, какгрузили повозку горячим, душистым хлебом, а потом тихонько опустился наколени - и начался грабеж. Покуда пекарь бегал звать полицию, Кэддлсочистил всю повозку, а затем огромная рука просунулась в булочную иопустошила прилавки и полки. Он набрал побольше хлеба и, не переставаяжевать, пошел по другим лавкам, высматривая, чего бы еще перехватить. Атогда как раз (не впервые) пришла для лондонцев плохая пора: работыникакой не найдешь, съестное не по карману, - и жители того квартала дажесочувственно смотрели на великана, который смело брал желанную для всех,но недоступную еду. Они одобрительно хлопали, глядя, как он завтракает, идружно засмеялись глуповатой гримасе, которой он встретил полицейского. - Я был голодный, - объяснил он с набитым ртом. - Браво! - ревела толпа. - Браво! Но когда он принялся за третью пекарню, уже человек десять полицейскихстали дубасить его по икрам. - А ну-ка, милейший, пойдем отсюда, - сказал ему один. - Теберазгуливать не полагается. Пойдем, я отведу тебя домой. Его очень старались арестовать. Говорят, по улицам разъезжала, гоняясьза ним, повозка с якорными цепями и канатами, - они должны были при арестезаменить наручники. Тогда его еще не собирались убивать. - Он не участвует в заговоре, - заявил Кейтэрем. - Я не хочу, чтобы моируки обагрила кровь невинного. - И прибавил: - Пока не будут испробованывсе другие средства. Сначала Кэддлс не понимал, чего от него хотят. А когда понял, топредложил полицейским не валять дурака и, широко шагая, пошел прочь - гдеуж им было его догнать. Булочные он ограбил на Хэрроу-роуд, но в два счетапересек Лондонский канал и очутился в Сент-Джонс-вуд, уселся в чьем-тосаду и начал ковырять в зубах; тут на него и напал второй отрядполицейских. - Да отвяжитесь вы от меня! - рявкнул он и неуклюже затопал через сады,вспахивая ногами лужайки и опрокидывая заборы; однако маленькие рьяныеслужители порядка не отставали, пробираясь кто садами, кто проезжейдорогой. У двух или трех были ружья, но их не пускали в ход. Потом Кэддлсвыбрался на Эджуэр-роуд - здесь толпа была уже настроена совсем по-иному иконный полицейский наехал гиганту на ногу, но в награду за такое усердиетотчас был выбит из седла. Кэддлс обернулся к затаившей дыхание толпе. - Отвяжитесь вы от меня! Что я вам сделал? К этому времени он был безоружен, так как забыл кайло в Риджент-парке.Но теперь бедняга, видно, понял, что ему нужно хоть какое-то оружие. Онвернулся к товарным складам Большой Западной железной дороги, выворотилвысоченный фонарный столб и вскинул на плечо, точно гигантскую булаву. Тутон опять завидел своих назойливых преследователей, повернул назад поЭджуэр-роуд и угрюмо зашагал на север. Он дошел до Уотэма, вновь повернул на запад и опять двинулся к Лондону,миновал кладбища, перевалил через холм Хайгейта - и среди дня переднимснова раскинулся огромный город. Здесь он свернул в сторону и уселся вкаком-то саду, опершись спиной о стену дома; отсюда ему был виден весьЛондон. Он тяжело дышал, лицо его потемнело - и народ больше не толпилсявокруг, как в первый раз; люди попрятались в соседних садах и осторожнопоглядывали на него из укрытий. Они уже знали, что дело куда серьезнее,чем казалось сначала. - Чего они ко мне привязались? - ворчал молодой гигант. - Надо же мнепоесть. Чего они никак не отвяжутся? Так он сидел, грыз кулак и угрюмо глядел на лежащий внизу город. Послевсех блужданий на сердце накипало: душили усталость, тревога,растерянность, бессильный гнев. - Делать им нечего... - шептал он. - Делать им нечего. Нипочем неотвяжутся, так и путаются под ногами. А все от нечего делать, - повторялон снова и снова. - У-у, козявки! Он с ожесточением кусал пальцы, лицо его стало мрачнее тучи. - Работай на них, маши кайлом! - шептал он. - Они везде хозяева! А яникому не нужен... деваться некуда. И вдруг горло ему перехватило от ярости: на ограде сада показалась ужезнакомая фигура в синем. - Отвяжитесь вы от меня! - рявкнул гигант. - Отвяжитесь! - Я обязан исполнить свой долг, - ответил полицейский; он был бледен,но весьма решителен. - Отвяжитесь вы! Мне тоже надо жить! Мне надо думать. И надо есть. Иотвяжитесь вы от меня. Маленький полицейский все сидел верхом на стене, подступиться ближе онне решался. - На то есть закон, - сказал он. - Не мы же его выдумали. - И не я, - возразил Кэддлс. - Это вы, козявки, навыдумывали, менятогда еще и на свете не было. Знаю я вас и ваши законы! То делай, того неделай. Работай, как проклятый, или помирай с голоду - ни тебе еды, ниотдыха, ни крова, ничего... А еще говорите... - Я тут ни при чем, - сказал полицейский. - Как да почему - это пускайтебе другие растолкуют. Мое дело исполнять закон. - Он перекинул черезстену вторую ногу и приготовился спрыгнуть вниз; за ним показались ещеполицейские. - Послушайте, я с вами не ссорился. - Кэддлс ткнул худым пальцем вполицейского, краска сбежала с его лица, и он крепко стиснул в рукеогромную железную булаву. - Я с вами не ссорился. Но лучше отвяжитесь! Полицейский старался держаться спокойно, как будто все это в порядкевещей, и, однако, понимал: происходит чудовищное и непоправимое. - Где приказ? - обратился он к кому-то из стоявших сзади, и ему подаликлочок бумаги. - Отвяжитесь вы, - повторил Кэддлс; он выпрямился, весь подобрался,смотрел угрюмо и зло. - Здесь написано, что ты должен вернуться домой, - сказал полицейский,все еще не начиная читать. - Иди назад в свою каменоломню. Не то будетхудо. В ответ Кэддлс зарычал что-то невнятное. Тогда бумагу прочитали, и офицер сделал знак рукой. На гребне стеныпоявились четверо вооруженных людей и с нарочитой невозмутимостьювыстроились в ряд. На них была форма стрелков из отряда по борьбе скрысами. При виде ружей Кэддлс пришел в ярость. Он вспомнил жгучие уколыот фермерских дробовиков в Рекстоне. - Вы хотите стрелять в меня из этих штук? - спросил он, показываяпальцем на ружья, и офицер вообразил, что великан испугался. - Если ты не вернешься в свой карьер... Он не договорил и кубарем скатился со стены, спасаясь от неминучейсмерти: огромный железный столб, вскинутый могучей рукой на высотушестидесяти футов, с размаху опускался прямо на него. Бац! Бац! Бац! -грохнули залпы из винтовок, рассчитанных на крупного зверя. Трах -рассыпалась стена от страшного удара, полетели комья взрытой,развороченной земли. И еще что-то взлетело вместе с землей, что-то алоебрызнуло на руку одному из людей с винтовками. Стрелки бросались изстороны в сторону, увертываясь от ударов, и храбро продолжали стрелять набегу. А молодой Кэддлс, уже дважды простреленный, топтался на месте иозирался, не понимая, кто так больно жалит его в спину. Бац! Бац! Дома,беседки, сады, люди, что опасливо выглядывали из окон, - все это вдругстрашно и непонятно заплясало перед глазами. Он споткнулся, сделал триневерных шага, взмахнул своей огромной булавой и, выронив ее, схватился загрудь. Острая боль пронзила его насквозь. Что это у него на руке, горячее и мокрое?.. Один здешний житель, глядевший из окна спальни, видел: великаниспуганно посмотрел на свою ладонь - она была вся в крови, - сморщился,чуть не плача, потом ноги его подкосились, и он рухнул на землю - первыйпобег гигантской крапивы, с корнем вырванный твердой рукой Кейтэрема, ноотнюдь не тот, который новому премьер-министру хотелось выполоть преждевсего.