На все четыре стороны до самого горизонта, насколько только хватало взгляда, тянулась заснеженная тундра. Короткий день догорал, и огромное солнце погружалось в вязкий клейстер из снега и застывшего воздуха, окрашивая мир в алый цвет.
Майор очнулся в сугробе, наполовину закопанный в снег. Красный свет на миг ослепил его, и он невольно зажмурился, тотчас перед глазами заплясали огненные зайчики. Жутко болела голова.
Красный свет немного удивил майора, ведь до этого была сплошная темнота. Но чем больше это свечение проникало вглубь его сознания, тем отчетливее всплывали минуты перед погружением в темноту.
Майор вспомнил падение. И прыжок в снежный вихрь, разрываемый лопастями вертолета. Потом короткий полет и снежное ложе, мягко принявшее его...
…Но до чего же жутко болела голова. Майор вспомнил, что во время прыжка он сильно ударился головой о крышку люка. Значит, дело в этом.
Майор не привык долго размышлять, поэтому, стиснув зубы, чтобы не обращать внимания на боль, принялся выкапываться из спасительного сугроба. Он разрывал снег, освобождая тело и ноги, и вскоре смог встать на колени.
Вокруг была тундра, покрытая толстой кожей снега, из которой как волоски местами торчали карликовые деревья. Уже темнело, но майор разглядел метрах в двухстах от себя обугленные останки вертолета. Среди груды искореженного металла мелькали язычки слабого пламени. В воздухе воняло горелой пластмассой.
Майор осторожно поднялся на ноги. Вроде, все кроме головы было цело. Он направился в сторону догоравших обломков. Ноги его увязали в глубоком снегу, иногда майор проваливался по бедра, но тут же выкапывался и продолжал идти.
Когда он добрался до обломков, было уже достаточно темно. Майор сразу направился в сторону кабины пилотов, там должна была находиться рация.
Люк заклинило, майор подобрал с земли металлический обломок и поддел люк им. Люк отвалился сразу, и из него выпало тело пилота. Лицо его обгорело, одежда была обуглена и порвана, на ней виднелись темные пятна от крови.
Майор перешагнул через него и залез в кабину. Приборная доска была разбита, половина кнопок и датчиков оплавились. Второй пилот уткнулся лицом в нее. Тоже мертвый.
Сильно воняло жженой резиной и пластиком. Майор пошарил по карманам – там должны были быть спички. Но спичек не оказалось, должно быть, выпали, когда он выпрыгивал из падающего вертолета. Зато под бушлатом он нащупал свой любимый нож – трофейный, из Афгана. Его хоть не потерял, - подумал майор. Он попытался найти рацию на ощупь.
Он принялся шарить по приборной доске, точнее, по тому, что от нее осталось. Она была теплая и деформированная. Наконец, он нащупал рацию и тут же выругался. Рация была разбита. Майор максимально приблизил свое лицо к ней и попытался разглядеть, насколько серьезна поломка. Было очень плохо видно, майор напряг зрение, но от этого только сильнее заболела голова. Майор застонал от боли.
Ясно было одно: рации нет. Майор был один посреди ночной тундры. Правда... Правда, был еще салага-новобранец, который летел с ними, но он, скорее всего, погиб при падении. Должен был погибнуть, если уж оба пилота... Они были намного опытнее его.
И тут же, опровергая его слова, раздался слабый стон. Звук был неожиданным, и майор резко обернулся, повинуясь инстинкту. Звук шел из салона.
Майор ударом ноги выбил покореженный люк, отделявший кабину пилота от салона. Осторожно протиснулся в отверстие, стараясь ни обо что не удариться, в салоне было душно и так же воняло гарью.
Майор снова услышал стон - он исходил из дальнего угла, там громоздилась груда хлама: деформированные детали обшивки вертолета, разбитые ящики. Молодой не сообразил прыгнуть вслед за майором или не успел.
Майор приблизился к этой куче. Под ней лежал солдат, нога его была придавлена здоровым листом металла из обшивки. Майор нагнулся к нему.
- Товарищ майор... - лепетал рядовой - помогите...
Майор схватился за металлический лист и попробовал поднять его, не получилось. Лист был слишком тяжелым. От напряжения голова заболела еще сильнее, и майор снова застонал сквозь зубы, но тут же пресек эту свою слабость - нельзя было показывать салаге собственных мучений.
Майор вернулся в кабину пилота и подобрал железяку, при помощи которой он проник в вертолет. Вернувшись, он подсунул ее под металлический лист - получился рычаг. Майор надавил, и лист медленно пополз в сторону. Через минуту рядовой был освобожден из завала.
Майор уже привык к темноте и увидел его испуганное лицо, в глазах стояли слезы. Мудак неоперившийся - подумал майор, но тут же вспомнил, что рядовой – единственный выживший помимо него, а значит, выбираться им придется вдвоем.
- Встать можешь? - спросил майор.
- Больно, - простонал рядовой.
- Я спросил, встать можешь?
- Нога...
Ему бы сейчас мамку позвать, чтоб сопли утерла, мрачно подумал майор. Потом взял рядового руками за бушлат и рывком поднял на ноги. Тот застонал и повалился, но майор удержал его.
- Ты должен будешь идти, - сказал майор, - иначе смерть. Ты хочешь умереть?
Рядовой замотал головой.
Майор ощупал его ногу. Ерунда - легкий ушиб, парень легко отделался, учитывая то, что случилось с обоими пилотами. Как он только не сгорел в объятом пламенем вертолете? Должно быть, кусок обшивки спас его. Черт знает.
Кругом была темнота, идти куда-либо не представляло смысла, они бы только замерзли, поэтому майор решил остаться на ночь в вертолете. Оставалось добыть огонь, благо кое-что еще тлело. Майор снова обратился к рядовому:
- Нужно развести костер. Ночевать будем здесь.
Рядовой закивал головой, его глаза преданно смотрели на майора.
Вместе они собрали обломки ящиков и те детали, которые могли гореть. Майор отыскал кусок еще тлеющей пластмассы и разжег костер. Его неверный свет заплясал по стенкам вертолета, майор увидел, что они сильно покорежены, из разломов свисают провода. Еще он увидел детское лицо рядового, в пятнах копоти, бушлат его был порван и прожжен во множестве мест.
Они уселись вокруг костра, подставляя руки теплому пламени, температура сильно понизилась, и холод чувствовался все сильнее. Рядовой спросил:
- Товарищ майор, что... - он осекся, - что теперь с нами будет? Помощь придет?
Салага и есть салага. Майор не ждал помощи, по крайней мере, в ближайшие дни. Пропажу вертолета, конечно, обнаружат, максимум к утру, но пока найдут их, может пройти несколько суток, а у них – если, конечно, не хотят замерзнуть или подохнуть с голоду – этого времени нет, поэтому выбираться нужно самим.
- Не знаю, - ответил майор, - завтра будем выбираться отсюда сами, где-то неподалеку должны быть селения оленеводов.
Рядовой промолчал, но было видно, что он боится. Майору было плевать: страх в их положении - враг. Он просто сказал:
- Надо спать.
Они улеглись на обломках ящиков возле костра. Но сон не шел к майору, головная боль к ночи только усилилась. Майор лежал, скрипя зубами, и смотрел в потолок. По тундре гулял ветер, майор слышал его одинокий голос.
Майор Решанов был солдатом всю жизнь. Кажется, он даже не выбирал службу в армии как единственное занятие жизни - армия сама выбрала его. Он был решительным и безжалостным человеком; предъявляя высокие требования к себе, не меньшего он требовал и от других. Майор никогда никого и ничего не боялся. Он мог убить любого, кого считал врагом, - независимо от того женщина была перед ним или ребенок. Он участвовал в двух войнах и, по меньшей мере, пяти локальных конфликтах, майор знал, что жалость – первый враг солдата. На его глазах гибли товарищи, убитые в спину десятилетними сыновьями моджахедов.
Майор мог лежать в засаде сутками, мог убить человека одним ударом саперной лопатки. Он помнил влажный воздух долин и сухую пыль пустынь. Майор прошел многое. За его спиной была жизнь, посвященная службе, жизнь, в которой могли существовать лишь порядок и безжалостность. Поэтому сейчас он не испугался происшедшего в отличие от молодого рядового, наоборот, его сил прибавилось: он снова занимался любимым делом – выживал.
Они совершали обычный перелет, какой совершали раз в месяц. Но в этот раз майор словно предчувствовал недоброе: накануне вылета ему снились кошмары, снился отряд душманов, блокировавший небольшую группу солдат в узкой горловине горного ущелья…
И вот во время полета по неизвестной причине отказали приборы, и вертолет стал падать, словно большая неуклюжая птица. Майор выбил люк и прыгнул в снежный вихрь, потом его накрыла темнота.
Время медленно ползло, словно полудохлая змея, голова не проходила. Рядовой спал, на его лице плясали отсветы от костра. Совсем мальчишка. Лицо детское, только усы расти начали, во сне улыбается, наверное, дом снится или баба знакомая.
У майора дома не было – всю жизнь по военным городкам, в перерывах между войнами, жена ушла давно, к коммерсанту, хрен с ней, женщин у майора за всю жизнь было немало и так. А единственная верная – война.
Ветер – судя по звуку – все усиливался, сквозь дыры в обшивке заметая снег. Тот клубился маленькими вихрями и ложился на пол, на обломки, подползая к костру. Майор поежился. Голова по-прежнему болела. На миг майору показалось, что он слышит голоса, но он быстро сообразил, что это лишь наваждение.
Лишь под утро он забылся неглубоким беспокойным сном. С рассветом майор проснулся от непонятной тревоги, ему показалось, что кто-то смотрит на него. Он мгновенно вскочил на ноги, ожидая увидеть перед собой противника, кинуться на него, смять и прикончить. Но майор увидел лишь спящего рядового. Черт, это была только галлюцинация.
Голова стала болеть поменьше, но теперь в ней стоял непонятный звон, который отдавался в барабанных перепонках. Майор решил обыскать вертолет. Он порылся в обломках, так ничего и не найдя, потом обследовал кабину пилотов.
При слабом утреннем свете он еще раз убедился, что рация разбита вдребезги. В одном из отделений лежал фонарь, майор засунул его в карман, потом он обнаружил спички, два полных коробка: хорошо, без огня им ночью не выжить. Еще он нашел походный котелок, может, придется и поохотиться.
Последними майор обследовал тела пилотов, за ночь они окоченели, и теперь были твердыми как кирпич. В карманах не оказалось ничего ценного, лишь у одного он нашел фотокарточку с изображением милой на вид женщины и офицерское удостоверение. И то и другое майор, недолго думая, выкинул в снег.
В общем, кроме спичек майор ничего полезного не нашел. Он было двинулся назад, в вертолет, но тут его внимание привлек предмет, торчащий из снега. Майор подошел к нему и, опустившись на колени, начал откапывать.
Он сразу узнал свой автомат, видимо, тот вылетел из вертолета во время падения. Но автомат оказался неисправен: от удара погнулся ствол. Майор выкинул его обратно в снег. Бесполезная игрушка.
Больше ничего не найдя, майор вернулся в вертолет. Пора было будить рядового. Майор потряс его, и тот проснулся.
- Пора идти! - Только и сказал майор.
Рядовой хлопал глазами. Похоже, он не сразу понял, где он, наверное, подумал, что все: и полет и крушение, ему приснилось. Но майор был реальным, и ждать он не собирался, он двинулся к люку и выбрался наружу. Потом огляделся, определяясь с частями света. Компаса при нем не было, в вертолете он его тоже не обнаружил, как ни старался найти. Повинуясь чутью, майор выбрал направление и двинулся вперед, увязая в снегу.
Он не оборачивался, но почувствовал, что рядовой семенит следом. Парень боится остаться один, да одному ему и не выжить, ясно как день. Солнце медленно всплыло над тундрой и повисло низко над горизонтом, впереди был короткий день, до темноты нужно было пройти как можно больше. Майор надеялся на удачу, которая не покидала его в трудных ситуациях, и надеялся наткнуться на стойбища оленеводов. Он шел упрямо вперед и вперед, проваливаясь в снег и борясь со вновь нарастающей головной болью.
Рядовой Литвинов был призван на службу полгода назад, в армию пошел по доброй воле. После учебки его направили служить на север. Выходцу со средней полосы здесь было непривычно, но рядовой был парнем деревенским, привык к тяжелым условиям жизни, и поэтому тяготы службы переносил достаточно легко.
До вчерашнего дня. Когда вертолет закрутило, и он почувствовал, как тот неудержимо проваливается вниз, он испугался. По-настоящему. Это был даже не страх, а животный ужас. Он бросился на пол и вжался в него, готовясь к смерти. Потом был удар, завоняло гарью, и он потерял сознание.
Теперь, глядя в широкую спину майора, которого уважали и боялись в их части, он знал – майор его единственная надежда на спасение в этом ледяном аду. Поэтому он преданно шел за ним, проваливаясь в глубокий снег и при каждом шаге ощущая боль в ноге.
Им навстречу попадалась низкая растительность, и только. Все остальное занимал один лишь снег, огромное количество снега на много километров вокруг. Признаков присутствия человека не наблюдалось, рядовой вообще сомневался в том, а могут ли здесь быть люди. Но майор уверенно шел впереди, по крайней мере, так казалось рядовому, сильными движениями разрывая снег и протаптывая тропу. И рядовой, выбиваясь из сил, шел навстречу спасению. Только бы их пропажу уже обнаружили и послали за ними спасателей, тогда, быть может, уже вечером они будут в тепле с горячей едой. При мысли о еде рядовой облизнулся, есть хотелось с каждым часом все сильней.
Майор шел, борясь с холодом, глубоким снегом и жуткой головной болью. Перед ним лежал его главный враг на данный момент – тундра. И нужно было идти, идти, во что бы то ни стало, чтобы сломить его. Позади плелся рядовой. Майор редко оглядывался, но видел, что парень припадает на ногу.
Глупо. Глупо во время обычного перелета попасть в вертолетную катастрофу. Глупо тащиться через заснеженную тундру, таща за собой сопливого пацана. Но майору иного не оставалось.
Снег скрипел под ногами, шаг за шагом, и все это превращалось в какую-то невообразимую какофонию, от которой еще сильнее болела голова. Майор уже свыкся с этой болью, но скоро начали появляться галлюцинации.
Они пришли внезапно, словно призраки, выплывшие из этой нескончаемой снежной пелены. Сначала майору казалось, что это просто тени, скользящие где-то на грани взгляда, словно миражи в пустыне, но потом они стали проявляться отчетливее, майор даже смог разглядывать силуэты. Они не были похожи на людей, но майор подсознательно чувствовал, что это враги.
В середине дня они решили устроить привал. Майор откопал из-под снега несколько мерзлых корней и принялся грызть их, один он протянул рядовому. Корни были холодными, крепкими и не очень приятными на вкус. Но это была еда. Они впивались в них зубами и старались рвать на жесткие волокна. Майор ел и не такое.
Вскоре солнце начало клониться к горизонту. Нужно было идти искать место для ночлега. Майор встал молча, за ним последовал рядовой. Они шли, скрипя снегом, изредка прислушиваясь: не раздастся ли шум ищущего их вертолета. Но небо было спокойно. Ни звука. Только майор и рядовой в заснеженном аду.
С темнотой усилилась головная боль. Майор понял, что дальше идти он не сможет. Он отыскал ямину, закрытую от ветра чахлыми деревцами, и сел на снег прямо в ней. Рядовой упал рядом.
- Надо собрать дров, - сухо процедил майор.
Рядовой понял это как приказ. Он засуетился, вылез из ямы и минут пять блуждал где-то в окрестностях. Вскоре он возвратился с охапкой хвороста.
- Сырые, - тупо отреагировал на это майор.
Рядовой вновь ушел. Майор полулежал, глядя на небо. В голове стреляло, в глазах сверкали искры. Он прислушивался.
Внезапно ему послышался шорох. Враг. Враги были кругом. Майор уже видел их, крадущимися следом, норовящими убить во сне. Он достал нож и встал в боевую стойку. Нет, просто так его не взять.
Со склона скатился рядовой. В руках у него снова была охапка хвороста, вдвое больше первой. Он испуганно смотрел на майора. Майор опустил нож.
Некоторые дрова оказались сухими. Они развели костер. Майор снова выкопал давешние корни и пожарил их в костре, теплыми они были вкуснее. После еды майор объявил отбой. Нужно было экономить силы.
Они улеглись в снегу, поближе друг к другу, чтобы не замерзнуть. Рядовой заснул сразу же.
Рядовому Литвинову снилась родная деревня на орловщине. Мамкин борщ, теплая печь, вечное кряхтение отца, руки которого всегда пахли солярой и маслом. Отец был трактористом. Еще ему снились пшеничные поля, назревшие тяжелым колосом, как он мчался на велосипеде, и ветер задувал ему в волосы, вспомнил сельский клуб, танцы, синеглазую Наташку, с которой однажды на сеновале он узнал, что такое взрослая любовь...
Майор думал о другом. Темные призраки его прошлого медленно ползли к нему. Его враги. Сейчас он уже чувствовал их. Это они сбили его вертолет. Как и тогда, в горах, когда они положили всю его роту шквальным минометным огнем. Он видел оторванные головы, искалеченные руки и ноги, он помнил сизых змей пузырящихся кишок, которые пытался зажать в животе прапорщик Иванов. Он помнил горящий БТР и водителя с лопающейся от жара кожей, из трещин которой брызгала кровь.
Да, теперь он точно знал - враги рядом. Враги повсюду. Вертолет не просто так упал, его сбили. Майор выхватил нож и вскочил на ноги. В снегу спал рядовой. Майор выбрался из ямы и принялся осматриваться. Так и есть. В темноте он заметил несколько силуэтов. Солдаты, не гражданские. В полной амуниции. Майор принялся обходить ямину. Он хорошо видел их. Их горящие ненавистью глаза, искореженные яростью лица.
Майор принялся кидаться в темноту, стараясь сбить с ног, подмять, вспороть горло. Безрезультатно. Тени хохотали над ним и исчезали. Он бился словно в магическом трансе. Он воевал с тундрой, с ночью, со всеми своими страхами. Но вскоре он обессилел.
Он скатился на дно ямины, в которой они нашли приют, бесслезно рыдая. Он был беспомощен. Он был в их руках. В руках своих врагов. От шума его падения проснулся рядовой. Он поднял заспанные, по-детски невинные глаза и увидел майора. Майор улыбался.
Майор уже знал, что он сделает. Рядовой было дернулся, но стальные руки майора вжали его в снег. Слабак. Майор одним движением рассек ему горло. Кровь брызнула мощным напором, забрызгав лицо, майор принялся жадно ее пить, пачкая свой бушлат и бушлат рядового. О, это была самая вкусная кровь на свете. Майор пил долго.
Потом он раздел рядового и принялся разделывать его. Внутренности кинул в снег, осторожно срезал мясо с костей, получилось мало, но и это сойдет. Майор добавил дров в костер. Потом порыскал в окрестностях и накопал тундровых трав. Вернувшись, он наполнил котелок снегом и поставил на огонь. Сейчас не мешало бы покурить, но сигарет не было. К черту их. Майор улыбнулся.
Когда снег растаял, и вода закипела, майор кинул в котелок мясо с костями и травы. Он смотрел на небо. Оно было черным и звездным. Очень красивое небо. Боль в голове вроде как улеглась.
Вскоре суп сварился. Майор зачерпнул горячего варева и облизнулся. Не хватало только соли. Ерунда.
Где-то вдалеке он услышал неотчетливый, но знакомый ему звук. Это был шум вертолета.
Симулякр
Зазвенел будильник. Андрей открыл глаза. В окно сквозь мутное стекло и выцветший тюль били лучи сентябрьского солнца. Он нажал кнопку и выключил будильник, стрелки на циферблате показывали без четверти девять.
Андрей встал и потянулся. В голове после сна было пусто, но где-то на задворках сознания отчетливо билось: симулякр. Симулякр. Что это такое Андрей не знал. Но слово навязчиво крутилось в мозгу. Возможно, ему приснилось что-то связанное с ним.
Андрей решил не размышлять над этим и пошел умываться. Он почистил зубы и побрился. Матери не было, она уже ушла на работу. На кухне лежала записка от нее. Мать напоминала ему, чтобы он не забыл сходить на биржу труда.
Андрей открыл холодильник и оценил его содержимое. Не густо. Поразмышляв, он решил сделать глазунью. Зажег газ и поставил на него сковородку. Покрутил ручку радио. По радио передавали арию из «Бориса Годунова», Андрей послушал с минуту и выключил.
Когда сковородка нагрелась, Андрей бросил на нее яйца. Зашипело, и Андрей увидел, как под воздействием температуры сворачивается белок. Через минуту в сковородке вовсю урчало, Андрею показалось, что в этом шуме он снова слышит слово симулякр. Черт, вот ведь привязалось!
Он выглянул в окно, во дворе дворник тетя Маша мела асфальт. Из дома напротив вышел мальчик с ученическим ранцем. Сосед с третьего этажа ковырялся в моторе своего жигуленка.
Симулякр. Андрей завтракал и думал, что бы это слово могло обозначать. Но ничего в голову не шло. И откуда он его только узнал?
После завтрака Андрей помыл посуду и пошел собираться. Он достал из шкафа пиджак, оставшийся от покойного отца, и надел его. Пиджак был немного узковат, но больше выходной одежды у Андрея не было.
Андрей постоял у зеркала, оценивая свой вид, потом обулся, взял с комода ключи и вышел. Дверь захлопнулась на автоматический замок.
Андрей спустился во двор, повторяя про себя: симулякр. Слово прочно засело в голове и, похоже, уже даже успело пустить корни. Он подумал, что было бы неплохо узнать, что же оно все-таки означает.
Во дворе он поздоровался с тетей Машей, но у нее решил не спрашивать – вряд ли она знает. Надо будет у Семыча спросить, у него как-никак техникум за плечами.
Холодное осеннее солнце застыло в безоблачном небе. На траве лежал иней. Андрей прошел два квартала и, миновав третью школу, родную, между прочим, оказался перед зданием биржи. Ему пришло в голову, что, может, кто-нибудь из учителей знает, но он отмел эту мысль – в школу идти не хотелось.
На бирже он прошел по знакомому коридору и остановился перед знакомой дверью. Он бывал здесь уже не раз.
Постучавшись, Андрей вошел. За большим письменным столом сидела пожилая женщина в больших очках, увидев Андрея, она скользнула по нему беглым взглядом и спросила:
- Колесников?
Андрей кивнул.
- Ничего нет, – она помолчала, а потом добавила, - и не будет в ближайшее время, можешь не приходить.
Андрей к такому ответу привык, работы в их маленьком городке не было. Он немного помялся, а потом вдруг спросил:
- А вы не знаете, что такое симулякр?
Женщина сверкнула линзами очков:
- Ты что пьяный?
Андрей ничего не ответил. Он развернулся и вышел.
Оказавшись на улице, он порылся в карманах. Выкопал горсть железной мелочи и пошел до ларька. В ларьке купил пачку «Явы» и бутылку «Балтики». Открыв бутылку, он в несколько глотков осушил ее. Пиво было горьковатым, но приятным на вкус. Как слово симулякр.
Он чиркнул спичкой и закурил. И пошел к дому. Работы не было. Дел тоже. В голове после пива немного зашумело, словно там поднялись легкие волны, которые с тихим плеском разбивались о черепную коробку, и среди них плавало непонятное слово симулякр.
Во дворе он встретил дядю Мишу, друга и собутыльника отца. Дядя Миша сидел на скамейке в тени деревьев, рядом с ним стояла непочатая бутылка портвейна. Было видно, что он с похмелья. Он помахал Андрею рукой, Андрей подошел.
- Здорово, Андрюха, - поприветствовал его дядя Миша, - ты откуда в такую рань?
- Да вот, на биржу ходил.
- А, бля, еще один пионер, который хочет отдать свою молодость нашему сраному государству? – криво усмехнулся дядя Миша. - Я, бля, на него попахал и что? Двадцать лет, бля, в шахте, а взамен хер с маслом да в последних штанах на жопе дырка. – В подтверждение этих слов бывший горняк продемонстрировал свои видавшие виды брюки с оторванным задним карманом, - Ну и чего?
- Да ничего, - сказал Андрей и сел рядом с дядей Мишей на скамейку, доставая сигарету, - нет работы ни хера.
- И хер с ней, с работой-то, - философски рассудил дядя Миша и так же философски предложил, - бормотуху будешь? – И он указал на портвейн.
Андрей молча кивнул.
- Только эт, бля, ножика нет, открыть-то, бля…
- Это не беда, - сказал Андрей, - сейчас я до ларька сбегаю, у меня там одноклассница бывшая работает. Он принял бутылку из рук дяди Миши.
За углом был ларек, где работала его одноклассница Ирка Звонарева. Андрей подошел к ларьку и заглянул в окошко.
- Привет, Иришка, - сказал он, - ножиком не выручишь?
Вместо приветствия продавщица Ирка посмотрела на него равнодушными заспанными глазами, затем поковырялась под прилавком и молча протянула нож.
- Я сейчас. Минут через десять занесу, хорошо?
- Ага, - сонно кивнула Ирка.
Они открыли портвейн и стали пить его с горла. Дядя Миша сразу повеселел – видно, похмелье сдавало свои позиции. Андрею после пива и портвейна тоже стало хорошо. Снова вспомнился навязчивый симулякр.
- Эх, бля, Андрюха, пропадаете вы, молодежь-то, - вздыхал дядя Миша, - ни хера в жизни не шарите. Мы в ваши годы…
- Дядя Миша, - внезапно оборвал его Андрей, - ты знаешь, что такое симулякр?
- Чего, бля?
- Ну, симулякр … Слово такое.
- А, - махнул рукой дядя Миша и отхлебнул из бутылки, портвейна осталось как раз на глоток, - на хер тебе этот симулякр или как там его, Андрюха, вот ты, бля, послушай… - Но Андрей прервал его и на этот раз.
- Как это на хер, - внезапно вспыхнул он, - Это важно. Важно, понимаешь, дядь Миш…
Но дядя Миша не понимал. Он допил портвейн и выкинул пустую бутылку в кусты. Потом громко рыгнул.
Андрей внезапно почувствовал ненависть к этому человеку. Как это на хер симулякр? Как это? Не просто же так!.. Не просто так он к нему привязался. Совсем не просто…
Андрей вдруг понял, что сжимает нож, который он взял в ларьке у Ирки, и смотрит на дядю Мишу в упор. Тот внезапно переменился в лице.
- Ты чего эт, Андрюх, а?
Но Андрей не дал ему договорить. Он ударил в горло, со всей силы. Нож пропорол кожу и глубоко вошел в глотку. Дядя Миша захрипел и повалился со скамейки. Из горла мощной струей била кровь.
- Как это на хер… Как это? – пробормотал Андрей.
Потом он склонился над дядей Мишей, который все еще дергал ногами под скамейкой, правда, эти движения становились все слабее и слабее, и вытер нож об его пиджак. Дядя Миша смотрел на него стекленеющими глазами.
Андрей порылся у него в карманах и выгреб две смятых десятки и мелочь. Еще на бутылку портвейна хватало. Он встал, убрал нож и пошел к ларьку.
- Как это на хер? Как это? – шептал он по пути. – Нет, нельзя посылать симулякр на хер.
У ларька он остановился. Снова заглянул в окошко.
- Спасибо, Ир, - и он протянул нож.
- Пожалуйста.
Андрей высыпал мелочь.
- Дай мне бутылку портвейна.
Ирка протянула ему зеленую бутыль. Потом пересчитала деньги.
- Все правильно? – спросил Андрей.
- Да, все ровно.
- Ну, ладно, пока. Я пошел… - сказал Андрей, потом вдруг обернулся и выпалил, - симулякр…
- Чего?
- Да так, - смутился Андрей, - симулякр… Ну, пока.
- Пока.
И Андрей, сжимая в руке бутылку портвейна, пошел домой.
Передозировка
Летальная история безымянного торчка
Блядь, вот это приход! Словно тысячи иголок, присоединенных к шприцам, наполненным молоком из грудей Пресвятой Девы, вонзились в вену. Ощущения – мать вашу, какие ощущения? Это поток. Чистый поток, который захватывает вены и ползет, ползет, поднимаясь к горлу, обжигая его первой волной тепла, и вот, вот же! – он уже в мозгу, бьется, рассыпаясь на мелкие брызги. Чувствуешь, как он взламывает рассохшиеся двери сознания, которое еще сопротивляется, намекая на запретный плод, но уже чувствует свое поражение, и несется туда, вглубь твоего эго.
Такого прихода не бывает от грязного уличного порошка, это чистяк – и он это знает. Он проваливается в податливую плоть дивана, и чувствует, как его душа, душа невинного ребенка, покидает изможденное, испещренное точками уколов тело, следуя заветам древнегреческого философа Платона, и несется ввысь, к далеким мирам. Бетонный потолок, с пыльной, засиженной мухами лампочкой, болтающейся на кишке провода, расплывается, пропуская его сквозь себя, туда – вверх. Он знает, что там, дальше – рай.
Так и есть. Вместо потолка он видит небо. Он несется к нему, рассекая пространство, круша законы элементарной физики, взламывая саму суть вещей. Белоснежная пелена облаков – да-да как порошок, остатки которого рассыпаны на табуретке рядом с потемневшей ложкой и зажигалкой – становится прозрачной. А потом и вовсе остается внизу, под ним.
Он на небе. И это уже на порядок выше, чем дано большинству обывателей, цепляющихся за тонкую нить своего бессмысленного существования. Это как будто у тебя в руках пульт дистанционного управления, позволяющий одним нажатием кнопки разрушить планету.
Он оглядывается. Ничего. Только белая пелена. И нежные волны экстаза, катящиеся по прозрачной поверхности океана сознания. Это рай. Рай, мать вашу, а чему бы иначе еще быть?
Он делает первые шаги по раю. Как робинзон, попавший на необитаемый остров… нет, даже не на остров, а в необитаемую вселенную, которую ему еще предстоит открыть для себя. Что тут скажешь? Да ничего. Хочется послать все слова на хуй.
Он смотрит: ему интересно каждое движение, каждое слабо уловимое изменение этого мира. Каждое колыхание белой пелены, окружающей его.
Вдалеке он видит огромные ворота. Он уже знает – это ворота, открывающие дорогу к потаенным сокровищам сознания. Он идет к ним, ступая осторожно, очень осторожно, как ребенок, который только научился ходить.
По мере его продвижения ворота приближаются. Они огромны. В обыденном мире не существует силы, способной воздвигнуть такие ворота. Эта сила есть лишь внутри его мозга.
Он подходит к воротам и восторгается их величием и величием их Создателя. Его разум чист как никогда, перед ним истинно божественное творение.
Внезапно его мысли обрывает окрик:
- Хэй, дружбан, добро пожаловать в рай!
Только тут Он замечает, что у самых ворот, в тени одной из приотворенных створок сидит человек. У человека длинные волосы, повязанные тесьмой с витиеватым рисунком, на нем что-то вроде просторного хлопкового балахона, на запястьях разноцветные фенечки, сплетенные из бисера, ноги человека босы. Ни дать, ни взять – перед ним хиппи. Значит, это хипповский рай.
Он неуверенно приближается к человеку. Теперь Он видит, что человек курит. Его ноздри улавливают слабый, но знакомый аромат марихуаны.
- Смелее, дружбан, - улыбается человек, - не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. Я здесь, чтобы встретить тебя!
Он молча подходит к человеку. Тот по-прежнему сидит, его ноги скрещены по-турецки. В руках у него здоровый косяк, он затягивается им и выпускает клубы плотного ароматного дыма. Человек смотрит на него добродушным взглядом, на его губах блуждает улыбка.
- Я ждал тебя, - говорит человек. - Я – апостол Петр, - он плавно встает, - да-да – тот самый, - и, не давая ему что-либо пробормотать в ответ, продолжает - добро пожаловать в рай!
Вот так встреча! Вновьприбывший не находит что сказать и поэтому просто здоровается:
- Привет.
- Привет, привет, - улыбается апостол Петр, - рад видеть тебя здесь. Будь как дома и ничего не бойся, ты ведь этого и хотел, да? Хотел оказаться в раю. Ха-ха! - белки глаз апостола покраснели от марихуаны. - И вот ты в раю, чувак. В самом заебенном месте во всей вселенной. Курить будешь? - и протягивает ему косяк.
Он берет косяк, по-прежнему молча. Недоверчиво смотрит на косяк. Косяк настоящий. Но ведь, если это рай, то…
- Здесь вовсе не должны жить праведники, чувак, - словно прочитав его мысли, отвечает апостол Петр. Все это гребаный стереотип. Да, у Отца был когда-то имидж святоши, на заре карьеры, так сказать, но он уже давно его сменил. Правда, люди – я имею в виду обывателей, ты же не такой, правда? – в силу своей тупости, по-прежнему, упрямо цепляются за этот образ…
Он затягивается. Косяк немного обжигает и сушит горло. Он чувствует, как дым заполняет легкие, и от этого становится приятно. Он выдыхает.
- Спасибо. Хорошая трава.
- Это еще что, вот у Отца – у того травка – улет.
Апостол Петр тоже с удовольствием затягивается. Его глаза подернуты маслянистой паволокой, какая бывает у завзятых курильщиков травы.
- Чувак, - говорит апостол Петр, - как я уже говорил, я здесь, чтобы встретить тебя. Поэтому пойдем – покажу тебе, как тут у нас вся бодяга устроена, а потом милости прошу к Отцу. Отец очень тебя ждет.
- Отец? - переспрашивает Он, медленно вникая в смысл этих слов.
- Да-да, он самый. По-вашему – Бог. Или Господь Бог. Отец Всевышний, короче. Он тут всем заправляет.
И апостол Петр дружелюбно указывает на вход в рай. Он нерешительно идет к нему. Апостол Петр следом.
- Смелей, чувак, тут все свои.
Неужели это рай? В голове не укладывается. Не может быть!..
Но ведь апостол Петр настоящий. И косяк тоже. Блядь, это рай! И Бог ждет его! Его, а не сраных ублюдков, прозябающих на планете земля с ним по соседству.
Они проходят ворота, и перед ним открывается мир, наполненный белым свечением. Все вокруг усеяно белым порошком, который и издает это свечение.
Он наклоняется и подбирает горсть. Пробует языком. Немного горький, вкус ему знаком. Нет сомнения – это героин. Причем, еще более чистый, чем тот, что он себе сегодня вмазал. Ангельская пыль.
Неужели в раю все торчат? Хотя, может, здесь как раз то место, где все неприкаянные души вроде Него находят себе отраду за бесконечные унижения в прошлом глупом и бессмысленном мире.
- Каково, а, чувак? – апостол Петр подмигивает Ему. – Лучший товар, стопроцентный чистяк, не фуфло какое-нибудь, Отец знает толк в порошке. Думаю, мы сегодня еще попробуем его, а пока нам пора дальше.
Вокруг все то же белое свечение. Прекрасное свечение. И горы порошка. Ему приходит в голову мысль: за что ему такое счастье? И тут же другая: а кто же, если не Он, достоин его? Ведь это Он положил на алтарь порошка столько лет упорной ширки, приходовых исповедей, отходняковых молитв. Это Он один не повелся на все дешевые иллюзии мира, все эти работы-деньги-семьи-тихую старость, выбрав единственно стоящую вещь – героин. Он один ни разу не усомнился в порошке, ни разу не сошел с этого пути, принимая все тяготы и невзгоды жизни на системе.
Впереди появляется зеленое поле. Кажется, что оно тоже светится. Когда они подходят к нему ближе, Он видит, что это конопля. То есть тоже наркотик. Тут везде наркотики. И это, мать вашу, рай! На все сто процентов.
- Райские кущи, - блаженно вздыхает апостол Петр.
Он видит, что в поле работают люди, которые собирают зрелые растения.
- Святые души, - поясняет апостол Петр.
Внезапно из зеленых зарослей возникает человек. Вид у него самый что ни на есть удолбанный. На лице бродит радужная улыбка того беззаветного счастья, что даровано только наркоману. В остальном он выглядит так же, как и апостол Петр, разве что на ногах его кожаные сандалии.
- А, братан! - восклицает апостол Петр, - давай к нам. У нас гость.
Человек подходит к ним. Улыбка на его лице, кажется, застыла гипсовой маской.
- Знакомься, это апостол Андрей.
- Здорово, чувак! - говорит апостол Андрей, - с прибытием в землю обетованную.
Они жмут друг другу руки. Рука апостола Андрея влажная и рыхлая.
- Ну, что, готов отдаться внеземным наслаждениям? – спрашивает апостол Андрей и подмигивает.
- Еще как готов, - отвечает за Него апостол Петр, - они же все сюда за этим приходят. Ясен пень – у Отца лучший товар.
Дальше они идут втроем. Апостол Андрей молчит, видно, что он приходуется, апостол же Петр поясняет:
- Не удивляйся, что здесь столько наркоты. Это ж рай, чувак. А что должно быть в раю? Кайф, в первую очередь! А у Отца кайфа – хоть жопой ешь.
Вскоре впереди проступают очертания здания. Нет, не здания – дворца. До него доходит, что они, видимо, пришли. Словно в подтверждение его слов апостол Петр говорит:
- Ну вот, личные апартаменты Отца во всей своей красе. Любит старик пожить на широкую ногу, ничего не скажешь.
Они подходят к дворцу. У входа дежурят охранники в униформе цвета хаки, у них в руках автоматические винтовки, он не знает какой модели, но выглядят винтовки угрожающе.
- Это на всякий пож<