Глава 7. Формы правления: критерии дифференциации

Эта глава была совершенно не обязательной, поскольку в российском государствоведении, точнее, конституционно-правовой науке мало кто выходит за рамки традиционно принятой, или классической триады форм (моделей, систем) правления – парламентской, президентской и смешанной (полупрезидентской). Поэтому, понимая, что Россия относится к смешанной модели, можно было сразу приступить к моделированию конструкционного оптимума. Однако в современном обществоведении к формам государственного правления подходят настолько по-разному, что мы решили вначале, что называется, «договориться о терминах».

Говоря о различных подходах, мы имеем в виду и само количество выдвигаемых разными авторами форм правления (их неверно иногда называют еще и режимами), и разные критерии, по которым эти формы различаются. Без тени профессионального снобизма полагаем, что здесь сказывается большое влияние политической науки (политологии), которая не склонна, как юриспруденция, к формализации понятий и потому за основу берет не столько формальные признаки, сколько вес властных полномочий того или иного института. Вот почему в литературе, помимо трех классических форм правления можно встретить, например, разделение на полупрезидентскую и смешанную, парламентско-президентскую и президентско-парламентскую, выделение премьерско-президентской, а также суперпрезидентской формы. Что же до критериев дифференциации форм правления (их еще называют системами власти), то тут разночтений еще больше. Так, Х. Линц пишет, что «парламентские системы не исключают наличия поста президента, избираемого прямым всеобщим голосованием, однако возможностей серьезно соперничать за власть с премьер-министром у такого президента, как правило, недостаточно»[95]. Другой американский эксперт С. Мейнваринг утверждает: «В Австрии, Исландии и Ирландии президент, хотя и избирается прямым всеобщим голосованием, обладает узкими полномочиями, а потому не является главой правительства. В трех названных странах система правления парламентская, несмотря на всеобщие выборы президента»[96].

Как мы попытаемся показать ниже, такие представления о моделях правления не соответствуют признакам (критериям дифференциации) разных форм правления, принятым в российской школе конституционного права. Говорим об этом только для того, чтобы читатель понял, почему авторы оперируют в настоящей работе лишь тремя моделями власти, имеющими четкие формальные отличия. Понятно желание представителей политической науки выйти за «узкие», как им кажется, рамки таких отличий. Ведь в рамках трех «классических» форм существует столько модификаций, что порой бывает действительно весьма трудно отнести ту или иную конкретную модель к определенной форме правления. Но если пренебречь формальными признаками, мы попадаем в ловушку: отличие парламентской модели от президентских видится, главным образом, в слабости властных прерогатив главы государства. Но тем самым понятие «слабость» становится оценочным, а не институциональным.

Разумеется, сама по себе классификация форм правления не является самоценностью. Но и игнорировать ее тоже неправильно, поскольку она не только представляет собой научный и учебный интерес, но и помогает разобраться в политической системе той или иной страны, а также нейтрализовать возможные спекуляции, ибо представляет собой некий стандарт, существенное отклонение от которого становится признаком несбалансированной политической системы.

Посмотрим, на основе каких критериев можно дифференцировать формы правления. В этих целях построим таблицу (Таблица № 5).

Таблица № 5. Критерии дифференциации форм правления

Итак, объективные критерии дифференциации форм правления все же существуют.

Для парламентской формы (например, ФРГ, Италия, Великобритания, Швеция, Норвегия) наиболее характерно то обстоятельство, что правительство формируется исключительно законодательным органом власти (чаще – только нижней палатой), а глава государства при формировании правительства и решении вопроса о его отставке имеет, как правило, лишь формально легитимирующие полномочия. Соответственно, правительство целиком опирается и зависимо от парламентского большинства (парламентской фракции или коалиции фракций). Хотя бывают ситуации, когда партийные «лица» парламента и правительства разные. Это зависит от конкретной политической ситуации. Но и в таком случае правительство должно опираться на парламентское большинство.

Сами же президенты в парламентских республиках обладают ролью, которую можно назвать представительской и церемониальной. Лишь в периоды острых кризисов, когда под угрозой могут оказаться сами основы государственности, президент способен сказать свое слово. Не случайно этот институт иногда называют резервным. Но в целом институциональная слабость президентов заложена в самой парламентской модели и во многом обусловлена тем, что они не имеют мандата непосредственно от народа, поскольку избираются парламентом[97]. Правда, в некоторых парламентских государствах президент имеет право роспуска (досрочного прекращения полномочий) парламента или одной из его палат. Так, Президент Италии вправе распустить одну или обе палаты парламента, он издает декреты, имеющие силу закона. Однако такое его решение, если оно и принимается, будет обязано политическому выбору, в котором сам глава государства не вполне или вообще не самостоятелен.

Сложнее правовая природа конституционных монархов. Их вообще не избирают (за исключением монархов в некоторых азиатских странах). Очередной монарх наследует престол по национальному закону о престолонаследии. И тем не менее политический и моральный авторитет конституционного монарха, как правило, выше, чем у избранного парламентом президента. Это особенно важно при возникновении политических тупиков. Более высокий его авторитет в парламентской модели обусловлен, как ни покажется странным, сакральной легитимностью монарха. Причем эта легитимность не теряется даже при наличии конституционного положения о том, что вся государственная власть исходит от народа.

Президентская республика характеризуется, прежде всего, статусом президента как главы исполнительной власти. При этом президент политически не ответствен перед парламентом, поскольку при такой форме правления нет института вотума недоверия правительству. Собственно, нет и понятия «правительство», т.к. его замещает администрация президента. Соответственно, и парламент в президентской республике не опасается за свою судьбу, поскольку в этой модели не предусмотрен его роспуск (досрочное прекращение полномочий). Именно поэтому такую модель в литературе часто характеризуют как модель «чистого», или классического разделения властей.

Отсюда – в президентской республике действуют не столько институционально жестко заданные сдержки и противовесы, сколько политические, т.е. в гораздо большей степени требующие поиска компромиссов, а, следовательно, и высокой политической культуры и развитого гражданского общества. Другими словами, президентская модель требует укоренившегося в обществе, и прежде всего в элите, понимания того, что решать вопрос о власти силой – всё равно что «кидаться камнями в стеклянном доме». Недавний пример – положение американского президента Дж.Буша после парламентских выборов 2006 года, когда в Палате представителей большинство заняли его политические противники из Демократической партии. Конечно, для Буша итоги этих выборов создали дополнительные и весьма существенные трудности – главным образом, в силу бюджетных рычагов, находящихся в руках парламента. Тем не менее, с одной стороны, президент отнюдь не стал заложником данной ситуации, а с другой, – само это политическое, но в правовых формах, противоборство работает на руку общества, страны в целом, ограничивая в зародыше тенденции к монополизму власти.

Помимо этих условий данная модель предполагает сильную, т.е. подлинно независимую и авторитетную судебную власть, способную одинаково противостоять попыткам диктата как законодателей, так и президента, а также правовым образом разрешать политические тупики. Опять же пример из недавней истории США: после президентских выборов 2000 года возникла почти патовая ситуация при подсчете голосов, поданных за А. Гора и Дж. Буша. Флорида стала последним штатом, где результаты выборов обжаловались в суд. Спор был в конце концов разрешен Верховным судом США по делу Bush v. Gore [98]. Гор признал свое поражение и не апеллировал к общественному мнению.

Именно в силу названных особенностей такая модель – довольно редкое явление в мире. Например, в Европе вообще нет стран, принявших подобную форму правления. Лишь США и несколько стран Латинской Америки закрепили ее. Однако относительно эффективно она работает только в Соединенных Штатах, а в странах Латинской Америки не спасает от частых военных переворотов и скорее даже, думается, провоцирует их.

Наконец, полупрезидентскую (смешанную) модель, прежде всего, характеризует наличие избранного на всеобщих выборах главы государства и институционально отделенного от него правительства, хотя степень политического влияния на последнее со стороны президента может быть различным, в зависимости от модификации данной формы правления и от особенностей страны. В этом и состоит часто сложность идентификации данной модели. Она и названа смешанной, поскольку включает в себя элементы и парламентской, и президентской моделей. Из-за наличия элементов разных форм правления иногда государства со смешанной формой относят к парламентским

От парламентской формы правления полупрезидентская взяла возможность роспуска парламента (нижней палаты) главой государства, а также институт доверия/недоверия правительству. От президентской модели данная форма взяла прямое или косвенное (как в США) избрание главы государства народом и его, как правило, довольно сильное влияние на проводимую политику. А в некоторых странах (например, во Франции) именно президент является основным генератором политического курса, что, однако, не делает его единственным центром политики и тем более не закрывает возможности для политической конкуренции.

Разумеется, есть и пограничные случаи, когда модель власти действительно трудно отнести к какой-то конкретной форме.

Так, модель, принятая в Швейцарии, казалось бы, не подпадает ни под одну из принятых форм правления. Дело в том, что в соответствии с Конституцией Швейцарской Конфедерации 1999 г.[99] в этой стране существует весьма необычная для парламентской модели высшая исполнительная власть. Во-первых, высший орган исполнительной власти – Союзный Совет – состоит из небольшого и притом фиксированного числа членов – семи. Помимо этого избирается также Союзный канцлер. Во-вторых, члены Союзного Совета избираются парламентом на фиксированный срок – 4 года. В-третьих, председательствует в Союзном Совете не канцлер, а ежегодно избираемый парламентом из числа депутатов президент. В-четвертых, отсутствует обычный для парламентской модели институт доверия/недоверия правительству. В-пятых, Союзный Совет избирается не на партийной, а территориальной основе.

Означает ли это, что в Швейцарии принята какая-то иная, помимо трех общепринятых, форма правления? На наш взгляд, это утверждение было бы неверным, поскольку в этом государстве сохраняются основные признаки парламентской модели: а) президент, избираемый парламентом; б) правительство, полностью формируемое парламентом и целиком подотчетное ему. Однако то обстоятельство, что исполнительная власть имеет фиксированный срок полномочий, приводит иногда к выводу о том, что в Швейцарии нет парламентской системы[100]. Разумеется, к какой-то конкретной форме правления Швейцарию действительно трудно отнести. Поэтому мы и говорим о пограничных случаях. К этому подводит также то, что парламент, в соответствии с Конституцией, принимает на себя часть не только законодательной, но и в большой степени управленческой деятельности, а правительство являет собою, скорее, не партийную, а профессиональную структуру. Такой выход за рамки «классических» представлений обязан другой особенности данного государства – огромной распространенности форм прямой демократии (не случайно, некоторые исследователи называют швейцарскую модель полупрямой демократией[101]). Причем прямые формы демократии в Швейцарии имеют качественно иное значение, чем в других странах: «Ни в одной другой стране не отмечалось столь выраженного стремления к использованию референдума в качестве одного из важнейших инструментов решения общегосударственных вопросов, как это имеет место в Швейцарии, где референдум является одним из важнейших государственно-правовых институтов, неотъемлемым атрибутом повседневной политической жизни»[102].

Пример пограничной ситуации являет собой также Польша. Принятая Конституцией Польской Республики 1997 г. конструкция власти наталкивает некоторых исследователей на мысль, что это – парламентская модель[103]. Польская модификация конструкции власти действительно такова, что парламент обладает здесь большой властью, а правительство во многом зависит от парламентского доверия. Однако совершенно прав Б.А. Страшун, который пишет: «Форму правления в Польше по ныне действующей Конституции можно теоретически охарактеризовать как смешанную, или полупрезидентскую, республику: Правительство ответственно перед Сеймом и нуждается в его доверии, но Президент избирается гражданами и имеет тем самым независимый от парламента мандат»[104]. Другое дело, что, как пишет тот же автор, «объем полномочий Президента сокращен по сравнению с Малой конституцией 1992 г., и практически законодательная и исполнительная власть функционирует по парламентскому типу подобно тому, как это имеет место, например, в Австрии или Ирландии»[105].

А вот пример, касающийся конституционной монархии. Речь идет о Конституции Королевства Нидерландов, где, согласно ст.42, «Правительство состоит из Короля и министров», хотя есть еще и должность Премьер-министра. Означает ли такая властная конфигурация, что данная модель не относится к парламентской? Нет, хотя здесь несколько «нарушены» признаки парламентской модели, которая не предусматривает вхождение главы государства в правительство. Скорее, такая конфигурация напоминает полупрезидентскую модель, тем более, что Король формально осуществляет частично и законодательную, и исполнительную власть. И все же есть все основания относить Нидерланды именно к парламентской форме правления. Дело в том, что, во-первых, наряду с институтом Правительства есть институт собственно Совета министров. Во-вторых, Король не несет ответственности за деятельность правительства (ст.42). В-третьих, Совет министров полностью ответствен перед парламентом – Генеральными Штатами, а его формирование основано расстановке политических сил в парламенте.

Таким образом, нет какого-то одного критерия для дифференциации форм правления. В целях их определения оказывается необходимым рассматривать всю систему институтов (способов формирования некоторых органов власти и основных процедур). Мы видим, что многие конституционные процедуры в разных моделях формально совпадают, но, во-первых, такое совпадение касается лишь двух форм правления из трех, что позволяет облегчить дифференциацию. А, во-вторых, при совпадении отдельных процедур идентификацию конкретной формы правления можно провести по другим.

***

Теперь попытаемся обрисовать возможности, предоставляемые каждой из этих моделей, для их реализации в России. Причём исходить следует, в первую очередь, не столько из преимуществ, сколько из вероятности негативных следствий. Вообще, такой подход наиболее продуктивен в социальном и государственном строительстве. Ведь что характерно для любой утопии? Презумпция такого поведения людей, в том числе власть имущих, каким оно представляется самому «социальному конструктору». В этом состоит главная опасность «Города солнца», «Всемирной коммуны» и всех других утопий. Такие конструкции нереализуемы, а потому при попытке реализации неизбежно превращаются в царство тоталитарной деспотии.