Четвертый ключ. Император

Пахомий Тенецкий был из тех самых Тенецких, которые в двухпоколениях дали двух прекрасных художников, он был из техТенецких, которые знали, что у Веласкеса можно найти 27оттенков черного цвета. В Земуне они поселились в 1785 году,когда Георгию Тенецкому заказали портреты известных Караматов.Пахомий Тенецкий, принадлежавший к побочной ветви этого рода,по матери был поляк. И, вероятно, именно благодаря ее кровиобладал музыкальным талантом. Ему досталась в наследствомастерская по отливке колоколов, но он не стал заниматься ею, аотправился в Будим учиться музыке. Еще ребенком, то есть тогда, когда в снах ему не являлсяникто из усопших, Тенецкий принял необычное решение. Он оченьхорошо играл на кларнете, и радость, которую он испытывал отигры, однажды пробудила в нем такую жажду жизни, что он решил,неожиданно для себя самого, жить так долго, как только этовозможно. Как говорится -- вечность и еще один день. Какимобразом этого достигнуть, он не знал, и никто не мог открытьему эту тайну, однако Пахомий ощутил, что полон решимости инеобузданного желания все подчинить этой цели. Он задавалсявопросом: что человек утрачивает сначала -- тело или душу? Ктому же он слышал, что та самая "вечность" из известнойпоговорки касается души, а "еще один день" -- тела. При этом,как сказал ему священник, в этих сложных расчетах, которые такзанимали Тенецкого, гораздо легче было утратить "вечность", чем"еще один день". Позже, став взрослым, Пахомий Тенецкий учился музыке вВене, ноги его стали горячими, как горящая лампада, так что вдождь от обуви его шел пар, а одна рука всегда была ледяной,так что ею, а не пивной кружкой он остужал разгоряченные щеки.Он больше всего любил композиции Paisiello и мог поделить всевоспоминания о Земуне, Пеште и родителях на горячие и ледяные.Он был уже женат, имел двух сыновей, Пану и Макария, и дочьЕрисену, когда услышал от кого-то из своих друзей случайнопроизнесенную фразу, которая резко изменила всю его жизнь.Фраза эта звучала так: "Дольше всех живет тот, кто убил большевсего людей". Пахомий Тенецкий на другой же день начал упражняться. Ноэто был уже не кларнет, не Paisiello и не Гайдн. Он упражнялсяв стрельбе из ружья. Правда, некоторое время он все жеколебался, выбирая между музыкой и войной, но невероятнаяловкость его пальцев, годами упражнявшихся с кларнетом,оказалась исключительно полезной и в другом, новом деле. Эталовкость позволила Тенецкому быстро стать одним из лучшихстрелков в Вене. И не только это. Холодные и горячиевоспоминания Тенецкого, одна холодная и другая горячая рукабыли как будто созданы для этого нового искусства Пахомия.Такие свойства делали его непревзойденным и, что в делестрельбы еще важнее, непредсказуемым мастером. Люди, вместе скоторыми он ходил на стрельбы, начали побаиваться его, анекоторые даже избегать. -- Он стреляет, как будто на кларнете играет, -- шептали унего за спиной, -- с таким не совладать никому. Так оно и было. Как только началась новая война, та, вкоторой французы в 1797 году уничтожили Венецианскуюреспублику, Пахомий Тенецкий подкоротил свои семилетние усы,уложил ружье в обитый бархатом футляр, как будто это былкларнет, и пошел служить в австрийскую армию. Его сразуотправили воевать, и в одном из первых же боев онпродемонстрировал свою чудовищную ловкость в обращении соружием, а кроме того спас, а вернее, взял в плен сидевшую водном подвале черноволосую девушку. С тех пор он постоянновозил ее за собой. Он не знал о ней ничего, не знал, понимаетли она его язык, умеет ли писать, но считал, что скорее всего-- нет. Вместо того чтобы что-нибудь сказать ей при первой жевстрече, он влепил ей оплеуху, потому что слово можно оставитьбез внимания, а оплеуху нельзя. Таким образом, они с первогодня без лишних разговоров поняли друг друга. Она упорно молчала, мало ела и становилась все красивее.Он не знал ни ее имени, ни какой она веры. Не знал он и того,невинна она или нет, потому что любовью с ней не занимался. Нокаждый вечер, как только начинало смеркаться, она должна быласосать его. Девушка мазала кроваво-красной помадой отверстиясвоих ушей и делала то, что он от нее требовал, прикасаясь кнему легкими движениями пальцев и губ и не показывая при этомникаких знаков ни отвращения, ни удовольствия. Чем дольшедлились их отношения, тем более продолжительными и необычнымистановились эти сеансы. Иногда Тенецкому казалось, что ееприкосновения и ласки напоминают ему что-то такое, чего онникак не может вспомнить. Впрочем, у него не было времениломать голову над такими вещами. Он просто махнул на все эторукой, решив, что судьбу женщины всегда решает ее "да", асудьбу мужчины -- его "нет". Война против Франции становиласьвсе более ожесточенной, и о Пахомии Тенецком уже заговорилимногие. Вскоре вокруг него образовалось пустое пространство,соответствующее досягаемости его выстрела, так же как уже былона стрельбище в Вене. Его боялись и по ту, и по другую сторонулинии огня. А он что хотел, то и делал. И если то, что онслышал в молодости, было правдой, то продолжительность егожизни увеличивалась с каждым днем... Но тут вдруг его командирсказал: -- Здесь тебе делать больше нечего. Здесь нет никого, ктобыл бы тебе под стать. Никого, с кем бы ты мог действительнопомериться силой. Так ты опустишься и утратишь свое мастерство.Что это за донесение? Сам посуди: "И дрались мы с шести часовутра и до десяти часов, и одних мы в воду загнали, и они тамутонули, других в лесу порубили, третьих на деревьяхперестреляли, а некоторые бежали, и мы захватили десять знаменнеприятельских и трубы". Неужели тебе такими делами заниматься?Для этого есть другие. А ты собирайся в дорогу. В другом месте,к северу отсюда, есть равный тебе, может, даже и лучший, чемты. Только имей в виду, он не на нашей, а на французскойстороне. Езжай туда и разделайся с ним. Пахомий Тенецкий взял футляр со своим ружьем, подзорнуютрубу, забрал девушку и уехал. Но там, куда его послали, о том,другом, не было ни слуху ни духу. Не было никого, кто мог быпомериться силами с Тенецким. Пахомий и на войне продолжалделать все что хотел, а вечера по-прежнему проводил с девушкой.Как-то после полудня с ним случилась странная история.Невооруженный человек, как позже выяснилось, купец по имениЕремия Калоперович, напал на него и попытался задушить.Тенецкий не стал его убивать, а только ранил в руку. Несмотряна рану, тот, словно был не в своем уме, продолжал блуждать попередовой, издали следя за Тенецким. Он постоянно таскал ссобой какую-то черную шкатулку, украшенную слоновой костью,плакал и пытался подкупить солдат, чтобы они передали шкатулкугоспоже Растине. -- Кто такая эта Растина? -- спросил своих солдатудивленный Тенецкий. -- Как кто такая Растина? Это та женщина, с которойгосподин капитан изволит жить. Она невеста этого самоготорговца из Карловцев, кира Калоперовича. Тенецкий расхохотался и отправился к Растине провести сней еще один вечер. При этом он обнаружил, что у нее былсовершенный embouchure -- так называли в Вене, где он училсямузыке, охват губами при игре на духовом инструменте. Онпопытался более глубоко осмыслить это открытие, Растинапо-прежнему продолжала молчать, но маленькая грязная война ещераз прервала ход его мыслей. Его вызывали обратно в тот полк,который он недавно покинул. Там, на французской стороне,появился тот, кто был ему нужен. И он тоже, совершенноочевидно, искал Тенецкого. Тенецкий вернулся в свой старыйполк, а Растина наконец заговорила: -- Какого черта нам не сидится на месте? -- спросила она. -- Смотри-ка, заворковала голубка! -- изумился Тенецкий.-- И заворковала в самый подходящий момент. Тебя интересуеттот, другой? Тот, кто охотится за мною? Ну так слушай менявнимательно. Того, кого я ищу, зовут Харлампий Опуич. Род Опуичейбогат, это купцы из Триеста, они сербы. Этот -- капитан, у негосамый хороший конь на этом фланге французской армии, за ним вобитом кожей сундуке возят его столовое серебро, а за поясом унего на всякий случай всегда есть нож с вилкой в одном футляре.Он содержит собственную труппу актеров, которые ездят за ним ипоказывают представление о приключениях его жизни, но что самоеудивительное, они показывают и его смерти, несмотря на то чтоон жив. Известно, что женщины его любят. Он же любит мягкоеженское лоно, его пальцы всегда пахнут женщиной, и онсовершенно ненасытен. Мать любит его больше, чем своего мужа,жена -- больше, чем сына, а дочь -- больше, чем братьев, ибольше, чем любого другого мужчину. У него крупная фигура ибыстрые движения. Он, как медведь, может одним рывком выхватитьиз реки рыбу. Крестится таким стремительным жестом, будто хочетна лету поймать муху, а силу и здоровье укрепляет женскиммолоком. Ему, как грудному ребенку, нанимают кормилиц, которыебаюкают его по вечерам и делают ему из своего молока творог, аодна из них каждое утро цедит молоко на щетку, которой он потомчистит зубы. После любовных дел он никогда не поднимается наноги прежде, чем выкурит трубку. Наложниц своих в походы он неберет, но всегда одна из них ждет его где-нибудь на берегуДуная. Сейчас Харлампий Опуич, тот человек, которого мыпреследуем, лежит, окруженный тьмой, в башне, что виднеетсянапротив нашего бивака, и, подперев голову рукой, думает. Отего мыслей там вдали, во мраке ночи, у кого-то кровь стынет вжилах и во сне замирает сердце. Но только не у меня. Я страхане знаю. Я вижу даже, как на лету седеет ворона. Но и капитан Опуич тоже кремень. От Рейна и до Невы, отВаграма до Дуная он досыта насмотрелся на птичьи гнезда изженского волоса и навоевался сначала в австрийской, а потом вофранцузской армии. Что же касается его смертей, я видел их и на театральныхсценах, и в балаганах на ярмарках и знаю о них все. К капитануОпуичу трудно подобраться. Он, например, пьет ракию, настояннуюна двадцати четырех травах, но никогда не бывает пьян. Еслиалкоголь и одурманит его, он берет в кулак головку лука,сжимает так, чтобы потек сок, и нюхает. Это сразу снимаетпохмелье и проясняет мысли. Он знает, что между народами любвинет, но есть ненависть. Он любит говорить, что у победы многоотцов, а поражение всегда сирота. Но кроме того, он думает,хотя никогда не произносит вслух этого, что и у победы, и упоражения одна мать. Знает он, так же как и все мы, что большевсего люди ненавидят именно то, благодаря чему живут. Но кромевсего прочего, ему сопутствует исключительное военное счастье.До сих пор в боях под ним пало девять лошадей. А выстрелом изружья он может убить карпа, когда тот, играя, выскакивает надповерхностью воды. Его боятся и свои и чужие. Я слышал, чтооднажды какой-то французский майор то ли что-то с ним неподелил, то ли над ним подшутил. Опуич смолчал, проглотилобиду, больше того, даже проводил этого майора вечером до дома,который тот занял в городе Ульме, на Дунае. Француз спокойноулегся спать, но наутро оказалось, что на этом месте нет нидома, ни двора. Ночью люди Опуича украли дом, в котором спалмайор. И кирпичика не оставили. Посреди пустыря стояла кроватьмайора под балдахином, в кровати лежала старуха, а под кроватьюгруда карт. А сам майор пропал без следа. Еще рассказывают, что у капитана Опуича слабеет слух.Причем как-то очень странно. Говорят, что чем лучше слышит всепроисходящее под землей его сын Софроний Опуич, тем хужестановится способность его отца слышать звуки нашего земногомира. Что же касается сына, то известно, что он растет и слышитвсе лучше и лучше. Поэтому у капитана Опуича есть присказка:"Хочешь быть услышанным -- повтори два раза". Вот что за господин лежит в башне напротив нас и сквозьмрак и звезды целится в меня так же, как я в него.

Пятый ключ. Жрец

Капитан Тенецкий и Растина лежали в башне, находившейсянеподалеку от позиций, одни. Тенецкий на войне всегда был один.На стене комнаты висела картина, изображавшая корабль в бурю, иРастина, прежде чем заснуть, смотрела на море, освещенноелунным светом, и боялась, как в детстве, описаться от этойнарисованной воды. На другой стене была картина, где кентавр сзакинутой назад головой нес на спине женщину и на ходу сосал еегрудь. Подпись под картиной сообщала, что это элевсинскийиерофант, а женщина у него на спине символизирует весь мир.Этот кентавр-жрец из одной груди женщины сосал милосердие, а издругой -- жестокость, из одной -- закон, а из другой -- свободусоблюдать или не соблюдать его. Растине казалось, что этотмастер сакральных мистерий войны, этот император,превращающийся в жреца, этот кентавр стоит во мраке за стенойбашни и выжидает момент, чтобы показать Тенецкому свойсвященный огненный предмет, а из нее, Растины, высосать молоко. Как бы то ни было, два непревзойденных стрелка наконецвстретились. Оба заняли позиции в двух башнях, удаленных другот друга на расстояние одной восьмой выстрела. Оба считали, чтоначинается изнурительная дуэль, которая может тянутьсянесколько недель, однако дело не продлилось и дня. Начинало смеркаться, Тенецкий расположился на чердаке,глядя в крышу над собой, походившую на внутренностикорабельного трюма. Одновременно, вдыхая запахи, которыестановились все более и более резкими, он контролировалнаходившуюся под ним башню. Потом он спустился вниз. Ончувствовал Растину и ее пальцы и губы на своем теле. И думал отом, что эти прикосновения, неисчерпаемые в своем разнообразии,продолжаются уже бесконечно, как будто целую вечность. А потомвдруг перестал чувствовать касания и начал их слушать. Впервыеон слышал Растинины губы и пальцы изнутри, сквозь самого себя.И тут он наконец понял. Во время всех боев, во время паденияВенеции, во время переезда с одного поля сражения на другое иобратно Растина не на кларнете, а на нем, капитане австрийскойармии Пахомии Тенецком, исполняла Франца Йозефа Гайдна. Внастоящий момент она играла "Allegro con spirito" издивертисмента Гайдна "Corale di Sant'Antonio" для флейты,гобоя, кларнета, фагота и рога, причем эта композиция была всовершенстве известна ее губам и пальцам. Пахомий Тенецкийпонял, что Растина обладает такой виртуозной техникой игры накларнете, по сравнению с которой исполнение самого Тенецкоговместе с его Paisiello было просто детской забавой. Он визумлении посмотрел на девушку на себе и кончил как раз в тотмомент, когда она перешла к "Minuetto". Но тут снова вмешаласьмаленькая грязная война. Тенецкий почувствовал запах дыма,выругался и подумал: "Никогда не остается времени навечность!", и с этой мыслью он подбежал к окну. В ночнойтемноте было ясно видно, что из стоявшей напротив башни, вкоторой скрывался капитан Опуич, валит дым. Тенецкий не верилсвоим глазам. Башня Опуича горела. Времени на раздумья неоставалось. Ведь если в башне действительно пожар, тот, другой,мог или сгореть вместе с ней, или выскочить через единственнуюдверь прямо на мушку Тенецкому. Огонь вскоре появился и на втором этаже башни. Это былопросто невероятно. Тенецкий схватил подзорную трубу и началвнимательно рассматривать выход из башни, немного при этомвысунувшись за окно. И тут капитан Опуич одним выстрелом выбилстекло из подзорной трубы и глаз из головы Тенецкого, а спустямгновение выскочил из пламени пожара, который он сам же иустроил. Вскоре после этого в башню, где с простреленной головойлежал Тенецкий, вошел человек такого мощного сложения, что,казалось, мог бы унести и церковный колокол. Он был одет вроскошный мундир офицера французской кавалерии, а в руках унего было ружье. Подбежав к распростертому на полу Тенецкому,он отшвырнул ногой его оружие и почувствовал непреодолимоежелание помочиться на поверженного врага. Однако, увидев в углубашни скорчившуюся и перепуганную девушку, сдержался, подошел кней, обнял и стал тихим голосом утешать. Он шептал, как будтомолился: -- Что же это такое, Господи? Разве огонь ракией заливают,Господи, Боже мой? Как же Ты допустил, Господи, что мы Тебя неперед собой ставим, а за спину прячем? А этот-то обманул меня,да не перехитрил. И что ж мы живем, будто соль в море бросаем,только тратим ее да воду портим. Боже ты мой! Куда нас этозаведет? Потом он обратился к Растине, продолжая гладить ее поголове: -- Пойдем, детка, не бойся, там внизу ждут тебя твой брати жених, оба поседели, пока тебя искали. Когда они вышли из башни, внизу в темноте их действительноподжидали два человека -- Растинин брат и ее жених, ЕремияКалоперович. У брата в руках было ружье, а Еремия держал подмышкой черную шкатулку, украшенную слоновой костью, в которойнаходился Растинин кларнет. Она, однако, даже не посмотрела наних. Не говоря ни слова, взяла у своего жениха черную шкатулкуи направилась в ночной мрак вслед за капитаном Опуичем. Тот,удивленный, оглянулся и сказал: -- Куда ты, детка? У меня и усы старше тебя будут.Одумайся. -- Я хочу иметь от тебя ребенка. Жизнь за жизнь. -- Иотказалась покинуть его. На первом ночлеге, сидя за ужином в корчме "Пуп земли",капитан постился, ел только чечевицу и пил ракию. И не мограсслабиться. В корчму вошла нищенка с мужской шляпой в руках изакричала: -- Пусть одарят эту шляпу те женщины, которые никогда вжизни не обманули своего мужа! Только они! Другие пусть нелезут... Растина на это оторвала от своей рубашки серебрянуюпуговицу и бросила ее в шляпу. Капитан улыбнулся и повел ее ссобой спать. По дороге он бормотал: -- Знаешь, Тенецкий неправильно рассчитал. Он думал и дажеверил, что, чем больше людей перебьет, тем дольше жить будет.Воистину глупость. Суть же в другом: никогда не известно, ктокого на самом деле убил -- победитель побежденного илипобежденный победителя. Тенецкий сейчас лежит там, в этойбашне, птицы уже садятся на него, как на ветку, и он не знает,что, может быть, я более убит, чем он... Видя, что капитан взволнован не меньше, чем егокобыла-двухлетка, Растина осыпала его поцелуями и хотела что-тошепнуть ему на ухо, но он ладонью закрыл ей рот. -- Не волнуйся, душа моя, я знаю, у тебя их было много. Ноэто не имеет значения. Потому что именно я сделаю тебяженщиной. И он надавил своим мужским жезлом на ее клитор так, чтогубы у нее сами раскрылись. Она заплакала и шепнула ему на ухо: -- Придется повторить. Когда капитан Опуич лег на Растину второй раз, он сизумлением понял, что она была девственницей.

Шестой ключ. Влюбленные

Когда Растина Brunswick в 1797 году вернулась с полейсражений в Сремски-Карловци, потому что капитан Опуич не могвозить ее за собой из боя в бой, она первым делом разыскалаЕремию Калоперовича, бывшего своего жениха. На руке у него былвиден шрам от пули покойного Пахомия Тенецкого, а в бороде --звездочки седины. -- Если тебе нужна жена, которая три раза теряланевинность, которая тебя презирает и которая тебе родит чужогоребенка, женись на мне, -- сказала она киру Еремии. Он подумал:"Боль -- это эхо чужой боли" -- и взял ее в жены. Итак, Растина Brunswick в Карловцах вышла замуж ипоселилась в просторном доме Калоперовича на Шекер-сокаке.Сначала у нее родился сын Арсений, потом дочь Дуня. Муж Растины никогда не показывал никаких признаковнетерпимости, и единственная его странность состояла в том, чтоиногда в его речи слова удивительным образом перескакивали сместа на место, потому что он всегда хотел сказать сразу двевещи. Он рассказывал детям, что в морях есть такие рыбы,которые могут выдержать только строго определенное количествосоли. И если вода окажется более соленой, чем они переносят, уних начинается помутнение разума. Так же обстоит дело и с нами.Потому что человеческое счастье как соль. Когда его слишкоммного, теряешь рассудок. Господин Калоперович купил Растине и Дуне по шляпе изрыбьей чешуи и подписал их на "Сербскую газету императорскогогорода Вены". Дуня выросла в худенькую, прожорливую девочку.Она запихивала в себя, во все отверстия своего тела, все, чтопопадалось ей под руки, -- пуговицы, кузнечиков, поющие юлы,живую рыбу, шпильки для волос, зерна фасоли, улиток, мячи,морковь, яйца, стручки гороха, пузырьки с одеколоном, огурцы,стеклянные шарики, венецианские альманахи, карандаши, дверныеручки, часы с музыкой, а однажды даже рыбий пузырь, который унее внутри лопнул... Мальчика господин Калоперович отдал учиться. -- Пусть будет как Цицерон. И юный Арсений Калоперович отправился в карловацкуюсербско-латинскую школу, откуда в первый же день привел домойудивительного ребенка, ласкового, как котенок, но уженапичканного латинскими цитатами и при этом хорошенького, каккуколка. Эту куколку, а точнее говоря, кукленка, звалиАвксентий Папила, и он был соседом Арсения по парте и дальнимродственником одного отставного генерала. Сирота, не имеющийникаких средств, Папила в обносках своих соучеников выгляделгораздо наряднее, чем они в новой, дорогой одежде. От рожденияу него был маленький шрам на виске, и это придавало емузагадочный вид. -- Тот самый, с пробитой головой, -- в шутку говорили онем товарищи, но при этом любили его. Его обожали все кошки,все попадьи и все школьники Карловцев. Из-за этого, а может, ииз-за чего-то другого, повсюду, где бы Папила ни появился, онем рассказывали невероятные, а зачастую даже просто страшныеистории. Самым замечательным было то, что он сам этих историйникогда не слышал и бывал изумлен, случайно узнав про себячто-нибудь из того, что говорили. Иногда он чувствовал, чтожизненный путь перед ним извивается, как червяк. Мальчики уже перешли в класс риторики, и Папила все времяпроводил теперь в большом доме Калоперовича, почти не бывая всвоем бедном жилище. Как-то вечером он начал переписывать длясебя и Арсения рукописный учебник, взятый на несколько дней уодного из учеников. Он писал своим прекрасным почерком, макаяперо то в чернильницу, то в свой рот и громко произносяпереписываемые фразы: -- Praecepta artis oratoriae in tres partes digesta etJuventuti Illyrico-Rasciane tradita ac explicata in CollegioSlavono-Latino Carloviciensi, Anno Domini... Тут вдруг у себя под носом он обнаружил зеркальце. Рядом сним смеялась госпожа Растина, указывая на его лицо,перепачканное чернилами. Она обтерла ему губы своим надушеннымрукавом. -- А ты не мог бы научить нас с Дуней латыни? А то нам такскучно. -- Можно, -- сказал Папила, -- но только если вы менясвозите в театр в Темишоару и если господин Еремия согласитсякупить мне одну книгу. -- А какую бы ты хотел? -- Про Элладия, того, который продал душу дьяволу. НаписалВикентий Ракич, и еще одну, немецкую, о докторе Фаусте. Обенапечатаны в 1808 году. С этого дня в доме господина Калоперовича, который былхорошо виден с кораблей, плывущих по Дунаю, начались урокилатыни. Сначала Авксентий Папила на веранде занимался с Дуней,а потом шел в гостиную вместе с Арсением, которому мать времяот времени, послюнявив пальцы, приглаживала красивые волосы.Тут начинался урок латыни для госпожи Растины. На стол подаваливареники с улитками и пироги с пахучими травами. Вареникилежали в фарфоровой миске, по дну которой проходил желобок,соединявшийся с углублением в форме сердца. В этом углублениисобиралось масло, чтобы вареники не плавали в нем. К пирогамподавали чай из крапивы с медом, любимый напиток молодогогосподинчика Папилы, который, после того как с угощением былопокончено, обучал госпожу Растину приемам риторики или читал ейотрывки из "Илиады" голосом, похожим на мурлыканье кота: -- Есть за морями, возле Трои, горький источник, и водуего пить нельзя. Сюда на водопой собираются разные звери, ноони не пьют, пока не появится единорог. Рог у него волшебный, икогда, опустив голову к источнику, он касается им воды, онастановится вкусной. Тогда вместе с ним начинают пить и другиезвери. А когда он, утолив жажду, поднимает рог из воды, онаделается такой же горькой, какой и была. А если единорог мутитрогом воду, от его взгляда она делается прозрачной, и в ееглубине как на ладони видно все будущее мира... Однажды вечером, когда Арсения не было в гостиной, аПапила только начал объяснять новую главу из "De tropisdictionis" своей ученице и благодетельнице госпоже Растине, онавдруг сказала: -- Хочу рассказать тебе кое-что, мой милый. ГоспожаАвакумович доверила мне тайну, которая стоит внимания. Так чтослушай. Лет шестнадцать назад случилось так, что в однойдостойной семье мать поняла, что у нее будет ребенок. Онамечтала иметь сына, отец мечтал иметь дочь, однако никто из нихне мечтал о том, что ребенок будет от другого отца. Такимобразом, этот еще только зачатый ребенок сразу стал нежеланным.Мать должна была устранить его еще до того, как муж что-тозаподозрит. Знахарка, которую она пригласила, сказала, чтолегче всего это сделать, переместив зародыш в утробукакого-нибудь другого лица или даже предмета. Как они этоосуществили, никто не знает, но только зародыш действительнооказался внутри мягкого, обитого бархатом кресла. Там онпродолжал расти, и как-то раз, когда муж уселся в кресло, онуслышал, как в нем что-то постукивает... Тут молодой Папила вдруг прервал рассказ госпожи Растины,он был явно смущен, даже принялся было продолжать урок, какбудто она ничего и не говорила: -- К тропам относятся: метафора, синекдоха, метонимия,антономазия, ономатопея, катахреза и металепсис. Allegorianihili alius est quam continua Metaphora... Однако на этом месте госпожа Растина приложила к губамПапилы свой веер, обласкала его серебристым взглядом и спокойнопродолжала: -- Метафорически или аллегорически, не важно, но женщина,о которой я рассказываю, однажды, исполненная ужаса, позваласвоего мужа прислушаться к креслу -- в спинке его совершенноотчетливо билось чье-то сердце... -- Dic quibus interris et eris mihi magnus Apollo... -- Через месяц-другой под обивкой кресла были уже хорошовидны очертания скорчившегося тельца, а если кто-нибудь в негосадился и откидывался на спинку, ребенок прижимался к спинесидевшего в поисках тепла и биения чужого сердца. Вскоре подбархатом можно было даже разобрать, что это мальчик... -- Crudelis Mater magis, an puer imquebus ille Improbusille puer, crudelis tu quaque Mater... Этими словами обезумевший Авксентий, в душе котороговоцарился ужас, попытался продолжить свои безуспешные попыткивсе-таки провести урок, но госпожа Растина решительно, однойфразой закончила рассказ: -- Наконец обивку кресла распороли и в спинке нашли тебя,Авксентий Папила! При этих словах Авксентий затрепетал, вскрикнул и бросилсяв раскрытые объятья госпожи Растины, которая, чтобы успокоитьего и защитить от страшных мыслей, прижала к своей груди иперенесла из описанного в рассказе кресла прямо в свою постель. В те дни 1813 года в Карловцах лунный свет был подбитзеленым, дул ветер, уносивший вместо шляп имена, и лилисьжирные, обильные дожди. -- Вы только посмотрите на них, -- ворковала госпожаРастина, показывая из окна своей комнаты, которое напоминалопарящий над улицей паланкин со стеклянными стенками, напрохожих, идущих по продуваемой ветром улице. -- Посмотрите,каждая спрятала свое имя между грудями. Первый же, кто запуститтуда руку, может его унести. Больше всего остерегайтеськрасивых, -- говорила своему сыну и своему любовнику госпожаКалоперович, переполненная счастьем оттого, что к нейнеожиданно вернулась молодость, -- остерегайтесь тех, у коговерхняя губа накрашена зеленой, а нижняя -- фиолетовой помадой.Тех, на чьи серьги садятся птицы. Такие с руки будут поить васводой, в которой переночевал цветок шалфея, водой, попивкоторую забудешь свою мать. Она говорила, а ее сын Арсений смотрел на нее и неузнавал, она же смотрела на Папилу так, как будто перед ней былангел. Госпожа Растина теперь по-новому воспринимала вкус сока изгрибов, который она очень любила, а запах корицы пересталаотличать от запаха кофе. Госпожа Калоперович, которая ужеслышала деревянный стук копыт коня с берега своей ночи ивидела, как опускается мрак на берегу ее имени, совершеннопреобразилась. -- Не можешь ли ты как-нибудь прийти ко мне, когда я сплю?-- говорила она своему любовнику. -- Мне никак не удаетсянасладиться тобой и во сне. А мой сын Арсений мне больше неснится. Как-то утром она сказала Папиле: -- Прошлой ночью во сне ты страшно напугал меня. Тыподкрался ко мне с фонарем. Я звала тебя в свои сны, чтобы тыменя ласкал, а ты хотел меня убить. Гусарской саблей. Чтобы ее успокоить, молодой Папила подарил ей ту самуюсвою улыбку, о которой женщины в Карловцах говорили, что она"дороже верхового коня стоит", и подушку голубого цвета счетырьмя бубенчиками по углам, чтобы она вспоминала о нем итогда, когда спит. На подушке было вышито золотыми ниткамипо-латыни: "Когда госпожа Растина ложится, бубенчики звенят, и изних сыплются сны. Когда госпожа Растина встает, снывозвращаются назад в бубенчики, а в кровать забирается кошкагоспожи Растины. Кошка мурлычет и бьет лапой по бубенцам, истоит одному из снов госпожи Растины выпасть из бубенца, кошкахватает его в пасть и глотает. Но это слишком грубая пища, икошке она вредна, поэтому, испугавшись того, что проглотила,она несколько дней не мурлычет и ищет траву иссоп, которойлечатся от укуса змеи. С помощью этой травы она излечивается иот снов госпожи Растины". На другой стороне подушки было написано: "Кошку зовутАвксентий Папила". Госпожа Растина с гордостью отнесла подушку на своелюбимое окно, она не сводила влюбленного взгляда своихсеребристых глаз с Папилы, ради него каждый день по целому часуходила, поставив на темя подсвечник с горящей свечой, и послемноголетнего перерыва снова достала из черной шкатулки, обитойбархатом и украшенной слоновой костью, свой кларнет. Немногокраснея, она играла однажды после полудня своему сыну и своемулюбовнику "Divertismento-Corale di Sant'Antonio -- per flauto,oboe, clarinetto, fagoto e corno", и как раз в тот момент,когда она добралась до "Minuetto", в комнату вошла ее дочь Дуняс верхней губой, накрашенной зеленой, а нижней -- желтойпомадой. Госпожа Растина поперхнулась, отложила флейту и в тот жевечер тайком застелила постель дочери тонким покрывалом изкозьей шерсти. Взглянув на следующий день на спину своеголюбовника, она заметила, что вся кожа Авксентия в красныхцарапинах от жесткой козьей шерсти. Сходя с ума от ужаса, онавечером тайком подсмотрела, как моется ее дочь. Разглядывая еечерез полупрозрачную занавеску, госпожа Растина вдруг подумала,что мужчине никогда не понять, что чувствует моющаяся женщина,так же как и женщина не может представить себе ощущениямужчины, отряхивающегося после того, как помочился... Тут онаувидела, что Дунины колени покраснели от козьей шерсти. Так онаузнала больше, чем хотела узнать. В бессильной ярости она не спала всю ночь и прошла посвоей комнате столько, сколько потребовалось бы ей идти пешкомдо соседнего города Сланкамена. Утром позвала к себе сына,обняла его и все ему рассказала. Они поплакали, прижавшись другк другу, а потом он встал, вошел в комнату, где Папила давалурок латыни его сестре, и, угрожая двумя пистолетами свзведенным курком, обоих выгнал из дома.

Седьмой ключ. Колесница

Одно время о Дуне и Папиле ничего не было слышно заисключением того, что старший Калоперович тайком от женыпосылал им деньги на пропитание. Но скоро до госпожи Растиныдошла одна из страшных историй, связанных с Авксентием Папилой. После того как любовники были изгнаны из домаКалоперовича, Папила еще некоторое время продолжал помогать водной из карловацких церквей Верхнего города в Карловцах вестизаписи в книге рождений и смертей. Однако как-то раз егозастали за тем, что он против имен только что появившихся насвет детей записывал не только данные об их рождении, но ичисло, месяц и год будущей смерти. Несмотря на то что записиэти были стерты сразу после того, как стало известно об этихбесчинствах Папилы, повергнутые в ужас родители не могли забытьдаты, внесенные рукой Авксентия, где были обозначены годы,очень далекие от тысяча восьмисотого. Но этим дело не кончилось. После того как один ребенокумер от оспы и дату его смерти сравнили с недавно стертой, нотеперь восстановленной записью Папилы в одной из церковныхкниг, оказалось, что совпало все: день, месяц, год. Некоторыеродители пытались даже силой заставить показать им этиполустертые записи, чтобы узнать наперед судьбу своих детей.Наконец была проведена экспертиза на месте. Судебныйисполнитель доставил Папилу, которого к этому времени ужеперестали пускать в школу, для того, чтобы тот показал, что онделал с записями в книге регистрации рождений и смертей. Когдаразложенные перед ним книги открыли, Папила в мгновение окаотыскал запись о собственном рождении, вырвал перо из руксидевшего рядом дьякона, смочил его собственной слюной и вписалв книгу дату своей смерти. Вынужденные покинуть Карловци, Дуня и Папила отправилисьпо свету в поисках счастья. Папила завербовался в австрийскуюармию, и Дуня проводила его на войну с французами. При этом онас ужасом думала о том дне, который Папила записал напротивсвоего имени в церковной книге, о том дне, который тут же былстерт и который Папила никому не хотел открывать. Когда онаспросила его про этот день, он ответил: -- Убьешь рыбу камнем, как птицу на лету комком земли,сваришь суп и на дне найдешь рыбье имя. Это имя ни есть нельзя,ни рассказывать о нем. Но сам-то он, конечно, знал этот день. Дата смерти Папилыотносилась ко второй половине столетия и обещала ему долгуюжизнь. Удивительные истории сопровождали Авксентия Папилу и навойне. В одной из них говорилось о том, как Авксентий вместе софицером, под началом которого служил, Паной Тенецким, сыномпрославившегося Пахомия Тенецкого, ходил смотреть представлениеодного бродячего театра. Оно называлось "Три смерти капитанаОпуича". Когда спектакль кончился, Авксентий подумал: "Так ведь этот капитан Опуич тот самый, которого мы сейчасвместе с его частью преследуем. Тот самый, который у моегокапитана Паны Тенецкого на прошлой войне убил отца. А капитанПана молчит, будто воды в рот набрал. Может, он меня такимобразом испытывает?" И тут же сделал вывод -- третьей и последней смертикапитана Опуича еще не было! А это означало, что капитана можноубить. У него было всего три жизни, и если отнять его третьюжизнь, такую же важную, как девятая жизнь у кошки, придет конецего власти на поле боя. Авксентий раздобыл фонарь и твердорешил в первом же бою разыскать капитана Опуича. -- Я добуду его шпоры! -- сказал Папила, который уже успелпоказать, на что способен и на войне. Он взял на себя роль"зайца" -- первым стремительно шел в атаку и таким образомувлекал за собой остальных, после чего уходил в задние ряды иждал нового случая. Сейчас он тоже ждал подходящего момента. Ион вскоре представился. Отряд австрийской армии подкомандованием подпоручика Папилы остановился в одном городе намаленькой каменной площади, тихой, как комната в доме. В центрестояло здание университета. С изумлением Папила заметил, чтоего стены до высоты в половину человеческого роста были обильнозалиты человеческой мочой. Следы свидетельствовали о том, что вэтом деле участвовало много людей. Было очевидно, что так суниверситетом обошлись студенты. На одной стене крупнымибуквами было написано углем: ICH HATTE SCHLECHTE LEHRER, DAS WAR EINE GUTE SCHULE За стеной с этой надписью, в здании университета,находился тот самый отряд французов, который они преследовали. Капитан Опуич, делавший обход постов, и подпоручик Папила,который с безумным бесстрашием искал встречи с ним, встретилисьв одной из боковых улиц, отходивших от площади, той же ночью.Настал момент, когда они столкнулись на ничейной земле, оба сфонарем и саблей в руках. Папила не делал никаких тактическихрасчетов. Он решил просто руководствоваться тем представлением,которое видел недавно в театре и в котором именно такначинались события, ведущие к третьей смерти Опуича. Папилавоткнул саблю в землю, повесил на нее фонарь и со штыком в рукеотступил в темноту. Капитан, как предполагал Папила, на своемконце улицы сделал то же самое, то есть воткнул саблю в землю иповесил на нее фонарь. Юноша рассчитывал на то, что после этогоОпуич в темноте двинется к нему и напорется на штык, который онсжимал в полной готовности. Был даже такой миг, когда Папиламолниеносно обернулся, заслышав какой-то шорох у себя заспиной, и взмахнул штыком, однако рядом никого не было. Тольконочная бабочка, похожая на два ключа, подвешенных к кольцу,коснулась на лету его щеки. Короче говоря, Папила никого втемноте не нашел. Он все искал капитана Опуича, но того нигдене было. Подпоручик уже решил, что над ним просто издеваются.После напрасных поисков по грязи и во мраке, злой и промокший,он направился прямо к сабле и фонарю своего врага, чтобы унестихотя бы трофеи. И когда до этих трофеев было уже рукой подать,капитан, который вообще ни на шаг не отходил от сабли сфонарем, резко задул огонь и в темноте так полоснул Папилусаблей, что язык у него свесился за ухо. Опуич продолжил обходпостов, а Авксентий Папила остался лежать на гр