Леву такое предложение обидело, однако виду он не подал, а ответил уклончиво: дескать, согласен, но чуть позже. Раввин покачал головой и согласился. После этого он предложил ему последнюю попытку – Злату.
– Злата – чудесная девушка – лучше тебе не найти. Ты пересмотрел уже достаточно кандидаток. Решайся. Если и с ней не получится, то выход только один – психолог.
– Но я еще не видел ее.
– Запиши телефон. Назначь встречу. И не тяни.
Голос у Златы оказался очень милым.
– Встретиться? – просто спросила она. – Почему нет? Мне звонили, наговорили про вас сто коробов комплиментов. За такого праведника можно выходить замуж не глядя, по переписке.
Она хихикнула. Лева тоже улыбнулся.
– Только не бросайте меня после свадьбы на двадцать четыре года, как рабби Акива свою жену.[88]
– Обещаю, – торжественно заявил Лева, – максимум – на двадцать два.
Оба рассмеялись, каждый в свою трубку, и дальнейший разговор потек легко и весело. Договорились встретиться сегодня же в шесть часов вечера у «самолета».
Так называли старый истребитель «Мираж», вознесенный на постамент посреди городского сквера. Много лет назад в машине такого типа во время полета над Реховотом отказала какая-то железка, а летчик, вместо того чтобы катапультироваться, тянул до последнего и разбился уже за окраиной, не причинив городу никакого вреда. Постаментом служили три подпорки, позволяющие прогуливаться под самолетным брюхом и разглядывать заклепки, лючки, выпущенные навечно шасси и прочие авиационные атрибуты. Подсвеченный прожектором, «Мираж» казался совсем новым, готовым сорваться с неудобного ложа и вновь умчаться в глубину ночи.
Городской сквер располагался неподалеку от религиозного района, и поэтому его всегда наполняли мамы с колясками, старики в черных шляпах и мальчишки с пейсиками вразлет, самозабвенно гоняющие на велосипедах по узким дорожкам. Место, идеальное для встречи и знакомства, тут не существовало даже малейшей вероятности остаться наедине, то есть оказаться в положении, часто толкающем людей, особенно в юном возрасте, на всякого рода непредвиденные поступки.
На встречу Лева шел с колотящимся сердцем. Ему почему-то казалось, будто Злата и есть она, та самая единственная она, которая… А дальше мысли разбегались, терялись и путались, словно конец нитки в клубке. Он уже готов был любить Злату – нет, он ее уже почти любил, перебирая в памяти смешные словечки, произнесенные милым голоском.
Увы, внешность предполагаемой невесты оказалась куда прозаичнее голоса. Каждая из черт ее лица сама по себе казалась вполне симпатичной но, собравшись вместе, они никак не могли превратиться в единое целое и словно спорили, кто главнее. Нос с горбинкой соперничал с крупными, чуть навыкате глазами, подбородок, украшенный ямочкой, выступал из пунцовых щек, мохнатые гусеницы бровей будто старались переползти через лоб, покрытый темным пушком, и соединиться с жесткой щеткой иссиня-черных волос.
Левино настроение ухнуло в глубокую яму, и, как Злата ни старалась развеселить его забавными вопросами, ничто не помогало. Поддерживая беседу и даже стараясь чисто автоматически произвести хорошее впечатление, он изо всех сил пытался отыскать в предполагаемой невесте хоть какую-нибудь симпатичность, чтобы уцепиться за нее, вырастить, поднять в себе внезапно исчезнувшую влюбленность. Со стороны их разговор мог показаться оживленным и даже остроумным, но внутри Левиной души все гуще сходились свинцовые тучи безразличия.
Следующее свидание, тем не менее, он назначил через два дня, и Злата согласилась с явной охотой и нескрываемым интересом. Распрощавшись перед парадной, уже отходя, она вдруг обернулась и сказала со смешком:
– А ты мне нравишься. Действительно симпатичен, не обманули свахи.
Ах, если бы он мог ответить ей тем же самым!
Два дня он старался не думать о будущей встрече, но мысли все время сбивались, убегая в сторону «самолета» и подбородка с ямочкой.
«Внешность не главное в жене, – убеждал себя Ле– ва. – Человек она явно хороший, с юмором, и по мировоззрению вполне подходящая. А что не очень нравится, наверное, тут все дело в привычке. Через три-четыре встречи ты притерпишься и перестанешь даже замечать, что куда выпирает и чему не соответствует. Вот фигура у нее хорошая – это да – талия, бедра – ну и все такое прочее. Смотри на фигуру».
Увы, но психотерапия работала недостаточно хорошо. Лицо Златы вызывало у Левы устойчивое отвращение. Во время прогулки он старался не отводить глаз от фигуры, отыскивая в ней все новые и новые достоинства.
– У меня что, платье порвано? – спросила Злата в конце свидания.
– Да нет, – испуганно ответил Лева, сразу сообразив, в чей огород камушек.
– Так чего ты меня разглядываешь с таким вожделением? – усмехнулась Злата. – Тебе разве не объяснили, что пожирать глазами девушку неприлично? Даже в нерелигиозном обществе. А у нас тем более…
Несмотря на укоризненный тон, глаза у Златы блестели, ей явно нравился столь неприкрытый интерес к ее женским прелестям.
Не зная, как выпутаться из неловкого положения, Лева пролепетал первое пришедшее ему в голову объяснение и с ужасом увидел, что запутывается еще больше.
– Я, понимаешь, – сдавленным голосом выдавил он, – я не специально, просто ты так на меня действуешь.
Злата опустила глаза и едва слышно произнесла:
– Мне неловко такое говорить, но ты на меня действуешь точно также.
После третьей встречи Лева начал обдумывать, как бы повежливее объяснить, что он больше не хочет встречаться, но его собственные, неловко и невпопад произнесенные комплименты и якобы признания не давали возможность перевести разговор на иной лад. Приученный во всем быть последовательным, он не мог вдруг ни с того ни с сего изменить линию поведения. Нужно было подготовить Злату к предстоящему разговору, а для этого требовались еще несколько встреч.
Но дело повернулось совсем другим боком. После пятого свидания раввин отвел Леву в сторону и сказал.
– Я рад, что все складывается удачно. Очень рад. Пора назначать день помолвки.
Леву словно молотом по голове ударили. Он открыл рот, чтобы объясниться, но вместо связных предложений из него посыпались, словно шелуха от семечек, бессвязные обрывки фраз и междометий.
– Понимаю твое волнение, – остановил его рав– вин. – Тебе не придется ничего делать. Все, что ты должен, – это лишь сказать «да».
Лева глубоко вздохнул, собрался с мыслями и попытался внятно изложить обуревавшие его чувства.
– Это говоришь не ты, а прошлая жизнь, – раввин пренебрежительно указал подбородком куда-то за плечо, где, по его мнению, располагалось Левино прошлое. – Культура, которую в тебе взрастили, предписывает искать не супружество, а роман. Любовь, вздохи, сладкий лепет мандолины. У нас же все выглядит иначе. Вот, посмотри.
Он снял с полки Пятикнижие, быстро пролистал его и, легко отыскав нужную страницу, прочитал:
– И ввел Ицхак Ривку в шатер матери своей, и женился на ней, и полюбил ее Ицхак, и нашел в ней утешение.
Обрати внимание на порядок действий. Сначала он ввел ее в шатер матери, то есть убедился, что она подходит ему по мировоззрению, полученному в родительском доме. Потом женился, только после этого полюбил и в конце концов нашел в ней утешение.
Вот нормальный процесс возникновения любви – не плотского вожделения, а подлинного союза сердец. Когда люди начинают жить вместе, помогать друг другу, советоваться, тогда и возникает уважение, благодарность за помощь, за участие, за радость физической близости и как следствие – любовь. Как следствие, понимаешь, а не как причина. Такая любовь стоит на прочном фундаменте и выдержит любые испытания.
То, что произошло после этого, Лева всю оставшуюся жизнь считал мороком, непонятно откуда спустившимся на него наваждением. Ему вдруг показалось, будто Злата, в общем-то, вполне симпатична, и что недостатки ее внешности перекрываются достоинствами характера, и что действительно хватит ждать и выискивать, пора создавать семью, строить совместный дом, и Злата вполне подходит для этой цели, поэтому будь, как будет, он согласен.
Раввин радостно заулыбался.
– Мазл тов,[89]мазл тов, в добрый час! Слова не мальчика, а серьезного человека. Думающего человека.
Он с чувством пожал ему руку.
– И еще одно, – сказал он, не отпуская Левину ладонь. – Прошлое иной раз может разрушить настоящее. Нам, новичкам, идущим по духовному пути, запрещено оглядываться. Помнишь жену Лота? Смотри только вперед, не оглядывайся, только вперед!
Лева шел домой окрыленный. Принятое решение словно сняло с его плеч тяжелый груз. И, кроме того, раввин впервые соединил свое имя с Левиным, сказав: «нам», и эта новая степень причастности необычайно льстила.
– Как девочку-то зовут? – спросила Бебе и, услышав Левин ответ, расплакалась. – Мою тетю так звали, сестру отца. Вот и вернулась Златочка в нашу семью.
Проплакавшись, она тут же завела праздничный пирог, вертуту с творогом и изюмом, Левино любимое кушанье.
Лева проснулся посреди ночи с ощущением случившегося несчастья. Он долго не мог сообразить, откуда идет это чувство, перебирал мелкие подробности недавнего сновидения, события ушедшего дня и вдруг вспомнил.
Злата! Б-же мой, что он наделал! Кто тянул его за язык, ведь он хотел отказаться, как же получилось наоборот? Лицо Златы всплыло перед мысленным взором Левы, и он весь передернулся. Ну почему именно она, разве мало в Израиле религиозных девушек с хорошим характером?! Почему он должен, будто специально, жениться на той, которая ему неприятна?!
«С утра побегу к раввину, – решил Лева, – и попробую все остановить».
Но чувство несчастья не отпускало, и где-то в глубине души он знал, что раввин уже оповестил Злату и ее родителей, а значит, дело из его личных, Левиных дел перешло в разряд общественных и переменить что-либо будет теперь совсем не просто.
– Ты типичный молодой жених, – сказал раввин, внимательно выслушав Левину сбивчивую речь. – Так ведут себя многие юноши: в последнюю минуту им начинает казаться, будто они сделали неправильный выбор. И поскольку решение очень ответственное, они тут же впадают в панику. Психологи называют этот процесс: «боязнь потерять свободу». Если ты увидишь бегущего по улице молодого ешиботника со смятением во взоре, шляпой набекрень и пиджаке, застегнутом не на те пуговицы, знай – перед тобой испуганный жених.
Медленно возвращаясь в ешиву, Лева с внезапно обострившимся вниманием разглядывал давно примелькавшиеся улицы: частые деревянные жалюзи старых домов, корявые от древности эвкалипты с узловатыми, похожими на корни ветвями. Форма мельтешивших, убегающих в сторону предметов вдруг начала казаться чуть ли не главнее заключенного в них смысла, того самого смысла, ради которого Лева всегда пренебрегал внешним видом. Если раньше решающим в понимании сути какой-либо вещи являлось ее предназначение, запрятанный в глубине резон, то теперь «как», ранее таившееся на границе внимания, переместилось в центр, оказавшись чуть ли не важнее самого «что».
Учеба не шла в голову, Лева, не добравшись до ешивы, свернул на параллельную улицу и спустя несколько минут оказался у «самолета». Выбрав место на самой укромной лавочке, он расположился поудобнее и принялся по-новому разглядывать хорошо знакомый парк.
Тянул свежий утренний ветерок, и под его наплывами листья деревьев с шелестом выворачивали серебряную изнанку, смешная собачонка, подрагивая во сне мягкими, бархатистыми ушами, спала, развалившись прямо на газоне, и по ее кремовому брюшку деловито переползали крупные черные мухи.
Каждую проходившую через парк девушку Лева придирчиво оглядывал, примеряясь, сравнивая ее со Златой. Через несколько часов наблюдений он пришел к неутешительному выводу: ему вообще никто не нравился. Женское племя раздражало его самоуверенностью, априорной убежденностью в том, что беззастенчиво выставляемые напоказ прелести представляют безусловную и неоспоримую ценность. Оголенные пупки, вихляющие бедра, манерные движения рук, подведенные тушью глаза, губы в пунцовой помаде, зазывно торчащие из-под одежды лямки нижнего белья, просвечивающие кофточки, полупрозрачные юбки – все это откровенное бесстыдство не привлекало, а отталкивало.
Проходя мимо, они по-антилопьи испуганно выгибали шеи, но взгляд – взгляд которым каждая смеряла Леву, – хищный, оценивающий взгляд с головой выдавал их намерения. Он, Лева, мирно сидевший на скамейке, был на самом деле жертвой, а все эти наряды, украшения, покачивания бедер, все эти волосы, накрашенные губы и подведенные глаза предназначались для одной единственной цели: поймать его, его – подлинную антилопу, чтобы, затащив в логово семьи, не спеша и властно справить свое привычное дело.
Аккуратно одетая, стройненькая умница Злата по сравнению с этим наглым бабьем должна была бы выглядеть принцессой, но не выглядела.
– Ах, – мечтал Лева, – если бы оторвать голову проходящей мимо красотке и пересадить ее на туловище Златы, он стал бы самым счастливым человеком на свете. Но о таком счастье можно только мечтать!
Судя по всему, жениться ему пока не следовало. Наверное, он еще не созрел для совместной жизни с человеком другого пола, наверное, нужно отложить, отодвинуть это предприятие на несколько лет, за туманную черту будущего. Но ведь раввин говорит, что без жены он только половинка, неполноценная долька нормальной личности. Нет, если жениться, то, конечно же, на Злате. Характером она подходит, а к внешности он притерпится, как-нибудь да привыкнет. Б-г поможет!
«Конечно, конечно поможет!» – радостно подумал Лева, поднимаясь со скамейки. В конце концов, задуманное им дело он совершает не для собственного удовольствия, а повинуясь предписаниям Торы, выполняя волю наставников. Значит, все должно утрястись и сложиться!
Успокоенный, он вернулся в ешиву. Несколько часов занятий протекли в привычном отчаянии, ужасе перед какой-то невообразимой логикой комментаторов, перед их совершено сверхъестественным умением отыскать в понятном на первый взгляд тексте почти незаметные глазу внутренние противоречия, чтобы с их помощью обратить смысл изучаемого отрывка на прямо противоположный. Слежение за бешеным галопом мысли заставляло Леву страдать почти физически, каждый поворот в рассуждениях он воспринимал, точно новое орудие пытки. Но какое же счастье, какие невозможные благодать и умиротворение воцарялись в его душе после полного разбора всех мнений. Он чувствовал себя подобным Всевышнему в седьмой день Творения, когда, отложив в сторону созданный мир, Он погрузился в блаженное чувство созерцания и покоя.
Изученная страница сияла на стендере, переливаясь красно-желтым цветом червонного золота, полосы рубинового огня мерцали в грозных колонках Тосфойс,[90]изумрудно светился Раши, ровно и жарко горели сапфиры ссылок на страницы «Шулхан Аруха». Его, Левины, проблемы выглядели так незначительно и жалко на фоне этого великолепия, что он совсем успокоился и вернулся домой умиротворенным и тихим, вызвав тем самым, новый приступ умиления у Бебы.
Ночь прошла спокойно, но под самое утро ему приснился странный сон. Он стоял на берегу моря, зимнего, нахмуренного моря, свинцовая вода тяжело дышала холодом, ветер остро покусывал щеки и нос. По-видимому, это было самое начало зимы, прибрежный лед еще не схватился, но его кусочки, лениво перемываемые медленно шевелящимися волнами, усеивали, вперемежку с хлопьями пены, кромку прибоя.
Не зная почему, Лева принялся лепить из пены и кусочков льда кубик, подобно тому как лепят из пластилина. Ничего не получалось, пальцы замерзли, покраснели, шуршащая волна, незаметно подкатив, лизнула огненным холодом носки его ботинок. Лева отскочил, и принялся дуть на задубевшие ладони.
– Видишь, – раздался невидимый голос, – хлопья пены и кусочки льда – слишком мягкие и слишком твердые, чтобы соединить их в одно целое.
Проснувшись в полном замешательстве, Лева долго размышлял о смысле привидевшегося сна. Объяснение напрашивалось только одно, и он, погрузившись в себя, не нашел никакого противодействия этому решению. Напротив, он даже был рад, что с Небес его поддерживают, показывая знаки, явные, красноречивые знаки, не оставляющие никакого сомнения в том, как ему поступать.
После утренней молитвы он подошел к старосте «Ноам алихот» реб Вульфу и попросил несколько минут для беседы.
– Женитьба – это целое предприятие, – сказал реб Вульф, выслушав Левины сомнения. – С женой детей воспитывать, по ночам вставать, ухаживать за ней, если заболеет, раздражение ее выносить, после скандалов мириться. Когда начинаешь с человеком жить, многое чего открывается. Со стороны не заметишь, и ни одна сваха не расскажет, даже если и слышала. Это и когда любишь тяжело, а если еле выносишь, вообще невозможно. Ты, конечно, сам решай, но я бы на твоем месте жениться не стал. Когда твоя пара попадется – сердце само подскажет.
– Как подскажет? – поинтересовался Лева, не рассчитывавший обнаружить романтика под прикрытием сюртука и седой бороды.
– Скакнет сердечко, – улыбнулся реб Вульф. – Стукнет невпопад. Не ошибешься, не волнуйся. Когда такое происходит – сомнений не возникает. Вообще, рав Штарк на вопросы жениться или нет, всегда отвечал – не жениться.
Заметив Левины округлившиеся глаза, добавил:
– Если человек такое у раввина спрашивает – значит, плохо дело. Не тот вариант. А вообще, найти свою пару – самое большое чудо на свете. Не меньшее, чем рассечение вод Красного моря.
Выйдя из синагоги, Лева вместо ешивы повернул к дому. Беба еще не ушла, собираясь на работу. Заслышав звук открываемой двери, с беспокойством оглядела Леву.
– Случилось чего? Плохо себя чувствуешь, да?
Пока Лева говорил, она молча мяла в руках новенькие резиновые перчатки. Тальк сыпался из них и, медленно кружась в воздухе, осыпался на Бебины домашние тапочки.
– Не можешь… – она тяжело вздохнула. – А я уже так привыкла к ее имени. Ну, если не можешь, так не женись. Кто ж тебя гонит? Лучше еще подождать, чем потом, как я…
Она замолчала. Серое пространство ее одинокой жизни простиралось плоско, точно зимняя пустыня. Что вспоминать, чему радоваться? Не жизнь, а выживание, вся радость – когда в конце месяца не нужно идти одалживаться у чужих людей.
Она еще раз вздохнула.
– Тут тебе никто не поможет. Себя слушай, свое сердце. Оно должно знать.
Лева вошел в свою комнату, сел на кровать и задумался. Сердце молчало. Не было в нем ни любви к Злате, ни симпатии, на даже малейшей приязни. Только желание освободиться, поскорее закончить с ненужными, непонятно как свалившимися на его голову обязательствами.
Предстоящий разговор с раввином страшил. Всю жизнь Лева старался обходить острые углы, убегая от зреющих конфликтов еще на дальних подступах. Он чуял возможные обострения, словно охотничья собака притаившегося в густой листве перепела, и сдавал позиции задолго до начала боевых действий.
Но выхода не было: как ни крути, разговор должен состояться. Вопрос, каким способом выразить себя, не показавшись смешным или, хуже того, подлым? Да и раввин виноват: не дави он на Леву с беспощадностью пресса, такая дурацкая ситуация никогда бы и не возникла.
Как же поступить, где выход? Лева встал с кровати и принялся ходить по комнате из угла в угол. Надо бы посоветоваться. Но с кем, с кем? В ушах сам собой закрутился, зазвенел старый еврейский мотив: «Нет, нет никого, кроме Б-га одного».
Лева вздрогнул и остановился. Конечно, как он сразу не сообразил! Вот с Ним и посоветуемся. По методу Новардокской ешивы.
Несколько месяцев назад один из стариков-преподавателей рассказывал ученикам об удивительной ешиве, в которой ему довелось учиться. Главным в этой ешиве было выработать ощущение правды.
– Эмес, правда, – вот то, что должно стоять перед вашими глазами, – говорил старик. – Только правда – и ничего, кроме правды. Во всем, в любых мелочах. Окружающим вы будете казаться смешными. Что ж, так будете казаться! Нам в Новардоке, чтоб приучить к насмешкам, поручали всякие невероятные вещи – меня, например, как-то послали в аптеку купить гвозди.
Когда же нужно было принять важное решение и не знали, как поступить, то делали следующим образом: сомневающийся на несколько часов погружался в учение полностью, так, чтобы все постороннее вылетело из его головы. Когда он уходил в Тору целиком, от кончика ермолки до подметок, один из товарищей окликал его и задавал ему тот самый вопрос. Первая реакция, первая мысль, возникающая у спрашиваемого, еще не успевавшего переключиться от учения на дела нашего мира, и было мнение Торы, ответ Всевышнего.
Левин взгляд упал на книгу, лежавшую на столе прямо перед ним. Хумаш – «Пятикнижие». Раскрыв ее наугад, Лева посмотрел на верх страницы: Бемидбар, глава «Корах». Что тут относится к нему? Бунт против раввина? Но ведь он не восстает, как Корах, он просит о снисхождении, о замене приговора. Тогда что? Нужно искать.
– Мама, – Лева открыл дверь в соседнюю комна– ту. – Мама, постучи в мою дверь ровно через час.
Наработанный за годы учения в ешиве механизм поиска и анализа включился автоматически. Почти все необходимые книги были у Левы дома, часто случалось, что ответ на заковыристый вопрос приходил к нему посреди ночи или в субботу, поэтому несколько десятков самых главных книг давно стояли на полке, точно солдаты в ожидании приказа.
Когда раздался стук в дверь, Лева поднял голову от «Мидраш Раба» и невидящим взглядом посмотрел в окно:
«Кажется, это оно. Да, скорее всего, оно. Именно так и нужно себя вести. Просто и точно. Да, просто и точно».
В ту ночь Моше-рабейну пришел в шатер к Кораху. Пытался говорить с ним, объясниться. Но Корах молчал. Корах знал – если он начнет отвечать, Моше переубедит его.
«И я буду молчать, – решил Лева. – На все вопросы раввина ответом станет молчание. И он сам поймет, что дело не заладилось».
Но раввин ничего не понял. Левино молчание он объяснил застенчивостью и, дав указание, куда и в котором часу явиться, отпустил робеющего жениха.
Помолвка должна была состояться на исходе субботы прямо в квартире у раввина. Чтоб не утруждать Бебу хлопотами, он все расходы и заботы взял на себя.
«Неужели он ничего не понимает? – недоумевал Лева, бредя к своему месту в зале. – Я ведь не произнес ни единого слова, даже не кивнул головой. Сидел и молчал. Как же он, такой проницательный и мудрый человек, как же он ничего не понял»?
С трудом отсидев день в ешиве, Лева вернулся домой. Вечернее солнце заливало улицы Реховота нестерпимым блеском. Жалюзи кухонного окна были прикрыты, узкие полоски желтого солнечного жара лежали вдоль стола, словно ломтики огромной дыни. Беба собирала ужин: над почти незаметным бледно-голубым язычком пламени кипела и бормотала кастрюля.
Лева сел на старый, расшатанный стул, расстегнул ворот рубахи и заплакал. Крупные слезы загнанной антилопы катились по его щекам.
Беба придвинула другой стул, села рядом.
– Плохо, да? Не расстраивайся, не убивайся так. Все в жизни проходит, и это пройдет, и нет ничего, чтобы стоило таких слез.
Она на секунду замолчала.
– Впрочем, знаешь, слезы – самое простое, чем можно расплатиться.
– Мама, но что же мне делать, что делать?! Помолвка на исходе субботы, а позвонить Злате и все рассказать я не могу. И раввин ничего не понимает, давит, как танк.
– Он, наверное, думает, будто заботится о твоей пользе, – предположила Беба.
– И я хочу своей пользы. Но я же лучше знаю, что для меня хорошо, а что плохо! Почему же меня никто не слушает?!
– А ты сказал ему, объяснил?
– Я молчал, я все время молчал. Как же он не понял, ведь он такой умный!
– Значит, не такой, – ответила Беба. – Он, в конце концов, еще довольно молод, и жизнь его, слава Б-гу, сложилась благополучно. Есть боль, которую может понять лишь тот, кто страдал сам.
– Давай удерем, – предложила она спустя несколько минут. – Поедем к Фане в Маалот. Там нас не найдут. А сюда пусть звонят, приходят – нет нас и нет.
Фаней звали одну из ее многочисленных пациенток. Лет двадцать назад Беба, вопреки диагнозу заведующего отделением, заподозрила, что под повышенной кислотностью прячется более страшная болячка, и, пользуясь связями, переправила Фаню в другое отделение на осмотр. Заразу вырезали вовремя, и с тех пор каждый год в годовщину операции Бебе доставался огромный торт и бутылка шампанского.
– День рождения справляю, – поясняла Фаня. – Если бы не Бебка, давно бы косточки мои сгнили на минском кладбище.
– Так бежим? – переспросила Беба, глядя на сына.
– Мама, – благодарно прошептал Лева. – Мама, мамочка…
В пятницу ешива не работала, а по субботам раввин и ешиботники молились в другой синагоге: «Ноам алихот» считалась чересчур простым местом для ученого люда. Бегство жениха осталось незамеченным, первые признаки беспокойства раввин ощутил лишь на исходе субботы, когда Левин номер телефона ответил длинными беспокойными гудками.
Сразу после «авдалы»[91]в доме раввина начались праздничные приготовления: составили вместе столы, застелили их чистыми скатертями, сверху покрыли прозрачной одноразовой клеенкой и уставили белыми одноразовыми тарелочками с незамысловатым угощением. Маслянисто посверкивающий хумус, коричневые и зеленые маслины, щедро политые оливковым маслом, ломтики серебристой селедки, салат из баклажанов, приготовленный по турецкому рецепту и острый, как сабля янычара. Возле каждой тарелочки рядом с пластмассовыми ножом и вилкой поместились две небольшие халы, осыпанные кунжутными зернышками, стопка для «лехаима» и пластмассовый стаканчик для «колы». Бутылок с дешевой «колой» наставили в изобилии, на исходе субботы, после трех обильных трапез святого дня, в основном пьют, а едят только для виду.
Начали собираться гости: пришли Левины соученики, два преподавателя, приглашенные раввином. Сам жених обычно является на помолвку одним из первых, чтобы встречать гостей, и его отсутствие сразу показалось странным. Не на шутку обеспокоенный раввин послал одного из ешиботников проверить, дома ли Лева. Может, телефон не работает, а может, случилось что: заболел, упал, мало ли какая напасть может обрушиться на человека.
Когда спустя минут десять раздался длинный звонок, все с облегчением вздохнули: несомненно, это он. Дверь распахнулась – на пороге стояла сияющая Злата. За ней смущенно переминались родители: мать в криво надетой шляпке с нелепыми цветками и длинном, явно купленном для помолвки платье «харедимного»[92]покроя. Судя по тому, как она постоянно поводила плечами, поправляла шляпку и поддергивала наползающие на ладони рукава, платье такого фасона она надела впервые в жизни.
Отец, начинающий седеть мужчина с высокими залысинами и неровной, плохо подстриженной бородой, оглядывал происходящее с явным неудовольствием. Ему не нравилась компания, в которую попала его дочь, не нравились люди, живущие непонятно чем и непонятно на что. Он бы с радостью оказался сейчас в совсем другом месте, и плохо скрытое раздражение кривило его тонкие губы в чуть презрительной усмешке.
Минут пятнадцать заняло знакомство, расспрашивание, рассаживание, обмен приветствиями. Но вот все возможные причины для откладывания процедуры помолвки завершились, а Лева так и не появился.
– А где жених? – наконец решилась задать вопрос мать невесты.
В комнате стало тихо.
– Запаздывает, – ответил раввин. – Будем надеяться, что причина опоздания пустяковая. Подождем еще немного, скоро все выяснится. Не земля же его проглотила.
Прошло еще двадцать минут. Выражение восторга постепенно покидало лицо Златы, а сияние оседало, словно перестоявшее тесто. Отец, почуявший неладное, а вернее, с самого начало ожидавший какого-либо подвоха, хмурился все больше и больше. Мать сидела бледная, с неподвижными, омертвевшими глазами, ворот ее платья часто вздрагивал под быстрыми ударами сердца.
Опоздание превысило границы, допустимые приличиями. Надежда, будто все еще может вернуться в нормальное русло, потечь так, как предполагалось, таяла на глазах. Стрелка больших настенных часов дернулась и перевалила через цифру девять.
В дверь позвонили. Все взгляды устремились в ярко освещенную прихожую. Злата, не отдавая себе отчета, чуть привстала с места.
Вошел ешиботник, посланный раввином на квартиру к Леве. Вид у него был нерадостный.
– Ну? – выдохнул раввин, отведя его в сторону.
– Они еще в пятницу уехали. Соседи видели. С чемоданом. Видимо, на несколько дней.
– Сбежал! – раввин замотал головой, словно от зубной боли. – Сбежал, сбежал, негодяй, мальчишка. Ох, как нехорошо, как неловко.
Он круто повернулся и ушел к гостям.
– Я хочу верить, – сказал он, выходя на середину комнаты, – что с женихом ничего не случилось. Дома его нет, телефон не отвечает. Если до завтра он не объявится, придется заявить в полицию. Просто так не опаздывают на помолвку.
Отец Златы резко поднялся. Его подозрения оправдались.
– Прошу вас, – обратился к нему раввин, – не волнуйтесь. Будем надеяться, что все закончится благополучно.
– Да уж, – буркнул тот в ответ, – благополучнее просто некуда. Мало того, что святоши свернули моей дочке голову, так еще и на позор ее выставили! Она вам что, кукла бесчувственная, представления разыгрывать? Да самый последний босяк так не поступает с девушкой! Сняли бы вы свои черные шляпы, праведники хреновы, и держались бы подальше от порядочных людей!
– Папа, папа, не надо, – Злата вскочила с места и схватила его за руку. – Папа, я прошу тебя!
– Пошли отсюда. Ноги твоей тут больше не будет.