Истовая приверженность к собственности, страсть к наживе – основной двигатель буржуазного общества. Горе тому, кто пытается встать на пути стадного инстинкта буржуазии или хотя бы осмелится запустить руку в ее карман. Это пресекается с первых дней ее утверждения в обществе. Летели с плеч головы королей на плахе и от ножа гильотины, мушкетной пальбой американская революция салютовала победе наисвятейшего дела – никто не смеет истратить и полушку из собранных налогов без согласия выборных представителей – в подавляющей части от той же буржуазии. Святость частной собственности объявлялась однозначной демократии. Так возглашали богатые, состоятельные отцы – основатели Соединенных Штатов еще в конце XVIII века, учреждая государство в интересах денежного мешка.
В академических американских исследованиях давным-давно установлено, что на заре существования Соединенных Штатов неотъемлемой частью вновь установленного государственного порядка было признание повелительной необходимости и первейшего долга конгресса контролировать каждую статью расходов федерального правительства. В этом и состояла, помимо прочего, сущность американской законности. Сентенция канцлера штата Нью-Йорк, произнесенная им в разгар обсуждения конституции, вошла в хрестоматии: «Ничто из происходящего под небесами так не волнует публику, как расходование ее денег» [303]. Пяти лет не прошло со времени тех речей, встречавшихся с одобрением и пониманием, как практические нужды государственного строительства потребовали принятия закона от 9 февраля 1793 года о порядке «переговоров о заключении договоров» с иностранными державами. Отныне государственный департамент получал ассигнования на «конфиденциальные цели», по которым отчета перед конгрессом не держал.
К 200-летию существования США правящая олигархия куда как хорошо усвоила этот принцип, необъятно расширив его. Те в конгрессе, кто вдруг припоминал азы американской законности, судьбы разных королей, представали, мягко говоря, чудаками. В конце 1975 года бойкий конгрессмен Кох жаловался с трибуны в палате представителей. И было на что. Он, озабоченный судьбами законности в великой республике, поймал за лацкан пиджака ревнителя оной от ЦРУ – Хелмса. Кох, памятуя, что в тайное ведомство вцепились комиссии конгресса, осведомился у Хелмса о численности служащих и бюджете ЦРУ. Высвобождая лацкан, Хелмс процедил:
– На такие вопросы мы не отвечаем.
– Как, – подпрыгнул Кох, – вы говорите, что я, депутат конгресса, не имею права знать бюджет, за который отдаю свой голос? Следовательно, когда я голосую, то не знаю, за что голосую?
– Разумеется… – презрительно скривил рот Хелмс, – наши ассигнования включены в большие ассигнования по другим ведомствам, и вы, конечно, не знаете.
– Выходит, что они могут проходить по статьям социального обеспечения?
– Пока мы не обращались к ним, но вы подали недурную идею.
Небрежно потрепав по плечу лишившегося дара речи конгрессмена, величественный Хелмс прошествовал дальше, а Кох, оправившись, бросился в палату представителей, где и рассказал о диалоге, воспроизведенном выше текстуально. Однако небо не рухнуло на землю и под Капитолийским холмом не раздался гул, возвещающий о землетрясении. Седовласые сенаторы и шустрые конгрессмены в подавляющем большинстве отлично знают каучуковую растяжимость американских законов, незыблемых разве для простаков. Таковым и оказался упомянутый Кох, который взывал к своим коллегам – потребовать наконец от ЦРУ, ФБР и прочих их собратьев сообщить, сколько средств налогоплательщиков идет на их работу.
«Ведь вот чего вы боитесь по обе стороны прохода и о чем некоторые из вас говорили: «Ну, если мы сделаем это, то это будет лишь первый шаг», – с завидной наивностью увещевал Кох государственных мужей. – Возможно, так, однако, каков бы ни был второй шаг, палата представителей желает сделать его, а если он окажется последним шагом, то пусть так и будет. Если палата представителей решит, что ей нужно больше информации, она должна проголосовать за это.
Что в этом плохого? Ведь именно это называется демократической системой, а нас выбирают сюда, чтобы мы были ее частью» [304].
Совершенно напрасно г-н Кох стыдил 434 конгрессменов, своих коллег, и взывал к их гражданским чувствам. Никто, надо думать, не опустил глаза. Сидевшие перед трибуной отлично понимали, что тайная полиция – оплот порядка, существующего в США, который дает им безбедное существование, а иным, особо отличившимся конформизмом, открывает перспективы продвижения по служебной лестнице. Одно дело – высокая риторика насчет демократии перед избирателями и за рубежом, другое – реальная жизнь. «Пожелать», как выразился Кох, сделать некий шаг и попытаться всерьез влезть в тайные дела ЦРУ и К° – самое последнее, на что пошли бы государственные мужи, собравшиеся в зале. Никто и не помыслил, чтобы поставить вопрос на голосование и тем самым усомниться в святости дела тайной полиции.
Больше того, было бы величайшим безрассудством предъявлять на обозрение высшую мораль, объявив на нее монополию, и, живя в стеклянном доме, бросаться камнями в безнравственных мастеров и подмастерьев дел сыскных. По великому множеству причин в том юбилейном 1976 году, отмеченном и трудами комиссий Черча и Пайка, прожектора американских средств массовой информации рельефно высветили более чем скромные формы соблазнительной, по критериям США, блондинки Элизабет Рей. Молодая женщина, работавшая, по бухгалтерским ведомостям, секретаршей под куполом Капитолия, гордо созналась, что за все время она и не притрагивалась к пишущей машинке. Однако предприимчивая Элизабет сумела надиктовать на магнитофонную ленту книгу о своих трудах здесь, в Капитолии, и вблизи него. Она снесла рукопись издателю, видимых последствий не случилось, пока не грянул год 1976-й. В славный юбилейный год в редакции «Вашингтон пост» Элизабет, изможденная многолетними трудами, нашла теплый прием и понимание.
Читающей Америке всего за 1 доллар 25 центов издательство «Делл» преподнесло душераздирающий шедевр «Дополнительные вознаграждения в Вашингтоне». Это введение в политическую порнографию с лихвой объясняет, где и почему проведены границы любознательности конгресса.
Рецензент волнующего произведения отмечал: «Если вам когда-либо приходилось видеть, как служитель передавал сенатору записку и вызывал его из зала, в то время когда он произносил важную политическую речь, вы, несомненно, по своей наивности предполагали, как и я, что ничто, за исключением разве ядерного нападения или стихийного бедствия, не могло прервать его выступления. Рекомендую быть более мудрым. В девяти случаях из десяти то, наверно, была Элизабет, заглянувшая со словечком одобрения: «Мне просто захотелось взглянуть, как ты чувствуешь себя, и сказать привет!» Разве можно быть уверенным, что это плохо для демократии? Замшелые старики сенаторы возвращаются на свои места, излучая добрые чувства и преисполненные снисходительности к своим избирателям».
Герой мемуаров Э. Рей, естественно, сам ее босс-конгрессмен В. Хейс. Помимо него, четыре встречи каждый вечер и еще три отложенные. «Не думайте, что такая жизнь забава, нет, труд, – продолжает рецензент, – в любой момент ее могут призвать услаждать незнакомых мужчин, приехавших в Вашингтон, чтобы провести здесь конец недели. В конце концов об одолжении просит босс». Рей в отчаянии от жизни такой бросилась к священнику исповедоваться. Но и он обошелся с ней отнюдь не как с прихожанкой [305].
Другой рецензент сделал акцент на политическую сторону произведения. «Поднятые проблемы интересны и показательны. Кое-что, безусловно, незаконно – политические деятели тратят государственные и партийные средства, чтобы тешить свою плоть, вероятно, на это идет такой же процент, как тратят руководители монополий на указанные цели. Хейс будто бы выплачивал скромнице Элизабет по 14 тысяч долларов в год, в среднем по 200 долларов за визит, если принять в расчет ее подсчеты – одно-два посещения в неделю, а вот губернатор штата, имя которого я не хочу называть, оплачивал из избирательного фонда тренера по теннису для своей жены и любовницы. Нужно твердо помнить: государственные деятели не могут жить так, как они считают необходимым, на законно получаемое ими жалованье (не говоря уже о миллионных состояниях, которые они оставляют)».
Что касается собственно темы колоритных воспоминаний, то для рецензента она не в диковинку. Он напомнил книгу Миры Макферсон «Любовь сильных мира – взгляд вплотную на политиков и их браки». Рецензент знает «сенатора, чьи политические взгляды коренным образом изменила женщина, с которой он имел роман». При всем этом, сознался рецензент, «сообщения, впервые напечатанные в журнале «Тайм», об оргиях в самом Капитолии будто бы в служебных помещениях спикера палаты представителей Карла Алберта затронули меня и, полагаю, множество американцев. Прекрасная картина: наши «лидеры» в роли развратных стариков за стенами Капитолия, в то время как мой сын-шестиклассник с классом снимаются у Капитолия на память об экскурсии в Вашингтон». И в заключение: «Большинство речей политических деятелей из рук вон плохи. Я упоминаю об этом потому, что не раз слышал от соблазнителей избирателей сравнение ораторского искусства с сексом – как толпу, так и женщину побеждают, с той только разницей, что толпа менее опасна и не пишет книг» [306].
Элизабет Рей вот и написала книгу, рассказав, что увидела в этом достопримечательном месте Вашингтона и вблизи него. Поле ее зрения, очевидно, невероятно узкое по сравнению с тем, что без труда охватывает неусыпный тысячеглазый Аргус тайной полиции, которая – и это минимальная угроза с его стороны – обожает писать или инспирировать книги. Об этом прекрасно знают в Капитолии и относятся, по понятным причинам, с большим уважением к авторскому зуду ЦРУ, ФБР в их собратьев по общему делу.
Доклад комиссии Черча в прямом смысле – громадная хвалебная рецензия на подвиги ЦРУ на поприще политической публицистики.
Руководитель отдела пропаганды ЦРУ в том же 1961 году писал: «Преимущества нашей прямой связи с автором в том, что мы можем подробно ознакомить его с нашими намерениями, предоставить ему любые материалы, которые мы хотим, чтобы он включил в свою книгу, и проверять рукопись на всех стадиях работы. Наш контроль над автором обычно осуществляется тем, что мы оплачиваем ему время, потраченное на написание рукописи, или по крайней мере авансируем его с обязательством в случае необходимости вернуть аванс… (ЦРУ) должно быть уверено, что рукопись отвечает нашим оперативным и пропагандистским целям» [307].
Тогда почему нельзя предположить, что книга Э. Рей – скромное напоминание о том, что может написать в случае необходимости должным образом проинформированный автор. Надо думать, у иных сверхдобродетельных гуманистов на Капитолийском холме от одной этой мысли холодок пройдет по спине и язык окостенеет.
Открытия такого рода давным-давно уже вызывают спортивного рода любопытство у высших должностных лиц республики и тайной полиции. Президент Джон Ф. Кеннеди нередко завтракал с директором ФБР Э. Гувером, который на десерт неизменно припасал очередную грязную историю. «Сколько же грязи он знает за этими сенаторами!» – крутил головой Кеннеди, рассказывая приятелю, журналисту Б. Брэдли, о завтраках с директором ФБР. Впрочем, самому президенту было необыкновенно интересно знать, какой именно шлюхе патронировали в данный момент его недавние коллеги сенаторы и вообще близкие к власти. Как-то Гувер показал президенту фото немки, любовницы пресловутого «101-го сенатора» Бобби Бейкера, помощника вице-президента Л. Джонсона. «Она прелестна!» – завистливо вздохнул президент, слывший глубоким знатоком женщин. Гувер присовокупил, что лихая дама собирается выйти замуж за высокого чина в аппарате конгресса, и уже Кеннеди процитировал Брэдли слова Гувера: «отпускает ему даром то, за что с других взыскивает по двести долларов за ночь». Да, подытожил Брэдли, «невероятная картина – президент США и директор ФБР за завтраком в Белом доме рассматривают фото потаскух» [308].
Чему удивляться? Д. Маклелан, ведущая в «Вашингтон пост» колонку светских новостей, сообщила в 1982 году в своей книге «Ухо в сторону Вашингтона. Хронология скандалов, слухов и сплетен столичной элиты»: «Жена помощника Никсона Дина Морин клянется, что в годы президентства Никсона в его резиденции показы пали порнографические фильмы» [309]. Нравы!
Как и надлежит, порядок здесь наводит тайная полиция. «Именно ФБР, а не секретная служба (каковой вверена охрана президента. – Н. Я.), установило, что Кеннеди «встречается» с молодой женщиной, которая в промежутках между приемами в спальне Белого дома делила ласки с бандитами мафии Сэмом («Момо») Джинкано и Джоном Розелли. Обоих после недавних нежелательных разоблачений, вскрывших их связи с ЦРУ, отправили гангстерским способом на встречу с творцом.
Итак, Эдгар Гувер лично отправился в Белый дом и конфиденциально предупредил президента – продолжение его тайной связи с Юдифью Кэмпбелл (теперь известной как г-жа Экснер) может привести прямо к политической катастрофе. А роман продолжался уже несколько лет, с тех пор как сенатор Кеннеди впервые углядел пригожую Юдифь на вечеринке в Лас-Вегасе. Теперь г-жа Экснер вспоминает о президенте как о «чрезвычайно энергичном и любознательном человеке», которому «безумно нравились голливудские сплетни, особенно рассказы о том, кто с какой голливудской звездой спит». Надо полагать, что лидер «свободного мира» не вводил Юдифь в курс государственных тайн, как, например, что ЦРУ наняло обоих ее названных приятелей, чтобы убить Кастро» [310].
Когда в августе 1962 года популярная кинозвезда Мэрилин Монро ушла в лучший мир, по официальной версии, «вероятно, в результате самоубийства», очень немногие знали о ее близости с президентом Дж. Кеннеди и министром юстиции Р. Кеннеди. Материалы следствия о ее смерти исчезли, их прибрал некий высокопоставленный полицейский чин из Лос-Анджелеса, ныне умерший. При жизни он претендовал на пост Гувера! В 1974 году Р. Слатцер, настаивавший, что и он был среди супругов почившей секс-бомбы, выпустил книгу [311], в которой потребовал нового расследования обстоятельств ее кончины, намекая на убийство. Его особенно интриговало, зачем Р. Кеннеди понадобилось явиться в дом Мэрилин Монро в день ее смерти. Ни одна крупная американская газета или телевизионная компания не проявила ни малейшего интереса к версии Слатцера.
Мэри Мейер, в прошлом супруга видного работника ЦРУ, около двух последних лет жизни Д. Кеннеди была, вероятно, самой близкой, скажем, подружкой президента. Развлекались вдвоем в Белом доме, в интервалах распивали виски, иной раз покуривали марихуану. Но скоро бросили. Памятуя о высоких государственных обязанностях, президент изрек: «Хватит! Представь – в этот момент русские что-нибудь затевают!» Через год после убийства президента Мейер пристрелили в предместье Вашингтона прямо на улице. Давний знакомый покойной, глава контрразведки ЦРУ Д. Энглтон, завладел ее дневником, который, естественно, исчез. Слабая тень всей истории – малонадежная книжка помощника издателя «Вашингтон пост» Ф. Грэхама (до его самоубийства) Труита, выпущенная в 1975 году [312]. Тогда и только тогда «Вашингтон пост» сочла возможным вернуться к роману Кеннеди и Мейер [313], а бойкий «Нью Таймс» кое-что растолковал в статейке под мрачноватым заголовком «Таинственное убийство любовницы ДФК» [314], а таковых биографы насчитали свыше полутора тысяч.
Невелики открытия. Всего-навсего крохи сведений о нравах высшего света стольного града «демократии», которые свойственны скорее всего тем существам, что в ходе эволюции остановились на стадии приматов, с той только разницей, что эти животные не платят за любовь по причине отсутствия денег. Впрочем, остается открытым вопрос, с какой целью потребовалось перетряхивать постельное белье президента Кеннеди? Это другая тема. Для наших целей достаточно напомнить: тайная полиция знает, что предать всеобщему обозрению и что утаить. В зависимости от обстоятельств и потребностей этого государства в государстве.
Человек с ружьем, вооруженные силы США, гласит американская мифология, служит под бдительным присмотром и только в исключительных случаях может обратить оружие против сограждан. Главенство гражданских властей над военными – один из краеугольных камней заокеанской республики, и по поводу такого распрекрасного принципа написаны библиотеки книг. У кого нет ни времени, ни особого желания читать их (впрочем, на это жизни не хватит), может обратиться к своду законов Соединенных Штатов, в разделе 10-м которого есть глава «Мятеж». Статьи 331 – 333 ясно говорят о том, что армия вводится в действие только тогда, когда восстание уже вспыхнуло, а гражданские власти оказались не способны справиться с ним. По статье 334, если президент сочтет необходимым ввести в дело федеральные войска, то обязан «издать прокламацию к мятежникам немедленно мирно разойтись, в кратчайший срок вернуться на места своего проживания».
В 1978 году исполнилось 100-летие «Закона Posse Comitatus», предусматривающего: «Любой, кто, за исключением случаев, ясно предусмотренных конституцией или законами конгресса, умышленно использует части армии или военно-воздушных сил posse comitatus или любым другим способом с целью добиться выполнения законов, подлежит штрафу до 10 тысяч долларов или тюремному заключению до 2 лет или обоим видам наказания». Закон, включенный в качестве статьи 1385 раздела 18-го свода законов США, по просвещенному мнению американских юристов, служит надежной защитой против посягательства на права человека со стороны военщины, в чем, помимо прочего, и соль «демократии» по ту сторону Атлантики. Вооруженные силы-де только гарант демократических свобод, они не могут использоваться для вмешательства в гражданские дела.
В докладе по гражданским правам ассоциации юристов Нью-Йорка от 10 мая 1973 года совершенно справедливо сказано: «Первоначально принятый в 1878 году закон Posse Comitatus был направлен на то, чтобы не допустить использования вооруженных сил властями, обеспечивающими исполнение законов, а именно: судебными исполнителями и местными шерифами при выполнении их функций». За время своего существования закон незначительно изменялся (например, помимо армии, были упомянуты военно-воздушные силы), однако era суть оставалась неизменной. Как заметил судья Дулинг при рассмотрении дела в 1961 году, закон Posse Comitatus выражает «врожденную антипатию американца к использованию войск для гражданских целей», закон «ясен в своих предписаниях и исключениях».
Как именно выполнялся закон в отношении прямого применения вооруженной силы далее, а пока только об одной области, отводят ли упомянутые законы вооруженным силам место в системе американского политического сыска?
Упомянутый доклад категорически отвечает – нет! По мотивам: «Положения §§ 331 – 333 раздела свода законов США, несомненно, не дают никаких оснований вооруженным силам проводить широкие операции по политическому сыску или использовать их как своего рода «сверхполицию»… В целом аргументы в пользу того, что вооруженные силы имеют полномочия для широкого политического сыска, противоречат законам отводящим им узкую роль во внутренней жизни и конституционной доктрине, ограничивающей сферу исполнительной власти в вопросах национальной безопасности. Таким образом, отвлекаясь даже от проблем, возникающих в результате нарушения прав человека, гарантированных конституцией, остается существенный вопрос – имеют ли право вооруженные силы в принципе надзирать за политической деятельностью граждан?» [315].
Вопрос этот носит сугубо риторический характер, Право на вмешательство? Вооруженные силы имеют его, и еще какое, и по самому убедительному в том мире основанию – праву сильного. Законы, юридические заключения – одно, а реальная жизнь – совершенно другое. Даже речи быть не может о том, чтобы применить закон против тех, кто совершает противозаконные действия. Юристы только скорбят. Во время слушаний в 1974 году в подкомитете сената по конституционным правам главный советник подкомитета Л. Баскир осведомился у почтенного юриста из Нью-Йорка Б. Махони:
«– Скажите, Вам известен хоть один случай судебного преследования по закону Posse Comitatus за последние примерно 100 лет?
– Такого не было, мистер Баскир» [316].
Исторически армия США была пионером учреждения политического сыска в США. Политический сыск вооруженных сил в отношении гражданских лиц начался в 1917 году. Как это случилось и почему?
В том пламенном году весь мир молнией осветил Великий российский Октябрь. На американскую армию была возложена задача – предотвратить и в случае необходимости раздавить революционное движение в Соединенных Штатах. Назначенная цель была столь важной в глазах правящей олигархии, что забыли и о конституции и о своде законов. А быть может, просто закрыли глаза. Уже по этой причине сведения о политическом сыске вооруженных сил фрагментарны и далеко не полны.
Профессор Д. Дженсен, автор единственного в США исследования вопроса (книга «Цена бдительности», выведшая в 1968 году), отмечал в показаниях перед комитетом сената: «В 1971 году во время слушаний по этому вопросу в подкомитете по конституционным правам юридического комитета сената я был удивлен, узнав, что слежку за гражданскими лицами в конце шестидесятых годов считают уникальной и не имеющей прецедента. Конечно, беспрецедентным был размах слежки, никогда раньше не систематизировалось столько информации о политической деятельности такого большого числа граждан и никогда раньше военные не использовали столь обширных ресурсов для слежки за гражданскими лицами. Однако слежка армии за гражданскими началась не в 1967 году. На протяжении предшествующих пятидесяти лет армия США следила за политической деятельностью во время всех серьезных кризисов в стране… Слежка велась практически без контроля со стороны гражданских властей, независимо от того, какая партия стояла у власти» [317].
Управление военной разведки (МИД) после 1917 года развернулось в гигантскую организацию. В одном Вашингтоне работало 1000 человек, составлявшие досье на «большевиков» – и людей, замеченных в левых взглядах. По всей стране МИД ввело цензуру над перепиской, отделение в одном Сан-Франциско просматривало еженедельно 100 тысяч единиц почты. Целые города были поставлены под жесткий контроль военной разведки, например, Атланта, штат Джорджия. МИД стало центром, подчинившим в качестве орудия политического сыска пресловутую частную фирму Пинкертона, специализировавшуюся на шпионаже среди рабочих. Сверхреакционная организация «Лига защиты Америки» (350 тысяч членов) стала филиалом МИД, выполняя сыскные Функции. Помимо этого, МИД создавало собственные подразделения, например, Добровольный корпус разведки, набрав в него около тысячи гражданских лиц для слежки в западных районах страны.
То были годы «великого красного страха», охватившего США; тысячами бросали еретиков в тюрьмы, линчевали, депортировали из страны. Историки обычно относили эти эксцессы за счет безумства крайней реакции, однако с учетом работы военной разведки эти позорные события в истории США приобретают иную окраску, в считанные месяцы армия открыла кампанию против инакомыслящих, острием которой было МИД. В разгар ее командование армии составило честолюбивый план – объявить всю страну «военной зоной», предоставив право военным арестовывать, судить и карать тех, кто будет признан виновным хотя бы в «большевистской пропаганде». Предложение во всем объеме не прошло, однако аресты шерифами зачастую проводились по указке военных властей.
После окончания первой мировой войны военная разведка не ослабила своих усилий: вплоть до 1924 года МИД засылало провокаторов в прогрессивные организации, принимало живейшее участие в разгроме забастовок. В военном министерстве был составлен «белый план» – проект немедленного введения в действие армии в случае «восстания». Практика подмены гражданских властей армией продолжалась, хотя с 1924 года военные смирились с тем, что в области политического сыска главенствует Бюро Расследования министерства юстиции. Во второй половине двадцатых годов МИД было переименовано в Джи-2, но, замечает Д. Дженсен, «возможности и организация для надзора над гражданскими лицами оставались. Когда депрессия (экономический кризис 1929 – 1933 гг.) породила массовую безработицу и беспорядки в городах, Джи-2 ответило попыткой восстановить активный сыск по всем Соединенным Штатам». Начальник штаба армии генерал Д. Макартур приказал в середине 1931 года командирам корпусов представлять ежемесячные сводки о «подрывной деятельности» во вверенных им военных округах.
Стратегия политического сыска армии заключалась в том, чтобы встречать «левую» опасность на выдвинутых вперед рубежах. Усилиями военной разведки была создана провокационная атмосфера вокруг марша ветеранов на Вашингтон в 1932 году. Они были изгнаны из столицы штыками федеральных войск под командованием Макартура [318]. Очевидные злоупотребления военщины, наглое вмешательство в гражданскую жизнь заставили военную разведку заметать следы, но не прекратили ее сыскной работы – составления досье на нежелательных лиц. «В то время в стране думали, что на военную разведку найдется узда, – пишет Дженсен. – Однако сотрудники Джи-2 составляли секретные доклады об Американской федерации труда, Конгрессе производственных профсоюзов и о коммунистической деятельности. Рольф Виндиман, глава МИД в первую мировую войну, ушел в отставку и в 1929 году поселился в Сан-Диего, где создал свой собственный центр антикоммунистических досье, который служил в масштабах всей страны для обмена информацией. Поскольку досье Вандимана ныне находятся в сенатском комитете по вопросам внутренней безопасности и сохраняются в тайне, нельзя точно установить, в каких отношениях он был с Джи-2, однако известно, что он получал доклады от Джи-2, ФБР, полиции и добровольных групп типа „защитников Америки“.
В годы второй мировой войны деятельность военного политического сыска необычайно возросла. Армейская контрразведка (СИС) оттеснила ФБР. Тысячи и тысячи тайных агентов СИС надзирали за политической деятельностью американцев, не имевших никакого отношения к военной службе. Досье стремительно распухали, пополнялись и расширялись каталоги «подрывных» организаций. Хотя шла война против держав фашистской «оси», значительное место в политическом сыске вооруженных сил занимала охота за людьми с левыми убеждениями. Сколь-нибудь подробных сведений обо всем этом нет, приходится полагаться лишь на материал, подготовленный самой американской разведкой [319].
После 1945 года служб политического сыска американских вооруженных сил демобилизация не коснулась, а, напротив, службы крепли с каждым годом. Они продолжали шпионаж, о размерах которого говорит впечатляющий факт: когда в 1952 году умер Вандиман, военная разведка получила от него в наследство досье на 125 тысяч человек, а это только часть материалов профессионального «охотника за ведьмами». Военные снабжали надлежащей информацией комитет палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности, многочисленные правые организации и группы, внеся громадную лепту в антикоммунистическую истерию пятидесятых годов.
С началом активной борьбы черных американцев за гражданские права все движение оказывается под микроскопом политического сыска вооруженных сил, который в считанные годы расширяется до абсурдных размеров, включив противников войны во Вьетнаме, студенческие организации. Самое поразительное – «сыскные операции армии, часто оправдывавшиеся как необходимые для осуществления федеральных законов о десегрегации, на деле были направлены против одной стороны в конфликте – против черных, выступавших за гражданские права, и это в то время, когда военных вызывали якобы для их защиты. Ни белые сторонники расовой дискриминации, ни местные планы по поддержанию порядка не интересовали военных в такой мере, как группы черных борцов за гражданские права и их лидеры». Подход ко всем инакомыслящим, по словам юридического советника армии Р. Джордана, таков: «Все, кто на другой стороне, – враги» [320].
На этой основе органы политического сыска вооруженных сил завязали самые сердечные отношения с ФБР: «врага» нужно знать. В 1962 году Гувер открыл военным неограниченный доступ к досье ФБР в обмен на то, что армия будет дважды в год устраивать семинары для 200 агентов ФБР, обучая их действиям против «мятежей» [321]. Армейские шпики засылались в прогрессивные организации, присутствовали на митингах, слушали, фотографировали, записывали на магнитофонную ленту. Когда в 1966 году борец за гражданские права Джеймс Мередит отправился в свой «марш против страха» по штату Миссури, за ним в грузовике тряслись агенты контрразведки [322].
Все это проводилось под флагом подготовки на случай использования войск во время «беспорядков». Зашли далеко: дабы получать информацию из первых рук, контрразведчики подслушивали разговоры президентов, которые, естественно, часто пользовались военными каналами связи.
В 1967 году, ознаменовавшемся беспорядками в Ньюарке и Детройте (в последнем городе использовались федеральные войска), политический сыск вооруженных сил поднялся на невиданную высоту. Экспертом по этому вопросу выступил Сайрус Вэнс. В его послужном списке военный министр, заместитель министра обороны при Р. Макнамаре. На этих постах он, вероятно, приобрел твердые познания, как именно нужно обеспечивать права человека, в особенности в Мекке «демократии» – Соединенных Штатах. В 1967 году президент Л. Джонсон направил Вэнса в Детройт выяснить, как лучше в дальнейшем использовать федеральные войска против демонстрантов. Вэнс нашел, что дело было поставлено из рук вон плохо – войска не имели точного представления о «враге», против которого им надлежит сражаться. Точнее: о собственных согражданах, поднявшихся против политики сегрегации и нарушения гражданских свобод.
В обстоятельном докладе Вэнс настаивал на том, чтобы вести борьбу против борцов за права человека по всем правилам стратегии и тактики. Нет необходимости входить во все многочисленные рекомендации Вэнса, поучительно разве коснуться только одного – как именно готовить эти операции. «Для того чтобы ликвидировать первоначальное незнание федеральными войсками зоны операций, – писал Вэнс, – желательно возложить на соответствующие континентальные армии задачу провести разведку основных городов США, в которых возможны беспорядки. Результаты разведки следует собрать в досье по этим городам, в которых должны быть указаны районы дислокации войск и возможного размещения штабов, а также содержаться полицейские сведения и другая необходимая информация, что дало бы возможность ввести в действие войска с максимальной эффективностью». В общем, Вэнс звал к тому, чтобы дать «противнику» сражение, опираясь на точное основание военной науки.
Предложения Вэнса привели к тому, что под видом сбора «разведывательных» данных армия гальванизировала хорошо известное ей дело – развернула широкий политический сыск, выясняя «благонадежность» гражданских лиц и различных гражданских организаций.
Инспекция С. Вэнса района Детройта привела его также к выводу, что государство отчаянно нуждается в научном подходе, а именно – следует вывести кривую «нормального уровня инцидентов» в качестве основы для подсчетов потребного количества войск, которые вводятся в дело. В Детройте солдаты славно потрудились: 43 убитых, сотни раненых, 7200 арестованных. Но с достаточной ли решимостью обрушивались войска на горожан и в каком соотношении находятся затраченные усилия с результатами?
Вэнс особенно хлопотал о том, чтобы вывести определенный «индикатор» беспорядков [323]. Квазинаучные понятия Вэнса армейская разведка перевела на привычный для нее язык. На рубеже 1967 – 1968 годов по частям и соединениям был разослан обширный план борьбы с «беспорядками», за которым последовало «приложение касательно разведки». В нем была проведена классификация «смутьянов», особо выделялись как «диссидентские»: «движения за гражданские права», «движения против войны во Вьетнаме и против призыва в армию» [324]. В мае 1968 года вслед за убийством Мартина Лютера Кинга великие умы в штабе армии разослали «План сбора информации о гражданских беспорядках», потребовав: «Собирать, оценивать и докладывать с максимальной быстротой разведывательные данные о действительных, потенциальных или планируемых демонстрациях и других видах деятельности, влекущих за собой гражданские беспорядки на территории США (КОНУС), которые угрожают порядку или военной безопасности» [325].
На узлах связи штабов отбивали тревожную барабанную дробь телетайпы, эфир переполнили шифрованные сообщения, ревели двигатели вертолетов и самолетов, доставлявших убийственно серьезных офицеров связи с особо важными донесениями. Доблестные американские вооруженные силы, предпочитавшие показывать спину в джунглях и на рисовых полях Вьетнама, обратили грозный лик к своим согражданам: они были приведены в полную боевую готовность. Вероятно, по принципу: не можешь добраться до вьетнамца, довольствуйся врагом внутренним, американцем. На рубеже шестидесятых и семидесятых годов в Соединенных Штатах развились начатки процессов, образно описанных Джеком Лондоном в «Железной пяте» на заре XX века.
На первый случай постановили подготовить сосредоточение по 10 тысяч воинов в 24 городах (каких именно, не уточняли), а в столице 30 тысяч! Штабные планировщики наверняка благословляли своевременное решение президента, начавшего в высших интересах международного мира вывод почти 600-тысячного американского контингента из Вьетнама. На родину возвращались квалифицированные убийцы. В июле 1969 года в подземном помещении Пентагона министерство обороны учредило «Управление по борьбе с гражданскими беспорядками: планирование и оперативное руководство». Впоследствии переименованное в Отдел военных служб, это управление создано как штаб по руководству боевыми действиями на внутреннем фронте. В подвале засели 180 офицеров и генералов, в распоряжение которых были отданы новейшие достижения военной управленческой техники – компьютеры, сложные системы закрытой связи, служебное телевидение. Крупномасштабные карты испещрили кодовые наименования десятков операций против населения Соединенных Штатов – операции «Обработка сада», «Розовый куст», «Крутой холм», «Тихий город» и т. д. За невинными терминами крылись тщательно разработанные планы нападения на мирные города и расправы с инакомыслящими, где бы их ни обнаружили.
Отбором указанных нежелательных лиц и организаций ведали, как обычно, органы политического сыска вооруженных сил, которые на этот раз превзошли себя. 350 отделений контрразведки по всем Соединенным Штатам бросили на выполнение задания многие тысячи своих агентов. Точные данные занятых этим делом, вне всяких сомнений, неудобно оглашать, известно, однако, что в начале семидесятых годов на внутреннем фронте трудилось в поте лица больше сотрудников разведки и контрразведки вооруженных сил, чем где-либо в другом районе мира, включая продолжавшиеся боевые действия в Юго-Восточной Азии [326]. С 1968 года среди других военных центров заработал на полную мощность центр сбора информации в Форте Халабэрд, в компьютеры которого ежемесячно вводились данные 1200 докладов. Досье «подрывных элементов» на 31 декабря 1971 года включало 211 243 единицы хранения об организациях и 80 731 единицу хранения об отдельных лицах. Говорят, что в поле зрения политического сыска военных оказалось свыше 100 тысяч граждан, абсолютно не связанных с вооруженными силами [327].
Рвение военных на подвластном им внутреннем фронте привело к тому, что под угрозой хаоса оказалась государственная жизнь. Они безуспешно искали «чудовищный заговор», инспирированный некой иностранной державой. Никак не могли поверит<