Старая сказка о дороге
Застраус и Страужаба были необычными существами и оба с детства имели страсть к путешествиям. Возможно, что страсть эта была невольной, так как вокруг были нормальные зайцы, страусы и жабы, и потому на наших необычных героев всегда смотрели с подозрением, а то и совсем с неприязнью.
Нужно сказать, что Застраус и Страужаба жили в разных частях света и знакомы, разумеется, не были. Но это не мешало им очень долго мечтать об одном и том же – стать такими, как все, но как можно стать «как все», если природа наделила тебя совсем другим телом, разве что произойдёт чудо. Чуда не происходило, и когда стало окончательно ясно, что и не произойдёт, оба собрали свой нехитрый скарб, попрощались с родными и отправились в путешествие по миру. Родные вздохнули с облегчением, ведь их тоже можно понять - все они были нормальными жабами, страусами и зайцами, а тут такая обуза.
Мотаясь по странам и континентам, очень часто приходилось нашим героям питаться всякой дрянью, а то и вовсе голодать, спать как и где попало. Не сладко им приходилось и, не будем излишне гладкими в выражениях, в общем-то, отвратительно было. Ведь «не таких, как все» как-то традиционно не очень любили, и традиция эта была во всех странах, куда бы ни попадали наши путешественники.
Но, всё-таки, есть высшая справедливость, есть! Случилось, что Застраус встретил Страужабу в подворотне какого-то очередного портового городишки, где оба шатались в поисках места, что сгодилось бы для ночлега, который хоть ненадолго спрячет озябшее и голодное тело от влажного океанского сквозняка. Мало того, что они встретились, так ещё и полюбили друг друга с первого взгляда.
Как уже было сказано, высшие силы компенсировали влюблённым все перенесённые жизненные тяготы вполне реальным счастьем. Нет, речь идёт не только о их любви – любовь, она никуда из мира не пропадала и компенсировать её нет никакой необходимости – речь о том, что влюблённые обрели свой дом. Совершенно случайно (но мы-то знаем, что это бонус от высших сил) ими был открыт островок в Бирюзовом Море. Правда, необитаемым островок не был, как выяснилось, там доживал свой век старый дядюшка Сорокогусь. К традициям внешнего мира он относился равнодушно, и если Застраус и Страужаба всегда переживали и страдали от традиционного к ним не очень хорошего отношения во всех странах, то Сорокогусь просто игнорировал эти традиции, ему, если уж быть совсем откровенным, было тупо наплевать на всё происходящее во внешнем мире. К тому же Сорокогусь оказался миролюбивым соседом, пускай и не очень разговорчивым.
В положенный срок у счастливых влюблённых родился сын, и родители решили придумать какую-нибудь свою традицию с именами. После долгого обсуждения разных известных им традиций и имён, сына назвали За-стражаб.
И вот, подросший За-стражаб гулял как-то по берегу Бирюзового Моря, но настроение в этот замечательный теплый вечер было у него вовсе не замечательным – не радовали его больше ни вечернее солнце, ни бирюзовая вода, ни молодость его, в общем, ничего его не радовало. Тошно было на душе, а отчего, он никак не мог понять. Думая обо всей этой тошности, За-стражаб не заметил, как добрёл до утёса, с которого в детстве любил прыгать в море. На самой вершине сидел старый дядюшка Сорокогусь. За-стражаб по крутой тропинке забрался наверх и сел рядом с соседом. Помолчав чуть-чуть для приличия он обратился к старому дядюшке:
- Дядюшка, отчего тошно так на душе? Хожу, брожу весь день по нашему острову и думаю, вроде живём мы в тепле и покое, всего у нас в достатке, а радости никакой нет.
Сорокогусь печально улыбнулся краешками клюва и молча продолжил дымить своей бамбуковой трубкой.
За-стражаб выждал немного времени и опять спросил:
- Почему? Почему ты молчишь?
Сосед повернулся к молодому существу и вынул трубку из клюва:
- Знаешь, мой мальчик, может это и ответ.
- Но ты же ничего не сказал? – За-стражаб был в недоумении.
- Ты ошибаешься, хотя в то же время ты и прав. Молчание с тем же правом обозначает отсутствие ответов, как и их бесконечное множество.
За-стражаб расстроился.
- Это очень грустно, ведь значит ответов не знает никто, – он взял валявшуюся у его ног веточку и стал рисовать на земле бессмысленные знаки, разные круги и квадраты и даже что-то похожее на пирамиду.
- Может ты задаёшь неправильные вопросы? – Сорокогусь выпустил струю дыма прямо в заходящий солнечный диск.
Бросив свою детскую геометрию, За-стражаб поднял голову:
- А что надо спросить?
- Да ничего у меня не нужно спрашивать, но могу дать тебе совет.
- Какой?
- В далёкой стране, где все счастливы и радостны, живёт моя дальняя родственница Сорококурица. Ты можешь отправиться к ней.
- Она знает ответы?
- Да нет, и вопросов она не знает.
- Но зачем мне тогда идти к ней?
- Потому что в конце пути есть покой, а смысл - только в дорогах. В них нет радости и печали, нет счастья и горя, но есть смысл.
- А зачем мне смысл, если в нём нет радости и счастья?
- Затем, что печали и горя там тоже нет, впрочем... – Сорокогусь поднялся и повернулся к спуску с утёса, - Впрочем, для тебя это всё не имеет совершенно никакого смысла… – и начал спускаться по крутой тропинке вниз, к морю.
Аккаунт Рула
Будучи девочкой не только мечтательной, но и практичной, Рула думала так:
«Раз я обещала мистеру Ди не продавать его настоящих картин, но жить на что-то будет нужно, то значит стану тоже художником, буду рисовать и продавать свои картины».
Рула решила, что будет путешествовать и привозить из путешествий фотографии разных знаменитых мест, а уж дома будет рисовать с фотографий картины и продавать жителям городка. В конце концов, мысли обогатиться ради богатства у Рулы не было, и она подумала, что если расскажет мистеру Ди о своей идее, то ничего в этом плохого не будет.
Поднявшись по лестнице, Рула приоткрыла дверь в мастерскую. Мистер Ди рисовал очередной заказ – парусную яхту на фоне океанского заката.
- Здравствуй Рула, – поднял голову от картины художник, отложил кисть и взял чашку с чаем, что стояла рядом на маленьком столике.
- Здравствуйте, мистер Ди, – Рула прошла и села на привычное место у окна и начала рассказывать о своём плане.
Мистер Ди, отпивая чай, слушал, не перебивал, только иногда кивал головой, что Рула понимала, как знак одобрения. Когда будущая художница закончила излагать свой бизнес-план, мистер Ди поставил чашку обратно на столик.
- План у тебя, конечно, хороший и, по большому счёту, я всю жизнь зарабатываю на хлеб именно таким способом, разве что не путешествую и дальше нашего городишки вообще нигде не был.
- Но как? Я всегда думала, что вы много путешествовали, ведь у вас столько картин, где нарисованы далёкие города и экзотические страны!?
- Да всё очень просто – дело в тебе самом. Каждый из нас в течение жизни выбирает куда пойти, что сделать или, наоборот, отказаться от поступка. И от того, что выбираешь, зависит - достигнешь ты своей цели или будешь всё время уходить от неё. Послушай, я расскажу тебе одну показательную историю, только, если ты не возражаешь, я буду одновременно заканчивать заказ. Кстати, твоя чайная чашка в буфете.
Рула встала, взяла в буфете чашку и налила себе чёрного чаю с бергамотом из разноцветного чайника, после чего села обратно у окна. Мистер Ди начал рассказывать, иногда поворачиваясь и поднимая кисточку, как восклицательный знак, в важных местах рассказа.
Рассказ мистера Ди
- Жил на свете один молодой человек двадцати восьми лет. После смерти бабушки ему осталась в наследство квартира в старом доме, что был когда-то особняком богатых промышленников. В той стране, задолго до рождения нашего парня, произошла революция, и вся семья тех богатых промышленников куда-то пропала.
Бабушка героя нашего рассказа в те далёкие времена была молодой революционеркой, и квартира досталась ей по распределению. В общем, квартира парню досталась «с историей».
Раз так произошло, решил наш герой, то это знак. Нужно заметить, что у парня с детства была мечта – он хотел стать кладоискателем и найти какой-нибудь сундук с золотом. Ни семьёй, ни родственниками он обременён не был и легко решился начать осуществлять свою мечту.
Сказано-сделано, сорок лет он искал клады по всему свету – участвовал в поисках знаменитых сокровищ Чингисхана, Александра Македонского, пирата Чёрной Бороды и многих, многих других сокровищ. Но, увы, за все сорок лет поисков, так не нашёл ни одного, не то чтобы сундука, но даже маленького сундучка с золотом, драгоценностями, монетами – в общем, с сокровищами.
Через сорок лет, вернувшись из очередной экспедиции, он умер в своей старинной квартире, что досталась ему в наследство от бабушки.
Так как родни у него никакой не было, квартира отошла государству, и её продали молодой семье. А когда новые хозяева стали делать ремонт, то решили поменять расположение дверных проходов. Разобрали стену, возле которой стоял диван, на котором и скончался предыдущий хозяин квартиры. В стене оказался замурован большой сундук с золотыми монетами и драгоценностями.
Оказывается, те самые богатые промышленники, старинные владельцы дома, когда произошла революция, хотели уехать за границу, а пока улаживали разные последние дела, замуровали в стену всё самое ценное, что готовились забрать с собой. Но планы свои осуществить они не успели, так как глава семьи и два его брата погибли в мятеже на улице, про место же клада больше никто не знал.
Вот так. Наш герой просто никогда не думал, что географические передвижения на дальние расстояния ещё не гарантируют приближения к цели – вполне возможно, что цель находится на расстоянии вытянутой руки.
- А для чего он хотел найти эти сокровища, чтобы разбогатеть? - из всего рассказа Рула так и не поняла, зачем тот человек искал клады.
- Знаешь, Рула, может потому он их и не нашёл, что когда-то неправильно выбрал то, зачем ему они были нужны, но этого мы узнать уже не можем.
Аккаунт Поэт
Вселенная, это капля масла, что растекается плёнкой во все стороны от одного полюса шара к другому. В конце концов, плёнка лопнет в центре северного полюса, чтобы вновь стать каплей в центре полюса южного и упасть на следующий шар. Потому, не важен вопрос – что такое Вселенная, намного важнее понять – по какому шару она течёт и почему именно в эту сторону?
Гараван «Книга ста пророчеств»
Поэт сидел в кресле, пил чай «Ушебти» и разглядывал свою левую руку. Он давно привык ходить на людях в одежде с длинными рукавами и в чёрной перчатке. Только дома можно было расслабиться и снять ненавистную перчатку, от которой, до сих пор, у Поэта возникало чувство пребывания в исправительной колонии.
На самом деле, он вполне мог забыть дату, но именно «вот снег, первый снег, двадцатое октября…» - такая надпись появилась первой. Поэт прикрыл глаза и вспомнил то утро…
Он смотрел на свою левую руку, где наискосок от большого пальца через кисть было выведено замысловатым почерком «вот снег, первый снег, двадцатое октября…». Поэт перевёл взгляд на календарь – на календаре был октябрь, и он как раз собирался передвинуть пластмассовое окошечко указателя на двадцатое число.
Буквы, примерно по пять миллиметров в высоту, пересекали полукругом кисть почти до мизинца. Что за… - Поэт потрогал буквы пальцем, попробовал потереть – надпись не пропадала. Она была похожа на татуировку, но странного сиреневого цвета, причём приглядевшись, он заметил, что буквы тихо фосфоресцировали.
«Так, спокойно», – произнёс он вслух, и собственный голос прозвучал как-то необычно торжественно, с каким-то скрытым ритмом.
«Банально, но такое ощущение, что это сон», – уже про себя подумал Поэт. «Во-первых, как вообще могла появиться на руке татуировка, которой ещё вчера вечером – он был в этом, разумеется, уверен – не было? А во-вторых, что означает фраза «вот снег, первый снег, двадцатое октября…»?
Поэт подошёл к окну, отодвинул штору и как-то уже без особого удивления увидел падающие с тёмно-фиолетового неба точки снега.
«А вот и снег, первый снег», – голос был всё так же странно ритмичен и вроде бы обычные слова звучали, как важное сообщение.
Да это же похоже на строчку из стихотворения! И чем дольше он повторял «вот снег, первый снег… двадцатое октября…», тем отчётливей понимал, что строка обязательно должна рифмоваться.
Он даже забыл на время про надпись на руке, но спохватившись, ещё раз внимательно осмотрел кисть, а потом и всю руку. Не обнаружив никаких других изменений, будь то слова или отдельные буквы, он посмотрел на часы – без двадцати минут шесть утра. Автобус уходил в половине восьмого, и нужно было торопиться.
Сегодня он ехал на какую-то очередную писательскую конференцию, хотя Поэт не очень-то любил все эти конференции да семинары, тем не менее, бывать на них иногда приходилось.
«Ладно, придётся надеть рубашку с длинными рукавами, а кисть аккуратно забинтовать, вроде как порезался, а лучше – обжёг кипятком…»
Так это случилось впервые. Теперь он уже знал причину появления этих надписей, и рука была покрыта ими до самого плеча. Поэт улыбнулся не открывая глаз – он даже помнил запись, что сделал тогда в своём дорожном блокноте сразу, как сел в автобус. Причём, запись не была продолжением стихотворения с руки, запись вообще не была стихотворением:
«Автобусные сиденья, которые калечат нас с детства. Автобусы дальнего и ближнего следования, пригородные и городские, межгород и автобусные туры по Европе… Ты даже не представляешь, как мне тяжело и одиноко. Обрывки мыслей, подобны кускам газет, что гонит ветер по пустым улицам моего мозга. Тротуары без прохожих, день без явного света, действительность без причины и необходимости. Только махровый оранжевый огонёк ароматической палочки в моих четырёх стенах одиночества. И ещё музыка, та, что есть – её не может не быть. Мягкие капли клавиш фортепиано звучат, капают. Всё просто, всё очевидно просто – я пытаюсь создать ощущения, но выходят чувства. Квадрат комнаты, сжатый в точку. В меня. Дождь на подоконнике. Весна…»
Странно, почему тогда он написал о весне. Поэт ещё раз улыбнулся, встал и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик, в котором лежали чистые листы бумаги…
За-стражаб
- Это же немыслимая авантюра, – Основной Заяц ходил туда-сюда по комнате с заложенными за спину руками и разбрасывая во все стороны ушами при каждом развороте. Подходя к окну, он разворачивался и, остановившись на несколько секунд, глядя на дверь, восклицал:
- Это просто гениальная и безумная идея!
После, быстрым шагом шёл к двери, останавливался и, не поворачиваясь, бормотал:
- Нет, это же немыслимая авантюра.
Недробивый Слон, перебирая ногами, медленно крутился на компьютерном стуле, делая одновременно две невозможные на первый взгляд вещи – двигался и оставался на одном месте.
- Знаешь, – медленно произнёс Недробивый Слон, - А меня вот давно беспокоит один вопрос…
- Какой вопрос? – Основной Заяц остановился и перестал разбрасывать ушами, сразу перестав быть размазанным от окна на улицу до двери комнаты.
- Вот на улице холодно или тепло, а как посередине?
- По какой середине? – не понял Основной Заяц.
- Ну, посередине, где холодно становится тепло или наоборот. В общем, когда ты можешь сказать «на улице тепло», а потом меняется, меняется, и ты говоришь «на улице холодно». А когда тепло превращается в холодно, когда именно?
- Когда, когда? Когда тебе холодно стало, так и холодно, – Основной Заяц начал раздражаться такими глупыми на его взгляд вопросами, ответ на которые всегда очевиден.
- Нет, я не об этом, – настаивал Недробивый Слон, продолжая медленно крутиться на стуле, – я тебя спрашиваю вообще, когда вообще тепло превращается в холодно, и как «оно» называется, когда посередине, когда ещё не холодно, но уже и не тепло?
- Никак оно не называется, потому что такого не бывает, всегда либо так, либо этак и никакого посередине не существует, – окончательно вышел из себя Основной Заяц и опять заходил по комнате.
- Послушай, друг, как это «так не бывает»? Если так не бывает, то каким образом тогда тепло превращается в холодно? Ведь если нет «посередине», то тогда получается, что ни в какое холодно тепло не превращается. Получается тепло само по себе и холодно само по себе. Но если так, то как они не развалятся на две части, на чём это всё держится?
- Точно, эврика, я понял! – резко остановился на полпути и закричал Основной Заяц. – На чём это всё держится, вот в чём вопрос!
В углу комнаты зашевелилась тень – это Фараон встал со своего резного диванчика:
- Послушайте, во имя моего бессмертного Ба, зачем так шуметь.
- Я понял, понял, – подбежав к нему, повторил Основной Заяц, - на чём это держится, вот в чём вопрос!
- Ну и на чём? – резонно и спокойно поинтересовался Фараон.
- На том, что всё как раз наоборот, холода и тепла не существует «вообще», они есть только в голове! – Основной Заяц возбуждённо размахивал лапами, пытаясь, видимо, изобразить тепло и холод.
- А, ты об этом, – разочарованно протянул Фараон.
- Нет, нет. Это я так, для примера. – Основной Заяц уже стоял возле медленно раскручивавшегося Недробивого Слона.
- Я понял идею За-стражаба!
- Так мы эту идею и сами понимаем, а что с того? – заметил Недробивый Слон.
Чтобы его мысль прозвучала торжественней, Основной Заяц вышел на середину комнаты и, подняв лапу, изрёк:
- Я понял, как это устроено!
Фараон и Недробивый Слон вопросительно посмотрели в его сторону, причём, у одного это был иронически-вопросительный взгляд, а второй умудрялся смотреть, не переставая вращаться на стуле.
- Всё обстоит следующим образом, – начал излагать своё понимание Основной Заяц.
- Во-первых, За-стражаб утверждает, что его не существует. Во-вторых, За-стражаб утверждает, что он единственное существующее существо. Но самое главное, Застражаб говорит, что «в нём гораздо больше смысла, чем в здравом смысле». И вот, я вас спрашиваю – на чём это всё держится? – Основной Заяц сделал значительные паузу и лицо.
- А всё оказывается элементарно просто – всё держится на нашем здравом смысле!
В комнате повисла классическая пауза.
- Да, ну и накрутил ты кренделей, – медленно проговорил Недробивый Слон.
- Действительно, накрутил, как бинтов на мумию, – подтвердил Фараон.
- А как же Рула, как ты ей это всё объяснишь? – с интересом посмотрел на Основного Зайца Недробивый Слон.
- Она же вырастет и потом сама во всём разберётся, - неуверенно предположил Основной Заяц.
- Ага, значит, говоришь, разберётся, - Недробивый Слон покосился на Фараона, явно ища поддержки, но Фараон только тягостно молчал, - потом разберётся, а нам, что нам по-твоему делать сейчас, ведь ты же знаешь правила.
- Правила, правила, - Основной Заяц уже понял, что проговорился, - а их надо изменить, вот и весь выход, надо просто решить, что старые правила никуда не годятся, потому что они слишком правильные. Предлагаю слишком правильные вещи измерять старыми правилами, а слишком неправильные вещи – новыми неправилами!
Аккаунт Рула
- Мистер Ди, мистер Ди, они разговаривают обо мне! – Рула сидела на ковре возле шкафа и с удивлением смотрела в раскрытую книгу Гаравана.
Мистер Ди покачивался в кресле-качалке, прикрыв глаза и посасывая мундштук экзотической бамбуковой трубки, - Кто говорит?
- Они, эти, в книге!
- А, понятно. Ну да, о тебе.
- Но как так может быть, как они могут говорить обо мне, ведь это старая книга?
- Ну как – обыкновенно, ты же читаешь книгу, верно?
- Да, читаю.
- А книга читает тебя. Здесь даже ещё неизвестно кто кого больше читает.
- Как книга может читать меня?
- Ну, вот ты читаешь книгу, читаешь буквы, слова, как будто тебе кто-то рассказывает историю. А кто её рассказывает? Конечно, можно сказать, что тебе рассказывает историю тот, кто книгу эту написал. Но если того, кто её написал, уже нет в живых, кто тогда рассказывает тебе историю? Ведь не можешь же ты рассказывать эту историю, ты потому и читаешь, что хочешь узнать то, чего не знаешь сам. Получается, что единственный, кто рассказывает здесь историю, это сама книга. А если книга может рассказать историю, то почему бы ей не уметь слушать, или читать?
- Но как тогда она это делает?
- Она просто начинает жить в тебе.
- Но я читала другие книги, там никто не говорил обо мне.
- Ну, это потому, что они тебя не читали, вот и всё.
- В каком смысле, не читали?
- В том смысле, что не жили в тебе, либо жили, но не по-настоящему, а так, ненадолго.
- Как-то это всё странно-престранно, так странно, что даже не может быть.
- Думаю, что иногда может быть такое, чего не может быть, - мистер Ди положил погасшую трубку на маленький столик, который стоял рядом с креслом, - впрочем, также бывает и наоборот.
Рула совсем запуталась, ведь как так что-то может быть, чего быть не может, а уж тем более, как так может быть наоборот? Она закрыла книгу, - Наверно, они и есть те самые «всякие-разные», - подумала Рула.
- Знаешь, Рула, - продолжал между тем мистер Ди, - всё дело в том, что написанных до конца книг не существует.
- Но вот эта же написана до конца, - Рула показала на книгу Гаравана.
- Нет, нет, нет, я не об этом. Дело в том, что не существует книг, написанных полностью, до конца. Если бы такая книга была, то какой тогда был бы толк писать все остальные. Все книги недописаны, а у всех историй всегда открытый финал, это даже не финал, а скорее остановка на полуслове. Каждый раз, когда ты читаешь книгу – книга читает тебя, и история продолжается. Книга может родиться, может погибнуть, но никогда не может быть написана до конца.
Аккаунт Рула
Храня тепло, рука летит,
И ночь - в преддверии побега,
А Вы меня не отпускаете,
И лилии на фоне скатерти
Белее утреннего снега.
Стекло, за инеем – шары,
Набухли жёлтым, синим, красным.
Полёт материи атласной,
И продолжение игры…
Мистер Ди часто читал стихи вслух. Рула очень любила слушать эти таинственные рифмованные слова, ей всегда казалось, что стихи, это древние заклинания и люди просто разучились их использовать. Стихов мистер Ди знал очень много и разных. Сам он их сочинил или прочитал в каких-то старых книгах – об этом Рула никогда не спрашивала. Те стихи, что особенно нравились Руле, запоминались как-то легко и сразу. И, ложась спать, она могла ещё долго их повторять, закрыв глаза и чуть шевеля губами. Как сейчас.
"Я Вас люблю"...
В конце строки,
Простите мне земную слабость:
Шары, цветные маяки,
Миры, сближения, усталость
И где-то слово реализм,
Да и вообще любое слово.
И бьются вьюги о карниз.
Ну что ж Вы плачете!
И снова –
Рула не совсем точно представляла значение слова «реализм», но от этого стихи становились ещё таинственнее, а она видела себя совершающей древний колдовской ритуал.
Храня тепло, рука летит,
И ждёт невольного ответа.
Стекло рождает новый вид -
Ему молчание претит,
И чуть осталось до рассвета.
Летит, не самолёт, но миг,
Стучит не маятник, но время.
Я ни к чему здесь не привык -
Мы рядом, близко, мы впритык.
Мы одиноки… в самом деле…
Рула представила цветные летящие шары, которые отражаются в морозных узорах окна, тихо потрескивает огонь в камине и белоснежные лилии на скатерти взлетают вместе с шарами. «За инеем шары… набухли жёлтым, синим, красным…», – повторила она ещё раз уже засыпая.
Сон Павла Поликарповича
…Был пасмурный осенний вечер. Деревья сбрасывали с себя листву, как вялые постаревшие стриптизёрши. Дождь не шёл, но было мерзко. Зато по тротуару шёл какой-то человек. Он был одет в чёрные шляпу и пальто, а вместо трости тяжело опирался на длинный коричневый зонт в чёрную же клетку.
Из-за угла, навстречу человеку вышел Павел Поликарпович.
«Ага, Тотал Продрог!» - воскликнул про себя Павел Поликарпович.
Вслух же вежливо сказал, приподняв собственную серую шляпу:
- Добрый вечер!
Тотал ничего не ответил, но остановился и кивнул.
- Какой модный, однако, на Вас прикид! - продолжил завязывать беседу Павел Поликарпович, про себя же подумал: «И как элегантно он облёван…»
Вслух:
- Вы, видимо, философ?..
Про себя: «Или, не приведи Господи, непризнанный поэт?..»
Тотал Продрог посмотрел на Павла Поликарповича мутным взглядом, но и на сей сомнительный комплимент не ответил ничего. Они раскланялись, и каждый пошёл своей дорогой.
Неожиданно дорога оборвалась. Павел Поликарпович стоял на огромном пустом пространстве. Было мутно, но не холодно. Он посмотрел на линию горизонта и увидел, как в его сторону двигается огромная масса людей. Их было сотни, нет, даже тысячи – это были непризнанные гении всех времён и народов. Непризнанные приближались, молча и быстро, будто их гнал в спину ветер. В руках они несли бумажные флаги и транспаранты с кусками своих, никому не пригодившихся произведений. И только шуршание ветра было слышно в этой пронзительной и серой тишине!
«Ага!» - подумал во сне Павел Поликарпович, но тут, вдруг, ощутил в себе волну страха, переходящую в панический ужас – он не мог сдвинуться с места: «Они меня раздавят!!! Раздавят, раздавят, раздавят!..»
И когда гибель казалась уже неминуемой, Павел Поликарпович разглядел, что все эти Непризнанные сделаны из огромных листов бумаги! И ещё он разглядел, что флаги не шевелятся, и нет никакого ветра, а только шуршат вырезанные из бумаги люди.
В этот момент, откуда-то сверху, опустилась рука с огромным степлером и начала пришпиливать Непризнанных к земле, и шпилила, и шпилила, и шпилила бесконечно, а они всё шли и шли. Опустив глаза, Павел Поликарпович заметил, что и сам не мог сдвинуться с места, потому что пришпилен двумя скрепками, и руки его из бумаги, и весь он вырезан из бумажного листа!
Павел Поликарпович страшно и недоуменно огляделся и проснулся…
Аккаунт Поэт
Сон разума рождает чудовищ, сон сердца рождает монстра…
Гараван «Книга ста пророчеств»
Поэт отложил авторучку. Чай остыл, но идти на кухню, ставить чайник на плиту ему совершенно не хотелось. Он прошёлся по комнате и опять сел за письменный стол, вспомнив, что ему надо ещё написать ответ на полученное сегодня днём письмо:
Чей он, этот город? Твой? Мой? Ничей?..
Ночью, когда спускаюсь с горы – этот город прекрасен и таинственен своими огнями. Ночью он прекрасен с горы и, с той же горы, днём, зимой – он (прости) ужасен. Он – как огромная мусорная свалка, с дымящимися кое-где коробками, мешками и пластиковыми цветными бутылями многоэтажек, офисных зданий. И всё – припорошено снегом. И всё – кое-где дымится, парит.
Погружаться в город (а с горы можно только именно погружаться), мне неприятно, мерзко, противно – я погружаюсь… И чей он, этот город тогда – тогда он не мой, это точно…
А сейчас я уехал с горы, уехал зимой, накануне Нового года и теперь погружён всегда, даже не выныриваю…
Иногда мне кажется, что все города похожи на этот, и тогда мне не хочется уезжать, потому как нет смысла. Какой смысл менять одно человеческое поселение на другое (будь это и деревня), если везде идёт снег?..
А твой город – далёкая, холодная красавица. Я не хочу к ней ехать навсегда, в объятья! Почему? Утром красавица оказывается без макияжа и парика. Утром – смотрю на неё с горы. На неё, припорошенную снегом, кое-где парящую (но парит от дымит, не от поэзии). Страшусь утра.
Я поеду к красавице, но в гости. Ненадолго. Именно, что – в гости. Я поеду в гости к той знаменитой ночной аптеке, что найду на каждом углу (поверь, я найду), поеду к Набережной (любая из них – история!), а главное, поеду к тебе, но… не хочу с горы, не хочу!
Вот, опять предпочитаю тебя (живого человека!) – городу. Сам способ предпочтения – земной, а взгляд – сферный, из высоты, и потому – кажущаяся холодность (но это не так!).
Ты прости меня за мою строгость и, даже, некоторую отрешённость – речь не о безразличии, речь о нас, как о целом. Это, как основа, не разнимаемая уже часть в физике - какой-нибудь нейтрино. А если о физике, то вспоминаю о расстояниях. Сейчас объясню связь – может и дурацкий вопрос, может и неудачное сравнение – а что есть между основными частицами? Вакуум? Значит между нами расстояния вакуума, то есть, расстояния из ничего, из пустоты. А мы – основные частицы, связанные сильным электромагнитным взаимодействием. Есть взаимодействие, но между – нет ничего. Странно, правда? Основные частицы, как основные тупики, потому как дальше некуда, а вместе – никак…
Заговариваюсь. Заговариваюсь сам с собой – это хуже всего. Заговориться бы с тобой…
Письмо Поэту
Ты был, есть – всегда. Ты помнишь (вспомни), как идёт снег, тот самый, первый, чистый и без выхлопов на обочине. Даже обочины белоснежны.
Откуда твоя любящая ненависть или, может, ненавидящая любовь? Снег и тёплый – ты же сам писал, что он первый – тёплый. Больше ничего, ты входишь в город и – светлее. Это главное, остальное – не имеет значения.
Даже когда ты такой, мне тебя мало. Мне всегда тебя не хватает, а воздуха хватает всегда. Что я хочу сказать – всего лишь, что ты – важнее воздуха. Нет, не о человеке говорю, о другом - о тебе. Помнишь – «Это больше, чем сон…»
Приезжай, хоть и не ко мне, к городу приезжай. Я постою рядом, посижу рядом – рядом с тем, где ты дышишь…
Ваш (там) критик (глупый) написал «здесь останется это неважным». Как он не слышит, так я слышу тебя. Что - не важным? – вся твоя жизнь человека, это сноска, сноска на полях поэзии.
Иногда (каюсь), я думаю, что таким быть нельзя, ты не должен быть, то есть здесь, то есть нам. За что?! За какие наши грехи, за какие наши варварства?..
Снег, первый и тёплый – ты же сказал. Когда он на губах (говорю пафосно, но не знаю, как по-другому сказать), на моих губах, то трогаю тебя, тебя настоящего и это больше, чем сон.
Замечаю, что избегаю слова «люблю», но это оттого, что не то, не то слово… Даже не так – мало слова! – вот так…
Поэт поднёс письмо к лицу – чуть слышный запах утреннего бриза и левкоя. Она до сих пор любит запахи морского побережья.
Внизу, под окном прошуршали шины подъехавшего к подъезду автомобиля, потом стук дверцы и женский смех – Ах Юлий Робертович приехал. Поэт решил всё-таки согреть себе чаю. «Заодно и с Юлием поздороваюсь», -подумал он устало…
Аккаунт Рула
Мистер Ди умер два года назад, а вчера Руле исполнилось восемнадцать. Она сидела на подоконнике в мастерской-мансарде и как в детстве смотрела в окно. Книга неизвестного Гаравана была перечитана Рулой уже много раз. Она даже подсчитала, что пророчеств в книге не сто, а всего лишь тридцать шесть и что сказок и иллюстраций ровно столько же.
За окном мастерской сгущались ранние зимние сумерки. Рула достала из стола чистую тетрадь с нелинованными страницами, которую нашла сегодня утром, когда разбирала картины и книги мистера Ди.
«А что, – подумала Рула, – быть сегодня только художником мало, буду ещё и писателем», - и раскрыв тетрадь, быстро записала начало своей истории:
Ранний зимний вечер опускался на город. За инеем темнеющего окна набухали разноцветные шары - жёлтые, синие, красные – и он вроде бы знал, что это обычные неоновые фонари реклам, искажённые замёрзшими на стекле парами воды, но зудело внутри смутно определимое, странное чувство, даже не чувство – желание, желание не знать подробностей… Рисковать не хотелось…
Рула остановилась и, ещё раз перечитав написанное, посмотрела в окно:
«Да, пускай герой моей книги будет жить в таком же, как я, маленьком провинциальном городе. А иногда я буду приходить к нему во сне, и писать стихи прямо у него на руке. Ну, это так, для эффекта, чтобы книга получилась чуть-чуть мистической».
… Он сидел в кресле, пил чай «Ушебти» и разглядывал свою левую руку. Он давно привык ходить на людях в одежде с длинными рукавами и в чёрной перчатке. Только дома можно было расслабиться - снять ненавистную перчатку и рассмотреть эти странные надписи на руке…
«Да и вообще, я буду писать ему письма, а он будет писать мне ответы, как будто мы живём в разных странах. И ещё, пускай он,.. пускай он будет Поэтом.»
…Герой смотрел на цветные разбухающие шары. Он был Поэтом, но сегодня не было стихов, только проза…
Сон Поэта
Из темноты показалась дама с собачкой, это была Люсильда Игоревна Шуршат-Подольская.
- Здравствуйте, Люсильда Игоревна, – Поэт впервые назвал соседку по имени.
Люсильда ничего не ответила и скрылась за пустым углом.
Похолодало. Внизу раскрылся молчаливый, парящий выхлопными газами город. Город шевелился, но был слышен только скрип открывающегося окна и шум редких далёких порывов ветра.
- Добрый день, – перед Поэтом, приподнимая серую шляпу, стоял Павел Поликарпович.
- Но темно, разве сейчас не ночь? – удивился Поэт.
- О, разумеется, сейчас день, только вот такой он хреновый, – вежливо улыбнулся Павел Поликарпович. – Что ж, молодой человек, прощайте, – и он скрылся в прохладной чёрной мути.
- Привет, друг мой Поэт! – Андрей Родионович похлопал Поэта по плечу. – Как оно, пишется?
- Да, честно говоря, не очень.
- А чего это так? – весело поинтересовался Андрей Родионович.
Поэт пожал плечами:
– Судьба такая.
- А-а-а, ясно, – понимающе кивнул Андрей Родионович, – бывает.
- Бывает – повторил Поэт.
- Что бывает?
- Ну, Вы говорите «бывает», вот я и повторил.
- Зачем?
- Ну, не знаю, принято так.
- А-а-а, ясно, – ещё раз с пониманием кивнул Андрей Родионович и пропал.
Поэту показалось, что у него за спиной кто-то вышел из темноты.
- Кто здесь? – Поэт обернулся.
– Кто здесь? – ещё раз спросил он шепотом.
Маленькая беловолосая девочка издалека смотрела на Поэта, сжимая в руках плюшевого зайца. За спиной девочки колыхалась высокая тёмная человеческая фигура. Поэт попытался рассмотреть лицо, но черты шевелились и ускользали. Девочка засмеялась и забежала за спину тёмной фигуры. Поэт ещё раз попытался рассмотреть лицо тёмного высокого, но это никак не удавалось.
- Послушайте, кто Вы?
- Я – ответила фигура.
– Я-я-я-я-я – повторило далёкое эхо.
- Я? – и произнеся это слово, Поэт вдруг всё понял. Не было никого, не было Павла Поликарповича и Андрея Родионовича, не было Юлия, Люсильды и маленькой бешеной болонки. Впервые он увидел весь свой страх узнать в этой тёмной фигуре кого-то знакомого. Впервые он увидел всё своё подобострастье перед этим страхом узнавания. Был только тот, кто смотрит на самого себя. И впервые Поэт это сделал.
- Я – становится популярным, – произнёс он зачем-то вслух.
Гараван
Гараван захлопнул толстый фолиант и поставил на полку.
«Надо писать новую историю», – думал он, тяжело опускаясь в резное потрескавшееся деревянное кресло.
«Жаль, что все новые истории ещё древнее старых. Жаль, что каждый раз приходится всё переписывать заново, а я слишком стар и память меня подводит. Самое время писать книгу о себе. И можно не торопиться, ведь моего времени всё равно не хватит, ведь всё горячее рано или поздно остывает, даже горячее сердце.
Здесь возникает масса побочных вопросов. Например, как сложится судьба Поэта – может он, как это принято у поэтов, погибнет, может быть встретит Рулу? Кто кого пишет – Поэт Рулу или Рула Поэта? И вообще, кто такая Рула?
Но всё это не важно, ведь, на самом деле, всю жизнь меня беспокоил всего лишь один вопрос – был ли во всём этом Я?»
Глава 13
Романтическая отповедь
Вы думаете, что вы искушены в поэзии, и это действительно так, но не настолько, насколько вы думаете. Проблема в том, что в пространстве смыслов можно жить, но нельзя думать.
Если вам предлагают живое стихотворение, то вы предлагаете в ответ мертворожденных младенцев. Всё потому, что вы считаете, будто смерть – более вечное состояние, чем жизнь. <