Статья предлагает гипотезы по частному вопросу о позе сна снежного человека, включая предположения о скрещивании с человеком разумным и об инволюционном механизме появления соответствующей позы, и переходит к рассмотрению общих вопросов об инволюционной теории и дальнейшем развитии антропологии, гоминологии, зоологии в эволюционно-инволюционной парадигме.
«Летом 1907 г. во время поездки на ледники Муз-Тау (Саур, Тарбагатай) сопровождавший меня охотник упомянул о “диком человеке” (“ксы-гыик”) », – так начались исследования Виталия Андреевича Хахлова, который одним из первых предпринял целенаправленный научный поиск «дикого человека». По опросным данным Виталий Андреевич зарисовал это существо, описал особенности его анатомии и образа жизни.
Хахлов сообщает любопытное свидетельство очевидца-казаха (китайского подданного, жившего недалеко от оз. Улюнгур, где кончаются отроги Саура) о позе сна искомого существа: «Лежало и спало оно очень своеобразно, “как верблюд”, по выражению рассказчика, т.е. на подогнутых под себя коленях и локтях, немного расставленных, положив голову лбом на землю. При этом кисти рук располагались на затылке »[1].
Далее, выявляя и описывая черты сходства и отличия между человеком разумным и «диким человеком», Хахлов снова возвращается к позе сна: «надо было выяснить, нет ли человеческих черт в положении во время сна и отдыха. Один из очевидцев говорил, что лежит “дикий человек” весьма своеобразно. Он опирается на колени подогнутых под себя ног, на локти, несколько расставленные, и лоб. Кисти рук при этом кладет на затылок. Таким положением объясняют казахи наличие мозолистых участков на лбу, локтях и коленах, что отмечали не только очевидцы. Никто ни разу не говорил, что это существо может лежать так, как человек. Рис. 5 показывает эту своеобразную позу, которая сама по себе говорит уже много »[2]. Исследователь приводит следующий рисунок (1).
1
Со стороны поза выглядит не очень удобной для человека разумного. Видовое отличие? Или… Можно вспомнить, что похожую позу для сна могут принимать дети (2, 3). И в йоге имеется подобная асана – ардха курмасана (4).
2 
3
4
Кажется, детям вполне удобно так спать, а йогам – лежать в асане. И не только удобно, но даже полезно: «Ардха курмасана тонизирует мышцы и нервы области живота, повышает аппетит, уменьшает толщину жирового слоя, избавляет от запоров и расстройства желудка. Помимо этого, поза получерепахи способствует проработке нижних долей легких, увеличивая их вместимость, что благоприятно сказывается на качестве дыхания и помогает при ряде заболеваний органов дыхания: астме, эмфиземе, хронических бронхитах. Часто на тренировках получерепаха используется как промежуточный вариант расслабления и стабилизации дыхания. Сочетая в себе благотворный эффект ваджрасаны, ардха курмасана также оказывает благотворное воздействие на функцию суставов нижних конечностей »[3]. Пусть ксы-гыик и дети кладут руки чуть иначе – но, может, они при этом тоже активно оздоровляются?
Очевидно, поза сна у ксы-гыик показалась странной не только Виталию Андреевичу, но и рассказчику-казаху. Ибо взрослые представители вида Homo sapiens обычно так не спят. По крайней мере, русские и казахи.
А как насчёт других народов? Мир населён тысячами этносов, и особенности традиций, связанных со сном, должны быть отражены в этнографической литературе – однако собирать эту информацию приходится по крупицам. Если этнограф особо не обращает внимания на позу сна у описываемого народа – скорее всего, ничего необычного в ней нет. Кроме того, в этнографии на первый план выходят другие особенности жизнедеятельности и культуры народов.
Скупые замечания об особенностях сна могут и не обратить на себя внимание: ввиду лаконичности не вполне ясна картина. Так Юрий Николаевич Рерих, описывая быт кочевого тибетского племени хорпа, отмечает: «Они не возят палатки, а проводят ночь под открытым небом, спят в странных согнутых позах, и часто бывают полностью захоронены снегом »[4]. Или: «Кочевник никогда не будет думать, где расположиться на ночлег и вытянуть свои утомленные члены. Наоборот, он будет подвергать себя испытанию сном в согнутом положении на холодном промерзшем полу палатки »[5]. Из описания улавливается только морозоустойчивость хорпов и их согнутое положение во время сна, но в чём странность данных поз, Юрий Николаевич не поясняет.
Картина вырисовывается при чтении дневника его соратника, «начальника транспортного цеха» в экспедиции Рерихов – Павла Константиновича Портнягина: «Само население стоит на очень низкой степени культурного развития, имеет чрезвычайно ограниченные потребности, например, из одежды многие довольствуются одной только бараньей шубой и шерстяными сапогами, причем шуба служит им также и постелью (а иногда и палаткой), т.к. они спят не ложась, но становясь на колени, уткнувшись лицом в землю; пищей им служит часто сырое баранье мясо, сушеное молоко, цзампа и чай… »[6].
Вот тут, когда читаешь про хорпов, кои для сна становятся на колени и утыкаются лицом в землю, сразу вспоминаешь рисунок Хахлова (1). Позы сна младенцев, хорпов и «дикого человека» схожи. «Совпадение? Не думаю! » Но отчего это сходство? О чём оно может рассказать? Тут можно сделать несколько предположений.
Несомненно, хорпа – представители вида Homo sapiens, а ксы-гыик – нет. Сравнительно низкорослых гоминоидов Центральной Азии (тех, кого казахи зовут «ксы-гыик», а монголы – «алмас») Михаил Самойлович Трахтенгерц выделил в особый род и вид – аламас (Alamas alamas)[7], отличный не только от человека разумного, но и от высокорослых гоминоидов. Руководствуясь свидетельствами очевидцев, он очертил ареал обитания аламаса, простирающийся от Гималаев до Алтая (5)[8].
5
Интересно, что местожительство спящих «в позе аламаса» хорпов (на карте – к югу от хребта Кукушили) укладывается в ареал обитания этого существа. Может, имеет место ареальное сходство обычаев? Вероятно, эта поза рациональна для определённого образа жизни в природных условиях данного региона (а может, и не только данного). Можно допустить, что тибетские кочевники и «дикий человек» освоили её независимо друг от друга.
Однако с большей степенью вероятия можно допустить, что кто-то у кого-то заимствовал позу для сна. Аламас у хорпов или хорпы у аламаса? Сложно сказать, не зная, для кого эта поза спанья на корточках более типична – для сапиенсов или для снежных людей. Её ареал пока что не может быть очерчен, ибо не известно, спят ли в той же позе (доныне или раньше) кроме хорпов другие кочевники Тибета, оседлые тибетцы, народы прилегающих регионов.
Ещё менее изучены повадки снежных людей – и аламасов, и высокорослых гигантов. Но известно, что в 1934 г. на Памире между Дарвазовским хребтом и западными отрогами хребта Петра Первого геолог Б.М. Здорик с проводником-таджиком натолкнулись на спящего дэва: «А прямо под моими ногами на кучке свежевырытой земли лежало и спало на брюхе непонятное существо, вытянувшись во весь рост, т.е. примерно метра на полтора. Голову и передние конечности я не смог хорошо рассмотреть: их закрывал от меня куст завядшей дикой гречихи. Я успел заметить ноги с черными голыми ступнями, слишком длинные и стройные, чтобы это мог быть медведь, и спину, слишком плоскую для медведя »[9]. Судя по описанию, существо спало хоть и на брюхе, но вытянувшись. Не удивительно, что аламас, как и люди, может спать в разных позах. Но вопрос ареала спанья на корточках так и не проясняется.
Впрочем, «ареальные» версии в чистом виде (независимое изобретение либо заимствование) имело бы смысл разрабатывать, если бы виды не были близкородственными. В нашем случае степень родства может быть таковой, что виды даже способны скрещиваться. Тогда сходство позы сна можно объяснить либо недавним скрещиванием в очерченном ареале, либо тем, что виды исходят из единого корня. Рассмотрим обе возможности.
«Ты, говорят, не во гнев будь сказано... – сказал, собираясь с духом, кузнец, – я веду об этом речь не для того, чтобы тебе нанесть какую обиду, – приходишься немного сродни черту »[10]. По легендам тибетцы произошли от царя обезьян и горной ведьмы ракшас. Пишущие и читающие про это примечают любопытную параллель с теорией Дарвина. Впрочем, легенда тибетцев может представлять собой обычный тотемизм: просто на месте тотема оказалась обезьяна (а не бобр, комар, кузнечик или иное существо, не укладывающееся в симиальную теорию антропогенеза). Либо легенда намекает, что среди прародителей были существа не вполне нашего вида. И речь не только о царе обезьян. По всей видимости, горная ведьма – это представитель племени гоминоидов (как и монгольская «саксаульная бабка» загийн эмген, японская «горная бабка» ямамба и русская баба-яга).
Геномные исследования 2014 года свидетельствуют в пользу такого смешения: «легенды оживают», как сказал бы Айвен Теренс Сандерсон. Оказывается, у 90% тибетцев имеется особая вариация гена EPAS1, дающая устойчивость к гипоксии, что существенно облегчает жизнь в условиях высокогорья. У обследованных для сравнения китайцев (ханьцев) такая вариация гена почти не встречается. Наиболее схожий EPAS1 найден только у денисовского человека – схожий настолько, что «иначе, чем скрещиванием между предками тибетцев и денисовцами, объяснить приобретение этого варианта гена нельзя ». По оценкам научных обозревателей, скрещивание с денисовцами имело место 40-30 тысяч лет назад[11].
Но учитывая, что вариация EPAS1 не разошлась по миру, а привязана к тибетцам, то не было ли заимствование гена более поздним? И если «дикий человек» бойко ходит в высокогорьях, не является ли он тоже обладателем полезной вариации гена EPAS1? А если да, то не есть ли он прямой потомок денисовца? А что, если предки тибетцев скрещивались с «диким человеком»? Как будто всё сходится: ген есть, легенда о происхождении в наличии. И новыми красками играет наша изначальная тема: поза сна по крайней мере у одного из тибетских племён – хорпов – напоминает таковую у ксы-гыика.
Между прочим, упомянутое геномное исследование было «точечным»: обследованы тибетцы в двух деревнях. Результаты экстраполированы на близкородственные тибетцам народы. Среди них научными обозревателями упоминаются: шерпы, балти, ладакхи. Понятно, что выносливость шерпов при гималайских восхождениях как бы намекает, что подобный ген у них есть – но вряд ли на наличие гена проверены все малые народы региона. Хотя интересно было бы проверить также горцев-европеоидов, таких как калаша и нуристанцы прасун, ибо по представлениям окрестных народов эти племена тоже происходят от неких демонов[12].
Получается, об общем ареале «высокогорного» гена можно только догадываться. Опять, как и в случае со сном на корточках, имеем неопределённость ареала, что не позволяет сделать сопоставление ареалов двух феноменов. Впрочем, возможное отличие ареалов «высокогорного» гена и сна на корточках ещё не означает отсутствие связи между феноменами через предполагаемое участие ксы-гыика (гипотетического потомка денисовца). Но и совпадение таких ареалов не стоило бы считать однозначным доказательством наличия связи – скорее, оно являлось бы только свидетельством в пользу гипотезы о скрещивании.
Остаётся рассмотреть ещё одну версию сходства позы сна, которая не завязана на конкретный ареал, а исходит из изначального родства видов Homo sapiens и Alamas alamas (или Primihomo asiaticus – по В.А. Хахлову).
Тут снова надо обратить внимание, что своей позой сна ксы-гыик (1) напоминает младенцев (2, 3) человека разумного. И хорпов, которые спят в такой позе, даже будучи взрослыми. При этом хорпы не только позой сна, но и внешностью, и повадками напоминают детей. Обратимся к дневникам Константина Николаевича Рябинина, исполнявшего обязанности врача и секретаря в экспедиции Рерихов: «Хоры – пастушеское дикое племя, детски наивное и добродушное ». «Все хоры, которых до сих пор видели, очень напоминают какой-то сказочный народ – или берендеев, или нибелунгов. Е.И. [Елена Ивановна Рерих] называет их “человечками” за маленький рост, худенькие согбенные фигурки и маленькие ноги в сказочных сапожках из тибетской шерстяной материи, расшитой крестиками »[13].
Таким образом, в хорпах (хорах) участники экспедиции Рерихов увидели одновременно и что-то детское, и что-то «дикое». Подобно «дикому человеку» хорпы непритязательны к еде и комфорту, выносят холод и голод. А их «согбенные фигурки» напоминают описание «дикого человека», данное информатором Хахлова: «Грудь впалая, узкая, плечи сдвинуты вперед, сутулый »[14].
Так что же выходит: детей, хорпов и «дикого человека» роднит «детская» поза сна? Или «дикая» поза сна? Как так могло получиться? По моему мнению, наилучшим образом вопрос разрешается в рамках теории биологической инволюции Александра Ивановича Белова[15]. Поскольку о самом существовании теории мало кому из окружающих известно, скажу вкратце суть: она утверждает происхождение позвоночных животных от человека (или предшествующих разумных антропоморфных существ), а беспозвоночных – от разумных неантропоморфных существ.
А поскольку людям, воспитанным в эволюционной парадигме и не знакомым с положениями инволюционной теории, происхождение животных от человека представляется курьёзной гипотезой, отмечу: ряд вопросов естественной истории инволюционная теория решает логичнее и убедительнее, нежели эволюционная. И речь не только о загадках «запретной палеонтологии» (и «запретной археологии»), когда останки анатомически современных людей (а также присущих им относительно высоких технологий) находятся в столь древних слоях, где по общепринятым эволюционным представлениям их быть не должно… Хотя, безусловно, эти «анахронизмы» инволюционная теория объясняет легко. Но наилучшим образом её преимущества выявляются при моделировании изменений частей тела и органов – например, руки или стопы.
Как-то в одну и ту же неделю в СМИ были опубликованы две статьи с кардинально противоположными мнениями о появлении прямохождения у гоминид: в одной говорилось, что «окончательно доказано» происхождение двуногих приматов от четвероногих саванновых, а не от древесных четвероруких, а в другой утверждалось, что только от древесных четвероруких могут возникнуть двуногие. На фоне этих равно бездоказательных утверждений эволюционистов концепция Белова стала смотреться ещё более выигрышно, ибо он обстоятельно обосновал, почему и четвероногие, и древесные четверорукие происходят от двуногих прямоходящих, а не наоборот[16].
Так при переходе от прямохождения к четвероногому передвижению плечо укорачивается, запястье преобразуется в нечто вроде колена, пятка поднимается, да и пять пальцев нередко оказываются излишними и редуцируются. Действительно, зачем четвероногому пять пальцев? И очень удивительно, что за сотни миллионов лет гипотетической эволюции на пути к человеку пять пальцев на конечностях сохранились. Интересно, что передние конечности четвероногих сохраняют признаки происхождения от руки, изначально предназначенной не для хождения, а для захвата и манипулирования предметами.
У тех двуногих, что переселяются на деревья, в процессе инволюции происходят иные преобразования: удлиняются руки, развивается противопоставление большого пальца на задних конечностях – что позволяет лучше лазать по ветвям, но снижает возможности прямохождения. Нога становится похожей на руку. При ходьбе большой палец «задней руки» отводится в сторону, чтобы не мешался. Опора идёт на мыски оставшихся четырёх пальцев. Белов убедительно показал, что если это четверорукое существо снова захочет стать двуногим прямоходящим – то пятипалой стопы уже не получится. Ведь для этого существу надо будет постоянно прижимать отведённый большой палец ноги, в надежде, что он срастётся с другими в пятипалую стопу. Но подобное прижимание вызывало бы неудобства при ходьбе – и шимпанзе с гориллой так не делают. Если они всё же станут развиваться в сторону прямохождения, то скорее большой палец ноги вовсе редуцируется, чтобы не мешать ходить. И получится четырёхпалое существо – то есть явно не человек, у которого пять пальцев. Поэтому от древесных антропоидов люди произойти не могли.
Впрочем, в Гималаях, судя по следам, водится четырёхпалое двуногое существо[17] (вот оно вполне могло произойти от древесных форм, но это явно особый случай).
Если инволюционная теория лучше эволюционной объясняет преобразования конечностей, то почему же она остаётся непризнанной? Мешают два момента: усвоенная всеми со школьной скамьи эволюционная последовательность ископаемых (рыбы – земноводные – пресмыкающиеся – птицы – звери) и её якобы подтверждение в стадиях развития зародыша (биогенетический закон Мюллера – Геккеля).
Лично мне полностью принять инволюционную теорию не давала именно эта последовательность в геологической летописи. Однако Белову удалось отбить этот последний козырь эволюционизма: опираясь на закономерности тафономии, систематизированные Иваном Антоновичем Ефремовым, согласно которым останки водных и околоводных животных сохраняются лучше и дольше, чем останки сухопутных, а останки низинных обитателей – лучше, чем останки жителей возвышенностей и гор, он показал, что в геологических слоях мы наблюдаем не последовательность эволюции, а её иллюзию. Чем древнее слои, тем больше шанс, что там из останков позвоночных представлены только рыбы, в более поздних слоях к ним добавляются животные, ведущие полуводный образ жизни, то есть амфибии и рептилии, и только в самых поздних слоях сохранились сухопутные обитатели – такие как птицы и звери. Но если в слоях какого-то периода находятся только рыбы, это отнюдь не означает, что в те времена на суше не было более развитых позвоночных[18].
А что касается второго момента – наблюдения Эрнста Геккеля о схожести эмбриона человека на разных стадиях развития с эмбрионами других позвоночных – с этим дело обстоит ещё интересней. Мне запомнился один из комментариев к заметке об инволюции в интернете: «Не знают что ли инволюционисты о законе Геккеля – что эмбрион человека поочерёдно принимает формы его эволюционных предков? » Такая постановка вопроса показывает, что задающий не вполне знаком с инволюционной теорией, ибо наблюдение о сходстве эмбрионов у позвоночных является одним из её «китов». Просто инволюционисты объясняют это сходство иначе, нежели Геккель (и «биогенетический закон» оказывается не законом, а одной из альтернативных интерпретаций наблюдения).
По инволюционной теории появление животных форм на основании исходной формы (человеческого тела) обеспечивается за счёт педоморфоза – частичного или общего сокращения стадий эмбрионального развития. Как пишет Александр Белов: «Сходство зародышей высших и примитивных позвоночным можно объяснить тем, что в результате недоразвития эмбриона у примитивных форм сохраняются начальные этапы более сложных форм. … Телесная организация простых форм позвоночных возникла в результате упрощения эмбриогенеза. Завершающие стадии эмбрионального развития при этом “сбрасываются”, и недоразвитый эмбрион получает путевку в жизнь. При этом “недоразвитые” сами получают возможность оставлять жизнеспособных потомков »[19]. То есть при инволюции эмбриональное развитие сокращается до той стадии, которая требуется для формирования конкретного животного вида.
Действие этого механизма наглядно демонстрируют человекообразные обезьяны. «По своей общей морфологии человекообразные походят чем-то на младенца человека, обросшего шерстью, озверевшего и увеличившегося в размерах. В своем поведении человекообразные ведут себя как неуемные расшалившиеся дети ». «Весьма интересно в связи с этим отметить, что масса мозга у современного новорожденного человека составляет около 400 г. Примерно такая же масса мозга сохраняется у взрослых шимпанзе, горилл и орангутанов »[20].
По сравнению с понгидами «дикий человек» прошёл меньший путь инволюции, но теоретически должен показывать тот же эффект сохранения некоторых детских черт. Из этого можно заключить, что его поза сна не просто совпадает с детской, но действительно является таковой, сохраняемой в более взрослом возрасте. Кстати, зарисованная Хахловым дикая девушка (1), судя по степени развития молочных желёз (груди ещё не закидываются за плечи, как это описывается для взрослых особей), находилась в подростковом или юношеском возрасте.
В материалах Хахлова можно найти ещё один признак того, что «дикий человек» происходит от разумного предка: его разборчивость в еде – выбрасывание внутренностей птиц и зверьков, что отличает ксы-гыика от животных (кстати, то же самое рассказывали шерпы о гималайском йети[21]). «Дважды мне пришлось слышать, что птиц и зверьков он потрошит перед едой, выбрасывая внутренности. И об этом рассказывали как об удивительном явлении, свидетельствующем об его сообразительности и сходстве с человеком.
Один из таких рассказов относится к району Манаса.
Пастух, прогонявший лошадей на водопой, заметил у одиночного дерева джигды близ берега валяющиеся внутренности двух птенцов горлиц. Родители их сидели около гнезда на этом дереве и слетели при приближении всадника. Внутренности были совсем свежие, а на песчаной почве у дерева виднелись следы, напоминающие человечьи. Следы шли по прибрежным зарослям и уходили в густые камыши, как это удалось установить табунщику. По его мнению, это было дело рук “ксы-гыик”, который на рассвете прошел здесь.
Другой рассказ был приурочен к какому-то колодцу в песках. Там, по-видимому, оказалась пойманной “диким человеком” песчанка. Довольно свежие внутренности были найдены на следах возле нор »[22].
Ещё одно отличие гоминоида от животных, которое может свидетельствовать в пользу происхождения от разумных предков, обладателей культуры: гоминоид не боится огня, костра. Среди показаний очевидцев из разных мест есть рассказы о появлении нашего героя у горящего костра.
Между прочим, В.А. Хахлов отрабатывал версию происхождения ксы-гыика путём одичания: «Прежде всего напрашивалось предположение, не является ли “дикий человек” одичавшим настоящим человеком? Принимая во внимание длительные и бурные события как далекого прошлого, так и сравнительно недавнего, происходившие в данном районе, можно было допустить, что отдельные семьи, спасаясь от возможного уничтожения, уединялись, прятались, скрывались от людей и в результате деградировали, одичали и стали действительно “дикими”. Утрачивая постепенно особенности общественного человека, оторвавшись от общества, приобретая некоторые звериные черты, такие люди (особенно последующие поколения) могли деградировать настолько, что стали людьми-зверями. Они живут парами или одиночками, перешли на подножное питание и бродят, скитаясь по горам и пустыням, где нет людей, где для них раздольное житье, жизнь свободного дикого существа.
При таких предположениях, во время разговора, собеседники обычно начинали припоминать и приводить примеры. Они указывали на отдельные племена, им известные, отдельные семьи, затерявшиеся где-то в песках и живущие там изолированно в течение длительного времени (поколениями), наконец, указывали на некоторых отшельников. Во всех этих случаях, как бы примитивна не была их жизнь, люди оставались людьми и не уподоблялись зверям. Правда, взгляд таких людей становился диким, подозрительным, настороженным, они боялись и сторонились других людей, убегали и прятались при появлении постороннего человека, они имели порой, хотя и очень примитивное, но все же жилье (иногда яма, прикрытая сверху), пользовались кое-какой одеждой, огнем, и трудились, добывая пропитание. Одним словом, это были люди, не обросшие шерстью, говорящие, разумные по-своему. В уродов не превращались, хотя и опростились донельзя.
Подобная возможность образования “дикого человека” всеми считалась невероятной и неправдоподобной. По представлению казахов, “дикий человек” – это зверь, такой же, как медведь, волк, дикая лошадь, дикий верблюд и проч. Но это зверь особенный, напоминающий человека, похожий на него, но своеобразный и необычный »[23]. Таким образом, Виталий Андреевич отверг версию одичания, опираясь в том числе и на жизненный опыт информаторов из местного населения.
В дальнейшем исследователи гоминоидов неоднократно встречались с инволюционными представлениями – причём, обычно их придерживался кто-то из местных жителей, а исследователи отвергали, опираясь на научные взгляды XX века.
В некоторых местах концепция одичания отдельных людей с превращением в обволошенных чудищ прочно вошла в фольклорную традицию. «Более всего было страшных рассказов о тех, кто, претерпев лишения и голод во льдах, дичал и обращался в тэрыкы-оборотня… Даже если он и высаживался на берег, он уже не мог жить среди людей. Обросший шерстью, озверелый, он бродил вокруг стойбищ, воровал мясо, убивал тех, кто попадался ему на пути… Еще не веря своим глазам, Гойгой отвернул лохмотья рукава, но и руки тоже были покрыты такой шерстью… Гойгой обнажал одну часть тела за другой и везде видел одно и то же: короткую, жесткую и густую шерсть. Так вот почему он больше не чувствовал холода! » – это строки из повести-легенды «Тэрыкы» чукотского писателя Юрия Рытхэу, основанной на народных преданиях.
Схожие представления о появлении обволошенных дикарей зафиксировала экспедиция гоминологов, работавшая в 1959 году в Азербайджане и Дагестане: «И местные жители знают меше-адама и не удивляются ему. Они пытаются по-своему объяснять это необычное явление и связывают его с Аллахом или считают его одичавшим человеком ». «По мнению местных жителей, в частности, тов. Таирова, эти существа представляют собой людей, покинувших человеческое общество в различные, более или менее отдаленные времена, в период, например, кавказских войн XIX века или социальных пертурбаций революции, и одичавших в горах »[24].
Кое-где представления об одичании становились очень конкретными, в обволошенном каким-то образом признавали бывшего согражданина: «Возле Нухи живет в горах дикий человек, которого все в Нухе знают. Его можно часто увидеть в районе кирпичного завода, на окраине. Он туда подходит и жестами просит кушать, но никогда не приближается к людям ближе, чем на 15 метров. Ему кладут пищу на камень и отходят. Тогда он подходит к камню и берет пищу. Хлеба не кушает. Кушает одни яйца, проглатывая их целиком, вместе со скорлупой. … Без одежды, весь покрыт густой шерстью…
– Люди говорят, что это – дикий Сулейман. Это – человек, Сулейман. Восемь лет назад он сжег свой дом и убежал в горы, наверное, сошел с ума. Долгое время он не показывался, а теперь подходит, просит покушать »[25].
В другом случае свидетель отмечает у существа некоторый регресс – забывание речи, случившееся между двумя встречами: «Группа офицеров, охотников, расположилась у костра. Внезапно, к ним из леса вышел крупный мужчина, весь обросший густыми, вьющимися, черными волосами. Лицо нельзя было рассмотреть из-за покрывающей его растительности и свешивающихся с головы спутанных длинных волос … Вокруг таза, существо носило пришедшие в полную ветхость и потерявшие всякий цвет… трусы. При первой встрече Дьякова с существом два года назад, этот костюм имел более приличный вид. Тогда же существо еще говорило довольно связно, по-русски, хотя оно бормотало вовсе не то, о чем его спрашивали. Теперь же, оно не говорило, а лишь издавало нечленораздельные звуки. Со слов старика-паромщика, это существо появилось в Алазанском лесу три года назад и является, по-видимому, беглым заключенным или сумасшедшим »[26].
В отчёте об экспедиции имеется предварительный вывод, что в районе поисков (северные районы Азербайджана) водятся три типа существ: 1) редко встречаемый сутулый тип с яйцеобразной головой, уходящей в плечи, с выдающимся вперед полуобезьяньим ртом, с длинными мускулистыми руками, неуклюже передвигающийся на слегка согнутых конечностях; 2) более похожий на человека – возможно, гибрид первого с человеком разумным; 3) действительно «одичавший» разумный человек.
Кстати, к последней категории тяготел тот субъект в трусах, что вышел к костру офицеров: «небольшая деталь отличает его от описанных нам “лесных людей”: его шерсть или волосяной покров – черного цвета и курчавая, а не гладкая и рыже-коричневая, как у меше-адама » – то есть, внешне он несколько отличался от «коренных» гоминоидов, обитавших в той же местности (рыжих меше-адамов и белых каптаров).
Автор экспедиционного отчёта Жанна Иосифовна Кофман хоть и не поддержала инволюционные взгляды местных жителей в части происхождения массивных меше-адамов и грацильных каптаров (любителей ночного катания на кобылах), но само одичание не исключила из гипотез: «Я не думаю, что можно было бы поставить вопрос наоборот и производить “лесных людей” от человека. Человек не может целыми общинами, или семьями полностью утратить свою духовную, моральную, социальную, наконец, материальную и биотическую сокровищницу. Можно допустить, что лишение разума или чрезвычайные обстоятельства могут привести, в редких случаях, к одичанию одиночного человека. Но, вынудить его, сверх того, стать альбиносом, катающимся по ночам на кобылах, это уже слишком много требовать с него »[27].
Вместе с тем, экспедиционные материалы заставили обстоятельную исследовательницу поставить ряд вопросов: «Может ли человек “одичать”? Что значит “одичать” для человека? Сознательно покинуть общество подобных или, лишившись разума, сохранить лишь древний инстинкт животного? В последнем случае, могут ли наступить адаптация организма и реорганизация некоторых его функций, достаточно быстрые, чтобы сохранить существование при первом непосредственном контакте с новой внешней средой и обеспечить это существование в последующем? Как скоро может, например, разрастись волосяной покров, достаточный чтобы обеспечить надежную защиту от холода? »[28]
Собственно, эти вопросы напрямую ведут к формированию инволюционной концепции, а правильный исчерпывающий ответ на них – к её опровержению или подтверждению. Но инволюционная теория в те времена не родилась: возможно, вопросы были заданы преждевременно… А в рамках господствовавшей эволюционной парадигмы те же вопросы мало что значат: может ли человек одичать или не может – эволюция всё равно идёт. Инволюционные взгляды так и остались где-то на задворках гоминологии, антропологии и биологии.
Однако снежный человек не был вписан и в эволюционную схему. Прописал его на эволюционном древе Борис Фёдорович Поршнев, считавший снежного человека сохранившимся до наших дней палеоантропом (неандертальцем). Безотносительно к тому, верно это определение или нет, оно позволило построить концепцию происхождения гоминоида и сапиенса от общего предка, не противоречащую положениям эволюционной биологии. Согласно Поршневу, вид, давший начало и гоминоиду, и человеку разумному, начал расслаиваться на популяции с преобладанием особей, склонных развивать культуру, и популяции особей, не склонных к этому. «Тут, по-видимому, имело место какое-то взаимное отталкивание этих двух разновидностей, которые, образно говоря, как бы вылупились друг из друга и чем дальше, тем больше отталкивались и очищались друг от друга. Можно представить себе что-то вроде искусственного отбора, хотя и совершенно неосознанного: особи с преобладанием одной группы признаков отбрасывали из своей среды, а может быть и умерщвляли особей, так сказать, с противоположным знаком. Это еще не было борьбой разумных людей с животными, процесс носил сначала чисто биологический характер и его механизм подлежит исследованию. Но сравнительно быстро это были уже две разновидности, затем два подвида, из которых сапиентный оттеснял на все более далекую периферию бестиальный подвид — примитивных палеоантропов. Возможно, не раз проявлялись и обратные тенденции, скрещивание, но все же поляризация оказывалась более сильной тенденцией, и два подвида стали наконец двумя видами »[29].
Поскольку два близких вида не могут жить в одной экологической нише, они разошлись по разным нишам. Человек активен днём, гоминоид – ночью. Человек создал культурную среду и живёт в ней, а гоминоид предпочитает жить там, где меньше шансов наткнуться на человека разумного.
«Палеоантропы сопутствовали всей истории неоантропов, как их собственная тень. Но это было углубляющееся раздвоение, дивергенция. Реликтовые палеоантропы не просто задержались на той стадии развития, от которой отшнуровалась линия развития неоантропов. У реликтовых палеоантропов мы уже не видим того умения изготовлять и использовать каменные и иные орудия (как и знакомства с огнем), которое наблюдалось у ископаемых гоминид нижнего и среднего плейстоцена. Мы видим в этом раздвоении четкое подтверждение трудовой теории антропогенеза, выдвинутой Энгельсом. Одни гоминиды шли по пути труда, – они стали людьми, у них возникло общество, как и общение с помощью членораздельной речи.
Другие не шли по пути труда, – они и не застыли в своем развитии, а понемногу утрачивали даже те зачаточные предпосылки труда, которыми обладали их предки. В процессе дивергенции оба полюса все более удалялись друг от друга, все, что было между ними промежуточного, вымывалось, исчезало »[30].
Интересно, что предложенный Борисом Фёдоровичем механизм появления реликтового гоминоида вполне укладывается в инволюционную теорию. Ведь что сделал троглодит, утратив навыки разведения костров и производства орудий? Он инволюционировал! Таким образом, эволюционист и создатель гоминологии Борис Поршнев одновременно является в рамках этой науки и первым инволюционистом – по крайней мере, по своим взглядам на происхождение гоминоида.
Отличие от «чистого» инволюционизма в том, что Поршнев описывает расслоение – сапиентацию одних (с появлением человека разумного) и бестиализацию других (с появлением троглодита), а в инволюционной теории троглодит одичал, человек же просто-напросто остаётся человеком (до поры до времени) или тоже дичает, но медленнее. Труд, творчество и размышления не дают человеку дичать, но они всё же не в силах сотворить человека из зверя. То есть можно заметить, что инволюционная теория, хоть и противоречит трудовой теории Энгельса, но имеет с ней общее место: труд необходим. То же можно сказать и об отношениях инволюционизма с эволюционизмом: изменчивость и приспособляемость играют важные роли в обеих концепциях. На деле существует широкий спектр инволюционных и эволюционных взглядов, между которыми нет жёсткой границы – что как раз и показывает концепция Поршнева. Что касается его термина «бестиализация» – по сути это синоним одичания, инволюции или, по Майклу Кремо, деволюции.
Как бы то ни было, Поршнев нашёл в эволюционной системе место для снежного человека, выведя его изучение на научный уровень – причём, многие специалисты с учёными степенями «неофициально» соучаствовали в этом. Но почему-то «официального» признания в научном сообществе гоминоид не получил. Более того, вокруг исследований снежного человека сложилась какая-то странная атмосфера – с её страстями, разнообразными реакциями людей – сама по себе достойная исследования. Когда в 1964 году на Международном конгрессе по антропологии в Москве Лев Петрович Астанин хотел сделать доклад о параметрах кисти из Пангбоче и только произнёс: «Несколько слов о так называемом снежном человеке » – председатель собрания согнал его с кафедры, ибо о снежном человеке с высокой трибуны можно говорить либо смешное, либо ничего[31].
Но почему такая бурная реакция