Журналистика конца 18 века.

В последние годы правления Екатерины11 и особенно во времена царствования ее сына – Павла1 – усиливается административный гнет в области печати. По приказу Екатерины11 за его просветительскую деятельность арестован Н.И.Новиков, ужесточается цензура, запрещаются «неугодные» издания, закрываются частные типографии. Но не смотря на это в журналистике усиливается радикализм. Примером может служить публицистическая деятельность А.Н.Радищева, его патриотизм, обличение рабства, требования свободы для народа и высоких нравственных качеств молодых дворян («Беседа о том, что есть сын Отечества»). От Радищева пошла революционно - демократическая линия в русской журналистике – К декабристам, Белинскому, Герцену, Чернышевскому.

С другой стороны в этот период начинается издательская деятельность Н.М.Карамзина («Московский журнал»), который впервые организует «толстый» журнал европейского типа, вводит в издание отдел литературной критика, ведет работу по созданию русского литературного языка.

Практическое занятие 4

А.Н.Радищев

(О САМОДЕРЖАВСТВЕ)

Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естест­ву состояние. Мы не токмо не можем дать над собою неограни­ченной власти; но ниже закон, извет общия воли, не имеет дру­гого права наказывать преступников опричь права собственныя сохранности. Если мы живем под властию законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно, но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природныя власти, то дабы оная употреб­ляема была в нашу пользу: о сем мы делаем с обществом без­молвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудие государя дает народу, его су­дии, то же и более над ним право, какое ему дает закон над пре­ступниками. Государь есть первый гражданин народного обще­ства.

БЕСЕДА О ТОМ, ЧТО ЕСТЬ СЫН ОТЕЧЕСТВА

Не все рожденные в отечестве достойны величественного на­именования сына отечества (патриота). Под игом рабства нахо­дящиеся не достойны украшаться сим именем. Поудержись, чув­ствительное сердце, не произноси суда твоего на таковые изре­чения, доколе стоиши при праге.

— Вступи и виждь! Кому не известно, что имя сына отечест­ва принадлежит человеку, а не зверю или скоту или другому бес­словесному животному? Известно, что человек существо свобод­ное, поелику одарено умом, разумом и свободною волею, что свобода его состоит в избрании лучшего, что сие лучшее познает он и избирает посредством разума, постигает пособием ума и стремится всегда к прекрасному, величественному, высокому. Все сие обретает он в едином последовании естественным и откро­венным законам, инако божественными называемым, и извле­ченным от божественных и естественных гражданским, или об­щежительным.

- Но в ком заглушены сии способности, сии человеческие чувствования, может ли украшаться величественным именем сына отечества?

- Он не человек, но что? он ниже скота; ибо и скот следует своим законам, и не примечено еще в нем удаления от оных. Но здесь не касается рассуждение о тех злосчестнейших, коих ко­варство или насилие лишило сего величественного преимущества человека, кои соделаны чрез то такими, что без принуждения и страха ничего уже из таких чувствований не производят, кои уподоблены тяглому скоту, не делают выше определенной рабо­ты, от которой им освободиться нельзя; кои уподоблены лошади, осужденной на всю жизнь возить телегу, и не имеющие надежды освободиться от своего ига, получая равные с лошадью воздая­ния и претерпевая равные удары; не о тех, кои не видят конца своему игу, кроме смерти, где кончатся их труды и их мучения, хотя и случается иногда, что жестокая печаль, объяв дух их раз­мышлением, возжигает слабый свет их разума и заставляет их проклинать бедственное свое состояние и искать оному конца; не о тех здесь речь, кои не чувствуют другого, кроме своего уни­жения, кои ползают и движутся во смертном сне (летаргия), кои походят на человека одним токмо видом, впрочем, обремене­ны тяжестию своих оков, лишены всех благ, исключены от всего наследия человеков, угнетены, унижены, презренны; кои ничто иное, как мертвые тела, погребенные одно против дру­гого, работают необходимое для человека из страха; им ничего, кроме смерти, не желательно и коим наималейшее же­лание заказано и самые маловажные предприятия казнятся; им позволено только расти, потом умирать; о коих не спраши­вается, что они достойного человечества сделали? Какие по­хвальные дела, следы прошедшей их жизни, оставили? Какое добро, какую пользу принесло государству сие великое чис­ло рук?

- Не о сих здесь слово; они не суть члены государства, они не человеки, когда суть ничто иное, как движимые мучителем машины, мертвые трупы, тяглый скот!

- Человек, человек потребен для ношения имени сына оте­чества! Но где он? где сей, украшенный достойно сын величе­ственным именем?

Не в объятиях ли неги и любострастия? Не объятый ли пламенем гордости, любоначалия, насилия? не зарытый ли в скверно – прибыточестве, зависти, зловожделении, вражде и раз­доре со всеми, даже и теми, кои одинаково с ним чувствуют и к одному и тому же устремляются? Или не погрязший ли в тину лени, обжорства и пиянства? Вертопрах, облетающий с полудня (ибо он тогда начинает день свой) весь город, все улицы, все домы для бессмысленнейшего пустоглаголания, для обольщения целомудрия, для заражения благонравия, для уловления просто­ты и чистосердечия, соделавший голову свою мучным магазином, брови вместилищем сажи, щеки коробками белил и сурика или, лучше оказать, живописною политрою, кожу тела своего вытя­нутою барабанною кожею, похож больше на чудовище в своем убранстве, нежели на человека, и его распутная жизнь, знаме­нуемая смрадом, из уст и всего тела его происходящим, задушается целою аптекою благовонных опрыскиваний, - словом, он модный человек, совершенно исполняющий все правила щеголь­ской большого света науки: он ест, спит, валяется в пьянстве и любострастии, несмотря на истощенные силы свои; переоде­вается, мелет всякий вздор, кричит, перебегает с места на место, кратко – он щеголь.

- Не сей ли есть сын отечества? — или тот, поднимающий величавым образом на твердь небесную свой взор, попирающий ногами своими всех, кои находятся пред ним, терзающий ближ­них своих насилием, гонением, притеснением, заточением, лише­нием звания, собственности, мучением, прельщением, обманом и самым убийством, словом, всеми одному ему известными сред­ствами раздирающий тех, кои осмелятся произносить слова: чело­вечество, свобода, покой, честность, святость, собственность и другие сим подобные? потоки слез, реки крови не токмо не тро­гают, но услаждают его душу. Тот не должен существовать, кто смеет противоборствовать его речам, мнению, делам и намере­ниям! сей ли есть сын отечества?

-Или тот, простирающий объятия свои к захвачению бо­гатства и владений целого отечества своего, а ежели бы можно было, и целого света и который с хладнокровием готов отъять у злосчастнейших соотечественников своих и последние крохи, поддерживающие унылую и томную их жизнь, ограбить, расхи­тить их пылинки собственности; который восхищается радостию, ежели открывается ему случай к новому приобретению, пусть то заплачено будет реками крови собратий его, пусть то лишит последнего убежища и пропитания подобных ему сочеловеков, пусть они умирают с голоду, стужи, зноя; пусть рыдают, пусть умерщвляют чад своих в отчаянии, пусть они отваживают жизнь свою на тысячи смертей; все сие не поколеблет его сердца; все сие для него не значит ничего, — он умножает свое имение, а сего и довольно. — Итак, не сему ли принадлежит имя сына отечества?

-Или не тот ли, седящий за исполненным произведениями всех четырех стихий столом, коего услаждению вкуса и брюха жертвуют несколько человек, отъятых от служения отечеству, дабы по пресыщении мог он быть перевален в постель и там бы спокойно уже заниматься потреблением других произведений, ка­кие он вздумает, пока сон отнимет у него силу двигать челюсть-ми своими? Итак, конечно, сей или же который-нибудь из выше­сказанных четырех? (ибо пятого сложения толь же отдельно редко найдем). Смесь сих четырех везде видна, но еще не ви­ден сын отечества, ежели он не в числе сих!

- Глас разума, глас законов, начертанных в природе и сердце человеков, не согласен наименовать вычисленных людей сынами отечества! Самые те, кои подлинно таковы суть, произ­несут суд (не на себя, ибо они себя не находят такими), но на подобных себе и приговорят исключить таковых из числа сынов отечества, поелику нет человека, сколько бы он ни был прочен и ослеплен собою, чтобы сколько-нибудь не чувствовал правоты и красоты вещей и дел.

-Нет человека, который бы не чувствовал прискорбия, видя себя уничижаема, поносима, порабощаема насилием, ли­шаема всех средств и способов наслаждаться покоем и удовольствием и не обретая нигде утешения своего. Не доказывает ли сие, что он любит честь, без которой он как без души. Не нужно здесь изъяснять, что сия есть истинная честь, ибо лож­ная вместо избавления покоряет всему вышесказанному и ни­когда не успокоит сердца человеческого.

- Всякому врождено чувствование истинной чести; но осве­щает оно дела и мысли человека по мере приближения его к оному, следуя светильнику разума, проводящему его сквозь мглу
страстей, пороков и предубеждений к тихому ее, чести то есть, свету. Нет ни одного из смертных толико отверженного от при­роды, который бы не имел той вложенной в сердце каждого человека пружины, устремляющей его к люблению чести. Всяк желает лучше быть уважаем, нежели поносим, всяк устремляет­ся к дальнейшему своему совершенствованию, знаменитости и
славе: как бы ни силился ласкатель Александра Македонского, Аристотель, доказывать сему противное, утверждая, что сама природа расположила уже.род смертных так, что одна, и притом
гораздо большая часть оных, должна непременно быть в рабском состоянии и, следовательно, не чувствовать, что есть честь? а дру­гая в господственном, потому, что не многие имеют благородные и величественные чувствования.

- Не спорно, что гораздо знатнейшая часть рода смертных погружена во мрачность варварства, зверства и рабства; но сие нимало не доказывает, что человек не рожден с чувствованием, устремляющим его к великому и к совершенствованию себя и, следовательно, к люблению истинной славы и чести. Причиною тому или род провождаемой жизни, обстоятельства, в коих быть принуждены, или малоопытность, или насилие врагов пра­ведного и законного возвышения природы человеческой, подвер­гающих оную силою и коварством слепоте и рабству, кото­рое разум и сердце человеческое обессиливает, налагая тяг­чайшие оковы презрения и угнетения, подавляющего силы духа вечного.

-Не оправдывайте себя здесь, притеснители, злодеи челове­чества, что сии ужасные узы суть порядок, требующий подчинен­ности. О, ежели б вы проникли цепь всея природы, сколько вы можете, а можете много! то другие бы мысли вы ощутили в себе; нашли бы, что любовь, а не насилие содержит толь пре­красный в мире порядок и подчиненность. Вся природа подлежит оному, и где оный, там нет ужасных позорищ, извлекающих у чувствительных сердец слезы сострадания и при которых истин­ный друг человечества содрогается.

- Что бы такое представляла тогда природа, кроме смеси нестройной (хаоса), ежели бы лишена была оной пружины? Поистине она лишилась бы величайшего способа как к сохране­нию, так и совершенствованию себя. Везде и со всяким челове­ком рождается оная пламенная любовь к снисканию чести и по­хвалы у других. Сие происходит из врожденного человеку чув­ствования своей ограниченности и зависимости. Сие чувствование толь сильно, что всегда побуждает людей к приобретению для себя тех способностей и преимуществ, посредством которых за­служивается любовь как от людей, так и от высочайшего суще­ства, свидетельствуемая услаждением совести; а заслужив дру­гих благосклонность и уважение, человек учиняется благона­дежным в средствах сохранения и совершенствования самого себя.

- И если сие так, то кто сомневается, что сильная оная лю­бовь к чести и желание приобрести услаждение совести своей с благосклонностию и похвалою от других есть величайшее и надежнейшее средство, без которого человеческое благосостоя­ние и совершенствование быть не может? Ибо какое тогда оста­нется для человека средство преодолеть те трудности, кои неиз­бежны на пути, ведущем к достижению блаженного покоя, и опровергнуть то малодушное чувствование, кое наводит трепет при воззрении на недостатки свои? Какое есть средство к избав­лению от страха пасть навеки под ужаснейшим бременем оных? ежели отъять, во-первых, исполненное сладкой надежды при­бежище к высочайшему существу не яко мстителю, но яко ис­точнику и началу всех благ; а потом к подобным себе, с которы­ми соединила нас природа ради взаимной помощи и которые внутренно преклоняются к готовности оказывать оную и, при всем заглушении сего внутреннего гласа, чувствуют, что они не должны быть теми святотатцами, кои препятствуют праведному человеческому стремлению к совершенствованию себя.

Кто посеял в человеке чувствование сие искать прибежи­ща? — Врожденное чувствование зависимости, ясно показываю­щее нам оное двойственное к спасению и удовольствию нашему средство. И что, наконец, побуждает его ко вступлению на сии пути? что устремляет его к соединению с сими двумя человече­ского блаженства средствами и к заботе нравиться им? — По­истине ничто иное, как врожденное пламенное побуждение к приобретению для себя тех способностей и красоты, посредст­вом которых заслуживается благоволение божие и любовь со­братий своей, желание учиниться достойным их благосклонно­сти и покровительства.

-Рассматривающий деяния человеческие увидит, что се одна из главнейших пружин всех величайших в свете произведе­ний! И се начало того побуждения к люблению чести, которое посеяно в человеке при начале сотворения его! Се причина чув­ствования того услаждения, которое обыкновенно сопряжено всегда с сердцем человека, как скоро изливается на оное благо­воление божие, которое состоит в сладкой тишине и услаждении совести, и как скоро приобретает он любовь подобных себе, ко­торая обыкновенно изображается радостию при воззрении его, похвалами, восклицаниями. Се предмет, к коему стремятся истинные человеки и где обретают истинное свое удовольствие! Доказано уже, что истинный человек и сын отечества есть одно и то же; следовательно, будет верный отличительный признак его, ежели он таким образом честолюбив.

- Сим да начинает украшать он величественное наименова­ние сына отечества, монархии. Он для сего должен почитать свою совесть, возлюбити ближних; ибо единою любовию при­обретается любовь; должно исполнять звание свое так, как по­велевает благоразумие и честность, не заботясь нимало о воз­даянии почести, превозношении и славе, которая есть сопутница или паче тень, всегда следующая за добродетелию, освещаемою невечерним солнцем правды; ибо те, которые гоняются за сла­вою и похвалою, не только не приобретают для себя оных от других, но паче лишаются.

- Истинный человек есть истинный исполнитель всех преду-ставленных для блаженства его законов; он свято повинуется оным. Благородная и чуждая пустосвятства и лицемерия скром­ность сопровождает все чувствования, слова и деяния его. С бла­гоговением подчиняется он всему тому, чего порядок, благо­устройство и спасение общее требуют; для него нет низкого со­стояния в служении отечеству; служа оному, он знает, что он содействует здравоносному обращению, так сказать, крови госу­дарственного тела. Он скорее согласится погибнуть и исчезнуть, нежели подать собою другим пример неблагонравия и тем от­нять у отечества детей, кои бы могли быть украшением и под­порою оного; он страшится заразить соки благосостояния своих сограждан; он пламенеет нежнейшею любовию к целости и спо­койствию своих соотчичей; ничего столько не жаждет зреть, как взаимной любви между ними; он возжигает сей благотворный пламень во всех сердцах; не страшится трудностей, встречаю­щихся ему при сем благородном его подвиге; преодолевает все препятствия, неутомимо бдит над сохранением честности, подает благие советы и наставления, помогает несчастным, избавляет от опасностей заблуждения и пороков, и ежели уверен в том, что смерть его принесет крепость и славу отечеству, то не страшится пожертвовать жизнию; если же она нужна для отечества, то сохраняет ее для всемерного соблюдения законов естественных и отечественных; по возможности своей отвращает все, могущее запятнать чистоту и ослабить благонамеренность оных, яко па­губу блаженства и совершенствования соотечественников своих. Словом, он благонравен! Вот другой верный знак сына отечества!

- Третий же и, как кажется, последний отличительный знак сына отечества, когда он благороден. Благороден же есть тот, кто учинил себя знаменитым мудрыми и человеколюбивыми качествами и поступками своими; кто сияет в обществе разумом и добродетелию и, будучи воспламенен истинно мудрым любо-честием, все силы и старания свои к тому единственно устрем­ляет, чтобы, повинуясь законам и блюстителям оных, предер­жащим властям, как всего себя, так и всё, что он ни имеет, не почитать иначе, как принадлежащим отечеству, употреблять оное так, как вверенный ему залог благоволения соотчичей и государя своего, который есть отец народа, ничего не щадя для блага отечества. Тот есть прямо благороден, которого сердце не может не трепетать от нежной радости при едином имени оте­чества и который не инако чувствует при том воспоминании (ко­торое в нем непрестанно), как бы то говорено было о драгоцен­нейшей всего на свете его части. Он не жертвует благом отече­ства предрассудкам, кои мечутся, яко блистательные, в глаза его; всем жертвует для блага оного: верховная его награда состоит в добродетели, то есть в той внутренней стройности всех наклон­ностей и хотений, которую премудрый творец вливает в непороч­ное сердце и которой в ее тишине и удовольствии ничего в свете уподобится не может. Ибо истинное благородство есть доброде­тельные поступки, оживотворяемые истинною честию, которая не инде находиться, как в беспрерывном благотворении роду чело­веческому, а преимущественно своим соотечественникам, возда­вая каждому по достоинству и по предписуемым законам естества и народоправления. Украшенные сими единственно качествами как в просвещенной древности, так и ныне почтены истинными хвалами. И вот третий отличительный знак сына отечества!

Но сколь ни блистательны, сколь ни славны, ни восхити­тельны для всякого благомыслящего сердца сии качества сына отечества и хотя всяк сроден иметь оные, но не могут, однако ж, не.быть нечисты, смешаны, темны, запутаны, без надлежащего воспитания и просвещения науками и знаниями, без коих наи­лучшая сия способность человека удобно, как всегда то было и есть, превращается в самые вреднейшие побуждения и стрем­ления и наводняет целые государства злочестиями, беспокойства­ми, раздорами и неустройством. Ибо тогда понятия человеческие бывают темны, сбивчивы и совсем химерические. Почему прежде, нежели пожелает кто иметь помянутые качества истинного че­ловека, нужно, чтобы прежде приучил дух свой к трудолюбию, прилежанию, повиновению, скромности, умному состраданию, к охоте благотворить всем, к любви отечества, к желанию подра­жать великим в том примерам, також к любви к наукам и худо­жествам, сколько позволяет отправляемое в общежитии звание; применился бы к упражнению в истории и философии или любо­мудрии, не школьном, для словопрения единственно обращен­ном, но в истинном, научающем человека истинным его обязан­ностям: а для очищения вкуса возлюбил бы рассматривание живописи великих художников, музыки, изваяния, архитектуры или зодчества.

- Весьма те ошибутся, которые почтут сие рассуждение тою платоническою системою общественного воспитания, которой со­бытия никогда не увидим, когда в наших глазах род такового точно воспитания и на сих правилах основанного введен богомудрыми монархами, и просвещенная Европа с изумлением видит успехи оного, восходящие к предположенной цели исполинскими шагами!

Вопросы и задания.

1. Общественно-культурная обстановка в России в 90-е годы 18 века. Усиление радикализма в России.

2. А.Н.Радищев – мыслитель-революционер, писатель и публицист.

3. Элементы критического отношения к крепостничеству в журнале «Беседующий гражданин».

4. Статья Радищева «Беседа о том, что есть сын Отечества»

А) тематика статьи;

Б) проблематика;

В) способы решения проблемы;

Г) стилистика и языковые особенности

5. Какие тезисы Радищева актуальны в современной действительности?

 

 

Практическое занятие 5

Н.М.Карамзин

ЧТО НУЖНО АВТОРУ?

Г

оворят, что автору нужны таланты и знания: острый, прони­цательный разум, живое воображение и проч. Справедливо: но сего не довольно. Ему надобно иметь и доброе, нежное сердце, если он хочет быть другом и любимцем души нашей; если хочет, чтобы дарования его сияли светом немерцающим; если хо­чет писать для вечности и собирать благословения народов. Тво­рец всегда изображается в творении и часто — против воли своей. Тщетно думает лицемер обмануть читателей и под златою одеж­дою пышных слов сокрыть железное сердце; тщетно говорит нам о милосердии, сострадании, добродетели! Все восклицания его хо­лодны, без души, без жизни; и никогда питательное, эфирное пла­мя не польется из его творений в нежную душу читателя.

Если бы небо наделило какого-нибудь изверга великими даро­ваниями славного Аруэта', то вместо прекрасной «Заиры» напи­сал бы он карикатуру «Заиры». Чистейший целебный нектар в не­чистом сосуде делается противным, ядовитым питием.

Когда ты хочешь писать портрет свой, то посмотрись прежде в верное зеркало: может ли быть лицо твое предметом искусства, которое должно заниматься одним изящным, изображать красоту, гармонию и распространять в области чувствительного приятные впечатления? Если творческая натура произвела тебя в час небре­жения или в минуту раздора своего с красотою, то будь благоразу­мен, не.безобразь художниковой кисти,— оставь свое намерение. Ты берешься за перо и хочешь быть автором: спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: каков я? ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего.

Ужели думаете вы, что Геснер² мог бы столь прелестно изображать невинность и добродушие пастухов и пастушек, если бы сии любезные черты были чужды собственному его сердцу?

Ты хочешь быть автором: читай историю несчастий рода чело­веческого — и если сердце твое не обольется кровью, оставь пе­ро,— или оно изобразит нам хладную мрачность души твоей.

Но если всему горестному, всему угнетенному, всему слезяще­му открыт путь во чувствительную грудь твою; если душа твоя может возвыситься до страсти к добру, может питать в себе свя­тое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага: тогда смело призывай богинь парнасских — они пройдут мимо ве­ликолепных чертогов и посетят твою смиренную хижину - ты не будешь бесполезным писателем - и никто из добрых не взглянет сухими глазами на твою могилу.

Слог, фигуры, метафоры, образы, выражения — все сие трогает и пленяет тогда, когда одушевляется чувством; если не оно разгорячает воображение писателя, то никогда слеза моя, никогда улыб­ки моя не будет его наградою.

Отчего Жан-Жак Руссо нравится нам со всеми своими слабостями и заблуждениями? Отчего любим мы читать его и тогда, когда он мечтает или запутывается в противоречиях? — Оттого, что в самых его заблуждениях сверкают искры страстного человеко­любия; оттого, что самые слабости его показывают некоторое милое добродушие.

Напротив того, многие другие авторы, несмотря на свою ученость и звания, возмущают дух мой и тогда, когда говорят истину: ибо сия истина мертва в устах их; ибо сия истина изливается не из добродетельного сердца; ибо дыхание любви не согревает ее.

Одним словом: я уверен, что дурной человек не может быть хо­рошим автором.

 

(О БОГАТСТВЕ ЯЗЫКА)

Истинное богатство языка состоит не во множестве звуков, не во множестве слов, но в числе мыслей, выражаемых оным. Богатый язык тот, в котором вы найдете слова не только для означения главных идей, но и для изъяснения их различий, их оттенок, боль­шей или меньшей силы, простоты и сложности. Иначе он беден; беден со всеми миллионами слов своих. Какая польза, что в арабском языке некоторые телесные вещи, например меч и лев, имеют пятьсот имен, когда он не выражает никаких тонких нравственных понятий и чувств? В языке, обогащенном умными авторами, в языке, выработан­ном, не может быть синонимов; всегда имеют они между собою не­которое тонкое различие, известное тем писателям, которые вла­деют духом языка, сами размышляют, сами чувствуют, а не по­пугаями других бывают.

ОТЧЕГО В РОССИИ МАЛО АВТОРСКИХ ТАЛАНТОВ?

Если мы предложим сей вопрос иностранцу, особливо французу, то он, не задумавшись, будет отвечать: «От холодного климата». Со времен Монтескье все феномены умственного, политического и нравственного мира изъясняются климатом. «Ah, mon cher Monsicur, n'avez vous pas le nez gele?» '- сказал Дидерот в Питербурге⁴ одному земляку своему, который жаловался, что в России не чувствуют великого ума его, и который в самом деле за несколько дней перед тем ознобил себе нос.

Но Москва не Камчатка, не Лапландия; здесь солнце так же лучезарно, как и в других землях; так же есть весна и лето, цветы и зелень. Правда, что у нас холод продолжительнее; но может ли действие его на человека, столь умеренное в России придуманны­ми способами защиты, вредить дарованиям? И вопрос кажется смешным! Скорее жар, расслабляя нервы (сей непосредственный орган души), уменьшит ту силу мыслей и воображения, которая составляет талант. Давно известно медикам-наблюдателям, что жители севера долговечнее жителей юга: климат, благоприятный для физического сложения, без сомнения, не гибелен и для дейст­вий души, которая в здешнем мире столь тесно соединена с те­лом.— Если бы жаркий климат производил таланты ума, то в Ар­хипелаге всегда бы курился чистый фимиам музам, а в Италии пели Виргилии и Тассы; но в Архипелаге курят... табак, а в Ита­лии поют... кастраты.

У нас, конечно, менее авторских талантов, нежели у других европейских народов; но мы имели, имеем их, и, следственно, при­рода не осудила нас удивляться им только в чужих землях. Не в климате, но в обстоятельствах гражданской жизни россеян надоб­но искать ответа на вопрос: «Для чего у нас редки хорошие писа­тели?»

Хотя талант есть вдохновение природы, однако ж ему должно раскрыться ученьем и созреть в постоянных упражнениях. Автору надобно иметь не только собственно так называемое дарование,— то есть какую-то особенную деятельность душевных способно­стей,— но и многие исторические сведения, ум, образованный ло­гикою, тонкий вкус и знание света. Сколько времени потребно единственно на то, чтобы совершенно овладеть духом языка свое­го? Вольтер сказал справедливо, что в шесть лет можно выучиться всем главным языкам, но что во всю жизнь надобно учиться сво­ему природному. Нам, русским, еще более труда, нежели другим. Француз, прочитав Монтаня, Паскаля, 5 или 6 авторов века Лю­довика XIV, Вольтера, Руссо, Томаса, Мармонтеля³, может совер­шенно узнать язык свой во всех формах; но мы, прочитав множе­ство церковных и светских книг, соберем только материальное или словесное богатство языка, которое ожидает души и красот от художника. Истинных писателей было у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надобно выражать прият­но некоторые, даже обыкновенные, мысли. Русский кандидат ав­торства, недовольный книгами, должен закрыть их и слушать во­круг себя разговоры, чтобы совершеннее узнать язык. Тут новая беда: в лучших домах говорят у нас более по-французски! Милые женщины, которых надлежало бы только подслушивать, чтобы украсить роман или комедию любезными, счастливыми выраже­ниями, пленяют нас нерусскими фразами. Что ж остается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения; угадывать лучший выбор слов; давать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть от них необыкновенность выражения! Мудрено ли, что со­чинители некоторых русских комедий и романов не победили сей великой трудности и что светские женщины не имеют терпения слушать или читать их, находя, что так не говорят люди со вку­сом? Если спросите у них: как же говорить должно? то всякая из них отвечает: «Не знаю; но это грубо, несносно!» — Одним словом, французский язык весь в книгах (со всеми красками и тенями, как в живописных картинах), а русский только отчасти; францу­зы пишут как говорят, а русские обо многих предметах должны еще говорить так, как напишет человек с талантом.

Бюффон ^6> странным образом изъясняет свойство великого та­ланта или гения, говоря, что он есть терпение в превосходной сте­пени. Но если хорошенько подумаем, то едва ли не согласимся с ним; по крайней мере без редкого терпения гений не может вос­сиять во всей своей лучезарности. Работа есть условие искусства; охота и возможность преодолевать трудности есть характер талан­та. Бюффон и Руссо пленяют нас сильным и живописным слогом: мы знаем от них самих, чего им стоила пальма красноречия!

Теперь спрашиваю: кому у нас сражаться с великою трудно­стью быть хорошим автором, если и самое счастливейшее дарова­ние имеет на себе жесткую кору, стираемую единственно постоян­ною работою? Кому у нас десять, двадцать лет рыться в книгах, быть наблюдателем, всегдашним учеником, писать и бросать в огонь написанное, чтобы из пепла родилось что-нибудь лучшее? В России более других учатся дворяне; но долго ли? До пятнад­цати лет: тут время идти в службу, время искать чинов, сего вер­нейшего способа быть предметом уважения. Мы начинаем только любить чтение; имя хорошего автора еще не имеет у нас такой цены, как в других землях; надобно при случае объявить другое право на улыбку вежливости и ласки. К тому же искание чинов не мешает балам, ужинам, праздникам; а жизнь авторская любит частое уединение.— Молодые люди среднего состояния, которые учатся, также спешат выйти из школы или университета, чтобы в гражданской или военной службе получить награду за их успехи в науках; а те немногие, которые остаются в ученом состоянии, редко имеют случай узнать свет — без чего трудно писателю обра­зовать вкус свой, как бы он учен ни был. Все французские писа­тели, служащие образцом тонкости и приятности в слоге, переправ­ляли, так сказать, школьную свою реторику в свете, наблюдая, что ему нравится и почему. Правда, что он, будучи школою для авто­ров, может быть и гробом дарования: дает вкус, но отнимает тру­долюбие, необходимое для великих и надежных успехов. Счастлив, кто, слушая сирен, перенимает их волшебные мелодии, но может удалиться, когда захочет! Иначе мы останемся при одних купле­тах и мадригалах. Надобно заглядывать в общество — непременно, по крайней мере в некоторые лета,— но жить в кабинете.

Со временем будет, конечно, более хороших авторов в России - тогда, как увидим между светскими людьми более ученых или между учеными — более светских людей. Теперь талант образу­ется у нас случайно. Натура и характер противятся иногда силе обстоятельств и ставят человека на путь, которого бы не надлежа­ло ему избирать по расчетам обыкновенной пользы или от кото­рого судьба удаляла его: так, Ломоносов родился крестьянином и сделался славным поэтом. Склонность к литературе, к наукам, к искусствам — есть, без сомнения, природная, ибо всегда рано от­крывается, прежде, нежели ум может соединять с нею виды коры­сти. Сей младенец, который на всех стенах чертит углем головы, еще не думает о том, что живописное искусство доставляет чело­веку выгоды в жизни. Другой, услышав в первый раз стихи, бро­сает игрушку и хочет говорить рифмами. Какой хороший автор в детстве своем не сочинял уже сатир, песен, романов? Но обстоя­тельства не всегда уступают природе; если они не благоприятст­вуют ей, то ее дарования по большей части гаснут. Чему быть трудно, то бывает редко — однако же бывает,— и чувствительное сердце, живость мыслей, деятельность воображения, вопреки другим явнейшим или ближайшим выгодам, привязывают иногда человека к тихому кабинету и заставляют его находить неизъяс­нимую прелесть в трудах ума, в развитии понятий, в живописи чувств, в украшении языка. Он думает — желая дать цену своим упражнениям для самого себя,— думает, говорю, что труд его не бесполезен для отечества; что авторы помогают согражданам лучше мыслить и говорить; что все великие народы любили и лю­бят таланты; что греки, римляне, французы, англичане, немцы не славились бы умом своим, если бы они не славились талантами; что достоинство народа оскорбляется бессмыслием и косноязычи­ем худых писателей; что варварский вкус их есть сатира на вкус народа; что образцы благородного русского красноречия едва ли не полезнее самых классов латинской элоквенции, где толкуют Ци­церона и Виргилия; что оно, избирая для себя патриотические и нравственные предметы, может благотворить нравам и питать лю­бовь к отечеству.— Другие могут думать иначе о литературе; мы не хотим теперь спорить с ними.

' Защитник и покровитель невинных, благодетель Каласовой фамилии и всех фернейских жителей имел, конечно, незлое сердце (здесь речь идет о Вольтере.— В. К.). — Прим. автора.

⁸ Геснер Саломон (1730—1788) — швейцарский поэт

³ Ах, дорогой мой, вы, кажется, отморозили нос? (франц.).

⁴ Дени Дидро посетил Петербург по приглашению Екатерины II и жил в нем несколько месяцев в 1773—1774 гг.

⁵ Как сочинителя единственных сказок. (Карамзин имеет в виду «Нравоучительные рассказы» («Contes moraux», 1761, русский перевод $» 1764), пользовавшиеся большой популярностью.— В. К.).—Прим. автора

'Бюффон Жорж-Луи (1707—1788) — французский натуралист, ав­тор многотомной «Естественной истории».

 

(Текст печатается по изд.: Карамзин Н. М. Избр. соч., т. 2. М.—Л., «Художественная литература», 1964, с. 120-122, 142, 183-187,)

Вопросы и задания.

1. Основные тенденции в сентименталистской журналистике конца 18 века.

2. Н.М.Карамзин – основоположник русского сентиментализма. Его роль в развитии русской журналистики и литературы.

3. «Московский журнал» (1791-1792) как образец первого «толстого» русского журнала европейского типа.

А) структура издания;

Б) тематика и проблематика;

В) роль отдела литературной критики;

4. Эстетическая позиция «Московского журнала» и последующих альманахов Карамзина.

5. Статьи Карамзина «Что нужно автору?» и «Почему в России мало авторских талантов?». Тезисы и аргументы, выдвигаемые писателем. Стилистические и языковые особенности статей. Роль Карамзина в создании «среднего» стиля литературного языка.

6. Напишите эссе, используя современный материал, ответьте на вопрос Карамзина «Почему в России мало авторских талантов?» Согласитесь или опровергните данную точку зрения, аргументируя свои тезисы.