Гарри медленно выпрямился, успев отметить краем сознания, что тело снова почти слушается его. И остался сидеть рядом, вглядываясь в хмурый профиль Драко, в глубокие тени под запавшими глазами — борясь с желанием снова уткнуться в него. Успокоить. И поверить самому, что ничего непоправимого не произошло.
— Тебя что, заметили? — все еще не веря в то, что это действительно может происходить с ними, что это — случилось, проговорил Гарри.
Губы упорно не слушались.
Драко устало кивнул, снова пряча лицо в ладонях.
— Если бы я аппарировал, меня вычислили бы тут же. Тащить ее через границу на руках… нельзя было. Я бы просто ее не донес, там такой ливень жуткий… и ветер… Я же не ты, Поттер, я оживлять не умею. Людей, тем более…
— И что? — холодея, уточнил Гарри.
Сонливость и слабость как рукой сняло от одной мысли, что Малфой на самом деле попался — и ему это не снится.
— Я покинул страну официально, — пожал плечами Драко. — Получил портключ и переместился. Ждать-то больше точно было нельзя…
— Ты засветился в Министерстве?.. — неверяще выдохнул Гарри.
Малфой поднял голову и утомленно уставился на него.
— Не задавай риторических вопросов, ладно? — попросил он. — У меня и так голова раскалывается. Завтра придумаем, что именно с этим делать…
Они смотрели друг на друга — и Гарри, кусая губы, ловил себя на предательской мысли, что Драко прав. Что бы там ни случилось за стенами замка, что ни происходило бы в мире — пусть даже по отношению к ним самим — они все решат завтра. Потому что сегодня не важно, наверное, даже то, что их спокойному существованию, возможно, на самом деле пришел конец — ничто не важно, когда Малфой сидит рядом, измученный и усталый, решивший проблему так, как позволили обстоятельства — и не желающий слышать о том, что с ней можно было справиться как-то иначе. Потому что — в этом Гарри совершенно не сомневался — иначе просто было нельзя.
Иначе Драко бы это сделал.
— Пойдем спать, — он прижался к щеке Малфоя. — Завтра девочкам все расскажешь, Панси тебе прогноз выдаст…
— Да я их просто завтра прибью обеих, — спокойно заявил Драко. — За то, что ты тут дрых в одиночку.
Он больше не отстранялся — а, значит, продолжал ругаться уже машинально, больше на самого себя — за испуг, чем на бестолкового неосторожного Поттера и девчонок — за разгильдяйство.
И он позволял раздевать себя. Это тоже говорило о многом.
— Хочешь в душ? — шепнул Гарри, зарываясь лицом ему в шею, и, дурея от родного запаха, коснулся губами знакомой чувствительной точки под ухом. — Мы быстро. Туда и обратно.
Драко шумно выдохнул и усмехнулся.
— Давай, — почти беззвучно ответил он. — Только бегом, ладно? Я вымотался, как не знаю кто…
* * *
Конечно же, Поттер опять не сдержал слово. Точнее, уж лучше бы он его действительно не сдержал…
Теплые струи воды, и крепкие, сильные руки, скользящие по спине, сразу взявшиеся привычными жестами разминать затекшие плечи, и горячее дыхание в затылок — Драко блаженно прикрыл глаза, отдаваясь знакомым пальцам, ладоням, наизусть знающим каждую, наверное, клеточку его тела. Играющим на нем, как виртуоз на одной струне, податливой и, в конечном итоге, всегда — беспомощной. Перед ним — хозяином, любовником, другом. Мужчиной, который умеет чувствовать — как никто.
И управляет им с небрежной легкостью, заставляя несколькими движениями забыть об усталости, о сне, о заботах — смывая губкой налипшую изморозь чужих дней, согревая дыханием обнаженную кожу, пряча под ресницами темное, горячее пламя — я скучал по тебе…
Годы, наполненные суетой будней, утренними спорами за столом, тягомотиной обучения свалившейся на их плечи толпы эгоцентричных упрямых подростков и тщательно скрываемого страха не оказаться готовым, когда начнется очередная война, промелькнули, как один обрывочный сон — потому что каждый раз, когда день умирал, растекаясь тишиной по уставшему замку, и дверь закрывалась, отсекая их от реальности, в глазах Гарри поселялась хулиганская, мальчишеская улыбка — та самая — и у Драко подгибались колени. Он уже не помнил о том, что казалось самым важным еще несколько часов назад, и всегда поражался — как неотвратимо меняется Поттер в эти секунды. Как меняются они оба, словно существует два мира. Дневной — и этот.
В котором Гарри чуть слышно дышал, уткнувшись под струями душа лбом в его влажные волосы, сжимая расслабляющиеся плечи, в котором Драко откидывал голову, закрывая глаза, и обхватывал запястья Поттера, водя мыльными ладонями по своей груди, по животу, по рукам. В котором они оба задыхались, напитываясь дыханием, запахом, теплом друг друга, стирая из памяти хаос прошедшего дня, цепляясь за каждое движение, за каждый вздох — этого почти хватало, чтобы усталость перестала иметь хоть какое-то значение.
— Гарри… — возмущенно простонал Драко, когда горячая ладонь вдруг исчезла, сменившись потоком воды.
— Я же обещал, что мы быстро, — как ни в чем не бывало хмыкнул Поттер, быстрыми движениями смывая с них пену. — Я до ужаса честный юноша.
Что с того, что «быстро» в понимании Малфоя вообще, скорее всего, означало бы — поодиночке? Находясь рядом с обнаженным Поттером, быстро вообще ничего сделать обычно не получалось.
Самое отвратительное, что формально Гарри был совершенно прав. И Драко, видимо, сам виноват, что даже просто стоять под душем рядом с Поттером, не отвлекаясь на его близость, за все годы он так и не научился — категорически.
Шум воды стих, и в руках Гарри, видимо, появилось полотенце — Драко этого не видел, только чувствовал прикосновение ткани, потому как стоял, зажмурившись и прислонившись к стене, занятый выбором между бурной демонстративной обидой и не менее демонстративным равнодушным спокойствием.
Спокойствие победило — в общем-то, почти как всегда — и тут же растерянно ухнуло в неизвестность, как только Драко открыл глаза, наткнувшись на внимательный, мерцающий озорными искрами взгляд Поттера.
— Пойдем… — шепнул Гарри, отстраняясь и швыряя полотенце куда-то в сторону, и потянул его за руку. — Я с тобой рядом двое суток не спал. Мне, между прочим, все это время кошмары снились.
— Если ты спал один, то неудивительно, — машинально откликнулся Драко, отнимая ладонь и приглаживая влажные волосы.
На этот раз Поттер действительно доигрался, мрачно подумал он. Кажется, я предупреждал его, что устал?
Гарри пренебрежительно хмыкнул — и это тоже увеличило последнюю каплю. Конечно, ему все равно — это же было почти час назад, в прошлой жизни, можно сказать. Забыли и плюнули, подумаешь, мелочь.
Поттер молча протопал к кровати и, сдернув с нее покрывало, с блаженным выдохом вытянулся на подушках, закидывая руки за голову. Огромные и какие-то беззащитные без очков глаза внимательно следили за застывшим перед шкафом Малфоем.
Драко колебался всего несколько секунд, после чего безошибочно протянул руку и вытащил с дальней полки бутылку из темного стекла и бокал. Один.
— Что здесь-то нового? — равнодушно спросил он, усаживаясь на край кровати и подгибая ногу. — Как девочки?
Гарри ошеломленно моргнул. Бальзам на мою израненную душу, удовлетворенно подумал Малфой, глядя на его растерянное лицо.
— Ужас, а не девочки, — буркнул Поттер, глядя, как Драко откидывается назад, упирая в одеяло ладонь, и сгибает в колене вторую ногу. — Перессорились и требуют общего сбора.
Светлая бровь изумленно приподнялась, но взгляд от плещущегося в бокале вина Драко так и не отвел.
— Опять у Лавгуд идея какая-нибудь, — проворчал он.
— Скорее, у Панси, — поправил Гарри. — Мне так показалось. Они обе уперлись, что без тебя ничего не расскажут…
— Если у Панси, то, глядишь, и переживем, — хмыкнул Драко.
Слегка запрокинув голову, он сидел, подняв перед собой бокал, и смотрел сквозь него в окно, на пробивающийся рассвет. Взгляд Поттера, нервно скользящий по лицу, по плечам, по бедрам, казалось, проникал прямо под кожу.
Я тоже тебя люблю, невольно усмехаясь, подумал Драко. Раз сижу тут и греюсь бессовестно…
— У тебя после душа сон отшибло? — наконец поинтересовался Гарри.
Осторожно поинтересовался, педантично отметил Драко. И это правильно, Поттер. Не ты один здесь в игры играть умеешь… не всегда уместные…
— Угу, — согласился он вслух, делая очередной маленький глоток. — Но, если ты засыпаешь, так я и в кабинете посидеть могу.
В глазах Гарри начало медленно проступать понимание. И обреченность.
За такое зрелище Драко и в худшие времена бы правую руку отдал.
— Да я, в общем, в одиночестве выспался, — хмуро сообщил Поттер. — Это ты, вроде, от усталости умирал.
— А я и отдыхаю, — парировал Драко, глядя на бокал. — Второй по действенности способ.
Гарри прикусил губу, безуспешно пряча улыбку.
— Первый, надо полагать — душ? — саркастически предположил он.
— Душ — третий, тогда уж, — высокомерно протянул Малфой. — Ты, Поттер, чудовищно невнимателен к собственному партнеру. За пять лет даже в его приоритетах не разобрался.
— Я — сволочь, — покорно согласился Гарри. — Тебе надо памятник за жизнь со мной ставить, и по футу за каждый год наращивать. Покажи первый.
Драко устремил на него долгий оценивающий взгляд, а потом, смягчившись, привстал и перебрался ближе, усаживаясь верхом и оседлывая его бедра.
— Даже и не знаю, способен ли ты оценить тонкие вещи, — с сомнением проговорил он, сжимая коленями бока Поттера.
Глаза Гарри — насмешливые, распахнутые и доверчивые. Малфой рассмеялся бы в лицо тому, кто сказал бы ему пять лет назад, что Гарри Поттер способен смотреть так — открыто и беззащитно. Смотреть — на него. Лежа в его постели.
Драко сделал еще один глоток, поставил бокал на столик, переплел их с Поттером пальцы, наклонился вперед и замер в дюйме от его лица, прижимая руки Гарри к подушке. Поттер прерывисто дышал, глядя на его губы, и Драко слегка наклонил голову, почти касаясь лба Гарри кончиком носа.
Конечно же, Поттер дернулся и потянулся к его губам. Одно легкое движение — и уже прижавшись щекой к его виску, Драко медленно заскользил вниз, оставляя на коже винную дорожку, вынуждая Гарри откинуть голову и подставить открытую шею. Замереть на полпути — и провести носом по мочке уха, и за ним, чувствуя, как Поттер выгибается навстречу, тянет из захвата руки…
Вот еще. Так быстро. Ты пока что даже за душ не рассчитался.
Ярко-красная капля вина в ямочке между ключицами, медленные поцелуи — по горлу, вверх, к подбородку, и — по другой щеке снова ко лбу, будто не слыша, как Гарри шипит сквозь зубы, то прижимаясь к груди, то снова пытаясь вырваться. Тут главное — за руками следить. Поттер чертовски силен, когда начинает извиваться как следует.
Колени раздвинулись шире, и Драко, скользнув ими по простыням, вытянулся поверх горячего тела, крепко сжимая запястья Гарри. Поттер жалобно выдохнул — теперь они прижимались друг к другу, он чувствовал возбуждение Драко, и совершенно точно не понимал, почему его при этом все еще держат.
М-да, Поттер и тонкие материи! — мысленно усмехнулся Драко, касаясь губами влажных губ Гарри, смачивая их последними красными каплями. Поттер застонал и жадно прильнул к нему, слизывая терпкий вкус, целуя, будто захлебываясь им.
— Тебе так нравится поить меня без рук? — задыхаясь, пробормотал он, умудряясь почти не прерывать поцелуй.
— Вот еще, — выдохнул Драко. — Мне нравится тебя дразнить…
Ладонь оторвалась-таки от запястья, скользнула вниз, на шею Гарри, обхватила затылок — и Поттер, извернувшись, оттолкнулся локтем, перекатился по кровати вместе с Драко, тут же накрывая его собой. Пальцы впились в обнаженное бедро, обвившееся вокруг талии.
— Мерлин, как я соскучился… — со стоном прошептал Поттер, покрывая его бешеными поцелуями, вжимаясь в него, лихорадочно стискивая ладонями. — Мерлин, Драко…
Он запрокинул голову, с глухим рычанием врываясь внутрь — и остановился, впившись ногтями в плечо Малфоя и тяжело дыша. Драко ахнул, откидываясь на подушках — уже было неважно, все — неважно, Гарри с ним, горячий, родной, его Гарри…
По мнению Драко, если Поттер хоть к чему-то и пришел за долгие годы «муштры», так это к мысли, что быстрый секс — не всегда самый лучший. И Драко искренне не понимал, как вообще умудрился ему это вдолбить. По всему всегда выходило, что в данном вопросе Гарри принципиален — а, возможно, он просто не верил, что это возможно.
Жизнь постепенно показывала, что в случае Поттера возможно действительно все. Потому что тот Гарри, который когда-то увез Малфоя из Хогвартса, пылал, как пожар, вспыхивая в мгновение, зажигая и сжигая — и взрываясь одной яростной волной. Он был слишком горяч, чтобы согревать постепенно, шаг за шагом превращая Драко в оплавленный воск… хотя, честно говоря, любить Поттера было несложно любым.
Но таким — нависающим сверху, медленным, жестким, с горящими глазами — Драко был счастлив любить его. Такого Гарри можно было просить, умолять, извиваться под ним, подаваясь навстречу, стонать и всхлипывать — он жадно ловил эти всхлипы ртом, заламывая руки Малфоя, он сводил его с ума, безостановочно шепча непристойности и нежности — и никогда не поддавался на просьбы. Он доводил Драко до криков, до исступления, до слез, вколачиваясь в него до грани оргазма — а потом выходя и покрывая жадными поцелуями, не давая кончить, и снова брал его, пока от каждого движения не начинала бить дрожь, как от прикосновения к обнаженным нервам. Пока Малфой не сдавался, оседая в его руках, покорный и полностью беспомощный. Драко только теперь понял, что значит — отдаваться кому-то. Гарри. Принадлежать Гарри.
— Мальчик мой… — шепнул Поттер, нежно целуя искусанные губы.
О, он умел быть нежным — не только губами, ладонями, взглядом, а будто бы — весь, и Драко задыхался, цепляясь за него, обнимая, притягивая к себе — и чувствуя, как Гарри льнет к нему, теряясь в его поцелуях. В такие минуты Драко уже не понимал, как они могли ссориться хоть когда-то. Как Поттер мог вызывать в нем какие-то другие эмоции, кроме этой бесконечной жажды и теплоты.
Он не боялся в такие мгновения ничего. Вообще. И это тоже было по-своему странно — когда страх отступал совершенно, даже из дальних уголков подсознания.
Может, поэтому он больше не боялся и боли — и того, что кто-то подчинял себе его тело, становился его хозяином, владел им. Драко нравилось быть слабым — с Гарри.
И эта мысль тоже теперь не пугала.
— Поверить не могу, что ты не спал двое суток… — сонно пробормотал Поттер ему на ухо, лениво перебирая пряди светлых волос. — Или ты просто двужильный, Малфой…
Он лежал, как всегда, устроившись на груди Драко, лицом вниз, уткнувшись ему в шею. Так он спал даже в Хогвартсе — обхватив его обеими руками и зарывшись в него, будто каждую минуту ожидал, что Малфой исчезнет, растворится в предутренней дымке. Как сон.
— А я спал… — тихо, почти беззвучно проговорил Драко, невидяще глядя перед собой. — И вчера… и сегодня тоже.
Поттер, кажется, перестал дышать. А потом медленно поднял голову.
— Что?.. — неуверенно переспросил он.
Драко повернулся на бок и уткнулся лбом в горячее плечо, рассеянно водя кончиками пальцев по все еще влажной коже, по напрягшимся мышцам.
— Я должен был убедиться, — прошептал он, касаясь Гарри губами. — Это возможно, Поттер. Только не так, как ты сегодня. Не просто так. Так — это самоубийство.
Гарри смотрел на него — совершенно ясные, без тени сонливости и утомления, глаза, огромные, напряженно внимательные. Драко на секунду почувствовал себя сволочью, прочтя в них искренний страх — за него.
— Ты не мог спать, если меня не было рядом, — каким-то звенящим голосом произнес Гарри.
— Ты был, — улыбнулся Драко, целуя его и мысленно отвешивая себе подзатыльник за то, что так его напугал. — Ты всегда рядом, Поттер. Надо только… правильно это почувствовать…
— Ты шутишь… — обреченно простонал Гарри, рывком притягивая его к себе. — Ты мне все еще ту выходку со сном не простил.
Драко медленно покачал головой.
— Я действительно спал один, Гарри, — тихо сказал он. — Все очень просто… если хочешь отдавать, а не брать. Тогда неважно, рядом ли ты, и неважно, будешь ли рядом когда-нибудь, — тонкие пальцы заскользили по лицу Поттера, обрисовывая его контуры. — Ты — во мне, понимаешь? Всегда — во мне. И, если мне ничего от тебя не нужно, если я хочу любить, а не быть любимым, то любить я могу и на расстоянии. Независимо от того, могу ли получить что-то взамен.
Поттер долго молчал, уткнувшись ему в макушку.
— Я постоянно о тебе думаю, — мрачно проговорил он наконец. — Даже вчера, когда засыпал… я вообще ни о чем больше думать не мог. Мне всегда кажется, что ты рядом…
— Но тебе меня не хватает, верно? — спросил Драко, поднимая голову и глядя ему в лицо. — Вот поэтому и не получается. Ты представь, что я действительно с тобой. И что ты можешь любить меня, и расстояния тебе не мешают. Они просто не могут отнять меня у тебя. Ничто не может, Гарри… потому что я — в тебе, а не рядом. И только ты решаешь, быть мне там или нет… Понимаешь?..
* * *
Это был не лучший день в жизни Луны Лавгуд. Не лучшие два дня. Нет, три. Месяц, точнее.
Черт, вообще какая-то полоса дурная пошла…
Она терпеть не могла принимать решения и оценивать чужие поступки. Она чувствовала себя, как пришпиленная к доске трепыхающаяся бабочка, когда приходилось решать, кого из близких людей выбрать и чью сторону поддержать.
В первую очередь потому, что Луна прекрасно понимала всех — хоть почти никогда и не могла донести до любой стороны точку зрения ее оппонента. То, что прекрасно складывалось в ней в единую картину, почему-то упорно не желало выражаться в словах и оседать в головах окрысившихся друг на друга собеседников.
И ладно бы просто окрысившихся… Куда как хуже, когда каждый уже начинает гнуть свою линию, прикрываясь священной верой в единственность собственной правды, и плевать они все хотели на то, что правд, как минимум, несколько.
Иногда ее преследовали пугающие видения, в которых Панси выглядела, как мрачная высоченная скала, нависающая над похожим на взрывающийся вулкан Гарри. В которых Гермиона выстреливала ядом во все стороны, прожигая чудовищные дыры в каждом, на кого попадали капли. Луна ощущала боль от слов и эмоций, как физическую, и смотреть, как те, кого она любит, причиняют ее друг другу, было невыносимее, чем ощущать удары самой.
Иногда она путалась — что происходит на самом деле, а что просто выглядит, как настоящее. И только Панси одним ей ведомым шестым чувством умудрялась заметить, когда Луну начинало «нести», и вовремя влить в нее зелье — или хотя бы взять за руку, прижать к себе, возвращая ощущение реальности и мгновенно прерывая все склоки.
Только Панси могла унять страхи несколькими словами, объяснив, что разницы, по сути, и нет. Что все, что видит эмпат, действительно существует — на слоях, которые доступны ему одному. Такое вот у Лавгуд проклятье. За что ее, в том числе, конкретно Паркинсон и любит. Малфой, вон, будущее иногда ощущает — и ни Гарри, ни самой Луне это тоже совершенно не мешает любить его. Это называется «особенность» и «изюминка» — и придает магу ту самую, отличающую его от всех, индивидуальность, которую в себе надо ценить, а не пугаться ее проявлений.
После таких разговоров Луне всегда казалось, что она снова может спокойно дышать.
И даже видения слегка отступали — правда, недалеко.
И все ухало в бездну, превращаясь в один спутанный бесформенный ком, когда каждый упирался двумя руками в свою правду, и в перспективе начинала маячить — грызня. Пусть даже до нее — реальной — доходило редко, Луне хватало четкого ощущения надвигающейся возможности, вероятности, чтобы начать балансировать на грани истерики.
Это невыносимо — когда те, кого ты любишь, причиняют друг другу боль. Пусть даже у них, как они говорят, действительно шкуры дубленые…
А еще всегда почему-то казалось, что, какое бы решение она ни приняла, оно все равно — неправильное. Не оптимальное.
— Мисс Луна, я все равно не понял, — из дальнего угла комнаты раздался голос молчавшего весь урок Фила. — Вы говорите, что для водного мага естественно любить каждого. Но, если я попытаюсь… — он усмехнулся и смущенно потер лоб, — что-то мне подсказывает, что я надорвусь. Мне же тогда весь мир на шею усядется…
Луна улыбнулась собственным мыслям.
Она любила такие уроки — у магов своей стихии — в особенности. Когда вокруг тебя несколько пар прозрачных, как ручьи, светлых глаз, и негромкие, с переливами и оттенками, голоса, и в каждом — зачаток будущего эмпата.
Только они еще об этом не знают и наивно верят, что ощущать боль каждого, как свою — ее личный крест, который им не достанется.
— А что такое любовь, Филипп? — мягко задала она вопрос, откидываясь на спинку стула. — Как ты это себе представляешь?
Сидевшая рядом с ним Дина хмыкнула, бросив на вконец смущенного мальчишку озорной теплый взгляд. Дэнни, заметив их переглядки, вспыхнул до корней волос.
— Ну… — задумался Фил.
— Смотреть на каждого с нежностью и готовностью погладить по шерстке? — насмешливо уточнила Луна. — Эдак и впрямь надорвешься.
— Любовь — это жертвенность, — эхом отозвался растянувшийся на полу, закинув руки за голову, глядевший в потолок Брайан. — Готовность пожертвовать собой и своими интересами. И я тоже не думаю, что это возможно — если ради каждого. Каждый… того не стоит…
— Сильное утверждение… — хмуро буркнула Маргарет.
Луна едва удержалась от прямого вопроса. Нельзя. Нельзя прямо подсказывать. Ни за что не согласятся, если просто сообщить результат, не дав дойти до него самим.
— Ты не согласна? — как можно ровнее спросила она, глядя на девушку.
Та отстраненно пожала плечами.
— Я думаю, что называть любовью можно разные вещи, — проговорила Маргарет, пристально глядя на Брайана. — И тогда будут разночтения. А можно не на определения смотреть, а себя слушать. И мне кажется, вы говорите о чем-то другом. Не о страсти или желании близости. И не о жертвенности.
— Не об этом, — покладисто согласилась Луна — и оглядела притихшую группу. — Может, еще кто-нибудь готов себя послушать, а не об определениях поспорить?
Мерлин, как хорошо, что вас тут никогда не бывает больше десятка за раз, невольно подумала она. Убиться можно, если сорок магов сразу перед собой посадить…
И плевать, что в результате они больше работают в замке, чем учатся. Тем выше ценят занятия.
— Любишь, когда хочешь, чтобы любимому было хорошо, — внезапно подал голос молчавший доселе Майкл. — И делаешь что-то для этого.
— И когда тебе плохо, если ему плохо, — добавила Маргарет.
— Не вижу принципиальной разницы с готовностью жертвовать, — хмыкнул Брайан.
— Разница в том, что иногда любовь — это умение заставить себя не делать ничего, чтобы не помешать, — задумчиво обронила Луна. — Согласиться с тем, что твоя забота может быть не нужна. Вообще не нужна. Как ты думаешь, Брайан?
— Ну, это возможно… — пожал плечами тот.
— Да ты даже не въехал, о чем речь, вообще! — фыркнул Фил. — Жертвенность — это готовность делать что-то ради любимого, верно? И достать его, видимо, этими своими жертвами до печенок. Мисс Луна это имела в виду — что любовь отличается тем, что ты можешь и НЕ жертвовать, если в том нет реальной нужды, и это сложнее, чем просто отрывать от себя куски и гордиться этим…
— …а потом требовать за них платы с объекта любви, — закончила за него Луна.
— Когда любишь, об оплате речь не идет, — презрительно сообщил Брайан.
Сейчас он уже был похож на ощетинившегося ежика.
Дина молча смотрела на него с отчетливым, явным сочувствием. Маргарет со стоном уткнулась носом в коленки, пытаясь сдержать рвущееся наружу фырканье.
— А как определить, нужна кому-то твоя жертва или нет? — вдруг напряженно спросил Дэнни. — Ну, то есть… если я чувствую, что ему плохо, и я могу помочь… что-то сделав… этого достаточно, чтобы я имел право действовать? Он же может и отказаться, если я предложу. Не потому, что не надо, а просто… побояться, не знаю… Или еще почему… Из гордости, там…
Мальчик определенно решал какую-то свою задачу. Уставившись невидящим взглядом в пространство, он говорил о ком-то конкретном — это единственное, что Луна успела услышать.
— А как определить, нужно ли вообще вмешиваться? — перебил его Фил. — У каждого есть свобода решать свои проблемы самостоятельно, пусть даже — совершая ошибки. И тогда, получается, любовь — это способность не мешать их совершать. И помогать только тогда, когда попросят.
— А если мне больно от того, что он ошибается? — поднял на него глаза Дэнни. — От того, что ему самому больно?
Сама бы хотела на это ответить, горько усмехнулась Луна. Что делать, если мне больно? Вмешиваться — или молчать? И как потом убедить себя, что один из двух выходов — правильный?
— Так ты ему хочешь помочь или свою боль убрать? — чуть слышно спросила она.
Мальчишка молчал, сосредоточенно кусая губы и хмуро глядя перед собой.
— В этом и решение, Дэнни, — вздохнула Луна. — Только ты знаешь, чего именно добиваешься. Но ты не перестанешь чувствовать боль, когда плохо тому, кого ты любишь. Это и означает, что ты любишь его.
Он протестующе вспыхнул, но возражать вслух не стал. Конечно, ты хотел сказать, что любовь ни при чем, мысленно улыбнулась Луна. Чего еще ожидать от пятнадцатилетнего парня.
— Особенность водного мага в том, что он способен чувствовать боль каждого, — устало проговорила она. — Это не значит, что любой из нас ее чувствует. Это всего лишь потенциальная способность. Слышать любого, кто рядом, и пытаться ему помочь. Разрываться на части, когда больно многим, а ты — один. И никогда не быть уверенным, что, вмешиваясь, ты поступаешь единственно верно.
— Вопрос внутренней честности, — мрачно подытожил Фил. — Опять снова-заново…
Они расходились пришибленные и слегка ошарашенные. У них целая неделя до следующего занятия в этой группе — а, значит, вопросов будет еще больше. Как всегда, впрочем, — со вздохом подумала Луна, поднимаясь по лестнице.
Обед обещал быть мучением — потому что утром она, наконец, рассказала Гарри все, что услышала, глядя на Гермиону. Ей было тошно передавать что-то за спиной не чужой ей девушки — пусть даже и человека — но и молчать, скрывая важную, скорее всего, информацию от семьи, казалось тоже не лучшим выходом.
К тому же, реакция Гарри и Малфоя совершенно точно показала — это действительно была важная для них информация. Хотя, по мнению Луны, они крепко преувеличивали.
Успокаивать взбешенного новостями Поттера пришлось всем троим, включая Панси с ее логическими выкладками. И, судя сейчас по его лицу, процесс все же прошел успешно.
Гермиона тоже уже была здесь. Ждали только ее — вечно опаздывающую несобранную Лавгуд.
— Как там твои русалки? — хмуро поинтересовался Малфой.
Луна небрежно махнула рукой, придвигая к себе тарелку с салатом.
— В этой группе шестеро парней и три девушки, Драко, — насмешливо протянула она. — Так что твои гендерные претензии слегка необоснованны.
— Судя по всему, опять никто никого не пришиб, — философски заметил Гарри. — Не то, что мои. Хоть маггловский огнетушитель на стенку вешай.
Панси презрительно фыркнула. Гермиона с интересом вслушивалась в разговор.
— Можно проводить занятия в бассейне, — посоветовал Драко. — Тогда получится тушить сразу по возникновении возгорания.
— А мужской половине группы так понравится женская, или в каких там они решат сочетаниях друг другу нравиться, что о занятиях вообще можно будет забыть, — саркастически подытожила Панси. — Так и знала, что рано или поздно эта школа скатится к борделю.
Луна и Гарри, не удержавшись, покатились от смеха. Малфой искоса наблюдал за ними, не переставая жевать и пряча улыбку.
— А можно мне тоже на занятия походить? — спросила вдруг Гермиона. — Просто посмотреть. Интересно.
— Посмотреть? — Гарри выпрямился на стуле. — Зачем?
Луна обратила внимание, как они переглянулись с Малфоем — почти незаметно. И, слава Мерлину, Поттер, кажется, не начинал опять закипать.
Гермиона пожала плечами.
— Мне всегда хотелось понять вас. Взгляд изнутри, так сказать. Да и заняться здесь особенно нечем, все равно Виктора почти целыми днями Добби развлекает…
— Твой сын неплохо осведомлен о том, что такое домовые эльфы, — между делом заметил Драко, сосредоточенно нарезая на ломтики кусок бекона. — Для мальчика, росшего среди магглов и имеющего в мамах тебя, с твоей-то непереносимостью домовиков…
Взгляд Гермионы мгновенно стал сухим и колючим.
— Я работала в Магическом Мире, Малфой, и нет ничего удивительного в том, что мой сын нередко проводил вечера со мной, когда меня задерживали дела.
— Кстати, а где ты работала? — поинтересовалась Панси. — Ты так и не сказала.
— В Министерстве Магии, — отрезала Гермиона. — В Отделе Тайн, и распространяться об исследованиях своей лаборатории я не имею права. Еще будут вопросы?
— Ага, — кивнул Гарри. — С каких пор Отдел Тайн изучает стихийных магов?
Луна едва не покачнулась от хлынувшей со стороны Гермионы волны мгновенной ошпаривающей паники. И сразу, следом — злости.
— Уже пятый год изучает, к твоему сведению, — процедила она, швыряя на стол салфетку. — С момента гибели Риддла и Дамблдора. А я там работаю с тех пор, как вы покинули Хогвартс. Или вас так бесит, что люди тоже хотят понять тех, кто сумел разрулить подряд две войны?