— Исключено, — отрезал Поттер. — Даже не муссируй эту тему, Вилена останется здесь.
Гермиона медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы.
— Ты готов поставить Европу под угрозу войны только потому, что не хочешь признать свою ошибку! — огрызнулась она.
— Нет, я просто знаю, что даже в этом случае уже вряд ли что-то изменится, — пожал плечами Гарри. — Ты сама сказала — дело в причине, а не в поводе. Мы не перестанем быть опасны, даже если девочка благополучно вернется в Польшу. Она проведет остаток жизни в клинике для душевнобольных, и обвинят в ее болезни все равно — нас. Никому не будет дела до того, что свихнулась она еще рядом с родителями. Они — люди, и уж точно свои ошибки признавать не приучены.
Взгляд Гермионы снова ощутимо потяжелел — Луна чувствовала его, даже не оборачиваясь в ее сторону. На «людей» обиделась, констатировала девушка.
— Хорошо, — наконец проговорила Грэйнджер. — Значит, война и впрямь неизбежна. И ты, Гарри, согласен с тем, что теперь достанется не только британским волшебникам и, возможно, магглам — проблемы будут у всей Европы. И на этот раз — уже действительно из-за вас и только из-за вас.
Поттер развел руками.
— Все проблемы люди создают себе сами, я так считаю. Если третьей войне быть — она будет заслуженной для них не меньше, чем вторая и первая.
— Вы не сможете отсидеться здесь, — процедила, судя по всему, окончательно оскорбившаяся Гермиона. — И Визенгамот согласен защищать вас и дальше. Более того — они хотят полноценного сотрудничества.
— Не вижу особого смысла, честно говоря, — признался Гарри. — На черта это им? Не тот случай, когда без стихийных магов не справишься.
Вот и выкручивайся теперь, мстительно подумала Луна. Не можешь ведь прямо сказать, что ты подслушала — мы уже получили предложение о сотрудничестве от французов? И именно в ответ на эту информацию Визенгамот перепугался и зашевелился. Им страшно выпустить нас из рук — мы нужны им либо заведомо нейтральными, либо работающими на них самих. Но никак не на другое не менее сильное государство. Франция — это вам не славянская коалиция… С ней уже так запросто не повоюешь… особенно, когда на ее стороне — стихийные маги. Такая прикормленная и управляемая толпа, как у нас здесь собралась.
— А ты считаешь, что подобное положение дел нормально? — возмутилась Гермиона. — Резервации, ограничения в правах, запреты на вступление в брак и размножение, невозможность работать! Невозможность жить, Гарри!
— Для магов, может, и ненормально. Чем это вдруг стало ненормальным для Визенгамота, я все никак не могу уловить.
— Не все люди — идиоты, — раздельно проговорила Гермиона, глядя ему в лицо. — Чем активнее вас прижимаешь, тем больше вероятность, что объявится новый Финниган. А теперь, извини, когда вы — мало того, что законспирировались под носом у правительства и никто вам не указ, так еще и безнаказанно детей похищаете, и плевать вам на все последствия — с вами уж точно проще сотрудничать, чем надеяться, что вам нет дела до мира людей!
— То есть, мы обнаглели, и нас снова решили начать бояться, — закончил за нее Гарри. — Так?
Выкрутилась, надо же, удивленно отметила Луна. Никогда не считайте гриффиндорцев глупцами. Даже людей.
— Никто вас не боится… — буркнула Гермиона. — Но вам нужна легализация магов. А людям — уверенность, что вы не взбрыкнете и не решите устроить от скуки государственный переворот.
Вот это «от скуки», наверное, добило сильнее всего. Даже Снейп ощутимо напрягся, хотя по-прежнему сидел с отсутствующим видом, как бы не вслушиваясь в разговор. Никогда не говорите стихийным магам, что им не за что мстить текущему правительству. Особенно — тем, кто жил в резервации. Ну, или тем, кто любит тех, кто там жил.
— Я не верю в легализацию, — холодно сказал Гарри, складывая на груди руки. — Извини. Нас никогда не признают за равноправных существ.
— Ты этого не знаешь! — вспыхнула Гермиона. — Я, между прочим, стараюсь…
Он примиряюще улыбнулся, и она смолкла.
— Мы подумаем, хорошо? — мягко попросил он. — Лучше оставь нас сейчас. Вывалила новостей на головы…
Конечно, ей не понравилось, что ее выставляют. Вот так вот, запросто, после всего, что она для них сделала. Шкурой, можно сказать, рисковала, в Министерстве столько кабинетов обегала, а потом такому плохо дрессированному зверю, как Гарри, сама в пасть совалась. Для его же, заметьте, блага. Луна едва дождалась, пока она выйдет.
И только после хлопка двери Снейп выдохнул и, обессиленно откинувшись на спинку дивана, закрыл лицо ладонями.
— Драко, я тебя обожаю, — чуть слышно прошептала Панси, восхищенно глядя на внезапно заинтересовавшегося полировкой стола Малфоя.
Гарри просто неверяще таращился на него — будто Драко сотворил чудо одним небрежным взмахом аристократически тонкой руки.
— Нормально, — смущенно пробурчал Малфой. — Все еще впереди, вообще-то.
— Вообще-то, ты, кажется, уже совершил невозможное, — каким-то деревянным голосом проговорил Снейп. — Поверить не могу, что я все это только что выслушал.
— Шампанское? — мечтательно предложил Гарри. — Малфой, я тебя в нем сейчас выкупаю, сволочь ты моя слизеринская, дипломатичная. В жизни бы не подумал, что это сработает.
Северус фыркнул, бросив на него странный взгляд — будто бы сверху вниз. Мой воспитанник! — совершенно отчетливо прочитала в нем Луна. Мой Драко, — ответил взгляд Поттера.
Даже Панси смеялась, покусывая губы и глядя на вконец смутившегося Малфоя.
И помнить о том, что все, действительно, еще впереди, сейчас не хотелось. Жизнь налаживается, в очередной раз за сегодняшний вечер подумала Луна, с улыбкой утыкаясь лбом в плечо Драко. Должна же была когда-то.
* * *
Конечно, они опять ссорились.
Даже если бы Дэнни не стоял, как истукан, всего в сотне футов от них, вцепившись в неровно обтесанный камень стены, даже если просто сидел бы сейчас в своей комнате — наверное, он все равно бы услышал. Каждый раз, когда это снова случалось, его будто скручивало в тугой, болезненно давящий комок, и что-то внутри начинало стонать и биться, сжиматься, всхлипывать и тонким, срывающимся шепотом бормотать — это ты виноват. Ты один — безвольный, бесполезный, бессмысленный маг.
Ты чувствуешь их обоих, ты видишь каждого, как на ладошке, и их боль — уже давным-давно настолько твоя, что отворачиваться, оправдываясь чужими правами и чьей-то свободой — всего лишь постыдная трусость. Что ты скажешь себе, стоя над очередной свежей могилой? Что не просил этого знания? Этой способности — слышать их боль? Так ты и у Льюиса ее не просил.
Только помогло почему-то слабо…
Алан шипел, как растревоженная змея. Прижавшись спиной к стене коридора и упираясь кулаками в грудь Натана — узловатые пальцы на его запястьях — он почти беззвучно выплевывал слова, глядя снизу вверх в непроницаемое лицо. Широкие плечи О‘Доннела почти скрывали их обоих от посторонних глаз. Дэнни казалось, что Натан вздрагивает от бьющих наотмашь слов — от ударов — и никак не получалось понять, почему взбешенный огненный маг не видит этого. Почему он продолжает бить, если больше всего сейчас хочет сжаться в комок и расслабленно — покорно — уткнуться в шею стоящего перед ним парня, позволяя стиснуть себя в объятиях. Хочет говорить совсем о другом.
Об усталости и одиночестве, о потерянности и рвущемся наружу пламени, пугающем куда больше, чем возможное появление мистера Гарри, если они оба снова сорвутся и начнут бить кулаками, а не словами. Об ужасе пустых и бессмысленных дней, в которых, что бы ты ни делал — ты чувствуешь, как уходит твое время. Как ты медленно истончаешься, будто свечка, отчаянно паникуя и не видя ни единой возможности остановить приближающуюся смерть, которая не только обрубит ниточку твоей жизни — но и не даст сделать ни для кого ничего, превратив уникального, яркого, сильного и горячего тебя в горстку такого же пепла, каким когда-нибудь станет любой маг Огня.
Стихии плевать на уникальность своих отростков. А Алан не знает, как жить с ощущением, что жизнь проносится мимо — зря, что он не успевает и не может успеть ничего, что максимум, который он должен бы сделать — это умереть медленно и «с достоинством». С тем самым, с которым Натан умудряется жить — каждый день.
С тем, которого Алан не выносит на дух.
Зажмурившись до рези в глазах, Дэнни пропустил момент, когда Прюэтт оттолкнул Натана и, что-то прошипев напоследок, с негромким хлопком аппарировал из коридора, оставив парня остолбенело таращиться в стену.
Натан тяжело дышал — Дэнни казалось, что он видит, чувствует, как тот до боли кусает губы, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться. Ладони уперлись в грубый камень — теперь он стоял, низко опустив голову, и от того, что Дэнни слышал в эту минуту, хотелось выть еще больше. Заставив себя оттолкнуться от спасительного угла, мальчик сделал неуверенный шаг вперед.
Разжать кулаки почему-то не получалось. И плевать, что ногти впились в кожу — почему-то сейчас от этого было словно даже немного легче. Как будто физическая боль способна перебить то, что происходит внутри!
— Он такой нелогичный, — отстраненно сказал Дэнни, останавливаясь за спиной Натана. — Кажется — сам не знает, чего хочет.
О’Доннел обернулся так резко, что едва устоял на ногах.
— Делает вид, что ему тяжелее всех, хотя понятия не имеет, ни что такое терять, ни что такое — действительно жить под замком, — добавил Дэнни.
Это было очень странное чувство. Потрясающее — и очень странное. Ему казалось, что переминается с ноги на ногу и отрешенно моргает за него сейчас кто-то другой, а он сам, Дэниэл Аркетсон, наблюдает за происходящим со стороны. С интересом разглядывает собственную неуклюжую фигуру, выбирает слова, которые все равно ничего не значат, с невесть откуда навалившимся спокойствием прикидывает, какие именно говорить вслух, а какие — не стоит. Вся нерешительность будто смылась волной, оставив хрупкое, волнующее ощущение правильности. И горечи.
Смотреть в чужие глаза без горечи почему-то не получалось.
— Ты тоже не имеешь, малыш… — медленно и утомленно отозвался Натан, прислоняясь к стене и потирая ладонями ноющий лоб.
То, что у него болит голова, Дэнни сейчас тоже откуда-то знал. Точнее, это предположение казалось естественным.
— Так я тебя ни в чем и не обвиняю, — улыбнулся он. — Это же ты воевал, а не я.
Натан едва заметно поморщился и запрокинул голову, прикрывая глаза. Ему больно слышать об этом, с нотками изумления понял Дэнни. О войне.
— Но Алану кажется, что война — это то, в чем он живет каждый день, — слова вырвались прежде, чем он успел их обдумать. — У него… своя. И он думает, что только она — настоящая. А других не бывает.
Натан горько усмехнулся — Дэнни успел заметить под волной пренебрежения мелькнувшую где-то в нем искру тихой, затаенной нежности. Так думают о безрассудных, но любимых детях, пришло на ум странное сравнение. Так не думают о школьных врагах, которым изо всех сил стараются не набить морду при каждом удобном случае.
— Он не хочет слушать о других, — задумчиво заметил Натан вслух. — Он вообще… не любитель слушать…
— Ему просто кажется, что его самого никто никогда не слышит, — выпалил Дэнни. — Он торопится говорить, потому что боится, что опять придется молчать. Ему… — он заколебался и вдохнул воздуха, — ему страшно.
— Мне тоже, — просто ответил Натан, переводя на него усталый взгляд. — И тебе, малыш — тоже. Нам тут всем страшно.
— Не тут, — снова бездумно возразил Дэнни. — Вообще.
Слова рвались наружу уже совсем сами собой. Это вызывало легкую панику — он уже понял, что не контролирует их, совершенно. Что говорит что-то, уже не выбирая и не решая, что именно стоит сказать. Будто подхватило волной и понесло куда-то — еще бы понять, куда…
— Вообще… — кивнув, эхом откликнулся Натан, по-прежнему глядя на мальчика.
— Но Алан думает, что страшно ему одному! — выкрикнул Дэнни, сжимая кулаки. — Ты же молчишь! Все молчат!
Натан непонимающе моргнул.
— Я ничего не должен ему, — с нажимом, чуть не по слогам, проговорил он. — Ничего — ни ему, ни кому-то другому. Я отдал свои долги, Дэнни.
Его медленно разрастающееся раздражение походило на желтый клочковатый туман, от которого сдавливало грудь и перешибало дыхание. И очень хотелось отступить хоть на шаг назад, чтобы не задохнуться.
— Но ты хочешь его, — чуть слышно прошептал Дэнни, зажмуриваясь. — Хочешь, чтобы он понял тебя и остался с тобой. Хочешь согреться…
— Не смей говорить о том, чего не понимаешь! — прошипел Натан, одним движением хватая его за грудки и сжимая кулак — будто его руки никак не могли решить, собираются они ударить или оттолкнуть.
— Я не понимаю! — захлебываясь, заорал Дэнни прямо в окаменевшее лицо. — Я ничего не понимаю! Я только слышу!
Это была почти истерика — кричать изо всех сил, не сдерживаясь, потому что иначе уже невозможно, и больше всего при этом боясь нечаянно выкрикнуть то, что Натану вовсе не нужно слышать. Что-то не о них, а о себе самом. И биться в крепких, как тиски, руках, упираясь, отталкивать того, кто, даже не будь он земным магом — просто почти вдвое тяжелее тебя. И на голову выше ростом.
— Ты же хочешь — тогда при чем здесь, что ты ничего не должен? — всхлипывая, бормотал Дэнни. — Хочешь просто брать? Так ведь и тебе не должны! Неужели ты сам не видишь, что именно выбираешь?
Голова гудела, будто ее сдавил невидимый пресс, дыхания не хватало — душили прорвавшиеся слезы, и в глазах Натана медленно разверзалась такая бездонная, мертвая, пугающая пустота, что от его боли подкашивались колени. Никогда еще это не было больно — так. Физически, в полную силу — просто от чьих-то эмоций.
— Не надо… — вдруг тихо, с горечью сказал Натан, отпуская его. — Ты ведь и правда не понимаешь… о чем говоришь…
Дэнни покачнулся и едва устоял на ногах, опираясь о стену. О’Доннела тоже шатало. Ему больно? — судорожно дыша и лихорадочно силясь осознать, что именно только что произошло, подумал Дэнни. И ему — тоже? Почему?..
— Натан… — выдохнул он, хватая отвернувшегося было парня за руку.
Его нельзя отпускать, билась в голове тусклая, повторяющаяся мысль. Я все еще не нашел слова — те самые, а, значит, я как будто и не подходил к нему. Его нельзя отпускать. Я должен…
— Если бы он умел слышать, как ты! — печально улыбаясь, покачал головой Натан.
И спокойно отцепил его ладонь от своей руки — будто Дэнни и не сопротивлялся до ломоты в пальцах.
— Натан!
О’Доннел исчез с негромким хлопком — так быстро, словно торопился сбежать. Словно боялся того, что ему еще могут сказать.
Ме-ерлин, как это сложно! — с тоской подумал Дэнни, запрокидывая голову и жадно глотая воздух, пытаясь выровнять дыхание. Совсем не так, как — думать со стороны… И так больно. И почти невозможно — как, вообще, найти какие-то слова, если думать, глядя в чужие глаза, уже попросту нечем? Если говоришь словно и не ты вовсе, тебя несет, даже решить, проконтролировать — тоже не можешь… Ничего, получается, не можешь. Только… чувствовать? Но зачем?!
За что мне все это? Что я должен отдать, чтобы больше не слышать других? Чтобы быть способным докричаться до них? Почему именно — я?..
Он оттолкнулся от стены и побрел по коридорам, не глядя под ноги. Тело налилось тупой, тяжелой усталостью, как после долгой и бессмысленной, не принесшей результата работы. Тело не хотело отдыха — или это сам Дэнни не хотел сейчас его пожалеть. Жалость к себе казалась почти кощунством.
Она раздирала на части. От нее не получалось избавиться.
Она жила в нем всегда — и сильнее всего жгло смутное ощущение, что слова не придут до тех пор, пока эта жалость сидит внутри. Пока не сможешь начать забывать о себе — совершенно. Пока не научишься, вдыхая чужую боль, отстраняться от своих желаний и мыслей — до конца.
Коридоры петляли и раздваивались, пару раз попадались лестницы, и это было хуже всего — телу не нравились переходы по этажам. Но Дэнни нравилось заставлять его. Сейчас это приносило почти что радость.
Неровная каменная кладка стен сменилась строгими планками из черного дерева, факелов стало больше, и от усталости почти хотелось расплакаться. Я никогда этому не научусь, с отчаянием подумал Дэнни, прислоняясь к стене. Этому невозможно научиться. Мисс Луна наверняка ошиблась, просто разглядела во мне то, что живет в ней самой. Выдала желаемое за действительное… Я не такой, как она. И не должен, скорее всего, быть таким. Я — просто кусочек стихии… Я — не эмпат. Наверняка.
За очередным поворотом почему-то было куда темнее. Замерев от неожиданности, Дэнни вгляделся в полумрак и уже хотел было повернуть обратно, когда услышал тонкий, на пределе слышимости, всхлип.
Несколько быстрых шагов — и рука наткнулась на хрупкое, пугающе маленькое плечо. Ребенок, обалдевая от вида сжавшейся у стены девочки лет десяти, подумал Дэнни. Откуда здесь мог взяться ребенок?..
— Эй, ты что?.. — сбивчиво пробормотал он, опускаясь перед ней на корточки, и попытался заглянуть в лицо, отводя спутанные волосы. — Ты потерялась?
Девочка молчала, тихонько скуля, и до Дэнни вдруг дошло, что она стоит босиком на каменном полу, на цыпочках, едва ощутимо вздрагивая с каждым вдохом, будто плачет здесь уже несколько часов.
— Да ты замерзла совсем… — прошептал он, беря в ладони стиснутые ледяные кулачки и машинально поднося их ко рту, отогревая своим дыханием.
Она не сопротивлялась, не пробовала отнять руки, хотя упорно продолжала смотреть куда-то чуть в сторону, будто и не замечая за прерывистыми всхлипами, что перед ней кто-то есть. Такая маленькая. Совсем ребенок еще. Дэнни решил, что ей, наверное, даже и десяти нет. От силы — семь-восемь, и такая худенькая, в чем душа только держится…
Как такие магами становятся? — вдруг ужаснулся он. В голову помимо воли полезли мысли, одна хуже другой, что именно могло заставить девочку ее возраста превратиться во вместилище для стихии. И как давно это произошло. Наверняка недавно — она слишком маленькая… И живет здесь, видимо, тоже — всего ничего, раз нигде еще ни разу не сталкивались… Мерлин, да если бы хоть кто-то видел, что в школе есть маг ее возраста, об этом бы уже судачили на всех углах! Уж такие новости здесь быстро распространяются…
— Пойдем со мной, — пытаясь поймать ее взгляд, как можно мягче предложил Дэнни. — Там тепло, ты согреешься. И больше никто не будет тебя пугать. Хочешь?
Теперь она, наконец, смотрела на него — или ему так казалось в полумраке коридора.
— Как тебя зовут? — улыбнувшись, спросил Дэнни, поправляя выбившуюся прядь длинных волос и машинально касаясь ладонью ее щеки.
— Вилена… — едва шевельнув губами, ответила девочка.
У нее оказался нереальный, сказочный голос — глубокий и тихий, как подводное течение, и при этом по-детски тонкий. Не бывает у людей таких голосов, зачарованно глядя на девочку, подумал Дэнни. Хотя — да, она же и не человек…
— А меня — Дэниэл, — шепнул он.
Интересно, какая стихия дает такой голос? И такой выговор. Мягкий и как будто чуточку непривычный, словно она то ли слегка коверкает звуки, то ли…
Через секунду он уже был убежден, что перед ним стоит водный маг, потому что Вилена уставилась ему в глаза — Дэнни задохнулся, глядя, как они превращаются в бездонную глубь. Откуда-то пахнуло морской свежестью, и губы девочки медленно растянулись в улыбке — такой неестественной и жуткой, что он сам почувствовал, как леденеет от накатывающего то ли холода, то ли страха.
— Жалеть каждого, потому что боишься пожалеть самого себя — не лучший выбор, Лазурный рыцарь, — с ноткой сожаления, больше похожего на издевку, проговорила Вилена.
— Ч-что?.. — заикаясь, выдохнул Дэнни.
Ему казалось, что ее глаза распахиваются перед ним, заслоняют все — он больше не видел ни стены за ее спиной, ни коридора, оставалось только глубокое, огромное, темное нечто, ворочающееся где-то там, далеко, на самом дне — и все сильнее затягивающее внутрь.
— Чего стоит твоя судьба, если сомнения разъедают разум? Позволить им управлять тобой — значит, отказаться от самого себя.
Дышать было почти невозможно, будто что-то сдавило грудь, и больше всего пугало, что не получалось ни отодвинуться, ни выпустить из рук маленькие ледяные ладошки.
— Но… не сомневаться ни в чем… ведь так нельзя… — глупо пробормотал он
— Ты разбудил время истины, а оно не приемлет игр в слова, — холодно сказала Вилена. — Прячась за чужой правдой, ты никогда не найдешь свою.
— Я не знаю, где моя! — прошептал Дэнни, с ужасом пытаясь отвести взгляд, чтобы не захлебнуться в захлестывающем его потоке. — Но я ищу!
— Ищущий не ведает отчаяния. Ты лжешь, рыцарь. Говори правду.
— Я… уверен, что хочу помогать… Я научусь…
— Тому, кто не видит собственных страхов, не дано познавать путь к чужим. Разреши жизнь самому себе, иначе будешь обречен вечно сражаться за право увидеть свет.
— Но я не прячусь! — чуть не плача, выдохнул Дэнни.
Нечто в глазах Вилены всколыхнулось, отзываясь давящей, разрывающей горло болью в груди.
— Тому, кто открыт жизни, неведома горечь поражения.
— Мне ничего не нужно! — закричал он, срывая голос. — У меня все есть! Есть я сам!
— Ты солгал трижды, рыцарь, — неумолимо шевельнулись губы девочки. — Ты не готов принять неизбежность.
В голове будто что-то разорвалось, отдаваясь гудящим звоном. Дэнни ахнул, нечеловечески искаженное лицо перед глазами исчезло, мелькнув смазанным уменьшающимся пятном, и последним, что оставалось, были ладони Вилены, которые он все еще стискивал.
Не отдам, шевельнулась внутри упрямая, болезненно отчетливая решимость, и Дэнни вцепился в маленькие руки, изо всех сил притягивая их к себе. Он не думал и не понимал сейчас ничего, кроме того, что Вилена умрет, если он отпустит ее.
— Никто больше… — прохрипел он, задыхаясь. — Никогда…
В ушах стоял дикий рев, мир затопила тьма, и он не видел уже ничего — совершенно — только чувствовал, как где-то рядом едва ощутимо ворочается, двигается то самое, гигантское и глубокое, что говорило с ним, глядя из глаз Вилены.
— Мое… — простонал Дэнни, сам уже не понимая, говорит ли он вслух или повторяет одно и то же самому себе. — Не отдам…
— Сделать выбор так просто, когда отпущенный срок на исходе, — промолвило нечто прямо над его ухом. — Остается лишь осознать его. Не разреши страху помешать тебе и в этом, рыцарь.
— Не… разрешу… — шевельнул Дэнни помертвевшими губами.
Он почти сложился пополам, прижимая к груди холодные руки.
— Запомни время истины.
Грохот смолк, будто кто-то выключил звук, и Дэнни обнаружил, что захлебывается, сотрясаясь в рыданиях, и тьма снова расползлась, превращаясь в полумрак коридора, а Вилена сломанной куклой лежит почти на его коленях, и ее ладошки — теплеют. Они медленно теплеют в его руках.
Он подтянул их ко рту и прижался губами, покрывая исступленными поцелуями — эти маленькие пальчики, которые то ли вытащили только что непонятно откуда его самого, то ли позволили ему не выпустить их. Истерика все еще сотрясала плечи, но ему было радостно — и легко, как еще никогда в жизни.
А еще он явственно слышал множество сознаний вокруг — спящие, взволнованные, утомленные, раздраженные или спокойные, они роились то ближе, то дальше, создавая мерный, негромкий фоновый шум. В нем ярким всплеском горели четыре совсем близких — обернувшись, Дэнни увидел их рядом, всего в нескольких десятках шагов от него. От них обоих.
Мисс Луна, заведя руки за спину, почему-то удерживала за собой мистера Драко, словно пыталась заслонить его собой от чего-то. Мистер Гарри стоял рядом с ними, вцепившись в плечо мисс Панси.
Им было страшно — так сильно, что, глядя на них, Дэнни невольно перепугался еще раз. А потом — еще раз, когда понял, что еще никогда не слышал учителей так отчетливо. Их мыслей, их чувств, их переживаний. Сейчас все это было, как на ладошке. Даже смотреть в их сторону, наверное, необязательно…
Он отвернулся — и тут же почувствовал, как обвиваются вокруг плеч сухие, теплые руки, притягивая его к себе, заключая в кольцо. Мисс Панси Дэнни узнал, даже не успев задуматься, кто именно из них решился подойти и прикоснуться к нему.
— Ш-ш-ш… — прошептала она, сдувая влажную прядь волос с его лба. — Скажи что-нибудь.
Разжать ладони все еще не получалось, и Дэнни просто прижался к ней боком — она стояла на коленях рядом с ними, обнимая его обеими руками. Прижиматься к ней — вот так — и чувствовать ее испуг, и ее гордость за него, и ее неуверенность почему-то оказалось странно. Непривычно.
Через мгновение Дэнни даже понял, почему.
— Он толкается, — улыбнувшись сквозь невысохшие слезы, произнес мальчик, глядя в лицо девушки и показывая глазами вниз, на ее почти незаметный живот.
Почему-то после этого она перепугалась еще сильнее. Наверное, от неожиданности, устало подумал Дэнни.
Глава 6. Необходимость.
— Гарри…
— Хм-м?..
— Не засыпай, — потормошил его Драко. — Секс — не повод уходить от ответа.
Гарри тяжело вздохнул и, перевернувшись на спину, сонно уставился в потолок. Похоже, ему меньше всего хотелось сейчас о чем-либо думать.
— Я еще не решил, — признался он наконец.
Драко негромко фыркнул.
— Мы и так уже две недели думаем. Поттер, нельзя тянуть до бесконечности.
— Мне это не нравится.
Да уж, новость… Ему не нравится все, что нарушает привычный уклад. Вот только с каких пор такая инертность стала свойственна тому Гарри, которого я знал столько лет?
— Мне тоже, — мягко ответил Драко. — Но выбора нет. Либо кто-то из нас отправляется в Министерство — либо мы впускаем их представителя сюда. Официального представителя. Не Грэйнджер. Ты хочешь сунуться в Лондон? Или отправить кого-то из нас?
Поттер медленно покачал головой.
— Только не это, — устало шепнул он, прикрывая глаза.
— Значит, нам придется открыть камин. И сообщить, что мы согласны на встречу. Гарри, ну что здесь такого?
Гарри снова свернулся в клубок и зарылся носом в подушку — совсем как Лавгуд, когда ее вынуждали говорить о чем-то, что она предпочла бы переживать в одиночку.
— Человек в нашем замке, — неохотно буркнул он. — Чужой человек. Который будет смотреть, оценивать и делать вид, что не боится нас. Драко, я…
— Ты не доверяешь мне, — подытожил Малфой.
Голова Поттера дернулась, глаза распахнулись — ни тени сна даже на донышке.
— Иначе ты бы не беспокоился о том, все ли продумано и не выйдет ли нам это боком, — пожал плечами Драко.
— Я не беспокоюсь, — процедил Гарри, буравя его сумрачным взглядом. — Я не хочу видеть здесь тех, от кого мы ушли четыре года назад. Стоило ли уходить и так отгораживаться, если…
— Поттер, ты, часом, не рехнулся? — спокойно осведомился Драко. — Как еще, по-твоему, мы сможем договориться с людьми, если будем по-прежнему их избегать? Нам предложили сотрудничество, в кои поры — предложили, а не загнали нас предварительно в угол! Все, что от нас сейчас требуется — это продолжать в том же духе и гнуть свою линию. А не пытаться сохранить то, что уже отжило свое!
Гарри медленно выдохнул сквозь зубы и опустил голову на руки.
— Мне нравилось, как было… — неразборчиво пробормотал он.
— То, что было, потеряло свою актуальность, — терпеливо возразил Драко. — И ты это знаешь. Нам было хорошо и комфортно одним, но больше так продолжаться не может. И сразу было понятно, что до бесконечности так — невозможно. Гарри, если кто-то из нас всегда был готов залезть в любое пекло и примерить на себя какие угодно новшества — так это ты. Что с тобой происходит, что ты вдруг на каждую мелочь так дергаться начал?
Поттер молчал, и его напряженные плечи и нервно потирающие лоб пальцы говорили громче любых слов. Драко закусил губу, вглядываясь, вслушиваясь в него.
— Чего ты боишься? — уже мягче спросил он. — Ничего ни с кем из нас не случится. Вот увидишь…
— Я знаю, — с горечью хмыкнул Гарри, не поднимая головы. — То есть… верю. Просто удерживать в руках всю эту ораву как-то худо-бедно получалось… всегда… но что будет, если мы откроем камин и впустим сюда… кого-нибудь… Мерлин знает, кого…
— Что будет, то и будет, — устало проговорил Драко. — Поттер, когда дело касается учеников, ты такой упертый фаталист, что никакие предостережения тебе не указ. А стоит завести речь о людях…
— Я боюсь, — прошептал Гарри.
Теперь уже ничего не оставалось, кроме как — подползти ближе и тихонько уткнуться ему в плечо. И ждать, пока выговорится.
— Чего именно?..
Поттер криво улыбнулся.
— Ну, я всегда чего-нибудь боюсь. Просто помалкиваю… чаще всего. Не хочу тебя волновать — ты же у нас провидец, а не я, значит, мои страхи всегда беспочвенны.
— Поттер, ты бредишь. Если бы ты сам считал свои страхи беспочвенными, ты бы не дергался. Не заговаривай мне зубы, — Драко вздохнул. — К тому же, я вижу только события. Какой именно шаг приведет к цепочке, которой стоило бы избежать, я, может, и знаю — и то до сих пор оказывалось, что на все наши трудности можно посмотреть с другой стороны и обозвать их уроками. А ты видишь идеологические просчеты, Гарри… Как тогда, помнишь? Четыре года назад. Когда тебе снилось, что я умер, а ты все понять не мог, что не так делаешь. И что сделать, чтобы этого не случилось.
— Вот и сейчас не могу… — эхом откликнулся Поттер.
Драко помолчал, раздумывая, стоит ли задавать риторические вопросы.