Тот сидел, сцепив на коленях руки и опустив вспыхнувшее лицо. Даже восхищением и нежностью, оказывается, можно причинять боль, с тоской подумала Луна, потирая еще сильнее разнывшиеся виски.
— А за подобные человеческие заявления в рыло получишь, честное слово, — уже спокойнее добавил Тони. — Отмахиваться «непониманием» — прерогатива неспособных на честность людей. Стыдно магу, вообще-то…
— Ты ошибаешься, — вдруг с каким-то горьким спокойствием перебил его Алан. — Будь я на самом деле таким уродом, я давно уже был бы мертв.
Тони поднял на него умоляющий взгляд. Какая же ты все-таки бестолочь, — откровенно читалось в его глазах.
— Ты пропустил слова «умнейший» и «талантливый»? — участливо поинтересовался он. — Или тебе вслух и принародно пояснить на примерах, в чем именно стихия уже полгода усиленно дает тебе еще один шанс? Или пример стоит назвать по имени, раз до тебя так не доходит?
Очевидно, это был удар ниже пояса. Алан медленно опустился на стул, упираясь лбом в сложенные на спинке ладони. Группа с жадным интересом вслушивалась в диалог.
— Ты неправ, — глухо повторил Алан. — Не надо путать шанс и его видимость.
— Упрямство — достоинство гиппогрифов! — не выдержав, выдохнула Лорин. — Да, Прюэтт, если на тебе нет защитного амулета — это, конечно, признак, что стихии ты не нужен и не полезен. Между прочим, еще неизвестно, сработали ли бы эти амулеты на любых магах — или только на мистере Гарри и мистере Драко. Может, защита подобного класса от стихии вообще не зависит…
— Не, я умиляюсь — она это еще и защитой называет! — простонал Рэй. — Выгрести из мага всю его сущность — молчком! — запереть в себе, не дать никакого намека, ни одной зацепки на то, что произошло — и ждать, что маги резво сделают то, на что даже, будучи нормальными, оказались неспособны! Да как тут задачу-то понять можно, вообще?
Молчавшая весь урок Дина подняла, наконец, голову и уставилась на него потрясенным немигающим взглядом. Как на идиота.
— Так слышно же… — непонимающе проговорила она.
— Слышно — что? — со вздохом уточнил Рэй.
Дина, подумав, моргнула.
— Ну, то, что в амулетах. Ты, когда мыслив смотрел, что, не заметил, что мага перед тобой бродило два, а личностей от них было слышно — четыре?
Луна ошарашенно вскинулась, во все глаза глядя на рассеянно покусывающую губы Дину. Почему-то именно от нее она подобного совершенно не ожидала. От рассудительной Мелл, от способного видеть суть под тремя слоями логики Алана, от выдающего временами витиеватые теории Мэтта — даже от Фила! Но не от Дины Торринс. Хотя, если разобраться — почему нет?
Учитель, Мерлин меня побери, кусая губы, с горечью подумала Луна. Такое под носом проглядеть! Все думала — она на зачаточной стадии так и застряла…
— А, ну да — ты-то не эмпат… — будто только что вспомнив, что говорит с огненным магом, смутилась Дина. — Тогда извини, вопрос снимается. Что? — нервно выпалила она, оглядывая десяток пар ошарашенных глаз.
— То есть как — четыре? — замороженно поинтересовался Мэтт.
— Две — мистер Гарри и мистер Драко, и еще две — в амулетах, — терпеливо пояснила Дина. — Причем две из них — человеческие, а две — очень так даже магические. И влюбленные до одури, вдобавок… Кстати, хотела спросить — мисс Луна, а оно что, совсем никогда из них наружу не лезло?
— Лезло, — чуть слышно прошептала Луна, все еще находясь в некотором остолбенении. — По ночам. Когда человеческие личности… спали.
Взгляд Дины — а заодно и сидящего за ее спиной Фила, и Энни, и Алана — начал медленно наполняться таким искренним сочувствием, что пришлось резко вдохнуть, чтобы сдержать опять рвущиеся наружу слезы. Все, вконец расклеиваюсь, хмуро подумала Луна, запрокидывая голову.
— Свободны на сегодня, ребята, — устало проговорила она. — Кто хочет в очередной раз высказать все, что думает о тяжкой женской доле — в письменном виде, если не терпится.
Они не уходили. Просто молчали, глядя на нее, и их сочувствие было похоже на ватный, тяжелый кокон, опутывающий ее с головы до ног.
— Теперь ты понимаешь, Прюэтт, что означает слово «заслужить»? — тихо спросил Тони. — Или «бороться за свое счастье»? Так и будешь думать, что тебе больше всех не повезло в жизни, и у тебя самые сложные проблемы?..
Хоть немного радовало только одно — сейчас они разрывались от нежности. Не к ней — к тем, кто был важен лично для них. Для каждого.
У каждого был кто-то, кому хотелось броситься на шею — и понадеяться, что им никогда не придется проходить через подобное.
Надежда, усмехаясь сквозь слезы, подумала Луна. Глупое чувство.
* * *
— О чем ты думаешь? — негромко поинтересовалась Дина.
Она сидела, подперев кулаком подбородок, и задумчиво рассматривала игру бликов на поверхности чая в стоящей на подлокотнике чашечке. Поджав ноги, с едва прикрытыми юбкой коленями и небрежно рассыпавшимися по плечам, еще влажными волосами, тихая и умиротворенная — Филипп в который раз бездумно спросил себя, видел ли ее вот такой хоть один из любовников. Знает ли еще хоть кто-нибудь в этом замке, что Дина бывает — такая.
Что только сейчас она действительно просто живет — для себя.
— О падении курса акций на нью-йоркской бирже, — мягко ответил он.
Девушка, фыркнув, уткнулась носом в мягкую обивку кресла. Фил молча слушал ее тихий, грудной смех, согревая в ладонях свою чашку. Зачем что-то еще говорить, когда Дина Торринс сидит у твоего камина, со своими гладкими коленками и маленькими ступнями — такая родная, что даже глухая темнота за окном, кажется, отступает куда-то от ее улыбок?
— Ох, можно подумать, тебя когда-нибудь интересовали акции, — качая головой, произнесла она наконец. — Все мужчины всегда думают о сексе — это доказанный факт.
— А чего тогда спрашиваешь? — улыбнулся он.
Дина закатила глаза.
— Мечтаю убедиться в том, что ошибаюсь насчет мужской психологии, — она вытянула вперед голую ногу и с детской непосредственностью уперлась пальцами в его колено, едва заметно покачивая пяткой из стороны в сторону. — И физиологии. И вообще — ошибаюсь.
Ладонь машинально обхватила нахальные пальчики — Филипп не удержался и с интересом пощипал Дину за мизинец. Та снова предсказуемо фыркнула, но ногу не отдернула. Наоборот — вытянулась в своем кресле, устраиваясь почти лежа и запрокидывая голову.
— Между прочим, искать истину в заведомо неверном предположении противно природе настоящего мага, — заметил Фил. — Как и скрывать свои эмоции. Это ты о чем-то весь вечер думаешь — только прячешь непонятно зачем.
Улыбка медленно сбежала с лица Дины. Отвернувшись, девушка уставилась в камин, покусывая ноготь.
— Тебе не показалось странным, что, если у мага забрать то, что делало его магом, то он и любить перестает? — помолчав, наконец отстраненно спросила она. — Ну, или наоборот. Убрать любовь — и получится человек… Что там первично-то было, кто его знает…
Фил вздохнул и отставил в сторону чашку. Мог бы и сам догадаться, в чем дело. Опять в чьей-нибудь личной драме.
— Не показалось, — глухо ответил он. — По-моему, это логично — дальше некуда.
— Все говорят, что для мага естественно любить, — непонимающе проговорила Дина. — Что наша суть — и сущность, и, может быть, даже цель — в том, чтобы мы кого-то любили. Не влюблялись, привязываясь и утопая в желаниях, а — любили. Но разве отличие мага от человека только в этом одном? А из всей этой истории с амулетами получается, что — да.
— Внутренняя честность? — уточнил Фил. — Способность принимать реальность, невозможность всю жизнь закрывать глаза на правду и выбирать тупиковый путь?
— Ну, например, — кивнула Дина. — Еще связь с природой в том или ином виде, и отрыв от человеческих ценностей и амбиций, и стихийные сны, и управление своей физиологией… Мерлин, да развитые земные маги даже чужой физиологией управляют! Даже человеческой.
Филипп задумчиво рассматривал, как она теребит распушившуюся прядь волос.
— Я думаю… — он запнулся и пояснил: — ну, то есть, это я пока что так думаю. Что все это — только средства для того, чтобы научиться любить. Они как бы обусловливают способность… — он закусил губу и пощелкал пальцами. — Ты бы смогла сделать хоть что-нибудь из того, что ты делаешь, если бы не могла видеть правду? Если бы не умела слышать чужие эмоции, смотреть на ситуацию и обстоятельства объективно и находить ключевую проблему?
— Риторический вопрос, — пожала плечами Дина. — Ни черта бы я не смогла. Только влезала бы в и без того запутанные отношения и усложняла бы их еще больше. Еще и своей привязанностью…
— Вот! — Фил выставил вперед указательный палец. — Если бы всего этого в тебе не было, ты бы не умела любить. Все, на что ты была бы способна — это на привязанность, более или менее искреннюю.
Глаза Дины распахнулись — как каждый раз, когда ей в голову приходила идея.
— Значит, люди умеют только привязываться? — неверяще переспросила она. — Ой, Мерлин… нет, не перебивай… ужас какой. Так что, получается, что они даже в теории полюбить не способны? Никогда? Вот вообще-вообще, раз у них нет внутренней честности и розовые очки вместо правды?
Фил устало пожал плечами. Его и самого эта мысль совершенно не радовала — уже не первый год.
— Вот потому я и говорю, что это я пока что так думаю, — подытожил он. — И все мечтаю как-нибудь убедиться, что ошибаюсь…
Дина грустно хмыкнула и слегка толкнула пяткой его колено.
— Кажется, искать истину в заведомо неверном предположении противно природе настоящего мага? — качая головой, протянула она. — Ай-яй-яй, мсье Мортье! Пардон за мой французский…
Она просто обожала его французские корни — это Филипп знал давно и наверняка. Находила в них «нечто оригинальное», и даже французский язык с восхищением называла «обалденно эротичным».
Правда, Филу казалось, что, будь он австрийцем — или испанцем, или даже арабом — Дина и в этом нашла бы, что полюбить. Это ведь все равно был бы он, Филипп Мортье, девятнадцатилетний водный маг, который год не способный взять в толк, почему такая женщина могла выбрать — его.
Имея такой-то выбор.
— Ты правда не понимаешь? — тихо спросила уже когда-то успевшая перебраться на пол и усесться у его ног Дина, глядя снизу вверх.
Маленькие пальчики осторожно скользнули по его щеке. Фил молча поймал их и прижался губами.
— Нельзя быть одинаковым со всеми, — как-то странно смотря на него, терпеливо объяснила Дина. — С каждым будешь немножко… разным. Что-то, что с этим магом в тебе пересекается, выйдет вперед, а что-то спрячется и постарается почти не показываться. Пока вы вместе.
— И что? — беззвучно сказал он, не выпуская ее ладошку.
Дина, улыбнувшись, пожала плечами.
— Остаешься всегда с тем, рядом с кем можешь быть либо собой, либо такой, какой хочешь стать. Рядом с кем чувствуешь, что это — ты, а не урезанный огрызок, — она вздохнула. — С тем, кому нужна — ты, а не устраивающая его часть тебя.
— Я не хочу часть, — честно признался Фил. — Хочу целиком.
Она засмеялась и уткнулась лбом в его колено.
— Человек на твоем месте сказал бы, что ты и имеешь только часть.
— Ну, так я, слава Мерлину, и не человек, — мягко ответил Филипп, наклоняясь и зарываясь лицом в ее волосы. — Но, вообще-то, тут нет противоречия. Любой мужчина хочет быть уникальным для своей женщины — просто люди предпочитают заменять это на «единственный». Видимо, они не уверены в своей способности дать партнеру хоть что-то, а единственность в любом случае уже подразумевает уникальность, — он задумался и добавил: — хоть какую-то.
— Вот-вот, — в тон ему усмехнулась Дина. — Нет уж, к гоблинам — хоть какую-то… тем более, если есть настоящая.
— Есть, — шепотом согласился Фил.
Особенно — в такие вот вечера. Когда она рядом, когда ее голова не забита чьими-то очередными переживаниями, когда нет потоков отчаянных слез и можно не захлебываться от душераздирающей тоски, не зная, как успокоить ту, кого любишь. Как сделать мир лучше, чтобы твоя девочка не плакала, глядя на его представителей.
Единственное, что он смог — добиться того, чтобы Дина никогда не плакала от беспомощного отчаяния, глядя на него самого. Иногда ему казалось, что в чем-то это тоже — почти что подвиг.
А иногда — что это даже не его начало. Разве достаточно видеть несовершенство в себе и стремиться к чему-то день за днем, если та же Дина может на порядок больше? Она может видеть его в других — и делать… что-то. Что-то такое, от чего самоубийственно депрессирующий парень наутро будто заново вспоминает, как улыбаться, а балансирующая на грани срыва в ненависть ко всему миру пара снова обнаруживает, что реальность не зациклена на них двоих.
Для Фила это граничило с чудом. Это — и то, что вытворил Дэнни, умудрившийся заставить самые взрывоопасные в школе, несочетаемые и при этом неотдаляемые друг от друга ингредиенты по имени Алан и Натан мирно попивать на пару утренний чай и Мерлин знает каким образом даже что-то друг в друге, кажется, понимать.
И то, что сделала мисс Луна, оказавшись между еще более взрывными партнерами в еще более жестоких условиях. С еще меньшей вероятностью хоть какого-то сдвига.
За одно это мисс Луну — да и любых эмпатов — уже хотелось носить на руках. Восхищаться. Гордиться тем, что такие маги и впрямь существуют, и с некоторыми из них ты даже знаком — а, значит, можешь хотя бы попробовать присмотреться, понять, научиться. Стать еще на шажок ближе к такому — в самом себе.
Если бы еще получалось не бояться. Не того, что однажды Дина уйдет — Филипп рассмеялся бы в лицо тому, кто предположил бы подобную чушь.
Просто… иногда ненависть действительно становилась пугающе реальной, а Дина в такие моменты к сорвавшемуся магу всегда — ближе всех. Во всех смыслах. Пусть и кричит каждый раз, что, трясясь за нее, Филипп сомневается в ее способностях.
В них Фил не сомневался и впрямь никогда — и после таких разговоров на некоторое время страх отступал. Чтобы вернуться снова, как только хлесткие слова или почти жестокая в своей искренности открытость Дины начинали выворачивать наружу чью-нибудь ярость, и становилось до дурноты страшно видеть ее — маленькую и беззащитную перед очередной волной закипающей злости — и не предпринимать ничего.
Никогда.
Просто — доверять. Верить.
Глава 9. Предвестия.
Очередной порыв ветра заставил поежиться и плотнее запахнуть на груди куртку. Маргарет поджала ноги и, вздохнув, уткнулась носом в колени. Холодно. Хотя и не настолько, чтобы отказывать себе в возможности посидеть спокойно на воздухе после рабочего дня.
Из-за деревьев доносился смех и голоса — кажется, Энни опять приспичило публично делиться очередной только что выстроенной теорией. Судя по интонациям и отголоскам, на прорыв сегодняшняя идея никак не тянула.
Клонящееся к закату солнце едва ощутимо пригревало макушку, и, если бы не совершенно некстати временами налетающий ветер, можно было бы поверить, что до сих пор — лето. Такое же жаркое и палящее, такое же безумное, яростное и безжалостно, неотвратимо — настоящее. Как случалось на ее памяти.
— А почему ты не там? — осведомился над ухом сосредоточенный голос.
Маргарет невольно улыбнулась и подняла голову. В этом замке только одно существо иногда выражалось так, будто разговаривало с собственным отражением в зеркале и во взаимопонимании не нуждалось.
— Там — это где? — мягко спросила она, оглядывая растрепавшиеся светлые волосы, по всей видимости, еще недавно аккуратно стянутые в хвост на затылке, а теперь рассыпанные выбившимися вьющимися прядями вокруг вечно серьезного лица.
Вилена нетерпеливо вздохнула и, подобрав юбку, уселась рядом.
— Там, — ткнула она пальчиком себе за спину, в сторону замка — куда-то вверх и вправо. — Все змея запускают. А ты — тут. Одна сидишь.
— Змея не могут запускать — все, — улыбаясь, покачала головой Маргарет. — На всех его просто не хватит. А ты почему не с ребятами?..
…Если там — Дэнни. Он ведь там, если ты говоришь — все. Для тебя этот мир строится вокруг того, кого я помню пухлощеким, угловатым, молчаливым и вечно теряющимся от чужих пристальных взглядов подростком — и в ком последние месяцы невозможно не видеть невесть когда появившегося молодого мужчину.
— Не хочу, — буркнула девочка, внимательно рассматривая собственный ноготь. — Я же могу не хотеть?
— Капризуля, — со всей серьезностью констатировала Маргарет.
— Мисс Паркинсон говорит, что развивающаяся личность должна учиться принимать собственные решения и отвечать за их последствия, даже если ее устраивает, какие именно решения принимают те, кто несет за нее ответственность, — без запинки отчеканила Вилена, бросая на Маргарет ничего не выражающий невинный взгляд.
Та, не удержавшись, прыснула в кулак — и покатилась со смеху. Иногда, глядя на девчонку, становилось почти невозможно не позавидовать Дэнни.
А иногда его становилось просто-напросто жалко. Вилена вряд ли давала себе труд предупреждать наставника, когда на самом деле обижалась, когда — разыгрывала обиду из соображений изучения потенциально возможной ситуации, а когда просто шутила.
Ребенок-маг — это же страшно, вдруг пришла почти нелепая мысль. Чем младше новопосвященная куколка, тем быстрее и проще ей понять принципы стихийной магии — и, чем она старше, тем меньше вероятность, что психика вообще переломится в нужную сторону. А дети и человеческие многое видят незамутненно… и вещи своими именами называть куда лучше умеют, чем их же родители…
Что уж тогда говорить о ребенке, превратившемся в мага. Бедный Дэнни.
Интересно, он сам-то хоть понимает, как ему повезло?..
— Ты грустная, — со вздохом сообщила Вилена и отвернулась. — Улыбаешься, а все равно грустная. Зачем улыбаешься тогда?
Маргарет от неожиданности поперхнулась словами.
— Ты всегда грустная, — убежденно констатировала девочка.
— Почему ты так думаешь? — слова, наконец, нашлись.
Вилена пожала плечами.
— Дина слышит. Дэниэл тоже слышит. А я просто знаю.
Маргарет надолго задумалась, глядя на сосредоточенно разглядывающую заходящее солнце девочку. На ее памяти это был первый земной маг, который с таким интересом смотрел на закат.
— Расскажи, откуда ты это знаешь, — попросила она.
Вилена нахмурилась, чуть наклонив голову. Светлые бровки сдвинулись, и лицо девочки на несколько мгновений окончательно перестало даже отдаленно походить на детское.
— Дина чувствует — так же, как она всегда чувствует, — помолчав, рассеянно проговорила она. — Для нее что свое, что чужое — одинаково. У Дэниэла не так, он умеет прислушиваться и слышать, но все равно — как чужое. Его кто-то научил, наверное. А Дина сама научилась… — Вилена вздохнула и невпопад закончила: — а я знаю то, что он знает. Правда, он этого сам не знает, потому что не знает, а чувствует.
Вот тебе и магия Земли, ошарашенно подумала Маргарет. Кто их там глухарями обзывал?..
— Если Дэнни разделяет свое и чужое, это же еще не значит, что его обязательно кто-то научил, — осторожно возразила она.
Девочка снова нетерпеливо сжала губки и заерзала на месте.
— Мисс Паркинсон говорит, что, когда чему-то научиваешься, сначала всегда делаешь неправильно, — пояснила она. — Так всегда бывает. А потом разбираешься и начинаешь уже, как положено, делать. Разделять — правильно. Значит, Дэниэл умеет лучше, чем Дина. И лучше, чем мисс Лавгуд даже…
— Мисс Лавгуд сейчас очень плохо, — вот никогда с этой девчонкой почему-то не получалось удержаться от споров. — Она же тоже чувствует, правильно? А мисс Паркинсон тяжело, это всегда тяжело, когда ты — мама, и малыш еще не родился. Поэтому мисс Лавгуд переживает все, что…
— Так я же и говорю — она тоже не разделяет, — невозмутимо перебила ее Вилена. — Если бы разделяла, ей было бы легче, а так она просто переживает чужую боль и сделать с ней ничего не может. Вот поэтому ей и плохо.
Слова снова куда-то потерялись. Маргарет всплеснула руками и подавила желание схватиться за голову. Послушай ребенка — он тебе весь мир по полочкам разложит и глазом лишний раз не моргнет. Чего, спрашивается, взрослые мучаются?
— Никто не мог научить Дэнни, — подытожила свои мысли Маргарет. — Его просто некому учить, ты сама подумай. Учитель ведь должен уметь больше, чем ученик? А ты сказала, что даже мисс Лавгуд так, как он, не умеет. И до школы его тоже учить некому было — он сюда еще куколкой приехал, я помню. Тогда даже непонятно было, какая стихия его заберет.
Вилена непонимающе моргнула.
— А как это можно не понять? — удивленно спросила она. — Или куколки по-другому выглядят, не так, как маги? Просто я настоящих не видела еще.
Маргарет едва сдержала мучительный стон. Этот ребенок кого угодно своей логикой в лепешку раскатать мог, если брался за дело всерьез.
— И ты все равно не права, — припечатала ее Вилена. — Тот, кто учил Дэниэла, мог потом сам разучиться. Потому что все равно его кто-то учил, и это было здесь, в замке. Я его спрашивала, он говорит, что когда-то точно не умел — ни разделять, ни чувствовать. Только не хочет говорить, когда. И почему научился.
— Так, — Маргарет прихлопнула ладонью высохшие остатки травы. — Ты меня путаешь, давай по порядку. Угадать стихию будущего мага по куколке невозможно — ее по ней просто не видно. Разучиться делать то, что умеешь, тоже невозможно. Вот если ты умеешь лазить по деревьям, как ты можешь разучиться это делать?
Вилена презрительно фыркнула и мотнула головой, отбрасывая за спину мешающиеся локоны. Бедный Дэнни, еще раз подумала Маргарет, глядя на копну густых вьющихся волос. Сколько раз в день он это расчесывает и обуздывает?
— Если залезть на очень высокое дерево с тонкими ветками, можно упасть и сломать ногу, например, — объяснила девочка. — И, если нога потом неправильно срастется, я, может, вообще на нее опираться никогда не смогу. И по деревьям лазить больше не получится. Это мне Дэниэл рассказал! — не удержалась она от нотки хвастовства.
Маргарет молча восхитилась находчивостью парня, вечно исходившего холодным потом от страха за воспитанницу, но не решавшегося что-то ей запрещать.
— Ладно, это был неудачный пример, — снисходительно согласилась она.
Вилена совершенно по-детски засияла — как всегда, когда была уверена, что у оппонента закончились аргументы, а, значит, последнее слово в споре осталось за ней.
— А смотри, что я уже умею! — вспомнив внезапно о чем-то, она тут же живо поднялась на ноги.
Из рукава появилась палочка — Маргарет снова невольно улыбнулась, глядя на мгновенно ставшее сосредоточенным и серьезным лицо Вилены. Девочка вытянула руку в сторону и, пробурчав несколько слов, довольно изящно для ребенка, получившего палочку всего месяц назад, взмахнула кистью.
Из палочки рванулся целый фонтан искрящихся брызг, окатив водой пожухлые листья и даже стоящую вдали скамейку.
— Во! — глаза Вилены сияли восторгом.
— Здорово, — пытаясь сохранить серьезность, подтвердила Маргарет. — Ты очень быстро учишься. Я так даже в двенадцать лет не умела.
Девочка пожала плечами и принялась аккуратно, со всей тщательностью запихивать палочку обратно в рукав — будто в футляр драгоценность прячет, пришла тут же немного странная мысль.
— Медленно, — снова нахмурившись, буркнула Вилена. — Дэниэл не хочет помногу сразу показывать, говорит — надо постепенно осваивать.
— Ну, прав Дэниэл…
— Что такое — осваивать? — перевела на девушку взгляд Вилена. — Он чувствует заклинание — я его знаю. И повторяю. Надо много раз повторить? Я же все равно не забуду. Я даже записываю!
Похоже, это уже настоящая обида, кусая губы, чтобы не улыбнуться, подумала Маргарет. Хорошо быть ребенком, который не знает, что он — уникум. Что никто и никогда не пытался учить волшебству даже не поступавшего в школу воспитанника, не пытаясь при этом отдалиться от него и ослабить связь. Не пытаясь не любить его.
— Он просто не знает, как для тебя лучше, — мягко сказала она. — Ты ему объясни, и он рано или поздно поверит, что ты и впрямь сразу все понимаешь, — девочка продолжала хмуриться. — Нас всех учили по-другому — не так, как Дэнни учит тебя, — пояснила Маргарет.
— А как?
— Мы поступали в школу волшебства — в одиннадцать лет, и только тогда получали палочку. Ходили на уроки, и там учитель нам что-то показывал и рассказывал, а мы пытались выучить.
У Вилены округлились глаза.
— Один учитель всем показывал? — переспросила она. — Чужой? А как вы узнавали то, что он чувствует?
— Да никак, — честно призналась Маргарет. — Поэтому мы и учились семь лет, а ты и превращения, и зелья, и заклинания при желании за год освоишь, наверное — если Дэниэл тебя будет учить.
— А я смотри, что еще умею! — тут же выпалила Вилена, снова доставая палочку и опускаясь на корточки. — Вот… смотри.
Три плавных движения — и лежащий на земле пожухлый лист медленно изменил форму и цвет, перетек, становясь свернутым в трубочку чистым пергаментом.
— Дэниэл сказал — когда у меня получится пергамент с точной картой Магической Англии, он меня из предметов животных делать научит, — глядя на девушку, сказала Вилена. — И я сделаю себе ежика. Или двух.
— Или трех, — согласилась Маргарет.
Бедный Дэнни. Жить ему среди ежиков.
С крыши северного крыла, где толпились запускавшие змея маги, внезапно донесся почти синхронный женский взвизг — и одновременно где-то ощутимо бухнуло так, что целое мгновение Маргарет была почти уверена, будто под ней содрогнулась земля. Вилена, ойкнув, зажала рот ладошкой и, не удержав равновесия, шлепнулась.
В огромных от смеси ужаса и интереса глазах отражалось встающее за замком огненное зарево. Маргарет резко обернулась.
— О, Мерлин… — задохнувшись, прошептала она.
Ладонь машинально вцепилась в руку девочки.
— О… ого! — с каким-то ошарашенным восхищением глядя на почти затмившее неяркое вечернее солнце пламя, пробормотала Вилена. — А… ой, — она потормошила подругу. — Это что, всегда бывает — вот так?..
Сама хотела бы знать, обалдело подумала Маргарет.
* * *
Время остановилось для Шона Миллза — окончательно свихнувшись, сбилось со всех мыслимых ритмов, побежало, помчалось, скомкалось, превратилось в безумную смесь неравномерных, задыхающихся мгновений, когда сердце бухает так, что темнеет в глазах, а секунды растягиваются в бесконечность — и когда-то проносящихся мимо сумасшедших дней, ночей и недель.
Он давно оставил бесплодные попытки вмешаться в ситуацию на равных правах. Кому и зачем теперь врать? — в этих отношениях никогда не было и не подразумевалось даже подобия равноправия. Самым страшным — пугающим до стекленеющих от вдруг накатывающего холода кончиков пальцев, до подгибающихся коленей — было с каждым прошедшим вечером все неотвратимее настигающее понимание, что никакого равноправия он и не хотел. Никогда.
Только теперь, когда он не знал и не понимал уже совсем ничего, стало очевидно, что Кристиан имеет над ним власть, которой Шон не способен — да и не хочет — противиться. Какой смысл меряться силами с упрямо встающим каждое утро на востоке солнцем, или с незыблемой мощью грозы, или с извергающимся вулканом? В лучшем случае тебя попросту не заметят.
В худшем — ты пострадаешь.
Но такого не случится, потому что Кристиан никогда не причинит ему боль. В это Шон верил безоглядно и отчаянно, с тем же яростным пылом, с каким когда-то рвался в невесть где затерянную школу стихийных магов, где, по слухам, можно было жить, не боясь за собственную жизнь и рассудок. А, значит — где тревога уйдет из глаз твоего наставника, где вы окажетесь, наконец, в безопасности. Где Крис больше не будет вынужден каждые два-три дня ломать голову, как найти место следующего ночлега — для вас обоих, потому что любой, кто видел стихийного мага, мог так или иначе его опознать.
Закон запрещал самосуды — но в последние годы Шотландия славилась все более поражающей воображение терпимостью к нарушениям некоторых запретов. Впрочем, как довольно быстро выяснилось, ни в Англии, ни в Ирландии с этим обстояло не лучше.
Распахнувшиеся перед ними двери Уоткинс-Холла не изменили ничего — и долгое время Шон был уверен, что гостеприимство мистера Поттера только окончательно все осложнило. Трепыхаясь, как попавшая в паутину бабочка, он запутывался все сильнее, и в какой-то момент уже был готов поверить, что не понимал Кристиана никогда, что ему только казалось — все дело в постоянно наступающей на пятки угрозе, и, если они смогли бы найти место, где можно спрятаться, отгородиться от человеческой ненависти, это бы все решило. Замок дал куда больше — здесь не просто принимали под защиту и давали кров. Здесь учили жить так, как, наверное, Шон даже смог бы когда-нибудь… если бы не видел, как эта жизнь все сильнее отдаляет его от Криса.
Потому что так далеки друг от друга они не были даже в Глазго — когда ссорились, сорвавшись из-за очередной ерунды вроде обчищенных Шоном карманов случайного прохожего. Тогда Кристиан только каменел и шипел сквозь зубы очередные нотации — теперь же он весь просто олицетворял презрительное, холодное равнодушие. Только потому, что Шон не видел смысла отказываться от новой информации, которую здесь вот просто так раздают всем желающим? Это — стоило того, чтобы ставшие совсем уж нечастыми улыбки, все до единой, доставались теперь исключительно вползшему в их жизнь исподтишка, как угорь, вечно самодовольному Снейпу?