— Поделиться? — горько усмехнулся Рик. — Страхом перестать быть собой, например? Страхом подойти близко хоть к человеку, хоть к магу? Страхом, что любое твое действие — это не то, чего хочешь ты сам? Чем таким, через что я не проходил, Мэтт, он со мной поделиться мог?
— Я не знаю, — качнул головой Уилсон. — Но и ты не знаешь, Ричи. Инфантильность, фобии, привычки, мечты — это может быть что угодно.
Иногда он, честное слово, при всем его необъятном уме просто жутко тупил. Не то чтобы это раздражало — чаще всего попросту изумляло — но прямо сейчас едва не выбило в истерический смех.
Рик оттолкнулся от подоконника и подошел ближе, наклонился, упираясь обеими руками в подлокотники кресла Уилсона.
— Не передаются при обмене магическими полями те качества, которые не присутствуют в маге-получателе хотя бы в зачаточном состоянии, — раздельно, как читая по учебнику, произнес он, глядя в глаза Мэтта. — Что бы я ни поймал — значит, это было во мне и раньше. И, значит — мне давно стоило справиться с этим. Знаешь, если я что-то упустил и до сих пор с чем-то не разобрался, то, может, оно и к лучшему — что сейчас оно, наконец, вылезет на поверхность?
Уилсон молчал — опять в обдумывание провалился — и рядом ощущалось ровное, уверенное тепло когда-то успевшего выбраться из кресла Тимоти. Мэтт еще думает и прикидывает варианты, еще выбирает оптимальный порядок действий, припоминает все, что они забыли, на что стоит обратить внимание, решая, куда двигаться дальше. Тим уже весь — вот он, ровный и непоколебимый, как цитадель — все хорошо, малыш, мы с тобой.
Как всегда.
— Почему ты отвел его в школу? — наконец устало спросил Мэтт. — Ричи, если ему нужна помощь, то у нас хотя бы какой-то опыт, и он теперь — почти что…
— Нет, — мотнул головой Рик. — Справиться он и без нас дальше сможет. А я хотел, чтобы у него был выбор. Не обязательно — наша семья… в замке же полно других магов. И он вполне может захотеть…
— Захотеть еще раз покончить с собой, кстати, он тоже до сих пор может, — вклинился Тимми.
Рик усмехнулся и снова прислонился затылком к стеклу.
— Вот уж не думаю… — пробормотал он. — Я никогда не хотел умирать. Даже когда… все совсем плохо было. А значит — и он теперь не захочет. Он же еще не знает, как это здорово.
— Что? — Тим мягко отвел прядь волос от его лица. — Быть магом?
Его теперь так и тянуло прикасаться — все равно я их напугал, со вздохом подумал Рик, бросая на него виноватый взгляд. Тимми, снова тягучий и привычно вросший в землю где-то рядом — если кто и справится, так это ты, Ричи. Тебе не привыкать копаться в том, что ты чувствуешь, это другим оно — бонусом, а ты и не выжил бы иначе, еще в замке, когда Ларри уехал и ты остался без последней отдушины, и тебе пришлось учиться отслеживать каждое переживание, искать его причины, формулировать такими нелюбимыми тобой словами, пока другие наслаждались сегодняшним днем.
Ты говоришь — мы тебя научили… Если бы ты знал, как многому ты научил нас. И каждый день учишь.
— Быть магом тоже здорово, — в глазах Рика мелькнули хулиганские искры, когда он потерся щекой о ласкающую ладонь. — Да и вообще — жить. Правда, Мэтт?
Уилсон смотрел на них и молчал, тепло и устало.
Он был дома, они снова справлялись со всем, что подбрасывала реальность, а Рик все еще улыбался, в очередной раз совершив то, о чем нормальные маги остерегались даже думать, боясь, что с ними такое может случиться — значит, и впрямь они все еще живы и все делают правильно. Каждый день, как на пороховой бочке, но, пока Рик улыбается и шалит, даже на гран не въезжая, что именно вытворяет — с собой, с ними, с людьми — значит, все еще хорошо. Если уметь доверять ему, бесшабашному и открытому каждому, готовому делиться собой даже с тем, кого видит впервые и не встретит больше ни разу, непрактичному и неразумному во всем, что не касается его дара. Если не сходить с ума, ища в его поступках разумность заранее.
То, пожалуй, жить действительно — здорово.
* * *
Монотонный, на грани слышимости тонкий комариный писк снова усилился, вгрызся в мозг, по крохе истончая самую его суть. Шон поморщился и, так и не надумав подняться с пола, осторожно прислонился затылком к холодной стене.
Почти сразу стало чуть легче. Дом, милый дом… — устало улыбнулся Шон, медленно запрокидывая голову и закрывая глаза. Пять мгновений на передышку и два на попытку забыться во сне между работой, работой и снова работой. Жизнь стихийного мага.
Он потер лоб и запустил пальцы в волосы — ладонь так и замерла, локоть на согнутом колене, век бы не подниматься. Снейп может сколько угодно скрипеть и рычать о переутомлении — что бы он понимал в способностях мага Воздуха. Шон знал наверняка, что вытянул бы и больше, чем двойной объем текущих задач, включая беспрерывные фоновые. Подслушивать мысли всего восьми человек — а большего пока и не требовалось, в Министерстве Магии на удивление мало людей, действительно обладающих властью принимать важные для магов решения — это не то что еще не предел, это смешно даже считать за нагрузку.
Постоянное присутствие Снейпа, действующего на Шона, как ледяной душ и ускоряющий пинок одновременно, выматывало на порядок сильнее.
Соответствовать — Мерлин, как же Шон ненавидел чему-либо соответствовать! Не выносил органически само слово, само безмолвное, непроговариваемое ожидание, направленное на тебя, как нацеленное в мозг ядовитое жало. Соответствовать должности, задаче, возрасту, расе, условиям — постоянно, куда бы ты ни шел и что бы ни делал, этот нависший над тобой неотвратимый запрет. Соответствуй — или убирайся в расход.
Шон всегда, сколько себя помнил, искренне поддерживал такую постановку вопроса. Наверное — глупо, да — он даже жаждал ее, при всей подспудной, снова и снова возвращающейся неприязни. Ты можешь презирать клетку, которая тебя ограничивает, но это не мешает помнить и не сомневаться, что клетка необходима таким, как ты. Ты можешь почти любить ее, когда она есть, благодарить Мерлина за одну только возможность находиться в ней — и при этом выматываться до бесчувствия от постоянного напряжения.
Пронзительный, тяжелый взгляд, застывающий на плечах, на спине, на затылке, стоит лишь отвернуться, клетку буквально олицетворял.
Шон вздохнул. Ладно — если вдуматься, Снейп оказался не таким уж кошмаром. Его просто, случалось, не удавалось понять, а так, в целом — можно утверждать, что они на самом деле сработались, почему нет. Лорин с самого начала смеялась и говорила, что все страхи беспочвенны, и Снейп не пьет кровь магов за ужином — у него просто несносный характер, но воздушному магу чужие заскоки до факела, проигнорирует и прогнется. И ведь права была — даже и прогибаться-то особенно не пришлось…
Усталость медленно наливала плечи свинцовой тяжестью, прижимала к стене. Хотелось сидеть и сидеть так, впитывая холод камня, не зажигая света, не расстилая постель, просто сидеть, сомкнув ресницы, еще хотя бы пару мгновений или, лучше, часов. Ночей, если можно. Шон хмыкнул и покачал головой. Совсем обленился.
Почему-то все чаще хотелось продать душу за возможность просто посидеть вечером вот так, в одиночестве.
В темноте.
Позабыть про Кингсли и его помощников с их бесконечными мыслями, про негромко цедящего слова Снейпа, вечно пришпиливающего собеседника взглядом к любой обозримой поверхности. Про фырканье Лорин, про исчерканные крупным неровным почерком пергаменты — заполошные письма от Алана, про голос мистера Драко. Позабыть. Побыть хоть немного… собой.
Уставшим и измотавшимся магом, не должным никому — ничего.
Должным так много… просто, конечно, вовсе не им. Лишняя минутка для медленного, тягучего выдоха. Для горькой и болезненной реальности, которую уже не отделить от иллюзии. Для темноты.
Шон еще помнил наполненные страхом и щемящим, отчаянным предвкушением вечера, когда ждал, что темнота примет его, что случится хоть что-то, хоть что-то, что перевернет его жизнь. Чего стоит ждать, о чем нельзя не мечтать, в чем и есть то настоящее, что просто обязано с ним случиться. Что в нем найдется то самое, способное открыть двери к сокровищницам темноты — ему, беспризорнику Глазго, карманнику-одиночке, навечно затерявшемуся в лабиринтах большого города.
Потом долгое время он ее не любил — боялся аж до судорог, кое-как уживаясь с полумраком только в присутствии Алана. С той ночи, когда умерла Дина Торринс, там притаились чудовища, ждущие момента, чтобы подползти ближе и поглотить, перемолоть в никчемную пыль, как ничтожное, мелкое существо, случайно попавшееся на пути. Шона трясло тогда от одной мысли, что никакой свет и ни одно солнце так и не отгонят от него враждебность окружающей тьмы. Что она будет длиться вечно, а его жизнь — всего лишь бегство, бессмысленное и убогое убегание от чего-то, что сильнее в разы и чужеродно настолько, что глупо и надеяться ускользнуть.
Темнота не спешила — она ждала год за годом, раскинув сети ловушек, шевеля щупальцами теней. Ровно дыша и выжидая, подбираясь все ближе, она чувствовала в нем свою жертву — рожденную, чтобы быть жертвой.
Погребенная под толщей страхов и мертвых оскалов, она возвышалась за спиной, нависала над плечами, медленно подползала к ногам, приучая к себе, обдавая холодом и равнодушием. И в какой-то момент страх окончательно растворился, рассеялся, поддавшись ее настойчивости, оставив только усталое, тупое бессилие.
Мерлин, какая жестокая шутка — темнота и впрямь оказалась всего лишь холодной и равнодушной. Глупая детская мечта приблизиться к ней, заглянуть внутрь и восхититься найденным горам сокровищ превратилась в ночи тоски и кошмаров, и ничего в них не было, кроме холода и одиночества.
И льда — смерзшихся кусочков жизни, навечно заледеневших в замкнутой форме, потерявших способность развиваться, изменяться и жить. Вмороженных в неизменный каркас и застрявших во тьме навсегда. Темнота состояла из них, принимая в себя все новые и новые остовы, и когда-то страстно мечтавший о свете и тепле манящей и пугающей тьмы Шон теперь знал наверняка — он всего лишь рано или поздно станет еще одним таким же осколком. Присоединится к бесчисленным сонмам оледеневших, усталых и равнодушных, потому что ничего, кроме этого, в темноте — нет.
Выматывающая работа, нагрузки, рваный ритм дней, срывы и совещания, нападки, истерики вынужденных коллег-людей, беготня и нескончаемая череда дел — Снейп мог хоть укричаться, хоть ушипеться, Шон не отказался бы от всего этого в любом случае. Тому, кто ничего не знает о тьме, все равно не понять, из чего состоит его жизнь. Проваливаясь в пучину десятков задач одновременно, Шон почти забывал о том, к чему все всегда возвращалось.
О поджидающей его в углах темноте.
Не странно, что именно его жизнь переломилась когда-то надвое, слишком круто свернув в сторону — и что именно он теперь оказался вот здесь, вот таким. Не странно, что все пришло именно к этому. Шон криво усмехнулся и покачал головой. Он сам виноват во всем, что произошло. Он — контролер столицы Магической Англии, правая рука Верховного Мага, неизменно улыбающийся в лица журналистов-стервятников юнец двадцати одного года, ловящий все на лету маг, которого приняли здесь и все еще ценят там, маг, у которого есть друзья. Маг, которого любят.
Выброшенное в путы тьмы существо, доигрывающее свою партию с поднятой головой, потому что — кто знает, партия способна длиться и длиться еще не один десяток лет. Шон Миллз еще может успеть и ухватить, зацепить, вытянуть и сделать достаточно, чтобы все эти годы инерции стоили хоть чего-то. Чтобы — Мерлин прости за дурацкое слово — соответствовать, да. Должности, задаче, возрасту, расе… условиям.
Чтобы искупить хотя бы ничтожную часть.
Разве жизнь одной ногой в леденящей мгле не стоит такого?
Чудовища тьмы перестали быть для него ужасом — он привык к тому, что они несут за собой. Привык быть один рядом с ними и не бояться того, что они способны ему показать. Привык выбрасываться оттуда сразу и целиком, весь, и зажигаться одной мгновенной легкой улыбкой, как только кто-нибудь приходил и включал свет.
Иногда он спрашивал себя, как мистер Драко решился выпустить его из замка — такого. Выпустить их с Лорин. Учитель не мог не видеть, что происходит с каждым из них — подобное в школе не пропустили бы никогда.
Но мистер Драко только хмыкнул в ответ на первую же просьбу уехать и сказал — здорово, что ты сам попросил. Ну, на кого мне еще Лондон повесить? Туда ведь никто на зачистку не ездил, контактов там — я и Панси, и Натан, но Натан в Бристоле, сам знаешь. Шонни, вы справитесь. И здорово, что сами надумали уехать отсюда, а то бы мне вас просить пришлось.
Этого пассажа Шон за все годы работы в Лондоне толком так и не понял. Почему именно они с Лорин? Почему два воздушных мага — и именно сюда?
Потому что ты уникум, фыркала Лорин, целуя его. А я — женщина уникума. То есть, тоже уникум в некотором роде, естественно.
Появление Снейпа навело на смутную мысль, что мистер Драко мог еще тогда готовить для него плацдарм в Лондоне, а к роли разработчиков почвы и будущих ассистентов они с Лорин подходили прекрасно.
И плевать, что любой из них все это время потенциально вполне мог сорваться. Мистеру Драко виднее, что предпочесть — провидец, в конце концов, он, а не Шон. Снейп мог сколько угодно подозревать своего помощника в способности слышать будущее — Шон все равно знал, что ничего он не слышит. Элементарно подслушивает, причем всего лишь окружающих Верховного Мага людей. Этого достаточно, чтобы знать почти все — если, конечно, хватает ума свести потом в кучу все ниточки и сделать нужные выводы.
Сам Снейп оказался скопищем странностей. Не беря во внимания те, про которые все было понятно еще давным-давно, в школе — временами он просто не поддавался анализу. А нередко казалось, что понятен он абсолютно и весь, незыблемая твердыня безумного, не доступного осознанию, нечеловеческого какого-то опыта. Выводы, к которым Шон приходил после отчаянных мозговых штурмов, череды подслушиваний, сопоставлений и предположений, у Снейпа порой не вызывали заминки даже в секунду. Он знал людей так хорошо, как, наверное, ни один маг — проживший среди них почти двадцать лет представитель чужеродной расы, умудрявшийся, если верить истории, втираться в такие переделки и годами — десятилетиями! — вить такую замысловатую дипломатию, какая нынешним магам и близко не снилась. Предатель и двуличный вор, воспитатель человеческих душ, организатор и теневой лидер, символ победы и лжи, самопожертвования и требовательности — в нем столько сплелось, в одной частичке бессмертного пламени, запертой в оболочке высокой сухощавой фигуры. В нем столько жило — похороненного под вот этой вот оболочкой, спрятанного за изгибом брови, саркастичной ухмылкой, презрительной тяжестью взгляда.
Шон мог не понимать мотивов мага Огня и теперь, с высоты прожитых лет, даже сочувствовать ему, не способному на доверие, дружбу, симпатию — ни на что, доступное любому из молодых магов — но Шон не мог не восхищаться его опытом и умом. Впрочем, от мотивов он бы тоже не отказался… по крайней мере, это вычеркнуло бы из их немыслимых будней никому не нужную массу неловкостей.
Не раз и не два оказывавшиеся вынужденными торчать в Министерстве и заполночь, и до самого утра, не раз проводившие сутки напролет за свитками или выдерживавшие на пару битвы в перекрестье человеческих взглядов, где цена ошибки — само существование магов в этом еще и не подобравшемся к стабильности мире — не раз вырубавшиеся рядом друг с другом от усталости прямо в креслах под шорох пергаментов, они так и не научились элементарно договариваться о границах. Проведя бок о бок однажды перед международной пресс-конференцией почти четверо суток в попытках объять необъятное, наловчившись тогда слышать друг друга без слов и даже без мыслей и с блеском выстояв по окончании аврала перед сонмом алчущих лиц, они разругались в тот же вечер едва ли не впервые за все время совместной работы — до захлопывающихся с грохотом дверей и пылающих взглядов.
И не потому, что успели устать друг от друга. Хотя эта мысль Шона и привлекала до невозможности, принять ее он не решился. Она была ложной.
У Снейпа, при всем его нереальном каком-то умении держать себя в кулаке до последнего, временами, похоже, напрочь сносило планку. Видимо, это у огненных магов явление, от возраста, опыта и ума, к сожалению, не зависящее — вздохнула тогда Лорин, выслушав уже дома поток возмущенных выкриков Шона.
Шон, успокоившись, в конце концов с ней нехотя согласился. Кроме как временным помешательством, некоторые выпады не объяснялись ничем. Четверо суток без отдыха! В беспрерывном напряжении, перед важнейшим событием в дипломатических отношениях волшебников и магов Европы! Если Снейпу такое — раз плюнуть, кто его знает, на каком жизненном фоне он существует, раз Гарри Поттер доверил ему миссию такого размаха, но фон и ритм самого Шона гармонично-медитативным можно было бы вряд ли назвать. Для него ничего странного в произошедшем не было ни на дюйм.
Не то чтобы он выключался вот так вот и раньше, конечно. И не то чтобы жаждал вообще рассказывать об этом Лорин, которой только повод дай перепугаться и забеспокоиться, начать ахать и охать и носиться вокруг него. Но почему-то от Снейпа понимания… черт — хотелось, что ли? Они ведь были там вместе, все эти дни. Он просто обязан был понимать.
Для Шона спутанные в одну мешанину напряжение, утомление, бессилие, подступающая паника и отчаянная, цепляющаяся вера перед пресс-конференцией так и не вылились в эйфорию успеха после нее — он будто оцепенел, только тупо повторяя себе — все закончилось. Они выдержали даже фуршет после официальной части, раздавая улыбки и сдержанные комментарии, позволяя фотографировать, цепко держа маску дружелюбия и безучастной любезности, и все это время Шон старался не морщиться, силясь перетерпеть одолевающий слух нарастающий комариный звон. Потом был камин, кабинет Верховного Мага, какие-то пергаменты на столе, собственные пальцы, машинально скручивающие их в тонкие свитки… а потом не было ничего.
Только невозможные, едва ли не обезумевшие, горящие каким-то адским огнем глаза почему-то уже нависающего над ним Снейпа, никогда раньше, на памяти Шона, не позволявшего себе подходить к кому бы то ни было так близко, и стискивающая хватка его рук, едва не выламывающих ключицы, и фиаско при первой же попытке пошевелиться.
И привкус коньяка — чуть позже, и неуклюжая попытка привычно хмыкнуть и отмахнуться — ну, правда, это же просто обморок. После такого кошмара, какой они тут столько дней…
И именно тогда Снейп, озверев, отшатнулся и рявкнул. Едва ли не швырнул его в стену, припомнив и юношескую безмозглость, и отсутствие инстинкта самосохранения, и безответственность, и… в общем-то, уже на этом месте Шона понесло тоже.
Умный мужик, ведь — чертовски же умный! Но насколько сам временами безмозглый, это никакому уму не поддается просто…
Шон снова поймал себя на том, что впивается в кожу ногтями. Боль слегка отрезвила, выдернув из потока сбивчивых мыслей, позволила поднять голову, прислушаться — и успеть стряхнуть остатки оцепенения.
— Шонни, это я! — прорезал полумрак звонкий голос.
Тонкие каблучки процокали от входной двери в гостиную, чуть слышный шорох — пакет с документами, небрежно упавший на письменный стол — полоска света, вспыхнувшего в столовой. Скрип половицы.
— Опять в темноте сидишь? — спросила Лорин, подходя ближе.
Он снова прислонился затылком к стене и повернул голову, вглядываясь в очертания ее силуэта. Высокая и ладная, с огромной копной длиннющих, свободно вьющихся почти до талии тяжелых светлых волос, заколотых — он не видел, но помнил — на правом виске искристой змеящейся шпилькой. Короткое платье с сумочкой через обнаженное плечо. Тебе бы на подиуме работать, а не в аврорате маговедение преподавать, глядя на нее, улыбнулся Шон.
— Привет, — прошептал он.
Лорин забросила сумку в сторону виднеющейся в темноте кровати и, опустившись рядом с ним на корточки, зажгла огонь в помертвевшем камине. От нее опять пахло какими-то новыми духами.
Лучше, чем предыдущие, машинально отметил Шон.
— Привет, — негромко отозвалась она. — Ты ужинал?
— Не-а… нет еще.
Она умела разгонять темноту. Даже теперь. Все равно умела, всегда.
— Могла бы и догадаться… — вздохнула Лорин. — Закончили на сегодня?
— Да вроде да, — улыбнулся ей Шон. — Нужны сведения из Уоткинс-Холла, от аналитиков, но их до завтра, скорее всего, все равно не пришлют… Так что вряд ли я ему еще сегодня понадоблюсь.
— Ну и слава Мерлину, — заявила она и уселась рядом, снимая туфли и неторопливо зашвыривая их по очереди куда-то в темноту. — А я так сегодня набегалась, лучше б, честное слово, летала, чем туда-сюда ножками… — Она вытянула одну ногу и, пошевелив пальцами, пристально на нее посмотрела. — Никому не жаль ножки стихийного мага. Сама о себе не позаботишься … Вот скажи, какая им разница, хожу я или над полом потихоньку скольжу?
Шон не удержался и фыркнул, отворачиваясь. Вид Лорин, пролетающей по коридорам аврората, впечатлял даже в мыслях. Тем более, что слово «потихоньку» к ней относилось так же слабо, как и к самому Шону.
— Ты чудо, — смеясь, проговорил он и потянул ее за руку. — Ты — чудо. Слышишь?
Я просто рад тебя видеть. Я скучал по тебе… всегда скучаю, когда тебя долго нет. Маленькая смешливая женщина, впархиваешь сюда, тут даже мертвый поднимется и себя снова живым почувствует…
Лорин застонала и рухнула спиной к нему на колени.
— Ужинать пойдем? — поинтересовалась она, лениво отбиваясь от притворно настойчивых рук. — Уморишься голодом так, посмотри, в чем душа держится уже, вон.
— У стихийного мага нет души, — отмахнулся Шон. — Это известно всем, даже куколкам. — Он поднял голову. — Даже людям.
Она тоже больше не смеялась, просто смотрела — пристально, мягко, понимающе… нежно. Моя девочка… — устало улыбнулся Шон, касаясь ее волос.
Вспышку каминного пламени он больше почувствовал, чем заметил боковым зрением. Обернувшись, оба моргнули, глядя на прищуренно разглядывающего их из-за кладки камина Снейпа.
— Кажется, вы рассчитывали увидеть эти документы сегодня, мистер Миллз, — процедил Верховный Маг, не отрывая взгляда от Лорин, кусающей губы, чтобы не рассмеяться. — Драко удосужился поторопиться — можете погрузиться в изучение. Хотя, если вас интересует мое мнение — это совершенно не срочно, лучше все же попробуйте хоть раз отдохнуть, — мрачно добавил он, швыряя на ковер защищенный огнеупорным полем пергаментный свиток. — Если получится, разумеется.
— Спасибо, сэр, — Шон пошевелился, выбираясь из-под небрежно развалившейся на нем девушки.
— Поужинать не заглянете? — с убийственной иронией осведомилась Лорин.
Снейп устремил на нее долгий давящий взгляд и, улыбнувшись с надменной любезностью готического вампира, рывком исчез во взметнувшемся пламени.
* * *
Благословенный дождь, прорвавшись, наконец, сквозь пелену набухающего за крышами грома, отчаянно забарабанил по стеклу. Брайан застонал и перевернулся на спину — пальцы вплелись в длинный ворс ковра, потянули. Запрокинуть голову и лежать, вечность не подниматься, пусть даже ты в комнате, а дождь — там, за окном.
Он все равно рядом, и ты его чувствуешь.
Чуть слышный шорох, скрип половиц где-то справа — в лицо пахнуло долгожданной одуряющей свежестью.
— Спасибо… — беззвучно прошептал Брайан, закрывая глаза.
Филипп вздохнул — почему-то подумалось, что он так и замер у распахнутого окна, в темноте. Уперся обеими руками в карниз, как всегда, и смотрит на улицу, на растекающиеся по асфальту неровные лужицы, на мокрые крыши домов. На сгустившиеся наконец-то над городом тучи.
Смотрит ничего не выражающим взглядом, он может хоть до утра вот так вот стоять. Чем сильнее изматывает очередной день, тем глубже они оба проваливаются куда-то — каждый в свою пустоту, бездонную и бездумную, темную, тягучую, без движений и мыслей. Брайан после таких дней просто падал посреди комнаты и валялся на мягком ковре, чувствуя каждой клеткой, как медленно, очень медленно возвращаются звуки и ощущения. Как дико ему не хватает «круга», в котором восстановление заняло бы минуты, а не часы.
Филиппа вечно притягивал подоконник.
Никто из них, наверное, и сам не знал, для чего эти подвиги. Зачем выжимать себя до капли, когда можно, ведь можно же — постепенно, успевая восстановиться, прийти в себя. Вечный поиск конечной грани, предела сил, самой-самой глубинной точки. Интуитивно Брайан давно уже отдавал себе отчет в том, с чем именно играет в рулетку, хотя и не смог бы сформулировать, зачем ему это нужно.
Филипп просто так жил — на пределе. Скрученный в тугую, отчаянную спираль напряжения, как натянутая до предела струна, как звенящий стон, он временами приоткрывался на чуть, и собеседника вышибало в ступор мгновенно от одной только крупицы чего-то, что существовало в Филиппе, ворочалось на глубине, живое и темное нечто. Гигантское, бесконечно огромное и давящее, оно не мешало Филиппу жить — оно просто делало его… слишком другим? Проведя не один год бок о бок с этим молчаливым, чуждым и при этом необъяснимо привычным, как собственный взгляд, существом, Брайан понял о нем слишком многое, чтобы пытаться менять и влиять.
Он не понял о нем ничего, что помогло бы — понять. То самое. Почему.
Полный свежести воздух холодил разгоряченные щеки, заставлял распахивать рот и глотать его, пить, как пьянящий коктейль. Невыносимо гудели мышцы, они всегда почему-то гудели, и плевать им, что ты весь день толком не двигался никуда — с чего бы им уставать? Это все такой специальный обман ощущений, шутил по этому поводу Филипп. В тебе нечему болеть от перебора с эмпатическими воздействиями. Но должно же болеть в тебе хоть чего-нибудь — как иначе до твоей башки донести, что себя любить надо.
А я и люблю, хмыкал Брайан. Я и тебя люблю.
Это здорово, без улыбки констатировал Фил. Трудно б тебе тут жилось, если б ты и меня не любил.
Он ведь верил — самое жуткое, что он действительно верил, не сомневался ни чуточки, не лгал, когда говорил — знаю. Ложь Брайан почувствовал бы мгновенно. Но время шло, и так и не становилось понятнее — почему. Почему — нет. Всегда.
— Я буду скучать… по тебе… — внезапно чуть слышно сказал Филипп. — Очень.
Брайан открыл глаза. Темный силуэт в полумраке — скрещенные руки уперлись в карниз, лбом в сплетение запястий, четкая тень на фоне окна.
— Что? — непонимающе переспросил он.
Пальцы сами нащупали спасительный ворс ковра, снова переплетаясь с мягкими нитями.
— Потом, — глядя перед собой, пояснил Фил. — Когда… ну, ты знаешь. Потом.
Когда? — чувствуя себя идиотом, тупо подумал Брайан.
Филипп горько усмехнулся и опустил голову.
— Мне будет не хватать тебя, — все с той же пугающе ровной неторопливостью проговорил он. — Это правда.
Брайан медленно выпрямился и сел. Голова чуть кружилась — от слабости, от одуряюще свежего воздуха. От мгновенно спутавшихся напрочь в бездумную мешанину сбивчивых мыслей.
Так я никуда, вроде бы, и не ухожу, хотел было сказать он.
Потом — тут же всплыло в памяти любимое слово Филиппа. Непрошибаемое «потом» — о чем бы ни шла речь, Фил мог согласиться с «сейчас», но «потом», произнесенное или нет, всякий раз повисало в воздухе.
Брайан был почти уверен, что это говорит не Филипп, а то самое нечто, живущее в нем. То, для чего не существует «всегда», а путь мага и впрямь — кто бы поверил тогда, в начале — действительно одиночество. И это утверждение не имело ничего общего с нежеланием Филиппа жить вместе или неверием в то, что его можно любить. Или — в то, что для него еще не все на свете закончилась.
Брайан поднялся и подошел к нему — ладони коснулись спины, чуть слышное дыхание в затылок. Едва заметное, тут же отслеженное, пойманное, остановленное движение Филиппа — назад, к нему. Навстречу.
— Что с тобой сегодня? — прижимаясь к его плечу, шепнул Брайан.
Они и раньше, случалось, уставали до чертиков. Когда вот так же приспичивало «поискать конечную точку».
— Сегодня? Я бы не справился без тебя, — ровно отозвался Фил. — Я вообще… уже не знаю, как без тебя. Дальше.
— Так и не оставайся…
— Так придется, — произнес Филипп. — Не могу объяснить, почему. Просто знаю.
Брайан поморщился и медленно выдохнул. Бред какой…
— Ты не воздушный маг, — сказал он вслух, упираясь в него лбом. — Предвидение — это не про тебя.
— Может быть… — Фил поднял голову и закусил костяшку большого пальца.
— Может быть? — свежесть вдруг показалась пронизывающим холодом, и Брайан, наплевав на условности, потянул парня за плечо, вынуждая повернуться лицом. — Я здесь, Филипп. Который год уже здесь! Может быть, ты заметишь, наконец, что я не собираюсь никуда уходить? Что бы там твои предчувствия всю дорогу ни заявляли?
Он молчал, и — «извини, что заговорил», как всегда, утверждали его глаза. Меня вечно несет, ты же знаешь. Когда-нибудь я научусь держать в себе вообще все, и тогда тебе станет совсем хорошо.
Самое страшное, что он, похоже, и в это действительно верил.
Брайан похолодел. Руки сами вцепились в напряженные плечи, притянули ближе, и… только теперь дошло, что вся эта ровность и выдержанность, как в тумане, роняемые слова — это не выжатость и усталость. Это истерика, тихо бьющаяся внутри.
Внутри — как и все, что происходит в Филиппе.
— Мне хорошо с тобой… — качнув головой и отворачиваясь, проговорил Фил. — Я только это хотел сказать. Ты как будто… я не знаю — врастаешь во все. Часть за частью. Отъедаешь то, что я в себе строил заново. Всего меня. Тебе мало?