Районный (муниципальный) тур Всероссийской олимпиады по литературе
Учебный год
Класс
1. Проанализируйте рассказ Л. Улицкой «Перловый суп».
Людмила Улицкая
Перловый суп
Почему ранняя память зацепилась трижды за этот самый перловый суп? Он был действительно жемчужно-серый, с розоватым, в сторону моркови, переливом и дополнительным перламутровым мерцанием круглой сахарной косточки, полузатопленной в кастрюле. Вечером, после запоздалого обеда, мама перелила часть супа в помятый солдатский котелок и дала его мне в руки. Я спускалась по лестнице со второго этажа одна, а мама стояла в дверях квартиры и ждала. Эта картина осталась у меня почему-то в этом странном ракурсе, сверху и чуть сбоку: по лестнице осторожно спускается девочка лет четырех в темно-синем фланелевом платье с клетчатым воротничком, в белом фартучке с вышитой на груди кошкой. Туфли на пуговицах немного скользят по стертым ступеням, и потому я иду младенческими приставными шагами, с большой опаской.
Внизу, под лестницей, в каморе, живет пара нищих, костлявый носатый Иван Семенович и маленькая старушка по прозвищу Беретка. Я их боюсь и брезгаю, но мама, как мне кажется, об этом знать не должна.
Под лестницей нет электричества, иногда у них горит керосиновая лампа, иногда совсем темно. Обыкновенно Иван Семенович лежит на какой-то лежанке, покрытой тряпьем, а Беретка, в вытертом бархатном пальто и серо-зеленой вязаной беретке, сидит у него в ногах. Я стучу. Никто не отзывается. Спиной я открываю дверь. Керосиновая лампа выдает мне Беретку, которую без головного убора я сначала не узнаю. Оказывается, она лысая, вернее, не совсем лысая: и лицо и голова ее покрыты одинаковыми редкими длинными волосами и крупными коричневыми родинками. Она жалко улыбается и суетливо натягивает на лысую голову берет:
- Ой, детка, это ты, а я и не слышу.
Я отдаю ей котелок, из кармана фартука вынимаю два куска хлеба и говорю почему-то "спасибо".
Беретка переливает суп из котелка в банку и бормочет что-то неразборчивое, похожее на "мыло, мыло".
Сухой, грязной рукой возвращает мне котелок. Старик кашляет. Беретка кричит ему:
- Иван Семенович! Вам покушать прислали, вставайте!
Пахнет у них ужасно.
С облегчением бегу я вверх по лестнице, мама стоит на свету, в дверном проеме и улыбается мне. Она в белом фартуке, даже с кружевной ленточкой на груди. Мама красивая, как принцесса. Одно только смущает: кажется, у принцесс белокурые волосы, а у мамы веселые черные кудряшки, подхваченные сзади двумя заколками...
Нищие исчезли незадолго до праздника, который я запомнила очень хорошо. Отец вел меня за руку по нарядному городу, и повсюду были выставлены косые красные кресты. Я начинала тогда разбирать буквы и спросила у отца, почему всюду написано "ХА-ХА-ХА...". Он раздраженно дернул меня за руку, а потом объяснил, что эти косые кресты означают еще цифру тридцать.
Вечером того же дня, уже лежа в постели, я слышала, как мама говорит отцу:
- Нет. Не понимаю, отказываюсь понимать, кому они мешали...
- Город к празднику почистили... - объяснил ей отец.
Во второй истории перловый суп не был главным действующим лицом, а лишь скромно мелькнул на заднем плане.
Воскресным утром в дверь позвонили. Один раз, а потом еще один. Дверь в нашу комнату была первой по коридору. Один звонок был общий, два - к нам, три - к Цветковым... восемь - к Кошкиным.
- Вероятно, это общий, - пробормотала мама. Коленями она стояла на стуле, а локтями упиралась в стол. Таблицы с синими, красными и взятыми в кружок цифрами лежали перед ней.
Она спрыгнула со стула и, все еще неся напряжение мысли на круглом умном лобике, пошла открывать.
Огромная темная женщина стояла в дверном проеме. На ней был длинный военный плащ до полу, ярко белел пробор на круглой толстой голове. Мама смотрела на нее выжидающе, и тетка не обманула ожидания: она распахнула плащ и предъявила огромное голое тело.
- Погорельцы мы! Все-все погорело... как есть... - сказала женщина немосковским мягким голосом и запахнула лик своего тела.
- Ой, да вы заходите, заходите, - пригласила мама, и женщина, озираясь, вошла.
Прихожая нашей многосемейной квартиры была заставлена сундуками, корытами, дровами и шкафами.
- Я сейчас, сейчас, - заторопилась вдруг мама. - Да вы сядьте, - и мама сняла ящик с венского стула, который был втиснут между Цветковским сундуком и тищенковской этажеркой.
Мама кинулась в комнату, вытянула нижний ящик шкафа, села перед ним и стала выбирать из старого белья подходящее для погорелицы. Две длинноногие пары дедовых кальсон бросила она на пол и побежала на кухню. Разожгла примус, поставила на него кастрюлю и снова метнулась в комнату.
Женщина сидела на стуле и все разглядывала рогатую вешалку Кудриных, на которой висели ватник и шинель. А мама выбросила все с полок шкафа и быстрыми пальчиками перебирала свои тряпки.
Сосед Цветков высунулся в коридор.
- Погорельцы вот, - сказала ему мама виноватым голосом, но он быстро захлопнул свою дверь.
Мама налила большую миску переливчатого перлового супа, отрезала кусок серого хлеба и вынесла погорелице.
- Вот покушайте пока, - попросила мама тетку, и тетка приняла миску.
- Ой, да так неудобно, - всполошилась мама и притащила газету. Постелила ее на покрытый сине-красным ковром Цветковский сундук, усадила женщину как бы к столу.
- Дай тебе Бог здоровья, - сказала женщина и принялась за суп. А я наблюдала сквозь щель неплотно прикрытой двери, как лениво она ест перловый суп, бросая в него кусочки хлеба, скучно водя ложкой в миске и посматривая по сторонам. Зубов у нее не было. "Видно, и зубы сгорели, - подумала я. И еще: - Она тоже не любит перловый суп". А мама засовывала в узел шелковое трико лососинового цвета с луковыми заплатами и говорила тихонько не то мне, не то самой себе: - Господи, ну надо же такое, чтоб прямо голой, на улицу... А женщина доела суп, поставила миску на пол... встала, распахнула плащ... глаз я не могла отвести от ее странных тихих движений. Наконец мама выволокла узел в коридор: - Вот собрала... Да вы оденьтесь, оденьтесь. У нас ванная комната есть, - предложила мама. Но женщина отклонила предложение: - Детки меня ждут. Мне бы деньжонок сколько-нибудь... - А мама уже вынимала сложенную в четыре раза тридцатку. - Спасибо, век вашу доброту не забуду, - поблагодарила женщина скороговоркой, и мама закрыла за ней дверь. Потом, собирая с полу разбросанные вещи, мама говорила мне в некотором недоумении: - А штаны сразу могла бы надеть, правда? Я не сразу ответила, потому что мне кое-что надо было обдумать и понять. - Штаны холодные, - сообразила я наконец, - а ковер теплый.
Было солнечно и снежно, с детьми в такую погоду полагалось гулять. - Может, погуляешь сама под окошечком? - извиняющимся голосом предложила мама, кося на свои таблицы. Я согласилась великодушно. Меня снарядили, подвязали поясом желтую плюшевую шубу, сшитую бабушкой из старого покрывала, желтую шапку из того же самого покрывала застегнули под подбородком, дали лопату и синее ведрецо и вывели на улицу... Прямо перед нашей дверью лежала разворошенная куча маминых вещей. И бедные отвергнутые трико лежали сверху. - Ой, что же это... - пролепетала моя маленькая мамочка. Я же тебе говорю, штаны-то холодные, а ковер теплый... - все пыталась я объяснить маме положение вещей. - Да какой ковер? - наконец услышала меня мама. - Тот, что на сундуке лежал... Она его на себя надела, - объяснила я несмышленой маме. И тогда мама вдруг всплеснула руками и захохотала: - Ой, что же я наделала! Ну, Цветкова меня убьет!...
Моя мама был биохимиком, и любовь ее к восхитительно стеклянной науке происходила, вероятно, из того же милого женского корня, откуда произрастает любовь к стряпне. Как мне нравилось в детстве бывать в маминой лаборатории, разглядывать на высоких столах штабеля пробирок с разноцветными растворами, стройные, с птичьими носами бюретки, толстые темные бутыли. И как же ловко мама управлялась со всем этим сверкающим стеклом... Готовила мама тоже преотлично. И соуса, и пироги, и кремы... Дался же мне этот перловый суп! Не так уж часто мама его варила. Но в тот день был как раз перловый... С колючим шарфом на шее я сидела в кухне на маленькой скамеечке и смотрела, как мама что-то химичит. Еще две соседки копошились у своих столов, мелко гремя посудой, звякали ножами. И тут в кухню вошла Надежда Ивановна. Странная была старуха, вся в разноцветных заплатах. И на одном глазу, тоже вроде неуместной заплаты, сидело бельмо. Молча потянула она маму за рукав, и мама, бросив морковку и вытирая на ходу руки, мелкой своей походочкой пошла за ней, встревоженно спрашивая: Что? Что? С Ниной?
Нина была дочь Надежды Ивановны, взрослая девушка, тяжелая сердечница с ракушечными голубыми ногтями и синими губами, плохо закрашенными красной помадой. Я было двинулась за мамой, но она прочти грубо махнула мне рукой: - Сиди здесь. И я осталась сидеть, обиженно перебирая кисточки кусачего шарфа. Соседки, на минуту оторвавшись от хозяйства, снова застучали и загремели. Я сидела довольно долго, успела сплести все кисточки в одну перепутанную косичку.
А потом мама и Надежда Ивановна вернулись. Что-то переменилось. Они шли медленно. Мама, взявши соседку за плечо, усадила ее на табурет. Лицо Надежды Ивановны было неподвижное, белое, казалось, что у нее не одно бельмо, а два. В руках она держала картонный футляр от градусника. Мама ей тихо говорила:
- Мы сейчас валерьянки... валерьяночки... Надежда Ивановна...
- А если "скорую", так ведь увезут... - не меняя неподвижного лица, говорила соседка. И совсем невпопад: - А я думаю, спит-то как спокойно...
- Сейчас, сейчас... Позвоним... все сделаем, Надежда Ивановна, - торопливо говорила мама, громко капая в рюмку. А соседка в коридоре кричала в телефон: - Это тебе не отдел снабжения, Шура, ты имей в виду... Пусть заявку пишет, от меня не дождетесь!
Надежда Ивановна отвела мамину руку с протянутой рюмочкой и с лицом, как будто вдруг проснувшимся, сказала маме:
- Марина Борисовна, налей-ка ты мне тарелку супчику...
Мама заметалась, вытащила из-под меня скамеечку, потому что красивые тарелки стояли на верхней полке и она до них не доставала. Налила в белую фаянсовую тарелку серебристого и переливчатого перлового супа, поставила тарелку на край кухонного стола. Вытерла серебряную ложку с тонким черенком свежим полотенцем и подала соседке.
- И ты поешь со мной, Марина Борисовна, - попросила Надежда Ивановна, и мама протерла еще одну ложку и, придвинув вторую табуретку, села рядом с одноглазой старухой и запустила ложку в ту же самую тарелку.
Мне очень хотелось сказать этой старухе, что мамочка моя никакая не Марина, что ее зовут Мириам, но сказать я не могла ничего, потому что они ели из одной тарелки, и слезы текли по лицу Надежды Ивановны, и не только из живого, но и из белого, неживого глаза, и по маминому лицу тоже текли слезы.
- Вкусный ты суп варишь, Марина Борисовна, - сказала Надежда Ивановна. - И чего ты в него ложишь?
Она последний раз облизнула ложку и положила ее рядом с тарелкой:
- Спасибо тебе. Отмучилась моя доченька.
... Давно никого нет. Нины, Надежды Ивановны. Мамы уже двадцать лет как нет. И перловый суп я никогда не варю.
Вопросы:
1.1. Как развивается и понимается тема памяти и мотив воспоминания в рассказе?
1.2. Дочь и мать в рассказе.
1.3. Охарактеризуйте композицию рассказа и объясните ее.
1.4. Как в рассказе проступает историческая эпоха?
2. Этот герой известен всем уже три века. В.Г. Белинский так писал о нем: "Вот молодой человек, сын великого царя, наследник его престола, увлекаемый жаждой знания, проживает в чуждой и скучной стране... Вернувшись на родину, этот принц становится убийцей - вольным или невольным - матери, отчима, возлюбленной, ее отца, брата. Этот герой, кроме того, стал постановщиком пьесы "Мышеловка". Назовите его имя. Какова его судьба в русской классике?
3. Почему в одной из эпистол русский поэт – классицист XVIII века А.П. Сумароков, советует «не раздражать слезами Талию, а Мельпомену смехом»? Свой ответ обоснуйте.
4. Историк В.О.Ключевский дает такую характеристику одной из героинь классической русской комедии: «Жена-хозяйка, вопреки закону и природе, гнетет мужа, не будучи умнее его, и ворочает всем, т.е. все переворачивает вверх дном, будучи гораздо его нахальнее. Она одна в доме лицо, все прочие – безличные местоимения, и когда их спрашивают, кто они, робко отвечают: «я – женин муж, а я – сестрин брат, а я – матушкин сын».
О какой героине идет речь? Со всем ли вы согласны в данном высказывании? Какие выражения в данном отрывке навеяны текстом комедии?
5. В «Записках д’Аршиака» Л. Гроссман приводит перевод П. Мериме на классическую латынь стихотворения, сейчас ставшего хрестоматийным. Перед вами две первые строки
At vir virum
Misit ad Antchar superbo vultu.
Назовите стихотворение. Что «ушло» при переводе?
6. Перед вами известный центон – составленное из разных известных поэтических отрывков произведение. Ваша задача – узнать, какие строчки, из каких произведений здесь приведены.
Неизвестный автор
В июне, в самый зной, в полуденную пору,
Сыпучими песками в гору,
Из дальних странствий возвратясь,
По улицам Слона водили,
Как видно, – напоказ, –
Известно, что слоны в диковинку у нас, –
Так за слоном толпы зевак ходили;
Какой – то Повар – грамотей
С поварни побежал своей,
Со всех дворов собак сбежалося с полсотни,
Как вдруг из подворотни
Проказница Мартышка,
Осёл,
Козёл
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть квартет.
Когда в товарищах согласья нет,
На лад их дело не пойдёт,
И выйдет из него не дело, только мука,
Однажды Лебедь. Рак и Щука…
Попытайтесь продолжить этот центон, используя ещё одну поэтическую цитату.
7. Придумайте несколько пар рифм, характерных для элегии. Какими эпитетами можно охарактеризовать состояние лирического героя элегии? Какие литературные герои творили в этом жанре?
Районный (муниципальный) тур Всероссийской олимпиады по литературе
Учебный год
Класс
1. Проанализируйте рассказ Л. Улицкой «Перловый суп».
Людмила Улицкая
Перловый суп
Почему ранняя память зацепилась трижды за этот самый перловый суп? Он был действительно жемчужно-серый, с розоватым, в сторону моркови, переливом и дополнительным перламутровым мерцанием круглой сахарной косточки, полузатопленной в кастрюле. Вечером, после запоздалого обеда, мама перелила часть супа в помятый солдатский котелок и дала его мне в руки. Я спускалась по лестнице со второго этажа одна, а мама стояла в дверях квартиры и ждала. Эта картина осталась у меня почему-то в этом странном ракурсе, сверху и чуть сбоку: по лестнице осторожно спускается девочка лет четырех в темно-синем фланелевом платье с клетчатым воротничком, в белом фартучке с вышитой на груди кошкой. Туфли на пуговицах немного скользят по стертым ступеням, и потому я иду младенческими приставными шагами, с большой опаской.
Внизу, под лестницей, в каморе, живет пара нищих, костлявый носатый Иван Семенович и маленькая старушка по прозвищу Беретка. Я их боюсь и брезгаю, но мама, как мне кажется, об этом знать не должна.
Под лестницей нет электричества, иногда у них горит керосиновая лампа, иногда совсем темно. Обыкновенно Иван Семенович лежит на какой-то лежанке, покрытой тряпьем, а Беретка, в вытертом бархатном пальто и серо-зеленой вязаной беретке, сидит у него в ногах. Я стучу. Никто не отзывается. Спиной я открываю дверь. Керосиновая лампа выдает мне Беретку, которую без головного убора я сначала не узнаю. Оказывается, она лысая, вернее, не совсем лысая: и лицо и голова ее покрыты одинаковыми редкими длинными волосами и крупными коричневыми родинками. Она жалко улыбается и суетливо натягивает на лысую голову берет:
- Ой, детка, это ты, а я и не слышу.
Я отдаю ей котелок, из кармана фартука вынимаю два куска хлеба и говорю почему-то "спасибо".
Беретка переливает суп из котелка в банку и бормочет что-то неразборчивое, похожее на "мыло, мыло".
Сухой, грязной рукой возвращает мне котелок. Старик кашляет. Беретка кричит ему:
- Иван Семенович! Вам покушать прислали, вставайте!
Пахнет у них ужасно.
С облегчением бегу я вверх по лестнице, мама стоит на свету, в дверном проеме и улыбается мне. Она в белом фартуке, даже с кружевной ленточкой на груди. Мама красивая, как принцесса. Одно только смущает: кажется, у принцесс белокурые волосы, а у мамы веселые черные кудряшки, подхваченные сзади двумя заколками...
Нищие исчезли незадолго до праздника, который я запомнила очень хорошо. Отец вел меня за руку по нарядному городу, и повсюду были выставлены косые красные кресты. Я начинала тогда разбирать буквы и спросила у отца, почему всюду написано "ХА-ХА-ХА...". Он раздраженно дернул меня за руку, а потом объяснил, что эти косые кресты означают еще цифру тридцать.
Вечером того же дня, уже лежа в постели, я слышала, как мама говорит отцу:
- Нет. Не понимаю, отказываюсь понимать, кому они мешали...
- Город к празднику почистили... - объяснил ей отец.
Во второй истории перловый суп не был главным действующим лицом, а лишь скромно мелькнул на заднем плане.
Воскресным утром в дверь позвонили. Один раз, а потом еще один. Дверь в нашу комнату была первой по коридору. Один звонок был общий, два - к нам, три - к Цветковым... восемь - к Кошкиным.
- Вероятно, это общий, - пробормотала мама. Коленями она стояла на стуле, а локтями упиралась в стол. Таблицы с синими, красными и взятыми в кружок цифрами лежали перед ней.
Она спрыгнула со стула и, все еще неся напряжение мысли на круглом умном лобике, пошла открывать.
Огромная темная женщина стояла в дверном проеме. На ней был длинный военный плащ до полу, ярко белел пробор на круглой толстой голове. Мама смотрела на нее выжидающе, и тетка не обманула ожидания: она распахнула плащ и предъявила огромное голое тело.
- Погорельцы мы! Все-все погорело... как есть... - сказала женщина немосковским мягким голосом и запахнула лик своего тела.
- Ой, да вы заходите, заходите, - пригласила мама, и женщина, озираясь, вошла.
Прихожая нашей многосемейной квартиры была заставлена сундуками, корытами, дровами и шкафами.
- Я сейчас, сейчас, - заторопилась вдруг мама. - Да вы сядьте, - и мама сняла ящик с венского стула, который был втиснут между Цветковским сундуком и тищенковской этажеркой.
Мама кинулась в комнату, вытянула нижний ящик шкафа, села перед ним и стала выбирать из старого белья подходящее для погорелицы. Две длинноногие пары дедовых кальсон бросила она на пол и побежала на кухню. Разожгла примус, поставила на него кастрюлю и снова метнулась в комнату.
Женщина сидела на стуле и все разглядывала рогатую вешалку Кудриных, на которой висели ватник и шинель. А мама выбросила все с полок шкафа и быстрыми пальчиками перебирала свои тряпки.
Сосед Цветков высунулся в коридор.
- Погорельцы вот, - сказала ему мама виноватым голосом, но он быстро захлопнул свою дверь.
Мама налила большую миску переливчатого перлового супа, отрезала кусок серого хлеба и вынесла погорелице.
- Вот покушайте пока, - попросила мама тетку, и тетка приняла миску.
- Ой, да так неудобно, - всполошилась мама и притащила газету. Постелила ее на покрытый сине-красным ковром Цветковский сундук, усадила женщину как бы к столу.
- Дай тебе Бог здоровья, - сказала женщина и принялась за суп. А я наблюдала сквозь щель неплотно прикрытой двери, как лениво она ест перловый суп, бросая в него кусочки хлеба, скучно водя ложкой в миске и посматривая по сторонам. Зубов у нее не было. "Видно, и зубы сгорели, - подумала я. И еще: - Она тоже не любит перловый суп". А мама засовывала в узел шелковое трико лососинового цвета с луковыми заплатами и говорила тихонько не то мне, не то самой себе: - Господи, ну надо же такое, чтоб прямо голой, на улицу... А женщина доела суп, поставила миску на пол... встала, распахнула плащ... глаз я не могла отвести от ее странных тихих движений. Наконец мама выволокла узел в коридор: - Вот собрала... Да вы оденьтесь, оденьтесь. У нас ванная комната есть, - предложила мама. Но женщина отклонила предложение: - Детки меня ждут. Мне бы деньжонок сколько-нибудь... - А мама уже вынимала сложенную в четыре раза тридцатку. - Спасибо, век вашу доброту не забуду, - поблагодарила женщина скороговоркой, и мама закрыла за ней дверь. Потом, собирая с полу разбросанные вещи, мама говорила мне в некотором недоумении: - А штаны сразу могла бы надеть, правда? Я не сразу ответила, потому что мне кое-что надо было обдумать и понять. - Штаны холодные, - сообразила я наконец, - а ковер теплый.
Было солнечно и снежно, с детьми в такую погоду полагалось гулять. - Может, погуляешь сама под окошечком? - извиняющимся голосом предложила мама, кося на свои таблицы. Я согласилась великодушно. Меня снарядили, подвязали поясом желтую плюшевую шубу, сшитую бабушкой из старого покрывала, желтую шапку из того же самого покрывала застегнули под подбородком, дали лопату и синее ведрецо и вывели на улицу... Прямо перед нашей дверью лежала разворошенная куча маминых вещей. И бедные отвергнутые трико лежали сверху. - Ой, что же это... - пролепетала моя маленькая мамочка. Я же тебе говорю, штаны-то холодные, а ковер теплый... - все пыталась я объяснить маме положение вещей. - Да какой ковер? - наконец услышала меня мама. - Тот, что на сундуке лежал... Она его на себя надела, - объяснила я несмышленой маме. И тогда мама вдруг всплеснула руками и захохотала: - Ой, что же я наделала! Ну, Цветкова меня убьет!...
Моя мама был биохимиком, и любовь ее к восхитительно стеклянной науке происходила, вероятно, из того же милого женского корня, откуда произрастает любовь к стряпне. Как мне нравилось в детстве бывать в маминой лаборатории, разглядывать на высоких столах штабеля пробирок с разноцветными растворами, стройные, с птичьими носами бюретки, толстые темные бутыли. И как же ловко мама управлялась со всем этим сверкающим стеклом... Готовила мама тоже преотлично. И соуса, и пироги, и кремы... Дался же мне этот перловый суп! Не так уж часто мама его варила. Но в тот день был как раз перловый... С колючим шарфом на шее я сидела в кухне на маленькой скамеечке и смотрела, как мама что-то химичит. Еще две соседки копошились у своих столов, мелко гремя посудой, звякали ножами. И тут в кухню вошла Надежда Ивановна. Странная была старуха, вся в разноцветных заплатах. И на одном глазу, тоже вроде неуместной заплаты, сидело бельмо. Молча потянула она маму за рукав, и мама, бросив морковку и вытирая на ходу руки, мелкой своей походочкой пошла за ней, встревоженно спрашивая: Что? Что? С Ниной?
Нина была дочь Надежды Ивановны, взрослая девушка, тяжелая сердечница с ракушечными голубыми ногтями и синими губами, плохо закрашенными красной помадой. Я было двинулась за мамой, но она прочти грубо махнула мне рукой: - Сиди здесь. И я осталась сидеть, обиженно перебирая кисточки кусачего шарфа. Соседки, на минуту оторвавшись от хозяйства, снова застучали и загремели. Я сидела довольно долго, успела сплести все кисточки в одну перепутанную косичку.
А потом мама и Надежда Ивановна вернулись. Что-то переменилось. Они шли медленно. Мама, взявши соседку за плечо, усадила ее на табурет. Лицо Надежды Ивановны было неподвижное, белое, казалось, что у нее не одно бельмо, а два. В руках она держала картонный футляр от градусника. Мама ей тихо говорила:
- Мы сейчас валерьянки... валерьяночки... Надежда Ивановна...
- А если "скорую", так ведь увезут... - не меняя неподвижного лица, говорила соседка. И совсем невпопад: - А я думаю, спит-то как спокойно...
- Сейчас, сейчас... Позвоним... все сделаем, Надежда Ивановна, - торопливо говорила мама, громко капая в рюмку. А соседка в коридоре кричала в телефон: - Это тебе не отдел снабжения, Шура, ты имей в виду... Пусть заявку пишет, от меня не дождетесь!
Надежда Ивановна отвела мамину руку с протянутой рюмочкой и с лицом, как будто вдруг проснувшимся, сказала маме:
- Марина Борисовна, налей-ка ты мне тарелку супчику...
Мама заметалась, вытащила из-под меня скамеечку, потому что красивые тарелки стояли на верхней полке и она до них не доставала. Налила в белую фаянсовую тарелку серебристого и переливчатого перлового супа, поставила тарелку на край кухонного стола. Вытерла серебряную ложку с тонким черенком свежим полотенцем и подала соседке.
- И ты поешь со мной, Марина Борисовна, - попросила Надежда Ивановна, и мама протерла еще одну ложку и, придвинув вторую табуретку, села рядом с одноглазой старухой и запустила ложку в ту же самую тарелку.
Мне очень хотелось сказать этой старухе, что мамочка моя никакая не Марина, что ее зовут Мириам, но сказать я не могла ничего, потому что они ели из одной тарелки, и слезы текли по лицу Надежды Ивановны, и не только из живого, но и из белого, неживого глаза, и по маминому лицу тоже текли слезы.
- Вкусный ты суп варишь, Марина Борисовна, - сказала Надежда Ивановна. - И чего ты в него ложишь?
Она последний раз облизнула ложку и положила ее рядом с тарелкой:
- Спасибо тебе. Отмучилась моя доченька.
... Давно никого нет. Нины, Надежды Ивановны. Мамы уже двадцать лет как нет. И перловый суп я никогда не варю.
Вопросы:
1.1. Как развивается и понимается тема памяти и мотив воспоминания в рассказе?
1.2. Дочь и мать в рассказе.
1.3. Охарактеризуйте композицию рассказа и объясните ее.
1.4. Как в рассказе проступает историческая эпоха?
2. Этот герой известен всем уже три века. В.Г. Белинский так писал о нем: "Вот молодой человек, сын великого царя, наследник его престола, увлекаемый жаждой знания, проживает в чуждой и скучной стране... Вернувшись на родину, этот принц становится убийцей - вольным или невольным - матери, отчима, возлюбленной, ее отца, брата. Этот герой, кроме того, стал постановщиком пьесы "Мышеловка". Назовите его имя. Какова его судьба в русской классике?
3. О структуре этой поэмы исследователи говорят, что в ней мажорное вступление, тревожная первая часть, трагическая – вторая и минорное заключение. Назовите произведение. Обоснуйте свою точку зрения тезисным анализом поэмы.
4. Цензор А.В. Никитенко был на постановке нашумевшей пьесы и записал в дневник: «<Эта пьеса> наделала много шуму. Ее беспрестанно дают – почти через день. Государь был на первом представлении, хлопал и много смеялся. Я попал на третье представление. Была государыня с наследником и великими княжнами. Их эта комедия тоже тешила. Государь даже велел министрам смотреть <эту пьесу>. Впереди меня, в креслах, сидели князь А.И. Чернышов и граф Е.Ф. Канкрин. Первый выражал свое удовольствие, второй только сказал:
- Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу.
Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается».
Какую пьесу смотрел Никитенко? Почему Е.Ф. Канкрин воспринимает ее как «глупую фарсу» (укажите элементы фарса в пьесе)? Почему, на ваш взгляд, Николай I велел министрам смотреть эту пьесу?
5. В «Записках д’Аршиака» Л. Гроссман приводит перевод П. Мериме на классическую латынь стихотворения, сейчас ставшего хрестоматийным. Перед вами две первые строки:
At vir virum
Misit ad Antchar superbo vultu.
Назовите стихотворение. Что «ушло» при переводе?
6. Чье жилище?
6.1. «В комнате были следы вчерашнего обеда и ужина; кажется, половая щетка не притрагивалась вовсе. На полу валялись хлебные крохи, а табачная зола видна была даже на скатерти».
6.2. «На картинах все были молодцы, все греческие полководцы, гравированные во весь рост <…> Хозяин, будучи сам человек здоровый и крепкий, казалось, хотел, чтобы и комнату его украшали тоже люди крепкие и здоровые».
6.3. «Казалось, как будто в доме происходило мытье полов, и сюда [в комнату] на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул и, рядом с ним, часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину».
7. Во вступлении к поэме «Братская ГЭС» («Поэт в России – больше, чем поэт») Е.Евтушенко «смиренно просит помощи» у великих русских поэтов. Соотнесите особенности поэтического языка, гражданской позиции с именами поэтов. (В тексте на месте фамилии поэта – прочерк).
| Дай, ______, мне свою певучесть, свою раскованную речь, свою пленительную участь - как бы шаля, глаголом жечь. | Дай, ______, свой желчный взгляд, своей презрительности яд и келью замкнутой души, где дышит, скрытая в тиши, недоброты твоей сестра - лампада тайного добра. |
Дай, _______, уняв мою резвость,
боль иссеченной музы твоей -
у парадных подъездов и рельсов
и в просторах лесов и полей.
Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный твой,
чтоб идти, волоча всю Россию,
как бурлаки идут бечевой.