* Удостоверением личности (фр.). ** Высшая школа общественных наук (фр.).
35//36
ровье никогда не мешает ему писать, читать. Иногда даже с высокой температурой и головной болью он все же работает или у стола, или даже в постели...
Среда, 31 окт<ября> 34
Вечером была М. А. Каллаш[79]. Говорили о предчувствиях смерти, несчастий. Она рассказала о своем отце, кот<орый> за несколько лет до смерти заказал столяру сделать гроб по «своему вкусу» и до последней минуты относился к смерти совершенно спокойно, как к чему-то очень естественному.
Я ушла спать раньше обычного, т.к. чувствовала себя нездоровой. Лежа в постели в моей уютной, синей комнате, теплой и светлой, я остро представила себе тех многих, кот<орые> в этот вечер ночуют где-нибудь в сырых подвалах или под мостами Сены... И такая жалость вдруг пронзила меня, так захотелось всех, всех собрать, отогреть, накормить, успокоить... И так стыдно было, что у меня есть и тепло, и свет, и эта комната, и постель...
Четверг, 1 ноября (День Всех Святых)
Яркий солнечный день... Из окон вижу женщин, детей и мужчин, несущих снопы пестрых цветов на кладбище. День соединения земли и неба, общения ушедших с остающимися... Думаю, если б люди больше думали о смерти, то жизнь была бы выше и чище.
За завтраком Ни говорит о характерном отношении русских к философии: «Когда русский скажет: "Это философия", то для него это значит нечто не вполне серьезное, особенного значения не имеющее. Вот почему мне так трудно общение с русскими и так легко с иностранцами. Они особенно ценят интеллектуальность человека и ставят ее выше эмоционального».
Я: «Помню, как-то давно еще я сказала о России, что она душевна, но не духовна».
Ни: «Это верно, но лишь отчасти».
Я: «Я не отрицаю в ней духовности, но говорю о преобладании душевного».
Ни: «Это верно».
Затем разговор перешел на тему о творческом процессе. Говорили об одном знакомом писателе, кот<орый> в период пи-
36//37
санья так погружается в этот процесс, что он им окончательно завладевает и заставляет забывать все окружающее...
Ни: «У меня совершенно иначе. Я всюду: в лесу, в кино — продолжаю внутреннюю работу, связанную с моим творчеством. Работа эта во мне никогда не прекращается, и часто самые важные мысли приходят мне в голову совершенно независимо ни от каких внешних условий. Вся моя природа как бы всегда погружена в разрешение мировых вопросов».
Странная встреча! К чаю приехали к нам Натали (Секерина) и с ней Евгения Паскаль[80] (жена Пьера — бывшего коммуниста) [и Марта Паскаль[81]. С Мартой я должна была познакомиться уже давно. Она приглашала к себе меня и Н.А. и давно хотела познакомиться. Но мы к ней не поехали, что-то помешало, да мы и вообще часто уклоняемся от новых знакомств, слишком много и так людей вокруг нас. Но на этот раз, видимо, это знакомство должно было устроиться, и Марта П<аскаль> сама приехала.] И вот из разговора с ней я узнала нечто, весьма меня удивившее. Оказывается, что она (очень деятельная католичка) посещает в Clamar’e новую общину, всего год как основанную, что во главе этой общины — священник, который на собраниях общины читает книги Н.А. для изучения современных проблем и, главным образом, коммунизма. Марта П<аскаль> рассказала мне многое об этой общине, и дух ее показался мне таким непохожим на все, что я знаю до сих пор, таким новым, нужным, что я слушала ее с большим интересом. Марта П<аскаль> хочет познакомить меня с abbé (фамилию не помню) и попросить разрешения и меня повести на чтения в этой общине.
2 ноября 34 (jour des morts)*
У обедни в St.-Médard. Оттуда к о. Ав<густину>[82]. Он — в жарко натопленной комнате, с насморком. Говорили вначале о смерти, о том, как умирают. У него теперь есть одна умирающая (терциарка)[83]. Она всегда была очень благочестивой, особенно чтила все dévotions, pèlerinages, chapelets**, а теперь перед лицом смерти — кощунствует, проклинает Бога за то, что Он не дает ей жить. Очевидно, что благочестие, основанное на dévotions, не делает самого главного — не возвышает над земным и мир иной не делает более близким... Еще гово-
* День поминовения усопших (фр.).
** Религиозные обряды, паломничества, молитвенные четки (фр.).
37//38
рили о Лейбнице[84] и о Декарте[85]. О. Ав<густин> дал мне новую тему для работы: о предопределении (по Св. Писанию).
Вечером чтение «Войны и мира». Главы о смерти Андрея — самые глубокие из всего, написанного Толстым.
Суббота, 3 ноября 34
Днем Ни был в лечебнице для рентгенизации. Вернулся и говорит: «Мне казалось, будто я в аду. Какие-то синие очки, нечто вроде эшафота...»
После завтрака пришли Либ с женой[86] и о. Стефан (священник). Либ засел у Ни, рассматривая книги в его библиотеке (он помешан на книгах и тратит все свои деньги на библиографические редкости, главным образом — русские). О. Стефан принес показать свой переплет. Он этим зарабатывает.
За обедом Ни говорит о довольно грубом обращении персонала (скорее женского) в больнице, где он сегодня был. «Это с тобой так, а что же с бедняками, кот<орые> там лечатся?»
Ни: «Да, жизнь — жестокая вещь!»
Я: «Какого еще чистилища нужно, когда эта жизнь и сама по себе достаточна, чтоб, как огнем, очистить людей. К чему и кому нужны эти запугиванья? Неужели пытками, муками можно сделать кого-нибудь лучше? Я думаю, наоборот. В этих запугиваньях чувствуется какой-то садизм».
Ни: «И мазохизм. То и другое. В книге "Назначение человека" я писал об этом».
Я: «Верю, что люди после смерти проходят разные планы, прежде чем достигнуть Царства Отца (ведь сказано, что "у Бога обителей много"). Каждая душа проходит эти обители. Но "обители эти" не есть ни чистилище, ни ад, а лишь более высокие и более низкие духовные планы; для каждой души — разные. Я не верю в перевоплощения здесь, на этой земле. Земной план есть лишь один из многих, куда души приходят из других и уходят в другие, более или менее высокие, но в том же теле (лишь более или менее одухотворенном). И это потому, что тело не есть нечто случайное, подобно одежде; [тело есть выражение души и духа, есть оформление духа.] Тело так или иначе оформляется духом через душу, а так как дух — един, то и тело, т. е. форма — едина, но лишь более или менее духовна».
38//39
Воскресенье, 4 ноября 34
Первый холодно-осенний день с дождем и туманной сыростью. Была у обедни в St.-Germain. Чудесный орган и плохая, слащавая проповедь. В газетах речь Думерга[87](по радио), попытка спасти тонущий корабль парламентаризма.
[За завтраком говорили о статье.] Ни читал статью Ф. Степуна об А. Белом[88]. «Эта статья написана в очень лирических тонах. Я так не пишу. Во мне нет лиризма. Если есть, то лиризм философский. Степун восхищается и А. Белым, и всей эпохой символистов, видит в ней вершину, расцвет русской культуры (Розанов, Блок, Вяч. Ив<анов>[89]. А я отношусь к ней более критически, несмотря на то, что был ближе к ней и более с ней связан».
Я: «Именно потому, что ты слишком близко знал эту среду, [ты и относишься к ней более критически.] В твоей природе вообще преобладает такое отношение. Ты видишь лучше все отрицательное».
Ни: «И тем не менее я все же признаю всю значительность этого периода русской культуры [и ее представителей ставлю выше современных, напр<имер>, французских, хотя бы в лице Поля Валери; Клоделя[90], Жида и пр.».
Я: «Те, во всяком случае, более оригинальны, каждый по-своему».]
К чаю приходит Генриетта Паскаль[91]. Как всегда, оживленная, полная новых начинаний (часто весьма — увы! — фантастических). За ней Ф. И. Либ. К 8 ч. все уходят на заседание Рел<игиозно-> фил<ософской> академии, где Ни будет говорить на тему «Христианство и война». Я не иду, т. к. сегодня была уже в Париже и к вечеру устала... Остаюсь одна. Мама внизу вяжет, читает вечерние молитвы... В доме и вокруг тишина. Я люблю эти тихие вечера. Замечаю, что в тишине душа как бы расширяется, а в шуме — съеживается, как резиновый мячик.
Около 12ч. ночи Ни и сестра возвращаются с собрания. Ни, как всегда, входит в мою комнату поделиться впечатлениями. На этот раз вид у него какой-то взволнованный. «Ну что? Удачное было собрание?» — «Вот Женя тебе пусть расскажет!» Входит сестра и рассказывает мне о том, что было. Оказывается, Ни говорил с таким негодованием против христиан, оправ-
39//40
дывающих и зовущих на войну, что под конец речи несколько раз стукнул кулаком по столу и кричал: «Это не христиане, а антихристы; всех их надо отлучить от Церкви!» Впечатление было настолько сильное, что многие плакали, но за Ни сестра боялась, в таком нервном возбуждении он был. Хорошо, что сестра была с ним. Она старалась на обратном пути его всячески успокаивать... [Мой хороший Ни!] Ни всю свою жизнь [борется,] идет против течений, не вступая ни в какие компромиссы, и тяжесть такой борьбы делается для него все более непосильной. Но он не из тех, кто смиряется и склоняется перед [злом и неправдой]. Он из тех, которые на поле битвы гибнут, но не сдаются!
Понед<ельник>, 5 ноября
Ни очень плохо провел ночь — почти не спал. Утром у него сильная головная боль... Пришел (за кофе) Ф.Т. Пьянов[92], обеспокоенный здоровьем Ни после вчерашнего его выступления. Ф. Т. П<ьянов> очень расположен к Ни и очень о нем всегда заботится... За кофе говорили о вчерашнем заседании. И у него, как и у сестры, впечатление чего-то очень значительного. К сожалению, те, кот<орые> были на собрании, — не враги, а сочувствующие, а бой направлен был на врагов... Говорили все, и Федотов, и от. Жилэ[93], и Вышеславцев[94] [очень хорошо, дополняя и развивая основные мысли Ни ].
Несмотря на нездоровье, Ни несколько часов работал с М-me Вильде над проверкой перевода. За чаем М-me В<ильде> говорила, что ее отец, заслуженный проф<ессор> Сорбонны, возмущается низким уровнем культуры студентов по сравнению с прежними.
И я говорю Ни: «Вот видишь, а ты так возмущаешься русскими! Очевидно, это общее явление. Хотя бы, напр<имер>, в Германии. Чего же ждать от злополучных русских, забитых нуждой! И часто при всем желании не имеющих ни времени, ни средств для учения и чтения».
Хозяйство и заботы о двух часто болеющих мамы (ей уже 85 лет) и Ни отнимают много времени у сестры и у меня. Мы с ней разделили функции: она ведет хозяйство, я — горничная и секретарь у Ни. Прислуги нет, кроме старого А<лександра> В<икторовича>, который иногда помогает, [за плату, конечно,
40//41
убирать комнаты à fond]*. В доме нашем 6 комнат, и так как и я, и сестра любим порядок и чистоту и очень ценим [во всем] эстетику быта, то времени для себя остается немного. Материально кое-как концы с концами сводим, но на лишнее (поездки, театр, концерты) уже не хватает. Ни говорит: «Меня переводят на все уже языки, мои книги расходятся, а на жизнь самую скромную нам не хватает». Мы не могли бы даже удержать наш дом в Clamar’e, если б хозяева в этом году не сбавили цену, т. к. они очень дорожат нами как аккуратными плательщиками. Дом наш 5 лет тому назад был в полном запустении. Мы привели его в порядок, сад наполнили цветами и фруктами. Ни часто говорит: «Мы живем совсем по-монастырски». У нас собираются по воскресеньям, мы же нигде не бываем, кроме, изредка, на собраниях или лекциях. Ни любит бывать иногда в кламарском кино, говорит, что это его отдых от занятий. В Париже не любит ни кафе, ни кино, ни театров. «А кто такая эта Мистэнгет?[95] — как-то спросил он, читая газету. — Ты знаешь, я никогда не был в Opera» и т. п. Я редко встречала человека с такими скромными потребностями. Он ненавидит роскошь, вещи покупает недорогие, но благодаря врожденному вкусу имеет всегда вид хорошо одетого. Аккуратен до педантичности во всем — и в делах, и в ежедневной жизни...
Сегодня по поводу одного ужасного случая: сумасшедший на религиозной почве задушил любимую мать, думая, что в нее вселился дьявол.
Ни: «У нас теперь всюду слишком злоупотребляют этим словом. Всюду видят дьявола, и это порождает такие явления у людей нервно-слабых и впечатлительных, особенно на религиозной почве».
Я: «Но ведь в Евангелии дьявол упоминается очень часто. Разве это случайно? И не прав ли Блуа, сказав: "В XX веке дьявол одержал самую большую победу тем, что его стали отрицать, не верить в его существование"».
Ни: «А я нахожу, что теперь им слишком злоупотребляют и видят даже там, где его нет, где вина в самом человеке».
Был интересный разговор с сестрой [о старости]. Моя сес-
* Основательно (фр.).
41//42
тра умная, тонкая и говорить с ней приятно. Но она часто спорит, и тогда я умолкаю, т. к. спор меня утомляет и оставляет пустоту. Сегодняшний разговор был беседой на тему старости. Сестра говорит: «Старость — совсем не то, что [часто] о ней думают. Старость — не отдых, не покой, а последнее испытание наших духовных сил перед концом. Вот почему к старости нужно готовиться, собирая в себе внутренние силы для этого испытания. Физические силы слабеют, но душевная и духовная энергия остается, и если энергия эта не направлена на высшее, то получается тот, увы!, нередкий тип несносных стариков и старух, кот<орые> портят жизнь и себе, и другим».
Вечером лекция Ни («Чаадаев и славяноф<илы>»). Народу много (около 100 ч<еловек>). Читал очень живо первую половину (1 ч.), а второй, видимо, был утомлен.
Среда, 7 ноября
Утром приехали Ирина Павловна (Irène de Russié)[96] и Montbrison[97], большие друзья Ни. Они оба переводят книгу Ни «Назначение человека» на фр<анцузский>.
[В 4 ч. я уехала в Париж к Рахили (Осоргиной). Видела ее новую квартиру, очень уютную, маленькую. Р<ахиль> все еще без места и очень этим подавлена. Мы много говорили. Я ее старалась ободрить.] Вернулась я к обеду и узнала о результате визита Ни к доктору. Слава Богу, ничего серьезного не нашел (рентгенизация не показала), но прописал свой режим, отменив прежний и выругав докторов, лечивших Ни раньше. Обычная история!
По дороге от Р<ахили> в метро я чувствовала особенно подавленное настроение Парижа. Все угрюмо молчат, никакого оживления, обычного в эти часы, ни шуток, ни смеха... Как перед грозой!
Четверг, 8 ноября
Кажется, гроза приближается. Выйдя после завтрака, купила газету. В заголовке крупными буквами: «Отставка кабинета Думерга». Захожу в булочную. Хозяйкабулочной в ужасе: «Est-ce possible? Que-ce qui arrivera? Ou allons-nous?»* Да, трудно предвидеть, что [теперь] будет. Неужели нам, русским, придется и здесь переживать ужасы анархии и бесправия?
* «Возможно ли это? Что же будет? Куда мы идем?» (фр.).
42//43
Либ подарил мне недавно вышедшую книгу писем Рильке (на фр<анцузском> яз<ыке>), и вчера, читая ее, я была поражена его видением Парижа... Он чувствует этот город каким-то обреченным, несмотря на весь его внешний блеск, роскошь и очарование. Этот же Либ сказал нам вчера: «Я думаю, что все мы будем задушены газами». «Почему?» — спросила я. «Я только что получил письмо из Германии, где пишут, что вся она лихорадочно занята только одним: удушливыми газами и бомбами».
Что ж? Я нисколько этому не удивлюсь. Разве мир сейчас не превратился в дом для буйных помешанных?
Пятница, 9 ноября 1934
Утром читаем о падении кабинета Думерга и новом кабинете Фландэна...[98] Игра в бирюльки продолжается...
У Ни был сегодня один француз. По его мнению, еще один-два кабинета, и начнутся уличные беспорядки. А дальше? Никто ничего не знает... Люди устали и хотят только одного: покоя, но покой может дать только Тот, Кого они забывают все больше и больше...
Ни сказал сегодня: «Люди не ищут и не интересуются больше истиной». Это верно. Наукой, политикой, экономикой, искусством, а смысла жизни, без которого и то, и другое, и третье бессмысленно, — не ищут. Похоже на то, как если бы они с завязанными глазами бегали по комнатам, ощупывая вещи и не зная, что с ними делать.
Вечером были в кино. Шла пьеса о войне с Германией. Шпионаж, газовые атаки, взрывы... Не веришь, что это было, было еще так недавно, и вообще, что это может быть... и — страшно написать — будет.
Суббота,, 10 нюбря 19-34
Была в госпитале «Salpetriere», навещала моего больного. Из тех, кот<орые> были у меня до сих пор, т. е. за эти 5 лет, троих уже нет в живых (все были туберкулезные); этот — нервно-больной, интеллигентный человек лет 40. Окончил Мос<ковский> Унив<ерситет>, юрист. Прошел поистине тернистый путь: 2 войны, затем — работа на фабрике, полуголод... Лежит уже четыре года, не вставая. Полное одиночество, ни родных, ни друзей...
43//44
Самое кошмарное впечатление от этой больницы — женщины, бродящие по аллеям. Такие лица и фигуры я видела лишь на картинах Гойи... Особенно страшны они на фоне цветов, зелени и яркого, почти весеннего солнца, как, напр<имер>, сегодня...
[Неожиданное появление св<ященника> Георгия Цебрикова [99]. Почти год мы его не видели и не знали, где он и что с ним... Приехал из Вены после бурного столкновения с иерархической властью... Сейчас — без средств, почти на улице. Весь вечер говорил о том, что он пережил за это время, не желая идти по пути компромиссов и приспособлений на религиозной почве. Это душа мятежная, бурная, из тех, кот<орые> в бореньях и муках прокладывают себе путь в мире сем. Это не чиновник, как большинство, а солдат Христов.]
Воскресенье, 11 ноября 1934
Утром, просматривая газеты, Ни говорит: «Ложь! Все ложь! Ты знаешь, эта мысль меня преследует... Я напишу статью на тему о лжи... В этой статье я разовью мысль о том, что вся жизнь этого мира основана на лжи, есть как бы кристаллизованная ложь... И если б кристалл этой лжи вдруг растворился, то мир перестал бы существовать». С этими словами Ни уходит на почту и, вернувшись, говорит: «Статья уже вполне закончена во мне, остается только написать» [100].
За завтраком Ни говорит: «Я разбирал письма и очень устал, а от писанья не устаю. И это потому, думаю, что процесс писанья у меня не сознательный, а бессознательный. Источник его в бессознательном... Современная психология подтверждает мою мысль, говоря, что источник бессознательного никогда не иссякает...»
Затем, не помню по какому поводу, разговор перешел на огромное значение спорта, парадов и манифестаций в современной жизни. Я высказала мысль о том, что правительства очень хитро поощряют это, чтобы отвлекать массы от иных выявлений своих страстей, им мало выгодных.
Ни: «Русское самодержавие было так глупо в этом отношении, что вместо того, чтобы давать выход накопляющейся энергии, оно душило ее и этим направляло по руслу революций, бунта, восстаний».
44//45
К 5 ч. у нас собираются, как обычно по воскресеньям. Первым пришел милый Л. И. Шестов, затем Gabriel Marcel [101], приехали из Медона Раиса Маритэн [102] с сестрой Верой (Жак — в Канаде), Марина Цветаева [103], Елена Извольская [104], Карпов [105], г-жа Гавронская (адвокат) и молодой голландец (с письмом и рекоменд<ациями> от А. Ремизова [106]). Вечер прошел в оживленной беседе. М. Цветаева читала стихи. Р. Маритэн рассмешила нас, сказав, что она теперь la femme du marin*, т. к. часто ездит морем.
Понед<ельник>, 12 ноября 1934
Ни утром получил каталог антикварных книг. Это день, которого он ждет с волнением. Просмотрев каталог и отметив все более интересное, он собирает книги, ему уже ненужные, чтоб менять с доплатой на другие. Возвращается сегодня с торжеством — выменял на редкое издание St. Martin [107]. Радуется как ребенок... Как много в нем детского! И мама, и сестра нездоровы... Погода туманная, дождь...
Вторник, 13 ноября
Мама плохо переносит не болезни, а старость. У нее очень молодая душа, она слишком полна интереса к жизни, она боится умереть... По поводу этого отношения мамы к смерти мы опять говорили с сестрой о старости. Она сказала: «Есть две старости: темная и светлая. В темной концентрируются, как в фокусе, все отрицательные свойства человека. И это запечатлевается и на лицах. Все греховное как резцом высекается на старческом лице. Вот почему большинство старых лиц так уродливо. Наоборот, светлая старость носит на себе какой-то отблеск преображения, и в такой старости даже некрасивые лица делаются более красивыми».
За обедом Ни говорил о том, что как в христианстве человек был всегда принижен, так в Ренессансе он был слишком возвеличен... «Итак, разум утверждает человека, а христианство отрицает. Я же, будучи христианином и признавая сверхразумное начало — стою за человека, за человеческую активность, за творчество человека».
* Жена моряка (фр.).
45//46
Вечером лекция Ни о Печерине [108], Герцене и Бакунине. Слушателей много (человек 75). [Были Цебриков, Каллаш, Тургенева [109], П. К. Иванов и др.]
Среда, 14 ноября
Утром приехала Эли (Беленсон). Долго беседовали с ней на разные темы, больше о внутренней жизни. Ей живется по-прежнему очень трудно — нет работы. Перебивается изо дня в день с помощью друзей. [Но духом бодра и даже бывает веселой, что очень удивляет ее знакомых. Ежедневно бывает в церкви.] За это время она очень выросла духовно, несмотря на нищенскую жизнь.
Ни полдня на заседании.
Четверг, 15 ноября
Письмо из Японии от А. Ванновского... Он бывал у нас в Москве. С тех пор прошло уже 12 лет, и мне приятно, что он вспомнил обо мне. Пишет, что я тогда, в Москве, подарила ему мой перевод книги «Догмат и критика» с надписью «Палладину Христа», и вот будто бы эта книга вызвала в нем желание работать по вопросам, связанным с христианской культурой... Присылает рукопись своей работы по Апокалипсису...[110]
Говорили с Ни на тему о бессмертии. Ни высказал мысль, что и Бог, и вечная жизнь непонятны, если нет личного бессмертия. Иначе все тонет, растворяется и смысл всего исчезает.
Была Е. Извольская, работала с Ни над проверкой перевода книги Ни. За чаем говорили с ней о настроениях русской молодежи, о нежелании ее идти навстречу французской молодежи, о ее замкнутости, малокультурности, обостренном в ней чувстве своего русского [мессианизма и в связи с этим –] национализма.
Извольская посещает собрания «Нового Града» [111], «Пореволюционного клуба» [112]и хорошо осведомлена. Пришла к нам из Медона, где она живет, под проливным дождем. Сегодня мерзкий, полузимний день. [Страшно думать о всех голодных и холодных, в такие дни — особенно.]
Пятница, 16 ноября
Чудесный, солнечный день... Днем ездила в Париж. Вернувшись, застала у нас М-me В<ильде>, с которой Ни работал,
46//47
исправляя перевод своей новой книги «Я и мир объектов». По поводу этой работы Ни говорит, что впервые он понял, какая непроходимая пропасть существует между франц<узским> яз<ыком> и русским. Такие слова, как «тайна», «фантазия», недопустимы на франц<узском> яз<ыке> в применении к философии. Этот язык настолько пропитан рационализмом, что не допускает ничего сверхразумного, а если и допускает, то лишь для религии...
[Из этих слов Ни я делаю вывод, что эта его чисто философская книга — не для французов.]
Суббота, 17 ноября
Говорили сегодня с Ни о том, что все раньше написанные им книги его уже не удовлетворяют. Интересны, те, кот<ото-рые> он задумывает... Он — человек будущего. Прошедшее для него лишь материал для постройки будущего. Он не живет, как большинство, прошедшим, в прошедшем.
[Была у М-me Либ и сразу погрузилась в атмосферу детского мира. Было приятно видеть вокруг себя милые мордочки, слушать детские голоса. Я люблю детей, но своих иметь никогда не хотела. Нет у меня материнского инстинкта. Я слишком чувствую огромную ответственность, лежащую на матерях...]
Вечером читаем «Войну и мир».
Воскр<есенье>, 18 ноября 1934
Утром я в церкви St.-Germain. К 5 ч. у нас: св. Цебриков, М. А. Каллаш, Н. А. Тургенева, Р. Осоргина, Алексей (Леня Чурилин-Киселев) [113], П. К. Иванов, Анка Ринбах (голландка).
У меня тяжелое впечатление от беседы с Цебриковым. Его положение поистине трагическое, и нужно большое духовное мужество, чтоб перенести все выпавшее на его долю... Но он очень слаб физически и нервен, и я боюсь за него... Может погибнуть.]
Понед<ельник>, 19
Почти весь день ушел на работу [моего] пальто. Решила во что бы то ни стало его окончить, т. к. наступают холода.
Вечером за чтением «Войны и мира» Ни говорит: «Когда я слушаю чтение, я всегда представляю себе обстановку, где происходит то или иное событие. Если дом, то где он стоит, направо или налево».
47//48
Это меня удивило, т. к. я всегда почему-то думала, что он скорее погружен в смысл, [в слова,] а не в образы. Отсюда мысль: как мало знаем мы даже самых близких нам людей. Не только самая последняя глубина, но даже и многое на поверхности часто от нас скрыто.
Вторник, 20 ноября
Новое министерство Фландэна начало свою реформаторскую деятельность с гонения на иностранных рабочих... Начало, не предвещающее ничего хорошего.
Приезжал Монбризон (он переводит вместе с княг<иней> Ир<иной> Пав<ловной> книги Ни). Ни не было дома, и я до его возвращения беседовала с М<онбризоном>. Он произвел на меня впечатление прекрасного человека, очень искреннего, [ищущего пути, не фанатика, не сектанта, а] свободного в своих оценках и мнениях. Он подарил Ни несколько трубок. Одну очень красивую, белую, с янтарной ручкой. На днях, проходя по улице Rivoli, я видела ее на окне и подумала: «Хорошо бы купить ее для Ни ». И вот она уже у него.
Сегодня думала о сестре: у нее есть какая-то «упругость» и духа и тела. На вид она такая хрупкая, слабенькая, но в ней есть эта «упругость», которая дает ей возможность переносить и боль, и усталость... Я же принадлежу скорее к породе «мягкотелых»... Мне нелегко дается все трудное в жизни, и часто даже чисто внешние впечатления нарушают мое духовное равновесие... Лучше всего чувствую я себя на некотором расстоянии от жизни и людей, в тишине уединения...
И внешне, и по характеру мы не похожи друг на друга. Но у нас есть много и общего, что нас сближает. Во-первых, конечно, христианство. Во-вторых, интерес к вопросам духовной жизни, к литературе, искусству, нелюбовь ко всему «буржуазному», «общепринятому», свободолюбие. Сестра по натуре — художник. Страстно любит природу, живопись. У нее большие способности к скульптуре. В молодости она работала в Париже у известного скульптора NN, кот<орый> находил у нее большое дарование. К сожалению, болезнь помешала ей идти этим путем [114].
48//49
Вечером лекция Ни (Национальное сознание Достоевского, К. Леонтьева и Вл. Соловьева). Слушателей много, около 100 ч<еловек>, что для парижских русских, конечно, много... Меня удивила одна дама, пришедшая на костылях...
Среда, 21 ноября
Угром получила несколько писем, и до завтрака пришлось вести переписку.
Ни после вчерашней лекции кашляет и жалуется на боль в груди, а вечером ему опять предстоит выступление: у молодежи «Пореволюционного клуба».
Прошу сестру ехать вместо меня с ним, чтоб оберегать его от сквозняков и разговоров на воздухе... Организм Ни в последние годы так ослабел от постоянной работы, требующей огромного нервного напряжения, что жить он может лишь при постоянной о нем заботе. И я, и сестра стараемся все делать, чтоб доставить ему необходимые условия, но в нем самом заложена какая-то неукротимая энергия, устремленность к творческой работе, в которой он сгорает...
Четверг, 22 ноября
Утром я на обедне в St.-Médard, а оттуда у о. Ав<густина>. Говорили о предопределении [и в связи с этим о судьбе Иуды]. Затем о. Ав<густин> читал мне свою проповедь.
[К чаю у нас Цебриков и Извольская.]
Вечером чтение «Войны и мира».
Пятница, 25 ноября
Получена новая книга Ни «Судьба человека в современном мире». Я замечаю, что Ни никогда не радуется появлению своих книг. «Мне всегда кажется, что эта книга уже устарела, и я в ней многое уже изменил бы», — говорит он.
За завтраком — интересный разговор о современном христианстве. Ни развивает мысль о том, что человеческая личность Христа на протяжении веков превращена в икону. Ему поклоняются, но не идут путем, которым Он шел. Христос всю Свою земную жизнь вел борьбу с царством мира сего, а христиане, поклоняясь Ему, борьбы не только не ведут, но всячески приспособляются к миру и ему служат. Я замечаю на