Понедельник, 11 ноября
День заключения мира[276]. Всюду военная музыка, речи, шествия... Почему все официальные праздники всегда носят такой специфически скучный и холодный вид? Праздник должен рождаться изнутри, а не извне, по указу, по календарю.
Вторник, 12 ноября
Погода опять весенняя, солнечная. Только что в нашем дворе можно было наблюдать смешную сцену: я, сестра и проф<ессор> теологии Фриц Либ выбивали ковер из кабине-
123//124
та Ни. Ни ушел, и мы воспользовались его отсутствием для уборки его комнаты, т. к. благодаря болезни нашего постоянного помощника в этих делах мы с сестрой решили делать все сами, а деньги посылать ему на лекарство. Однако ковра мы не осилили. И тут на помощь нам явился милейший Фриц или (как он любит, чтоб его звали, из любви ко всему русскому) Федор Иванович.
Вытаскивая ковер, он говорит: «Я заметил, что все мои приятели к 40 годам делаются буржуазными, даже Барт. Я этого не понимаю. Мне все это так чуждо, весь этот дух мне противен». Это верно. В нем такое отсутствие этого духа, такая свобода от всего условного, внешнего. С ним так легко, так просто, как бывает только с детьми, с цветами, с зверями. Мы очень его полюбили и рады, что он как-то незаметно уже вошел в нашу жизнь. Почти ежедневно к концу завтрака появляется его милое, ласковое лицо с детски-светлыми глазами, взъерошенным чубом на голове, в широком скорее кафтане, чем пиджаке, наполненном брошюрами, каталогами всех издательств мира. Пьет кофе, беседуя с Ни, а затем практикуется, разговаривая по-русски с сестрой или с мамой, или со мной. Говорит уже довольно бегло, но акцент плохой.
У Ни вчера был молодой швейцарец, кот<орый> пишет диссертацию о понятии свободы у Ни по сравнению с Кальвином и Лютером. Очень симпатичный юноша, социалист-христианин, член рабочего союза в Швейцарии.
Вечером 3-я лекция Ни. Тема «О человеке» — основная тема его философии[277]. Читал с одушевлением. Я с горечью думала: «Такую лекцию нужно было бы читать перед тысячной аудиторией. Она так насыщена глубокими мыслями, так богата содержанием, так много дает всякому, кто обращен к основным вопросам человеческого существования, к основным проблемам жизни».
Четверг, 14 ноября
Два года тому назад у меня была страшная встреча в вагоне трамвая с одной француженкой — Laurent. Она вдруг заговорила со мной так, как будто давно меня знает: «Мне кажется, что
124//125
я знаю вас лучше, чем вы знаете себя», и т. д. и т. д. И странно: я почувствовала к ней какое-то влечение и поняла, что встреча наша не случайна. Она дала мне свой адрес (недалеко от нас), и мы решили встретиться. Я была у нее. Она — вся вибрирующая, тонкая, слегка экзальтированно-религиозная... Культуры мало, но есть очарование утонченности всей ее натуры. Напоминает хрупкую, изящную японскую статуэтку, вазу, скульптуру... Наши встречи продолжались около года, а затем как-то непонятно оборвались, но я знала, что опять возобновятся. И вот через год она, узнав о болезни мамы, пришла, но сестра ее не приняла — маме было в тот день хуже. Я, узнав о ее приходе, написала, <чтобы> поблагодарить за внимание и сказать, что хотела бы увидеть ее и жалею, что не могли принять. На другой день она опять пришла и пригласила меня на прогулку с ней. Вместо прогулки зашли к ней и долго говорили. Связь вновь образовалась, но странно как-то, будто на каком-то ином плане... Расстались духовно близкими... Отношения с ней для меня лишнее подтверждение связи душ в предсуществовании. Иначе понять их нельзя, настолько они непонятны и необычны.
Пятница, 15 ноября
У Ни утром два англичанина. Приглашают на будущую в Англии конференцию христиан против войны. Один из них ведет дела лиц, отказывающихся от воинской повинности. Рассказывал о жестокости, с кот<орой> их осуждают. После отказа — три года тюрьмы. Затем вновь призывают, и если отказ — вновь три года, и так до тех пор, пока не согласится... Новый вид мученичества, куда более утонченный, чем костры и звери... И это век, гордящийся своей культурой, цивилизацией и прочими добродетелями!!
Ни вечером у своей переводчицы княгини Ирины Павловны... Она — редкий экземпляр великосветской дамы, интересующейся серьезными вопросами. Читает книги по философии, свободолюбива, правдива, проста, никакой условности, светской фальши. Работать с ней Ни очень приятно, он с ней очень дружен, очень расположен к ней.
Суббота, 16 ноября
Полдня уборка дома. Натирала полы, т. к. наш бедный А<лександр> В<икторович> все еще болен, и мы с сестрой работаем за него.
125//126
Ни уехал после обеда на собрание у Фондаминского (Пореволюционный клуб). Мама сегодня опять слаба. Тяжело видеть ее медленное угасание. Ее еще молодая душа борется с дряхлым телом так мучительно!
Воскресенье, 17 ноября
Утром письмо Ни от В. Н. Лосского[278] с просьбой напечатать указ мит<рополита> Сергия и объяснения Фотиевского братства[279] по поводу указа о ереси о. Булгакова. Ни в негодовании и волнении. Я, вернувшись из церкви, застаю его в состоянии гнева и возмущения. Хотя письмо и весьма почтительно по адресу Ни, но это, конечно, притворство и лицемерие самое отвратительное.
К чаю у нас: Гордин — мрачно-ортодоксальный еврей, Ф. И. Либ и пришедший с ним в первый раз проф<ессор>, изгнанный из Германии, Соломон, очень приятный и живой собеседник. Беседа шла у Ни в кабинете, чтоб не беспокоить маму.
Понедельник, 18 ноября
Ни с утра пишет ответ В. Н. Лосскому (заменяющий председателя Братства Фотия). Ответ, отвергающий печатать указ в «Пути», разъясняющий разницу между выяснением и доносом, весьма корректный по форме, но непримиримый и вызывающий по содержанию. Я делаю копию этого письма. Авось пригодится для всего этого постыдного дела.
Вечером Ни уходит на собрание с поэтами у Фондаминского. Я рада, что он попадет в другую обстановку после волнений этого дня с письмом. За завтраком по поводу письма он говорит: «Я — не пастух, а разбойник (по Ницше). Я никогда не примирюсь ни с какой ложью, не подчинюсь никакому насилию над совестью. Я ненавижу эпоху, в которой мы живем. Жажда власти у одних и рабство других!»
Я: «По-моему, все эпохи таковы. Лишь небольшая часть людей любит и ценит свободу и не стремится к властвованию над другими. Так было всегда, и так будет, увы!»
Ни: «Нет, были эпохи более высокие по духу, чем эта».
Пятница, 22 ноября
Интересная мысль Ни за разговором вечером.
«На Востоке христианство (в России) пало на почву язычества и получило его отпечаток и доныне. На Западе оно пало на греко-латинскую почву и получило окраску гуманизма».
126//127
Суббота, 23 ноября
Письмо Ни от В. Н. Лосского (ответ на письмо Ни)[280]. Письмо на 3 страницах с параграфами и пунктами, доказывающими или, вернее, пытающимися доказать, что Св. Дух действует лишь через иерархов Церкви и пр. пр., что хорошо известно из каждого семинарского учебника.
Воскресенье, 24 ноября
Вечером собрание Рел<игиозно-> фил<ософского> общ<ества>, поэтому никого не приглашали. Но пришли все же: Леня, Пьянов, П. К. Иванов и одна дама, кот<орая> рассказывала о своем путешествии в Египет. Все ушли после чая на собрание. Тема — «Есть ли свобода мысли и совести в православии?»
Я остаюсь с мамой дома и слушаю по радио симф<ониче-ский> концерт (симфонию Бетховена). Тихий вечер с такой музыкой, хотя бы и по радио, для меня большая радость. Позже читаю главу книги «La vie spirituelle des premiers pères»* (об Оригене) и думаю: «Какое совпадение! Ориген — ведь это тоже героическая симфония в христианстве!»
Декабрь, 10-е
Вот уже две недели, как Ни болен. Лекции прекращены. У него сильный ларингит с трахеитом. По ночам не спит от припадков кашля. Заболел после собрания Рел<игиозно>-фил<ософской> ак<адемии>, где произнес большую речь, очень резкую, по адресу официального православия.
Вчера собрание Р<елигиозно->ф<илософской> акад<емии> памяти Толстого (25 л<ет> со дня смерти). Ни уже поправился настолько, что мог даже говорить на тему: «Разум и безумие Толстого». Говорили: Л. Шестов («От Яс<ной> Поляны до Астапова»), Г. Адамович (впервые выступивший в Акад<емии> на тему «Единственность Толстого»), Федотов и Вышеславцев[281]. Народу так много, что большинство стояли все собрание, Ни и Шестов говорили с большим одушевлением. Адамович более лирично. Федотов был не в ударе, вяло. В общем вечер прошел блестяще. Тень Толстого сделала то, чего в тече-
* «Духовная жизнь Отцов Церкви» (фр.).
127//128
ние, увы, 12 лет изгнания не могли достигнуть члены Р<ели-гиозно-> ф<илософской> академии — объединить на любви к нему самых разнородных представителей русской колонии: правых, левых, христиан и нехристиан...
Вторник, 17 <декабря>
Мерзкая погода с гнилым ветром и дождем. Шла по темным улицам Кламара и думала: «Какой ужас хотя бы на минуту представить себе жизнь без Христа. Подумать: "Христа никогда не было..." От одной этой мысли кажется, будто тонешь в какую-то черную бездну и не за что схватиться... И вот вопрос: как же живут те, без Христа? За что держатся? Почему жизнь без Христа для них не такая темная, гнилая улица, как для меня?»
Среда, 18 <декабря>
Ни показал мне № «Известий» (московский), где, к нашему удивлению, фельетон Бухарина, посвящ<енный> Ни (его книге «Судьба совр< сменного > человека»)[282]. Ни оказался, конечно, «сыном жандармского генерала» (почему не судившимся за кражу? — это было бы новее и оригинальнее)... Чем объяснить такое внимание к врагу? Тон статьи, конечно, вполне в стиле советской эпохи, выдержан во всех деталях. «Скажи мне, как ты пишешь, и я узнаю, кто ты», — перефразирую я. Да, стиль выдает человека как ничто другое. Смысл (если он есть?) статьи: Ни — филистер, предатель, человек, приспособляющийся ко всем и всему, но... (ура!) умный, книга его значительна... И на том спасибо!
Суббота, 21 декабря
Сегодня почему-то с особенной силой переживаю состояние, мне очень свойственное: вдруг без всякого видимого повода начинаешь чувствовать себя ввергнутой в какой-то чуждый, непонятный и враждебный мне мир, в кот<ором> ничего не понимаешь. Где я? Зачем я здесь?
Раскрываю газету. Там близость новой войны, какие-то переговоры, съезды, дальше — бокс, скачки, еще дальше — портреты ведетт*, биржа... И все сплетается в один огромный
* Vedette — звезда театра, кино (фр.).
128//129
узел, и развязать его нельзя, и понять, для чего все это — тоже... И вот делаю неимоверное усилие, чтобы нащупать почву, кот<орая> ускользает. Похоже на взлет над землей, взгляд, брошенный с высоты, испуг и потребность скорее вернуться, стать ногами на землю... Думаю, если часто переживать такое состояние и на нем останавливаться, задерживаться — можно сойти с ума.
Ни эти дни часто отсутствует. Приглашения на завтраки. На днях был в одном богатом полуфран<цузском> обществе (жена — русская еврейка, муж видный чиновник, занимавший важный пост при каком-то правительстве). Вернулся от них Ни злой и возбужденный. Оказывается, попал в компанию, где восхваляли итальянцев за их войну (если это война, а не разбой), умилялись Лавалем, а в довершение всего один рус<ский> проф<ессор> заявил, что найден палец царя Николая (спрятан в верном месте). Очевидно, подготовляется открытие его мощей, с чудесами и пр.... Бедный Ни едва усидел до конца этого завтрака, сдерживая себя, чтоб не устроить скандал в этом «благородном семействе».
А сегодня он только что вернулся совсем из другого мира. Хозяин — бывший видный коммунист, его друг — тоже (французы). И оба слышать теперь не могут это наименование, приходят в ярость... Ни удивляется такой реакции и считает ее неправильной. Я же нахожу ее психологически вполне понятной. Эти люди сильно любили, а от любви до ненависти один шаг.
Через три дня Рождество (по новому стилю). Не люблю предпраздничных и праздничных дней. Подлинный смысл этих дней давно утрачен. Осталась лишь внешняя кожура с ее суетой, покупками, подарками, поздравлениями, обжорством, танцами... Говорят, радуются тому, что явился Христос, чтоб спасти мир. Но такая ли радость должна встречать Его? Да, Он рождается, но для Голгофы. Такой ценой покупается наше спасение, и это нужно помнить прежде всего. Грустная радость должна встречать его, а не елки с танцами, туалетами, винами и объедением. И эти ночные службы по билетам! «Христос родился не для нищих», — говорят закрытые двери
129//130
церквей. И как тогда в Вифлееме, Его с Его нищими в церковь не впускают... Церкви, превращенные в salles des concerts* для хорошо одетых господ!
30 декабря 1935
Из приятных впечатлений этих праздничных дней было письмо от моей Лидии (Ивановой) из Рима и письмо от моей крестницы (еврейки)... Было много и других приветствий, но эти мне особенно дороги. Лидия моя делает успехи в композиции, и ее «Symphonic brève»** исполнялась в Риме[283]. Я так радуюсь за нее. Ее чистая душа нашла свой путь в творчестве. Пишет: «Религия и музыка у меня связаны неразрывно». Как бы хотела я услышать ее симфонию и почувствовать, какая в ней, в ее душе перемена за эти годы, что мы не виделись!..
Сегодня, среди других, была у нас сестра М. В. Каспрович (вдова поэта[284]). [Привезла от нее милое письмо. М. В. Каспрович — очень тонкая, культурная, поэтическая душа.]
Праздники прошли тихо и грустно с двумя больными: мама и Ни (с ларингитом), что, впрочем, не мешало ему ездить на англо-рус<скую> конференцию под Парижем и читать доклад.
Январь 1936
Почему от нового года ждут всегда чего-то нового, лучшего? Думаю, оттого, что в человеке неистребима потребность в этом новом и лучшем. Никакие испытания и разочарования не убивают в нем надежды. И это знак того, что рано или поздно надежды его осуществятся...
Среда, 8 янв<аря>
Ни за завтраком, волнуясь, говорит о впечатлении от книги Данзас о судьбе рус<ской> церкви[285].
Я: «Ты лучше не читай теперь книги, кот<орые> тебя волнуют. Это мешает тебе сосредоточиться над твоей книгой (о Духе)».
Ни: «Нет, я эти дни много сделал. Знаешь, передо мной уже возникла фигура книги как бы из воска. Это так похоже на
* Концертные залы (фр.).
** «Краткая симфония» (фр.).
130//131
лепку скульптора. Все основные линии уже вырисовываются из груды материала».
И я думаю: «Какая удивительная сила творчества у Ни. Ведь все эти дни он чувствует себя совсем больным, нервным. И вот все же пишет трудную книгу, требующую огромного напряжения!»
Понедельник, 13 янв<аря>
Сегодня получен № «Пути» со статьей Ни «Дух Вел<икого> Инквизитора» (в защиту о. Булгакова)[286]. Эта статья — бомба в лагерь гасителей духа. За одну такую статью против Синода Ни должен был отправиться в Сибирь по статье «о богохульстве» (??)[287]. Революция помешала, а теперь мы в стране, где пока еще можно бороться за свои убеждения, не боясь ссылки или расстрела.
Ни думает, что никакой реакции на эту статью не последует — от равнодушия. Увидим.
Новая книга Ни будет называться «Дух и реальность».
А сегодня он говорил, что хочет писать небольшую книгу о «Персонализме»[288].
Вторник, 14 янв<аря>
Вчера я была в госпитале Necker, где старику Карагодину сделали операцию. Застала его плохим, слабым, с жаром. Едва ли встанет. Беспокоится больше всего о своей собаке и засиял, когда я сказала, что собака приходит к нам (ее приводит одна добрая дама) и у нас питается. Сегодня узнали, что после моего ухода из госпиталя к больному приходил по нашей просьбе о. Кассиан Безобразов[289], исповедовал и приобщал его. Больного я застала в прекрасных условиях.
Четверг, 16 янв<аря>
А<лександр> В<икторович> скончался, тихо уснул сегодня рано утром. Его соборовали и приобщали (о. Безобразов). Страдальческая жизнь окончилась. Не представляю себе, что было бы с ним, если б он поправился и после тяжелой болезни снова попал в обстановку нищенской жизни!
Пятница, 17 января
Первая реакция на статью Ни об указе («Дух Вел<икого> Инквизитора»). Письмо из Лондона от Н. Зернова[290]. Он в вос-
131//132
торге от смелого выступления Ни и пишет: «Пора встать на защиту свободной мысли, и вы первый начинаете эту защиту с таким мужеством и силой».
Ни по поводу этого письма говорит: «Боятся, оправдываясь послушанием. Что же такое послушание? По-моему, послушание есть не что иное, как потеря совести».
Я: «По-моему, не потеря, а сделка с совестью».
К завтраку пришел милый Фриц Либ, говорил с Ни и, уходя, сказал: «C'est un grand rafraîchissement de causer avec N.A. Il est unique parmi toute cette crapule»* (разговор шел на тему о современном состоянии мира).
Воскресенье, 19 янв<аря>
В 10 ч. утра пришел к Ни философ Le Senne и принес книгу Ям, изданную на фр<анцузском> яз<ыке>, «Cinq méditations sur 1'existence»** (по-русски: «Я и мир объектов»),
Le Senne — один из редакторов изд<ательства> «Montaigne», где издана эта книга... Он очень хорошо относится к Ни, очень следил за переводом книги.
Вечером у нас много людей. Ни горячо спорит с М-me Лот-Бородиной[291]. Она всего два года как стала православной и теперь заняла очень ортодоксальную позицию, весьма правую. Ни обрушился на нее, доказывая ей, что в Церкви нет и не должно быть авторитетов. Она защищалась, но весьма слабо. В результате Ни опять начал кашлять, хрипеть и жаловаться на боль в горле.
Вторник, 21 янв<аря>
Несмотря на слабость горла, Ни все-таки вечером читает лекцию (2 часа)[292], но, видимо, с большим трудом.
Среда, 22 янв<аря>
(и получил неприятное письмо от одной сумасшедшей или, вернее, полусумасшедшей, т. к. она живет с мужем на свободе, но время от времени пытается кончать самоубийством. Женщина эта одаренная, пишет статьи по философии, с высшим образованием. Вела с Ни переписку на фил<ософ-
* «Великое подкрепление сил — беседовать с Н. А. Он единственный среди всех этих негодяев» (фр.).
** «Пять размышлений о существовании» (фр.).
132//133
ские> темы, а затем впала в бред, вообразив, что Ни влияет на нее какими-то оккультическими приемами и губит ее физически и духовно... По этому поводу я убеждаю Ни никогда не переписываться с людьми, склонными к истеризму или психически неуравновешенными. Ни отвечает: «Что же делать, если обращаются за помощью, за советом? Я не могу в таких случаях, даже не имею права отказать и этим обидеть».
Есть еще одна женщина, кот<орая> уже много лет переписывается с Ни, скрывая свое имя. Говорит, что письма Ни спасли ее от самоубийства[293].
Пятница, 24 янв<аря>
Была у о. Августина. Он читал мне последнюю главу своей новой книги «La pensée et le libre arbitre»*.
Суббота, 25 января
Lieb принес Ни только что вышедшую книгу Ни на немец<ком> яз<ыке> «Bestimmung des Menschen»**. Рассказал много фактов из того, что творится в Германии в связи с гонением на Церковь. Гитлер почитается новой церковью (deutsche christen) как Христос. Его портреты ставят на престол, считают его спасителем немецкого народа. Тех, кто не признает этого, ссылают в концлагерь. Lieb опубликует все эти факты (основанные на документах).
У меня г-жа Б. — несчастное, замученное существо. Больная, без средств. Дала ей адреса, куда обратиться за помощью, и мучусь, что ничего больше сделать не могу.
Воскресенье, 26 января
Утром я в церкви St.-Germain. В 5 ч. у нас Л. И. Шестов, А. М. Лазарев, Федотовы, М. М. Кульман[294], Lieb.
M-me Кульман только что приехала из Америки и делится своими впечатлениями. Между прочим говорит, что книги Ни имеют там большой успех среди интеллигенции более высокого уровня. За ужином в разговоре с Г. П. Федотовым о классовых предрассудках Ни говорит, что у него таких предрассудков никогда не было. Он никогда не делит людей по положению, классу. Для него есть только люди, человек. И по
* «Мысль и свобода воли» (фр.).
** «Назначение человека» (нем.).
133//1334
этому поводу вспоминает, как, будучи в ссылке в Вологде[295], он очень дружил с пьяницами, оборванцами, кот<орых> другие чуждались и даже боялись. Так, был один пьяница, кот<орый> особенно любил Ни и часто приходил к нему в гости и беседовал на разные темы. Однажды Ни отдал ему свой костюм. На другой день встречает его на улице в отрепьях. Увидя Ни, пьяница издали кричит: «Профанация всего священного! Пропил!»
Понедельник, 27 января
Сегодня думала о том, что нас с Ни соединяет больше всего именно детская сторона его и моей души.
Четверг, 30 янв<аря>
Вся эта зима необычайно теплая. Сейчас стоят совсем весенние дни.
Сегодня у Ни вечером собрание с швейцарской молодежью-теологами. Вечером интересная беседа на темы, кот<орые> их волнуют. Я не могла быть, т. к. со вчерашнего дня чувствую себя нехорошо. В 8 ч. должна была лечь. Издали слышала оживленные разговоры. Один из студентов пишет диссертацию о философии Ни.
Пятница, 31 янв<аря>
Пришел Либ и с возмущением говорил о собрании православных, где обсуждалась «ересь» о. Булгакова. Почти все присутствующие говорили против о. Б<улгакова>. Ничего удивительного! Одобряется всегда лишь то, что высказано не менее как 100 л<ет> тому назад. Все другое есть «новшество», «опасность». Все новое приветствуется лишь в плане материальном (наука, техника), а в духовном — ни с места!
Февраль
Суббота 1 <февраля>
После падения кабинета Лаваля воцарился Сарро[296]. Долго ли продержится? Невольно вспоминаешь Крылова: «Друзья! Как ни садитесь, а в музыканты не годитесь». Правда, их музыка все эти годы плохая, фальшивая, но, видимо, уши французов к ней привыкли. Считают, что она все же лучше,
134//135
чем «Интернационал». Не понимают только того, что именно эта фальшивая музыка и готовит почву для «Интернационала».
Вторник, 4 февраля
Лекция Ни (о смысле жизни)[297]. В антракте ко мне подходит Нат<алья> Алекс<еевна> Тургенева и рассказывает об одном русском крестьянине, кот<орый> уже 3 года посещает лекции Ни. Сейчас он без работы и без крова. Нат<алья> Алекс<еев-на> встречается с ним и очень его хвалит. «Это какой-то Каратаев, тихий, добрый, хороший. Так жаль его! Хотите, я его покажу Вам? Он здесь, на лекции». Я охотно соглашаюсь, и она приводит ко мне типичного русского мужика, детину огромного роста, в кожаной куртке, блондин, с широким скуластым лицом, маленькими бесцветными глазами, с милым, детски-добрым выражением. Он садится рядом со мной. Я спрашиваю, интересуют ли его лекции. «Да как же! Ведь это все нужно понять. Я, знаете ли, материей мало занимаюсь, а вот духовными вещами беспокоюсь». Как этот ответ по-русски, какой русский! Человек без гроша, без крова, а материей «не занимается»!
— «Вы безработный?» — спрашиваю я.
— «Да, работы сейчас не имею».
— «Как же вы живете?»
— «Да вот пока хожу по аррондисманам*, где дают даровой суп. Это ничего, а вот ночлега не имею. Три дня ночую у приятеля, а дальше уж не знаю как».
И вот я представляю себе блестящий Париж и на его фоне этого бесприютного, бездомного, с голодным, продрогшим телом и такой «нематериальной» душой. Что должен испытывать он, бродя по этим ярко освещенным avenues с их блестящими витринами, с нагло выставленной роскошью? При этой мысли во мне загорается гнев! У него, думаю, презрение. Ведь это все «материя», а он ищет «духовное».
Я знакомлю его кое с кем из людей, кот<орые> помогут ему найти работу.
Пятница, 7 февраля
Ни очень ценит Рузвельта за его борьбу с капиталистами, за защиту всех угнетенных, бедных. «У моего отца, — говорит
* От фр. arrondissement — квартал, район.
135//136
он, — был культ людей, защищавших права человека, его свободу. Его кабинет был увешан портретами людей, посвятивших себя этой цели, и я с детства привык любить их». Да, отец Ни, как и дед, и прадед его, были люди исключительно благородные, смелые в защите чести и достоинства человека без различия классов и положений. Многие из них были военные герои[298]... Неудивительно поэтому, что Ни уже с детства воспитал в себе чувства высокой гуманности, справедливости и чести и всю свою жизнь посвятил защите этих идей в своей христианской философии.
Кабинет отца Ни был увешан портретами людей, посвятивших себя защите человека. Перед его письменным столом висел огромный портрет Александра II и вокруг — всех деятелей освобождения крестьян. Старик, когда я его узнала, был верующий, но не церковный. Всегда читал Библию, но ко многому относился критически, подтрунивая над лицемерами, ханжами.
Мать Ни по воспитанию была иностранкой, в молодости жила в Париже, говорила лучше по-фр<анцузски>, чем по-русски. Молилась по фр<анцузскому> молитвеннику, и когда ей указывали на то, что она — православная, то возражала: «C'est la même chose»*. До старости (умерла 75 лет) была очаровательна, изящна, приветлива, любила общество, развлечения, но главное — была очень добра. В ней чувствовалась подлинная духовная аристократичность в лучшем смысле этого слова. Она была аристократка по своему происхождению. Ее мать была графиня Шуазель, в замужестве княгиня Кудашева. Но природная и духовная аристократичность — не одно и то же и редко совпадают. Алина (Александра) Сергеевна обожала Ни, так же, как и отец. Старики очень любили друг друга, хотя часто ссорились из-за пустяков. Мать Ни относилась ко мне как к родной дочери, ласково и нежно. Отец по натуре был со всеми любезен, но малообщителен, может быть, благодаря своей глухоте, кот<орая> увеличивалась с годами.
Сегодня у Ни какая-то дама из Ascon'a; приглашение на конференцию.
Получена статья Ни на испанском языке из Аргентины в журнале «Sur»[299].
* «Это одно и то же» (фр.).
136//137
Ни на заседании «Pour la Vérite».
Стоят сухие, морозные дни с ярким солнцем. Я плохо выношу сухость и потому чувствую себя эти дни не по себе. Ни, наоборот, не выносит сырости, т. к. у него являются ревматические боли. В детстве у него была сильная ревматическая горячка. Следы этой горячки остались на всю жизнь в его нервных движениях.
Воскресенье, 9 февраля
К 5 часам у нас собираются Pierre Pascal с женой, К. В. Мочульский, один швейцарский студент и еще две-три дамы. Ни очень оживляется, шутит, рассказывает о своих интересных встречах и беседах в трактире «Яма» в Москве с сектантами[300]. К. В. Мочульский остается ужинать, и после ужина у него с Ни очень серьезная беседа о различном понимании учения о человеке у Ни и у о. Булгакова. Из этого разговора ясно, что о. Булгаков в своих последних книгах очень приблизился к пониманию Ни, а раньше он обвинял Ни в «люциферианстве» за его утверждение человека, личности, как образа и подобия Бога.
После этого разговора Ни говорит мне: «Знаешь, я иногда просто прихожу в отчаяние. Как мало меня понимают даже те, кто читает мои книги. Вот хотя бы К<онстантин> В<асильевич>. Ведь он слушал меня как будто в первый раз. Все, что я уже многие годы пишу о человеке, кажется ему чем-то новым».
Понед<ельник>, 10 февраля
Утром, вспоминая вчерашнюю беседу с К. В. Мочульским, Ни говорит: «Мне пришла мысль устроить небольшое собрание для выяснения различия моего учения о человеке в связи с учением о. Бул<гакова> о Софии».
Вторник, 11 <февраля>
Лекция Ни, но я остаюсь дома[301]. Гололедица такая, что трудно ходить. И мороз.
Среда, 12 февраля
Ни перечитывает Л. Толстого и по поводу «Воскресенья» говорит: «Я считаю Толстого величайшим романистом и психологом. Какая правда и глубина в этом его романе!! Знаешь,
137//138
я чувствую в себе раздвоение... Во мне борются Л. Толстой и Ницше, но все мировые проблемы сейчас заострены, по-моему, в Л. Толстом, Марксе и Ницше...»
По вечерам читаем Диккенса, кот<орого> все с детства любим... Ни сегодня дал мне прочесть «Monsieur Teste» Paul’я Valèry[302]. Прочла несколько страниц и бросила — ничего не понимаю. Для кого пишут эти господа? Если для немногих избранных, то не для чего издавать, печатать и пускать в продажу. Впрочем, я убеждена, что именно непонятное и импонирует. И многие на вопрос: «Читали ли вы "М. Teste"?» — сделают глубокомысленное лицо и ответят: «Еще бы! Какая глубина, какая ясность мысли, какие образы!» Я не из их числа и потому отвечу: «Читала, не понимала и возмущалась».