пьютера. Венчало список недостатков сообщение о
том, что в своей работе я не использовал ссылки на
работы классиков марксизма-ленинизма. Несмотря
на очевидную нелепость рецензии, дело могло повер-
нуться плохо – ведь комиссия вполне могла вынес-
ти свой вердикт на основании рецензии, тем более,
что этот преподаватель, который меня не любил, сам
тоже входил в комиссию и вообще имел немалый вес
на факультете. Поддержать меня пришли мои быв-
шие коллеги-программисты, которые при зачтении
рецензии дружно хохотали, но это оказывало лишь
моральную поддержку мне, а для членов комиссии
они авторитетами не были, конечно. Более того, в
моем активе была очень положительная рецензия из
Ленинградского института прокуратуры, подписан-
ная двумя профессорами этого института, но и они
для членов комиссии не были авторитетом – ведь эти
профессора были где-то в Ленинграде… Зато для них
авторитетом и начальником был этот преподаватель,
который меня не любил. И он задавал мне вопросы и
высказывал замечания, которые хоть и были такими
же нелепыми, как рецензия, но ясно указывали чле-
нам комиссии нужное направление мысли… Так что
еще неизвестно, как бы все обернулось... И вдруг,
прямо посредине моего выступления, в аудиторию
зашел Овсиенко. Он не был членом комиссии, и не
имел никакого отношения к моему диплому. Но он
был таким авторитетом на факультете – профессор
(по-моему, тогда единственный), активно занимаю-
щийся наукой, много лет проработавший в универси-
тете, ветеран войны и т.д. – что мог зайти куда угод-
но, и вряд ли кто-нибудь ему бы возразил. Так вот,
заходит он и говорит, что хотел бы поприсутствовать
на защитах дипломов. «Конечно, Василий Василь-
евич…» торопливо залепетал тот самый преподава-
тель. Овсиенко сел и стал слушать. После того, как
была зачитана рецензия и тот «нелюбитель» меня за-
дал все вопросы и высказал мнения, дающие членом
комиссии правильное направление мысли по поводу
моей работы, Овсиенко вдруг попросил слово. И на-
чал говорить о том, какой хороший диплом я напи-
сал, и что его все юридическое сообщество ждало чуть
ли не весь последний век. Не затрагивая никаких
деталей, Овсиенко перешел к осуждению тех, кому
мой диплом не понравился (не указывая на конкрет-
ных лиц, а говоря вообще), и сообщил, что только
некомпетентные люди могут не оценить значимость
этой работы. Довершая разгром оппонентов, Васи-
лий Васильевич сообщил, что рецензент, который
упрекнул меня в неиспользовании работ классиков
марксизма-ленинизма, сам, очевидно, их не читал,
иначе он бы непременно обратил внимание, что ни
о каких компьютерах там и речи нет. Завершив свою
речь, Овсиенко ушел, из чего стало ясно, что именно
мой диплом и был его целью. Членам комиссии сиг-
нал был понятен. «Вес» того преподавателя состя-
заться с авторитетом Овсиенко не мог. Я получил 5.
Через несколько дней я пошел поблагодарить Овси-
енко за помощь – тем более, что я с ним был знаком
просто как студент с преподавателем – не более. И я
был удивлен, что он знает про мой диплом и читал
его. Я нашел его на кафедре и попросил 5 минут его
времени. Он сказал «Пойдем, покурим». Мы вышли
на улицу, и я стал говорить ему слова благодарности
за хорошую оценку моего диплома и за поддержку.
И тогда он рассказал мне, что диплома моего он не чи-
тал и вообще о нем не знал. Но ему рассказали о том,
что меня пытается «топить» тот преподаватель, и он
решил мне помочь. «Мы не были с твоим отцом дру-
зьями», - сказал он так, что я понял, что они не прос-
то не были друзьями, а были между ними какие-то
противоречия, - «но он был настоящий мужик, таких
сейчас мало». Помню, я потом спросил у мамы об их
отношениях, но она не знала подробностей, а лишь
подтвердила, что отношения у них были натянутые.
Я потом хотел спросить об этом у Василия Василье-
вича, да все оттягивал, откладывал. А потом Васи-
лий Васильевич умер. Так я и не узнал, в чем были
их противоречия, но узнал, что отца уважали даже
те, с кем он не был в хороших отношениях.
Отца уважали самые разные люди – например,
наш дворовый алкаш Кутя. Как я уже говорил, Кутя
работал молотобойцем на механическом заводе. Не
знаю, какие обязанности предусматривала его долж-
ность, но он был здоров как бык – в отличной физи-
ческой форме. Кроме того, он дома занимался гиря-
ми – он делал это утром у окна, и мы могли видеть
это из двора. По утрам, я думаю, потому что это было
единственное время, когда он был трезвый. Осталь-
ное время он был пьян. Мне почему-то кажется, что
Кутя вовсе не был таким вот тупым «хроником», а
был совершенно неглупым парнем, может, просто
пил от безысходности… И еще, похоже, его доводи-
ла его мать, Мария Васильевна, с которой они жили
в одной квартире на втором этаже в нашем подъез-
де. Когда она его доводила, он начинал на нее «на-
езжать», говоря милицейским языком «угрожать
физической расправой» и даже приводил угрозы в
исполнение. И тогда Мария Васильевна начинала
кричать «помогите», «спасите», «убивают» - в об-
щем, весь этот известный набор, который должен был
призвать на помощь соседей. Но я не помню, чтобы
кто-то из соседей отважился сразиться с Кутей, хотя
в нашем дворе жили и спортсмены тоже. Может, ко-
нечно, я просто не помню… Но я точно помню, что с
какого-то времени Мария Васильевна в такие момен-
ты стала бегать за помощью к нам. И я помню такой
момент, когда отец встал на пути гнавшегося за ней
Кути. Кутя попытался «отодвинуть» отца, но у него
ничего не вышло – отец крепко держал его за руку.
Я видел все это из коридора нашей квартиры, и мне
было страшно. А отец стал с Кутей разговаривать.
Я не слышал, что̒ он ему говорил, но по тону было
понятно, что это именно разговор, не упреки, не вы-
волочки, не нотации, а именно разговор человека с
человеком… Наверное, с Кутей давно так никто не
разговаривал. Кутя перестал кричать, перестал раз-
махивать руками, стал слушать и даже что-то отве-
чать… Через некоторое время он пожал отцу руку и
совершенно спокойно пошел домой… Так бывало не-
сколько раз. А Кутя потом мне тоже говорил «твой
отец – настоящий мужик, умный и справедливый».
Вот уж точно – отец был справедлив, у меня оста-
лось твердое такое впечатление. Наверное, я всегда
был согласен с его позицией, когда они с мамой об-
суждали какую-нибудь ситуацию – будь это случаи на
работе или во дворе. Я думаю, многие ценили отца за
это качество. Я уже приводил воспоминания мамы о
том, как к отцу за справедливым советом шли соседи
по квартире – люди гораздо более старшие считали
его справедливым. Или, например, другое проявле-
ние этого качества: отец всегда говорил – и так оно и
было – что он с бо̒льшим желанием работает со слабы-
ми учениками, чем с сильными. Вот согласитесь – это
редкое качество, в основном учителя любят работать
с сильными – ведь тогда результаты более очевид-
ны. Но разве не является справедливостью то, что
слабые больше нуждаются в помощи, чем сильные?
И только преподаватель, не озабоченный видимос-
тью для окружающих своих профессиональных до-
стижений, а искренне желающий помочь ученику,
может сосредоточить больше внимания на слабых.
И – на самом-то деле – это требует не меньших усилий.
А прогресс слабого ученика, я думаю, является гораз-
до большим свидетельством профессионализма учи-
теля, чем заоблачные достижения сильного, просто
не таким очевидным. Или, например, отец вставал на
защиту кого-нибудь по одной лишь той причине, что
все его осуждали, даже если сам при этом тоже в душе
его осуждал. И это я тоже считаю справедливым – не
должны быть все против одного. Но самым большим
проявлением справедливости отца я считаю то, что
он относился к людям на основании их существен-
ных, личностных качеств, а не каких-то иных, будь
они положительными или отрицательными. И ярким
примером такого отношения для меня являлся Ар-
кадий – ученик, а потом и коллега отца. Он пришел
работать в исследовательскую лабораторию, создан-
ную отцом при кафедре. Аркадий был способным и
любознательным студентом, насколько я помню. Под
руководством отца он защитил диплом и даже на-
писал кандидатскую диссертацию (которую, правда,
так и не защитил), продолжая работать на кафедре и в
лаборатории. У него был существенный недостаток –
Аркадий любил выпить. Выпить-то, впрочем, тогда
любили практически все. Просто Аркадий не знал
меры и иногда – и даже совсем не редко – напивался
порядочно. Из-за этого у него были всякие проблемы
в университете, и отцу приходилось его защищать и
отстаивать. Отцу жаловались и выговаривали за Ар-
кадия многие, но отец никогда не переставал быть
на его стороне, что не мешало, конечно, ему самому
«воспитывать» Аркадия. Уже после смерти отца мне
пришлось общаться с Аркадием довольно плотно по
моей работе, и я увидел те качества, за которые отец
его уважал: он был человеком совершенно открытым,
никогда не боялся высказать свое мнение, в нем не
было ни капли снобизма. Он с уважением относился к
людям и любил жизнь, делал то, что считал нужным,
и жил так, как считал нужным, в полном согласии с
собой. И еще он был справедливым человеком – та-
кое осталось у меня впечатление. Так что отцу было
за что его уважать. Аркадий очень тяжело переживал
смерть отца, он во всем нам помогал в период похорон.
На семейном совете обсуждался вопрос, сообщить ли
о смерти отца бабушке Еве – его маме. Она жила в
Ленинграде, была уже совсем больна, и скрыть прав-
ду было совсем легко – просто не писать ей об этом.
Конечно, вся семья говорила, что не надо ей сооб-
щать – может сердце не выдержать, надо ее пожалеть
и т.д. Вполне благородное и обоснованное суждение.
И только Аркадий был за то, чтобы сказать. Он не бо-
ялся выглядеть неблагородным и черствым – он гово-
рил то, что думал. И я был с ним согласен, и считал
это справедливым. Но мы оказались в меньшинстве,
так что бабушке ничего не сказали. Через 3 года ба-
бушка и сама умерла, так ничего и не узнав.
Так вот, о справедливости. Я думаю, что чувство и
потребность справедливости – это то качество, кото-
рое отец оставил по наследству нам - всем троим де-
тям. Вообще, мне кажется, мы унаследовали от отца
несколько весьма существенных качеств. Но вот это
чувство справедливости – точно, причем все трое.
Я не могу сказать, что оно помогает жить. Я бы даже
сказал – во многих случаях мешает, во многих случа-
ях оказывается неуместным – как в анекдоте, когда
один человек, проходя мимо помойной ямы, увидел,
что кто-то там барахтается, он нырнул туда и выта-
щил кого-то типа бомжа. Бомж его спрашивает:
– А почему ты прыгнул за мной?
– Я тебя спас – отвечает тот.
– Чудак человек – я там живу.
Это вот такое чувство справедливости, которое за-
частую является окончательным мотивом поступ-
ка – без всяких вопросов, надо ли это кому-нибудь –
и может совершенно поменять твою жизнь. У меня
так и произошло - когда не за горами уже была ас-
пирантура в Москве, где меня ждали, и я даже уже
сдал кандидатский минимум, кажется, по филосо-
фии, я вдруг озаботился несправедливостью, творя-
щейся в стране, и решил лично ее, справедливость,
быстренько установить. При этом вопрос, много ли
людей в стране в этом нуждаются и понимают под
справедливостью то же, что и я - вообще не рассмат-
ривался. Так что вместо аспирантуры я поступил на
работу в прокуратуру, планируя, что справедливость
будет проистекать и распространяться по стране
именно оттуда, и на заочное отделение юридическо-
го факультета. Это произошло через полгода после
смерти отца, так что ему не пришлось увидеть крах
его надежд на мою научную карьеру. К сожалению,
установить справедливость - как вы, наверное, заме-
тили - не удалось, и из прокуратуры я уволился. Но
время прошло не зря - работая в такой организации,
сталкиваешься с совершенно разными проявления-
ми жизни и общественного устройства и познаешь их
так, как, возможно, нигде больше. К тому же я встре-
тил там много замечательных людей.
И вот это чувство справедливости оказалось очень
живучим в нас. От отца оно передалось не только
всем нам, но и успешно продвигается вниз по ге-
неалогическому дереву и проявляется уже в моих
детях. Когда я учился на юридическом факульте-
те, сложилась какая-то ситуация, когда я требовал
какого-то справедливого решения – по-моему, я
требовал пересдачи экзамена, по которому мне пос-
тавили оценку, с которой я не был согласен. Это
была несколько необычная ситуация. Потому что я
учился на заочном, а для заочников, которым сти-
пендия все равно не положена, по сути, существу-
ет две оценки – сдал или не сдал (т.е. получил «2»).
Никакого практического различия между, скажем,
«3» и «5» для заочника нет. По крайней мере, тог-
да не было. И вот я требовал пересдачи по предме-
ту, по которому получил вовсе не «2». Вот только
представьте себе: вместо того, чтобы радоваться,
что сдал, и что про этот вопрос уже можно забыть
(впереди же много других экзаменов), я требовал
пересдачи, из-за которой мне снова придется гото-
виться по этому предмету, причем готовиться уси-
ленно – ведь ты, по сути, бросаешь вызов, пусть и не
тому конкретно преподавателю, который будет эту
пересдачу принимать, но он тоже преподаватель, и
если студенты возьмут за моду обжаловать оценки…
И вот я ходил по разным инстанциям внутри фа-
культета, и все эти инстанции мне отказывали, я ду-
маю, именно потому, что не видели смысла вообще
отвлекать преподавателей на повторный экзамен в
ситуации, когда другая оценка ничего не меняет для
человека. Но для меня же дело не в практическом
результате, а в справедливости! Поэтому я продол-
жал настаивать, пока, наконец, не пришел к замес-
тителю декана, который курировал заочников. Им
был Семен Демьянович Бунтов. Семен Демьянович
оказался более понимающим человеком – он меня
для начала выслушал. Потом задал мне несколько
вопросов, после которых, очевидно, решил, что слу-
чай «клинический» и лучше один раз снова принять
у меня экзамен, чем я буду вечно отвлекать их сво-
ими требованиями. Экзамен я пересдал. Лет через
10 после этого моя дочь Аня, учась на том же заоч-
ном отделении того же юридического факультета,
попала в точно такую же ситуацию, и тоже стала
требовать пересдачи. Она точно так же ходила по
инстанциям факультета и не добившись справедли-
вости, пошла прямо к декану факультета, которым
к тому времени стал Семен Демьянович. Она выло-
жила ему все свои аргументы, после чего он спро-
сил, как ее фамилия. Услышав фамилию, Семен Де-
мьянович понимающе протянул «А…» и разрешил
Ане пересдачу. Вот такое качество – готовность бо-
роться за справедливость – отец передал нам, и оно
уже передалось нашим детям, и я уже вижу его и
в старшем внуке… Это все хорошо, конечно, но все
же в любой борьбе за справедливость есть фаза ее
доказывания. Тебе приходится доказывать – и, как
правило, как раз тем людям, которые эту неспра-
ведливость и породили. А понятие у вас о справед-
ливости разные, ситуацию видите по-разному, так
что этот процесс бывает очень тяжелым и влечет
массу переживаний – в основном, от осознания не-
возможности доказать совершенно очевидную, на
твой взгляд, вещь… По крайней мере, я всегда это
переживал тяжело, и мне бы не хотелось, чтобы
дети проходили через такие же испытания. Но, к
счастью, жизнь на месте не стоит, происходят раз-
ные трансформации, и формы борьбы за справед-
ливость выбираются разными детьми разные. Ду-
маю, отец бы порадовался таким разным формам.
По крайней мере, повеселился бы точно.
Мои младшие сыновья – Марк и Павлик, которых
отец уже не застал, приезжали вместе с нами по вы-
ходным в деревню, где жили их бабушка и дедушка –
родители моей жены Ирины. Бабушка всегда готови-
ла им торт, который выдавала им в обед, но – только
после супа. И вот в очередной такой раз дети, давясь,
ели суп, подбадривая себя видом уже готового и даже
нарезанного торта. Наконец, суп съеден, бабушка по-
ложила каждому на тарелку по кусочку торта, дети
взяли ложки, и тут… Тут бабушка замечает, что дети
не убрали на место игрушки, с которыми они играли
до обеда (Марку было 7 лет, а Павлику – 3). Разразил-
ся скандал, бабушка говорила, что они вообще ничего
за собой не убирают, и поэтому она принимает реше-
ние лишить их торта. Это было несправедливо: во-
первых, они иногда убирали за собой, а во-вторых, им
не говорили, что убрать игрушки надо именно до обе-
да. Несправедливость была налицо. Марк бросился в
объяснения: «Бабушка, ну мы ведь не хотели это оста-
вить вообще неубранным, мы просто решили, что еще
будем после обеда играть, поэтому не убрали», – пы-
тался он объяснить ситуацию. Но бабушка его не слу-
шала и перебивала: «Вы всегда так делаете, и это уже
не в первый раз, вот если бы это было в первый раз…»
Чем дальше Марк пытался объясниться, тем мень-
ше оставалось у него шансов на это, от бессилия что-
то доказать и несправедливости ситуации у него уже
появились слезы, в конце концов он совсем «потух»,
замолчал, гордо отодвинул от себя тарелку с тортом и
заплакал… В течение всего этого спора Павлик молча,
двумя руками, быстро запихивал себе в рот огромные
куски торта, уминая их пальцами во рту, оставляя же-
вание на потом… Так что иногда справедливость мож-
но и не доказывать, а просто ее восстановить.
Еще я хорошо помню, что у отца было отменное
чувство юмора – ну, это наверняка помнят все, кто его
знал. Его юмор всегда был тонким, точным и своевре-
менным. Такое общее впечатление у меня осталось,
хотя и затрудняюсь привести примеры, вот вспом-
нил один: мы переходили дорогу в Москве – отец, я
и Люся. Отец держал нас за руки и рассказывал, как
правильно перейти дорогу. Люся сообщила, что она,
когда переходит дорогу перед машиной, совсем не
боится, потому что думает «все равно же он меня не
задавит». И отец без всякой паузы сказал «конечно,
да даже если и задавит – все равно ведь он будет от-
вечать». Я думаю, чувство юмора нам тоже удалось
унаследовать от отца, что является, пожалуй, самым
важным подспорьем в этой непростой жизни.
Еще я помню такой момент: мне было, наверное,
18 лет, и я привез из какой-то поездки бутылку вина
«Южная ночь» - очень такая красивая этикетка с ви-
ноградом и ночным южным небом, да и само назва-
ние тоже вдохновляло. Я показал родителям эту бу-
тылку и сказал, что приберегу ее на день рождения,
который был уже близко. На мой день рождения при-
шли, как обычно, мои друзья, мы сидели, разговари-
вали, мама нас чем-то угощала, наверное, и мы пили
это вино. Отца дома не было. Когда он пришел – гос-
ти уже разошлись. И я помню, как отец заглянул ко
мне в комнату, с улыбкой, поздравил с днем рожде-
ния и говорит «Ну что, давай вместе выпьем это твое
вино»… Я представляю, каково ему было услышать,
что я уже выпил его с друзьями. Получилась такая
наглядная демонстрация – с моей стороны совершен-
но не намеренная – того, что отец и так видел и, ко-
нечно, очень переживал: что я ему предпочитаю ком-
панию своих друзей, что мы далеко не так близки,
как ему хотелось бы, и что это уже поздно пытаться
исправить.
Как я уже говорил, разговаривали мы с отцом – я
имею в виду именно просто разговор – крайне редко,
в основном это были «разборки» отцом моего непра-
вильного поведения и проступков. Но все же иногда
разговаривали. И я запомнил две притчи, рассказан-
ные им мне:
Притча про рыбака: у рыбака был сын. Рыбак пой-
мал 2 рыбы. Одну съел сам, а другую отдал сыну – и
сын был сыт целый день. Другой рыбак поймал две
рыбы и обе отдал своему сыну – и сын был сыт два
дня. А третий рыбак научил своего сына ловить
рыбу – и тот был сыт всю жизнь.
Притча про орла: к орлиному гнезду, находивше-
муся на острове посреди реки, подступает вода, и
орлу, чтобы спасти птенцов, надо перенести их на
берег. Он может нести одновременно только одно-
го, и всех перенести не успеет, поскольку вода под-
ступает очень быстро. Вот он взял одного, несет
его и спрашивает: - Ну что, сынок, будешь ли ты
также носить меня, когда станешь большой? – Да,
папа, конечно, давай, неси меня дальше. И орел бро-
сил птенца в воду и вернулся за другим. То же было
и со вторым. А третий сказал: нет, папа, я не обе-
щаю носить тебя, но обещаю, что я так же буду но-
сить своих детей. И орел перенес его на берег.
Так много времени я провел у отца на кухне, на этих
воспитательных беседах, внушениях по поводу непра-
вильного поведения и т.д. Но спроси меня сейчас – что
я помню из этого? Ни малейшего содержания ни одно-
го такого воспитательного разговора - только желание,
чтобы этот разговор быстрее закончился. Зато те не-
многие слова, что были сказаны в спокойной, расслаб-
ленной обстановке – запомнил навсегда.
Дети выросли
Говорят, мы все выросли совсем неплохими людь-
ми. И это, конечно, заслуга родителей, хотя я и не
могу перечислить по пунктам программу нашего
воспитания. Более того, я с уверенностью могу ска-
зать, что время на это воспитание выделялось по
остаточному принципу – а времени у родителей не
было, ведь основным занятием была работа! Из всех
актов воспитания запомнились только внушения,
которые отец делал мне на кухне, о которых я уже
рассказал. И это не самые приятные воспоминания,
правда, очень яркие – недаром они так прочно си-
дят даже в моей (все забывающей!) памяти. Мы все были достаточно способными, чтобы не позорить ро-
дителей в школе, и для этого не требовалось их осо-
бых усилий. Так что единственные заботы, которые
мы им доставляли, это поведение. Учителя время от
времени жаловались на Наташу и меня, и родителям
приходилось принимать какие-то меры, т.е. уделять
этому внимание.
В основном, этим занималась мама. Она ходила
на родительские собрания, общалась с учителями,
принимала их жалобы. А потом передавала их отцу.
Отец проводил «разбор полетов» дома, в школу он
практически никогда не ходил, только в особых слу-
чаях. Один такой особый случай я помню. Я учился
классе в пятом или шестом и принес домой дневник,
в котором было записано, что за поведение на неде-
ле мне поставлена двойка, а внизу приписано, что
это за то, что я на перемене выпрыгнул из окна 2-го
этажа. Я действительно оттуда выпрыгнул, но это
было не бог весть каким риском: во-первых, между
этажами была небольшая крыша-козырек. Во-вто-
рых, я приземлялся не на асфальт, а на кучу шлака,
лежащего во дворе школы. В-третьих, я был доста-
точно хорошо подготовлен – ведь я уже несколько
лет занимался спортивной гимнастикой. Так что
поводов для беспокойства вроде и не было. Но наша
классная руководительница Тамара Петровна под-
няла такой скандал, что мама не решилась пойти
в школу, а отправила отца. Я не знаю, что говори-
ла ему Тамара Петровна, но с уверенностью могу
предположить – ничего похвального в мой адрес.
Как я уже говорил, отец вне дома всегда был на на-
шей стороне. Но Тамара Петровна этого, конечно,
не знала, а потому ожидала, видимо, немедленного
обещания отца принять жесткие меры, расстрелять
меня или каким-то другим эффективным образом
обеспечить, чтобы мне впредь неповадно было…
И уж конечно она не сомневалась в согласии отца с ее
негативной оценкой ситуации и моего поведения…
Я не знаю содержания их разговора, знаю только,
что закончился он тем, что отец сказал: «в школе,
видимо, недостаточно возможностей проявить себя
как-нибудь по-другому…». И попал в самую точку!
(правда, он этого так и не узнал). Ведь причиной мо-
его прыжка было просто желание обратить на себя
внимание девочки, которая мне нравилась.
Наташа хотела жить в Ленинграде и поэтому соби-
ралась поступать в какой-нибудь ленинградский ин-
ститут. Она часто говорила, что все равно туда уедет.
Закаленная с детства в борьбе за себя, она была спо-
собна делать то, что хочет, невзирая на отношение к
этому родителей, соседей и вообще окружающих. Но
в данном случае родители не возражали, отец даже
говорил (не Наташе, конечно, а маме) - «У нас не по-
лучилось вернуться в Ленинград, так пусть у нее по-
лучится». Другое дело, что отец хотел бы видеть в
этой затее не просто способ Наташе переехать в Ле-
нинград, но серьезный шаг в профессиональном раз-
витии. Отец, конечно, мало с нами разговаривал, но
он думал о нас и о нашем будущем всегда. Он считал,
что развитие в направлении науки – практически
единственное, которое может обеспечить реализа-
цию наших способностей, дать нам материальную
независимость, и в котором меньше всего препятс-
твием может быть наша еврейская национальность.
Он хотел для нас образования и интеллигентных
профессий, чтобы мы хоть немного «продвинулись»,
имели возможность самореализации и были хотя бы
средне обеспечены – об этом мне рассказывала мама.
А в чем тогда можно было продвинуться? – в науке
или администрировании. Стать большими началь-
никами никому из нас не светило, понимал отец.
И не только из-за фамилии (хотя одного этого тог-
да уже было достаточно), но, в первую очередь, из-
за унаследованных нами его собственных качеств:
иметь и отстаивать собственное мнение, не делать
то, что считаешь недостойным, быть независимым.
При таком наборе – кто же тебя захочет поставить на-
чальником чего-нибудь? И он хотел для нас продви-
жения в науке. Наташа поступила в институт куль-
туры в Ленинграде. Правда, до этого она пыталась
поступить в театральный, и с этой целью встрети-
лась с давним приятелем родителей Игорем Горба-
чевым – известным в то время актером и, по-моему,
режиссером театра в Ленинграде. Не знаю, чего она
от него хотела – то ли совета, то ли помощи. А может,
намеревалась поразить его своим актерским талан-
том, чтобы он сразу уступил ей свое место. Впрочем,
это неважно, а важно то, что сделала она это втайне
от родителей. Родители все же каким-то образом об
этом узнали, возможно, им рассказал сам Горбачев,
не подозревая, что это тайна и великий проступок –
не знаю. Но скандал был большой, Наташу ругали
почем свет. А чего было ругать? – ведь дураку по-
нятно: спроси она у родителей разрешения обратить-
ся к Горбачеву – ни за что бы его не получила. А ей
же надо было поступать – вот она и делала все, что
могла. А родители-то ни за что бы не разрешили ей
обратиться к их знакомым за помощью – ведь они