вскоре выделили квартиру. В новом доме, да еще и с
лифтом – такое счастье, ведь отцу все труднее было
подниматься по лестнице, он все больше задыхался
при этом. Правда, квартира была не намного боль-
ше, а с учетом того, что вскоре у меня еще родился
сын Максим – условия не очень-то улучшились. Но
все же это была новая квартира, в новом доме.
И в этой квартире у отца – впервые за всю жизнь –
появилась своя комната! Это было для него большим
событием. Во-первых, ему было очень тяжело – всю
жизнь! – спать с мамой в одной кровати, т.к. любое
нечаянное прикосновение к культе вызывало острую
боль, отец не просто просыпался – а спал он и так
совсем мало – но боль еще и долго не давала заснуть.
Во-вторых, он мог теперь иметь и свой стол – и такой
стол был куплен! Большой письменный стол с двумя
тумбами. В-третьих, отец мог, хоть и в сильно «усе-
ченном» виде, иметь свой уголок с инструментами.
«Усеченность» эту можно представить, если учесть,
что площадь комнаты была 8-9 кв.м. – не больше. Тем
не менее, отец этому был рад и построил в углу комна-
ты нечто вроде верстака с полками на площади при-
мерно 100х50 см за дверью. Это было последнее в жиз-
ни отца. Последняя квартира, первый и последний
стол, последний верстак… Может, поэтому отец так
радовался этим, казалось бы, совсем незначительным
улучшениям. А может, потому, что он всему в жизни
радовался по-настоящему, всегда – как последнему.
Болезнь и приговор
Вскоре у отца обнаружили опухоль в легких. К это-
му времени он уже не заведовал кафедрой и болел –
он очень сильно кашлял. Я это хорошо помню – такой
практически постоянный кашель, лишь с небольши-
ми перерывами. Но он все равно работал. Я не пом-
ню, чтобы меня волновало здоровье отца. Возможно,
я считал, что это просто кашель от длительного куре-
ния. А может, я просто ничего не думал об этом. Вра-
чи сообщили диагноз и сказали, что надо ехать в Мос-
кву на консультацию. Мама пришла в ужас, а отец,
как всегда, ее подбадривал, говорил, что это еще не
диагноз, и кто вообще сказал, что это так серьезно.
К тому же – вот повезло, мол, у нас внеплановая по-
ездка в Москву, вдвоем… Он всю жизнь подбадривал
маму и старался обеспечивать ей хорошее настрое-
ние – что бы ни случилось. В Москве должны были пос-
тавить точный диагноз - для этого надо было сделать
операцию по извлечению небольшого кусочка ткани
из легкого для анализа. Врачи опасались, выдержит
ли сердце отца даже такую несложную операцию,
поэтому сначала они укрепляли его сердце. Мама на
это время уехала в Ижевск – ведь там болела Люся,
да и отец настаивал, наверняка понимая, что заботы
о Люсе хоть немного отвлекут ее от мрачных мыслей.
И снова – как много лет назад – письма, письма…
Хочу, Анёк, чтобы моё письмо быстрее дошло. Ты
ещё едешь на пути к вокзалу, а я, только что пос-
ле нашего последнего разговора по телефону, сразу
сел за письмо. Очень уж ты переживаешь разлуку, в
этом разговоре по телефону я это особенно почувс-
твовал. Сейчас, когда читаешь эти строки, ты уже
немного успокоилась, но червь сомнения и сейчас
тебя грызёт, наверное, - не сомневайся! Когда нуж-
но будет – свистну, а сейчас тебе, действительно,
нужно быть в Ижевске. Мне же помощь пока ника-
кая не нужна. Меня ведь сейчас лишь обследуют.
Сейчас только что поужинал: треска с картофе-
лем и с кабачковой икрой, вафля, кефир и чай (чай
я не стал пить). Кефир, видать, перед сном, но они
объединили, чтобы меньше тратить времени.
Моё самочувствие (и температура – здесь изме-
ряют и регистрируют её 2 раза в день) нормаль-
ные: 36,5 и 36,6. Сейчас отдам жене моего соседа
из Ижевска отправить это письмо и купить мне
мыльницу.
Анечка, целую тебя и молю: больше спокойствия.
Знай: это не трагедия, а просто серьёзное испы-
тание, требующее от нас умения правильно на всё
взглянуть и не делать из мухи слона.
Твой П. 3.3.82.
Мои дни идут по-старому: измерение темпера-
туры, сливы (отцу рекомендовали есть много слив),
шахматы, завтрак, шахматы, капельница (и одно-
временно чтение), обед, чтение-сон, шахматы, ужин,
шахматы – телевизор – апельсин, сон.
Кроме капельницы меня ничем не лечат, и когда
будет бронхоскопия, ещё неизвестно. Завтра-пос-
лезавтра у нас будет разговор по телефону, навер-
но, какие-то ваши новости я узнаю. От вас получил
пока одно (в поезде начатое) письмо, и все твои со-
веты, Анёк, выполняю. И, конечно же, всеми силами
помогаю тебе в твоей помощи мне. Пока, правда, я
справляюсь, но в тебе нуждаюсь всё равно – куда
нам друг без друга!
Целую, моя дорогая. Жду твоих писем!
Твой Павел. 5.3.82.
Доброе утро, Анёк! Сегодня я начал день по уже вхо-
дящему в традицию порядку: измерил температуру.
Умылся (сегодня я не бреюсь), помыл и съел 6 слив (я их
на ночь не замачиваю, и так вкусно) и – только взял-
ся за это письмо – вошёл ВФ (лечащий врач), всех оп-
росил. И на его вопрос я ответил, что чувствую себя
хорошо – ведь не режете ещё! В ответ я услышал: хо-
рошо именно тогда, когда сделана операция – все они
используют любую возможность подчеркнуть неиз-
бежность и целительность операции. Я тоже так по-
лагаю и, если сочтут возможным, соглашусь на неё.
А сейчас – я даже не заметил сразу - входил Трахтен-
берг. Когда я оглянулся (пишу на подоконнике спиной
к входной двери), он уже разговаривал с проопериро-
ванными, спрашивал о самочувствии. В отношении
же нас же троих, ещё не прооперированных, кинул
лишь: «Ну, а вы ещё не испорченные, с вами разговоры
ещё предстоят» - и вышел.
Анечка, тебя и остальных наших женщин, а так-
же Зою Семёновну и (возможно?) новую в нашей се-
мье Женщину (как знать, к приходу этого письма
Света может нам подарить её? - в моей семье ожи-
далось пополнение) – всех вас поздравляю, целую.
Привет также нашим кафедральным дамам и де-
вушкам! Нина принесла фруктовый кефир, я его с
удовольствием попил после обеда (кура на второе).
Анёк, а тебе, когда сюда приедешь, нужно с собой
иметь белый халат и тапочки, а также всякие пе-
лёночки (на случай операции).
Целую тебя и надеюсь, что ты уже вошла в нор-
му, ты ведь у меня и мужественная, и мудрая, я
224
этому всегда у тебя учился. Сообщай все новости
и главную – как Света продвигается в своём деле –
удачи ей!...6.3.82
Только что вышла целая комиссия во главе с Трах-
тенбергом. Подходили к каждому и В.Ф. давал по
каждому пояснения, по мне тоже: показал снимки,
упомянул о 3х инфарктах, рассказал стратегию
(лечение сердца до 10 дней. Затем – вопрос о брон-
хоскопии). Трахтенберг ничего не сказал, видать всё
правильно. А при обсуждении моего соседа он дважды
укоризненно взглянул на ВФ (взгляд скорее предназна-
чался больным) – видать не всё правильно. Насколько
я мог сделать вывод, ВФ не смог ответить правильно
по двум вопросам хода болезни моего соседа (не пом-
нил сделана ли ему бронхоскопия и ещё что-то) и оп-
равдывался, стараясь оправдать свою забывчивость.
В общем и его, и поведение Трахтенберга не очень-то
приглядно. Затем комиссия вышла за дверь, и там
профессор по каждому из нас давал ВФ наставления.
А сейчас, Анёк, только что закончил капельницу:
глюкоза, кокарбоксилаза и ещё несколько компонен-
тов – уже все и не помню. «Всё это даётся в один
приём, чтобы не тратить время на каждый из ком-
понентов несколько раз в день» - сказал ВФ. Во время
капельницы он привёл терапевта, тот меня ощупал,
снова расспросил о моих инфарктах, и они вышли.
Сейчас ложусь отдыхать, только что пообедал:
щи (съел всё без картошки), плов (хороший, с добро-
тными кусками мяса – было так вкусно, что я и
весь рис съел) и компот. Из холодильника пока ни-
чего не брал. Сейчас проснулся, пойду возьму апель-
225
синчик и вновь положу в холодильник мясо. И от-
дам письмо Нине на отправку.
Желаю тебе, моя дорогая: хорошего самочувс-
твия, уверенности, мужества. Найди в наших ре-
бятах опору для себя, этого у них достаточно.
Целую и верю, люблю и не сомневаюсь.
Твой П. 7-9.3.82
Из воспоминаний мамы: «Во всех письмах ПЛ
каждым словом успокаивал меня (это стремление
у него всю жизнь проявлялось!) и тщательно вы-
полнял мою настоятельную просьбу – писать под-
робно о каждом дне.
Диагноз был категоричный – рак. Операцию де-
лать нельзя – сердце не выдержит. Оставалась
химиотерапия. Отец думал, что ее будут делать
в Москве, но он очень не хотел оставаться, он умо-
лял маму не оставлять его. Когда врач сказал, что
химиотерапию точно так же делают и в Ижевске,
отец обрадовался, и на глазах его появились слезы –
он плакал второй раз в жизни…
И когда мы вернулись в Ижевск …, он продолжал
заботиться обо мне, о моём спокойствии, поэтому
был послушен, как никогда до этой болезни.
Как я уже говорил, у отца всегда были планы на
будущее, эти планы помогали ему пережить все тя-
готы и проблемы настоящего – ведь они были не-
обходимым шагом на пути к будущему, которое,
в соответствии с планами, всегда было светлым и
радостным. Планами на это светлое будущее отец
всегда делился с мамой, помогая и ей тем самым
226
справиться с тяготами настоящего. Когда одно бу-
дущее наступало – появлялись планы на следую-
щее. Вот и в этот период у отца были такой план.
Он был весьма прост, и это был план настоящего
счастья: они вдвоем, только друг для друга, ника-
ких бытовых забот, а лишь наслаждение общени-
ем. Когда от этого не отвлекают ни дети, ни работа.
Когда времени осталось мало, но зато каждая секун-
да – их. Они оба мечтали об этом будущем. А отец
рассказывал о нем маме: они живут в отдельной –
пусть очень маленькой, но отдельной - квартире,
только вдвоем, они на пенсии. Они вместе пишут
те статьи, которые давно хотели написать. Они ра-
ботают сторожами в нашем садовом кооперативе,
совершают обходы, как положено. Идут, не торо-
пясь, и говорят, говорят… Зимой по снегу, а мама
может быть даже на лыжах. А потом приходят в де-
ревянный домик для сторожей, там топится печка,
они не спеша обедают и немного поспят днем. И все
это вместе, и никого больше…
«Будущего не будет». Наверное, так думал отец,
узнав о диагнозе и понимая, что жизнь его подходит
к концу. Он прожил свою жизнь, никогда ни прося
для себя. Он не мог просить для себя, просто физи-
чески не мог – и все. Даже чего-то самого незначи-
тельно – не мог. Так что можно представить степень
его отчаяния от понимания, что этого будущего не
будет – он пошел просить квартиру. Это был шаг за-
ранее обреченный, ведь родители недавно получи-
ли эту новую квартиру, и кого там волновало, что
нас там жило восемь человек на пятидесяти метрах
227
полезной площади, и что из этих восьми – трое (я к
тому времени тоже) – работники университета. Это
был шаг обреченный, шаг отчаяния, и все же это был
единственный путь, который – пусть и с совершенно
ничтожной вероятностью – но все же давал какую-то
последнюю надежду им с мамой хотя бы в эти немно-
гие оставшиеся дни, хотя бы одним глазком взгля-
нуть на это будущее.
Сначала он, втайне от мамы, написал заявление
в профком с просьбой предоставить им с мамой лю-
бую, самую маленькую квартиру. И профком при-
гласил их на заседание, на котором должен был рас-
сматриваться этот вопрос. Они пришли туда вдвоем.
Мама перед этим отговаривала отца – она понима-
ла, что ничего не дадут, а отец испытает столько
унижения и разочарования, но отец настаивал, и
они пошли.
На профкоме первый выступающий - член этого
профкома - произнес заглавную речь о том, что нуж-
дающихся много, что надо быть справедливыми, и
что он вот так удивлен, что люди, недавно получив-
шие квартиру, просят еще одну. Потом еще кто-то го-
ворил, но в общем, все рассмотрение вопроса свелось
к тому, какие несправедливые люди мои родители,
что посмели попросить себе еще одну квартиру, и
какие справедливые люди работают в профкоме, ко-
торые ввиду этой справедливости эту квартиру не
дадут. При этом родителей ни о чем не спрашивали.
Я спросил маму – зачем их с отцом вообще пригла-
сили на это заседание? Мама не знала, сказала, что
обычно никого и не приглашали, а их почему-то при-
228
гласили. «Ну, может» - предположила мама, - «хо-
тели лично пояснить почему?». Но я думаю, хотели
бы лично пояснить – так лично бы и пояснили, а не
устраивали бы публичные личные пояснения… Отец
сидел там, опустив голову и не проронив ни слова…
Это был приговор.
Из воспоминаний мамы: «Лечение было очень
тяжёлым, ПЛ быстро худел, сердце часто давало
приступы, но ни одного стона, ни одной жалобы, а
наоборот: улыбался даже чаще, юмор («зато теперь
я могу есть всё, что захочу и много, даже кашу!»),
продолжал работать – читал лекции, хотя ходил
медленно, с остановками через 20-30 шагов (иначе
он не мог жить!).
Мы использовали разные народные средства, но
…кашель ускорял изнашивание сердца, часто при-
езжала «скорая помощь». После уколов поднимал-
ся его тонус и тянуло к работе, к общению с нами,
особенно с внуками – Павликом (5 лет), Аней
(3 года), Максимом (1 год). В свой последний ве-
чер он начал писать тезисы к докладу на научной
конференции, но вскоре лёг, сказав: «Что-то потя-
нуло уснуть», я обрадовалась - лучше отдохнуть,
поспать!...А ночью Его не стало… Ушел Он на чет-
вёртом инфаркте, врачи говорили, что больное
сердце спасло ПЛ от длительных мучительных
болей…»
Я плохо помню похороны и прощание. Но не от
горя, а просто потому что я вообще все плохо помню.
Помню, что было много народа, и что все плакали.
А еще помню, что, наверное, на следующий после
229
похорон день, мы были у нас дома, и мы выходили
покурить на площадку – помню, была Наташа, я,
сестра отца тетя Муся, брат отца Геня, Аркадий, еще
кто-то. И все вспоминали разные события, связан-
ные с отцом, и – точно помню – мы все смеялись! Это
были веселые воспоминания.
Окончание
Осталось тайной – что думал отец о своей жизни,
как он ее оценивал, чем гордился и о чем жалел. Как-
то так сложилась его жизнь, что у него не было насто-
ящего друга. Такого человека, с кем бы он делился
самыми важными своими мыслями. Вот, например,
мама. Она бы могла быть таким человеком – она же
его жена и подруга всей жизни! Но он берег ее, всегда
берег ее спокойствие, заботился о ней и не хотел рас-
страивать и нагружать дополнительными мыслями
и проблемами. Друзей у отца – вот таких вот очень
близких - тоже не было. Он заботился обо всех всю
свою жизнь, а поговорить и разделить свои тревоги
ему было не с кем. Так сложилось.
И с нами, его детьми, он тоже не привык делить ся ничем. Даже в последний год, видя мои метания в
профессии, видя бесперспективность моей семейной
жизни и переживая все это, он ни разу со мной об
этом не поговорил. Вот так сложилось в течение всей
жизни, и за один день это не поменяешь… Моя стар-
шая сестра Наташа рассказала мне, что когда отец
уже очень сильно болел, и было понятно, что ему ос-
талось совсем немного, мама попросила ее пойти по-
говорить с отцом, просто поговорить (Наташа тогда
приехала к нам в гости). И не получилось у них ника-
кого разговора. То есть они поговорили о чем-то, но
это был разговор ни о чем, разговор людей, которых
практически ничего не связывает…
И никаких дневников и записей, из которых мож-
но было бы узнать, например, о том, о чем отец с
нами не разговаривал, но о чем думал – он тоже не
оставил.
Наверное, ему просто некогда было их писать, и он
оставлял это на потом. Конечно, оставлял. Конечно,
он думал, что когда-то он напишет многое из того,
что было, что думалось, о чем мечталось. Я так ду-
маю, потому что, во-первых, ему много было что рас-
сказать из событий в жизни – ведь он даже о войне
никогда никому не рассказывал, даже маме – только
о своих фронтовых друзьях.
А во-вторых, потому, что после смерти отца я на-
шел у него на столе тетрадку, в которой он в послед-
ние дни каждый день записывал свою температуру.
И вот в ней я увидел такую фразу: «Люди делятся на
две категории: первые думают про человека хорошо,
пока он не докажет обратное. Вторые – наоборот.
Я – из первой категории». Может, это было начало
записок отца о своей жизни. Может, он решил, что
пришла пора все это написать, и что откладывать
уже нельзя…
Я много раз спрашивал маму – что̒ отец думал о
нас, своих детях, был ли он разочарован нашими
жизнями или доволен, был ли уверен в нашем буду-
щем или волновался за него? Но отец не разговари-
вал с мамой ни о каких жизненных итогах, он вооб-
ще не вел с мамой ни каких разговоров, которые бы
хоть как-то напоминали маме о приближающемся
его уходе. Он всю жизнь заботился о ее спокойствии.
И все же я думаю, что отец волновался за нас. Да,
маме не говорил, но думал, и думал много. Конечно,
с неисполнением планов относительно научной ка-
рьеры детей (не считая меня, в это время еще пода-
ющего надежды), отец смирился. Конечно, все мы –
дети – уже были как-то устроены, и у нас у всех уже
были дети, и уже это было хорошо… Но все же отец
помнил – я уверен – что он хотел для нас большего.
Он хотел, чтобы нам самим нравилась наша жизнь,
чтобы мы любили ее, эту жизнь – как любил ее он,
и чтобы мы могли реализовать себя в этой жизни –
и еще больше, чем он, чтобы мы нашли свои «поло-
винки» в этой жизни – как он нашел маму… А по-
лучалось так, что на этот момент – когда отец уже
болел и знал, что вряд ли поправится – перспектив
для этого, по его мнению, было немного. Наташа
научную карьеру не сделала, работала в Ленингра-
де в театральных кассах и была замужем за Женей,
с которым – по мнению отца – вряд ли сможет быть
по-настоящему счастлива… Люся серьезно больна,
консерваторию из-за этого не закончила, с мужем
развелась, ее сын Павлик тоже часто болеет… Ну и
я – хоть и имеющий научную перспективу, но так и
не определившийся с профессией, имеющий семью
и двоих детей – но вряд ли счастливое будущее в та-
кой семейной жизни… Конечно, мы выросли вполне
достойными и порядочными людьми, и родителям, я
думаю, никогда за нас не было стыдно, но ведь кроме
этого хочется еще и счастья детям – особенно когда
сам знаешь, что это такое… И переживал он за нас,
конечно, и себя, наверное, корил за что-нибудь в свя-
зи с этим… Вот не сумел передать детям того и того…
И сам уже болен, и вряд ли что-то можно поменять…
Но когда мама высказывала свои беспокойства за
наше будущее, он ей говорил только: «Не волнуй-
ся, мы дали им все что надо – дальше они все смогут
сами». И он был абсолютно прав в этом, вот только не
знаю – действительно ли сам он был так в этом уве-
рен или просто успокаивал маму. Наверное, как бы
он ни был уверен – все равно волновался, а как же
могло быть иначе?
Через несколько лет после папиной смерти На-
таша встретила другого человека, и ничего ее не
могло остановить – ни «общественное мнение», ни
давление со стороны родственников мужа, ни тяже-
лая впереди материальная жизнь – им с ее новым
избранником предстояло все начинать сначала,
с нуля, с той точки, когда нет ни денег, ни жилья,
ни перспектив все это когда-то получить… Но она
знала, что перед ней тот человек, с которым она
хочет быть, и ничто другое не могло на нее повли-
ять – заложенная с детства привычка и умение до-
биваться своего сделала свое дело. С тех пор для
меня – да и для всей нашей большой семьи – На-
таша и Дима являются ярким примером того, как
важно найти своего человека в жизни и не упус-
тить этого шанса. Как одна такая встреча может
изменить всю твою жизнь. И как в этом случае лег-
ко преодолеваются трудности, которые на первый
взгляд кажутся непреодолимыми. И как счастли-
вы бывают такие люди – вне всякой зависимости
от количества денег, политики государства и еще
чего-нибудь. Они снимали комнату в Питере, едва
сводили концы с концами, им было тяжело, но им
было хорошо. А потом они взяли и уехали в Израиль.
В ту волну 80-х годов. Без имущества, без языка,
без денег – деньги отдали за отказ от российского
гражданства, тогда это было обязательным услови-
ем, чтобы получить разрешение на выезд и стоило
700 руб. – в то время большие деньги. И они опять
начали все сначала. И опять было тяжело – но они
были вместе, и это решило все. Постепенно все уст-
роилось, все преодолелось. Они живут в своей квар-
тире, они совершенно счастливы друг с другом, они
много работают, иногда путешествуют, и они все
время вместе. Что еще мог бы пожелать отец своей
дочери?
Люся поправилась. Как-то так постепенно, посте-
пенно, но все проблемы кончились. Конечно, маме
пришлось много пережить и взять на себя. Напри-
мер, она много времени уделяла образованию Пав-
лика – Люсиного сына, про которого поначалу гово-
рила, что ей бы «дотянуть его до 8-го класса и потом
в ПТУ». Действительно, Павел не производил в ран-
нем детстве впечатление носителя острого ума – но
это только потому, что по характеру он был весьма
флегматичный парень. Отец мой, кстати, очень лю-
бил Павлика, очень по-доброму к нему относился,
и я думаю, он-то сразу разглядел в Павлике – тогда
еще совсем маленьком – необычайно острый ум и
способность глубоко погружаться в предмет любого
исследования. Так что мама с удивлением наблюда-
ла, как Павлик сначала закончил 8 классов, потом
10 классов, потом поступил в Университет, закон-
чил его, а потом стал кандидатом наук по …. психо-
логии! Тетя Наташа (мамина сестра) в связи с этим
событием напомнила маме, что Павлик так и не ис-
полнил ее мечту – не поступил в ПТУ. Конечно, мама
помогала Павлику, будучи для него одновременно и
бабушкой, и отцом, и дедушкой, а его диссертация –
это что-то. И это я знаю не с чьих-то слов – я сам был
у него на защите. Дедушка мог бы гордиться своим
внуком совершенно обоснованно! Но и это еще не все.
Люся, которая из-за болезни вынуждена была пре-
рвать свое обучение в консерватории (на последнем
курсе!), уже много лет спустя после защиты диссер-
тации ее сыном, Павликом, - поступила в универси-
тет! В 50 с лишним лет! И недавно его закончила.
И это все та же история – она делает то, что считает
для себя нужным, чего она хочет. Ей непросто жи-
вется, конечно – как, впрочем, большинству людей.
Но она знает, чего хочет, и делает это. И у нее полу-
чается! А иначе и быть не могло – вспомните, чья
она дочь. Я думаю, за нее отец был бы рад больше
всего.
У меня тоже теперь все хорошо. Как-то постепенно
все, что казалось бесполезным, вдруг превратилось
в плюсы, некоторые даже очень большие. Напри-
мер, музыка. Я ее не любил, я ее бросил, но потом
постепенно я к ней вернулся, играл в вокально-инс-
трументальных ансамблях, и эта часть моей жизни
является очень значительной и ценной для меня.
Получив в детстве нотную грамоту в музыкальной
школе (которую я тогда просто ненавидел), я потом
сам научился играть на гитаре, и до сих пор – вот уже
более сорока лет – играю почти каждый день на ги-
таре и пианино. Я не профессионал, играю дома для
себя, для друзей, в компании – и многим нравится.
А больше всего нравится мне – ведь я могу сыграть
сам себе все, что хочу. Музыка всю жизнь является
для меня настоящим отдохновением и вообще боль-
шим счастьем. Наверное, этого и хотел отец от моих
музыкальных занятий, а вовсе не каких-нибудь вели-
ких достижений. Я также не стал великим спортсме-
ном, хотя и занимался гимнастикой много лет. Но мо-
жет быть, именно благодаря приобретенной привычке
нагружать себя физически, я продолжаю это делать
и сегодня (конечно, не в прежних количествах), не
даю себе «расплыться» и, между прочим, до сих пор
могу сделать «угол» даже на полу. И пока не жалуюсь
на здоровье. И сегодня все это для меня ценнее, чем
лавры большого спортсмена. Наверное этого и хотел
отец, отдавая меня в секцию. А я все думал, что не
оправдал его ожиданий, раз не достиг каких-то боль-
ших высот… Хоть и ругались мы с отцом часто, когда
делали что-нибудь вместе, но полученные умения я
применяю до сих пор. И мне приятно, что я могу сам
сделать многие вещи дома, не вызывая электрика или
водопроводчика по всякой ерунде. Конечно, сейчас
можно просто за все заплатить – и все будет сделано,
ничего не надо самому уметь. Но, я думаю, даже тому,
кто так считает, наверное, было бы не очень радостно,
если его жена предложила бы ему пойти в ателье, что-
бы пришить пуговицу… Про вождение машины уже
не говорю – здесь я как рыба в воде и мне это очень
нравится. Так что все вот как-то пригодилось и при-
жилось. Я тоже многое поменял в своей жизни, когда
понял, что мне это нужно. Я не пошел по научной тро-
пе, как хотел мой отец. Но я пошел своим путем, как
и он сам делал. Чего я только не делал, и мне тоже
было трудно. Но я всегда жил и сейчас живу в полном
согласии с собой, живу там и с теми, где и с кем хочу.
И я думаю, отец за меня тоже бы порадовался.