волосами, дрожащая. Я мог произнести только слово:
-- Ты... ты? -- и голос мой прервался, и мы побежали вниз. Она
Освободилась в передней от пальто, и мы быстро вошли в первую комнату. Тихо
Вскрикнув, она голыми руками выбросила из печки на пол последнее, что там
Оставалось, пачку, которая занялась снизу. Дым наполнил комнату сейчас же. Я
Ногами затоптал огонь, а она повалилась на диван и заплакала неудержимо и
Судорожно.
Когда она утихла, я сказал:
-- Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно.
Она поднялась и заговорила:
-- Боже, как ты болен. За что это, за что? Но я тебя спасу, я тебя
Спасу. Что же это такое?
Я видел ее вспухшие от дыму и плача глаза, чувствовал, как холодные
Руки гладят мне лоб.
-- Я тебя вылечу, вылечу, -- бормотала она, впиваясь мне в плечи, -- ты
восстановишь его. Зачем, зачем я не оставила у себя один экземпляр!
Она оскалилась от ярости, что-то еще говорила невнятно. Затем, сжав
Губы, она принялась собирать и расправлять обгоревшие листы. Это была
Какая-то глава из середины романа, не помню какая. Она аккуратно сложила
Обгоревшие листки, завернула их в бумагу, перевязала лентой. Все ее действия
Показывали, что она полна решимости и что она овладела собой. Она
Потребовала вина и, выпив, заговорила спокойнее.
-- Вот как приходится платить за ложь, -- говорила она, -- и больше я
Не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но мне не хочется это делать
Таким образом. Я не хочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, что я
Убежала от него ночью. Он не сделал мне никогда никакого зла. Его вызвали
Внезапно, у них на заводе пожар. Но он вернется скоро. Я объяснюсь с ним
Завтра утром, скажу, что люблю другого, и навсегда вернусь к тебе. Ответь
Мне, ты, может быть, не хочешь этого?
-- Бедная моя, бедная, -- сказал я ей, -- я не допущу, чтобы ты это
Сделала. Со мною будет нехорошо, и я не хочу, чтобы ты погибала вместе со
Мной.
-- Только эта причина? -- спросила она и приблизила свои глаза к моим.
-- Только эта.
Она страшно оживилась, припала ко мне, обвивая мою шею, и сказала:
-- Я погибаю вместе с тобою. Утром я буду у тебя.
И вот, последнее, что я помню в моей жизни, это -- полоску света из
Моей передней, и в этой полосе света развившуюся прядь, ее берет и ее полные
Решимости глаза. Еще помню черный силуэт на пороге наружной двери и белый
Сверток.
-- Я проводил бы тебя, но я уже не в силах идти один обратно, я боюсь.
-- Не бойся. Потерпи несколько часов. Завтра утром я буду у тебя. --
Это и были ее последние слова в моей жизни.
-- Тсс! -- вдруг сам себя прервал больной и поднял палец, --
Беспокойная сегодня лунная ночь.
Он скрылся на балконе. Иван слышал, как проехали колесики по коридору,
Кто-то всхлипнул или вскрикнул слабо.
Когда все затихло, гость вернулся и сообщил, что 120-я комната получила
Жильца. Привезли кого-то, который просит вернуть ему голову. Оба собеседника
Помолчали в тревоге, но, успокоившись, вернулись к прерванному рассказу.
Гость раскрыл было рот, но ночка, точно, была беспокойная. Голоса еще
Слышались в коридоре, и гость начал говорить Ивану на ухо так тихо, что то,
Что он рассказал, стало известно одному поэту только, за исключением первой
фразы:
-- Через четверть часа после того, как она покинула меня, ко мне в окна
Постучали.
То, о чем рассказывал больной на ухо, по-видимому, очень волновало его.
Судороги то и дело проходили по его лицу. В глазах его плавал и метался
Страх и ярость. Рассказчик указывал рукою куда-то в сторону луны, которая
Давно уже ушла с балкона. Лишь тогда, когда перестали доноситься всякие
Звуки извне, гость отодвинулся от Ивана и заговорил погромче.
-- Да, так вот, в половине января, ночью, в том же самом пальто, но с
Оборванными пуговицами, я жался от холода в моем дворике. Сзади меня были
Сугробы, скрывшие кусты сирени, а впереди меня и внизу -- слабенько
Освещенные, закрытые шторами мои оконца, я припал к первому из них и
Прислушался -- в комнатах моих играл патефон. Это все, что я расслышал. Но
Разглядеть ничего не мог. Постояв немного, я вышел за калитку в переулок. В
Нем играла метель. Метнувшаяся мне под ноги собака испугала меня, и я
Перебежал от нее на другую сторону. Холод и страх, ставший моим постоянным
Спутником, доводили меня до исступления. Идти мне было некуда, и проще
Всего, конечно, было бы броситься под трамвай на той улице, в которую
Выходил мой переулок. Издали я видел эти наполненные светом, обледеневшие
Ящики и слышал их омерзительный скрежет на морозе. Но, дорогой мой сосед,
Вся штука заключалась в том, что страх владел каждой клеточкой моего тела. И
Так же точно, как собаки, я боялся и трамвая. Да, хуже моей болезни в этом
Здании нет, уверяю вас.
-- Но вы же могли дать знать ей, -- сказал Иван, сочувствуя бедному