-- Ведь это что же, -- горько говорил Никанор Иванович, пока ему делали
укол, -- нету у меня и нету! Пусть Пушкин им сдает валюту. Нету!
-- Нету, нету, -- успокаивала добросердечная Прасковья Федоровна, -- а
На нет и суда нет.
Никанору Ивановичу полегчало после впрыскивания, и он заснул без всяких
Сновидений.
Но благодаря его выкрикам тревога передалась в 120-ю комнату, где
Больной проснулся и стал искать свою голову, и в 118-ю, где забеспокоился
Неизвестный мастер и в тоске заломил руки, глядя на луну, вспоминая горькую,
Последнюю в жизни осеннюю ночь, полоску света из-под двери в подвале и
Развившиеся волосы.
Из 118-й комнаты тревога по балкону перелетела к Ивану, и он проснулся
И заплакал.
Но врач быстро успокоил всех встревоженных, скорбных главою, и они
Стали засыпать. Позднее всех забылся Иван, когда над рекой уже светало.
После лекарства, напоившего все его тело, успокоение пришло к нему, как
Волна, накрывшая его. Тело его облегчилось, а голову обдувала теплым
Ветерком дрема. Он заснул, и последнее, что он слышал наяву, было
Предрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре умолкли, и ему стало
Сниться, что солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена
Двойным оцеплением...
Глава 16. Казнь
Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным
Оцеплением.
Та кавалерийская ала, что перерезала прокуратору путь около полудня,
Рысью вышла к Хевровским воротам города. Путь для нее уже был приготовлен.
Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили в стороны скопища людей, мулов и
Верблюдов, и ала, рыся и поднимая до неба белые столбы пыли, вышла на
Перекресток, где сходились две дороги: южная, ведущая в Вифлеем, и
Северо-западная -- в Яффу. Ала понеслась по северо-западной дороге. Те же
Каппадокийцы были рассыпаны по краям дороги, и заблаговременно они согнали с
Нее в стороны все караваны, спешившие на праздник в Ершалаим. Толпы
Богомольцев стояли за каппадокийцами, покинув свои временные полосатые
Шатры, раскинутые прямо на траве. Пройдя около километра, ала обогнала
Вторую когорту молниеносного легиона и первая подошла, покрыв еще километр,
К подножию Лысой Горы. Здесь она спешилась. Командир рассыпал алу на взводы,
И они оцепили все подножие невысокого холма, оставив свободным только один
Подъем на него с Яффской дороги.
Через некоторое время за алой подошла к холму вторая когорта, поднялась
На один ярус выше и венцом опоясала гору.
Наконец подошла кентурия под командой Марка Крысобоя. Она шла,
Растянутая двумя цепями по краям дороги, а между этими цепями, под конвоем
Тайной стражи, ехали в повозке трое осужденных с белыми досками на шее, на
каждой из которых было написано "Разбойник и мятежник" на двух языках --
Арамейском и греческом. За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные
Свежеотесанными столбами с перекладинами, веревками, лопатами, ведрами и
Топорами. На этих повозках ехали шесть палачей. За ними верхом ехали
Кентурион Марк, начальник храмовой стражи в Ершалаиме и тот самый человек в
Капюшоне, с которым Пилат имел мимолетное совещание в затемненной комнате во
Дворце. Замыкалась процессия солдатской цепью, а за нею уже шло около двух
Тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при
Интересном зрелище.
К этим любопытным из города присоединились теперь любопытные
Богомольцы, которых беспрепятственно пропускали в хвост процессии. Под
Тонкие выкрики глашатаев, сопровождавших колонну и кричавших то, что около
Полудня прокричал Пилат, она втянулась на лысую гору.
Ала пропустила всех во второй ярус, а вторая кентурия пропустила наверх
Только тех, кто имел отношение к казни, а затем, быстро маневрируя, рассеяла
Толпу вокруг всего холма, так что та оказалась между пехотным оцеплением
Вверху и кавалерийским внизу. Теперь она могла видеть казнь сквозь неплотную
Цепь пехотинцев.
Итак, прошло со времени подъема процессии на гору более трех часов, и
Солнце уже снижалось над Лысой Горой, но жар еще был невыносим, и солдаты в
Обоих оцеплениях страдали от него, томились от скуки и в душе проклинали
Трех разбойников, искренне желая им скорейшей смерти.
Маленький командир алы со взмокшим лбом и в темной от пота на спине
Белой рубахе, находившийся внизу холма у открытого подъема, то и дело
Подходил к кожаному ведру в первом взводе, черпал из него пригоршнями воду,
Пил и мочил свой тюрбан. Получив от этого некоторое облегчение, он отходил и
Вновь начинал мерить взад и вперед пыльную дорогу, ведущую на вершину.