Свобода и её антиномии. Практикум.
План:
Тема: Свобода и ее антиномии
1. Диалектический характер свободы:
а) индивидуализация как освобождение человека от «первичных уз»,
два аспекта индивидуализации;
б) негативная и позитивная свобода («свобода от» и «свобода для»);
в) процесс развития свободы и его противоречия.
2. Антиномия свободы и необходимости, решение ее И.Кантом.
3. Антиномия долженствования:
а) «свобода в произволе» и «свобода в добре»;
б) идеальная и реальная детерминация поступка;
в) сублимация свободы как разрешение ее антиномий.
4. Онтология свободы:
а) действие и свобода
б) свобода и бытие
в) свобода и ответственность
Литература:
1. Свобода и ее антиномии. Практикум. Томск, 2015.
2. Теоретический и практический разум в философии Канта. Методическое пособие. Томск, 2012, вопрос 5 (повторить).
Творческое задание: Бегство от свободы или бегство от покинутости?
Литература:
1. Левин Г.Д. Свобода и покинутость // Вопросы философии, 1997, № 1
1. Диалектический характер свободы.
Свобода определяет человеческое существование как таковое, причем понятие свободы меняется в зависимости от степени осознания человеком себя самого как независимого и отдельного существа.
«Первичные узы» и процесс индивидуализации. Социальная история человека началась с того, что он вырос из состояния единства с природой, осознав себя как существо, отдельное от окружающего мира и от других людей. В течение долгого времени это осознание было крайне смутным. Индивид оставался тесно связанным с природным и социальным миром: уже сознавая себя как отдельное существо, он в то же время чувствовал себя частью окружающего мира. Процесс растущего обособления индивида от первоначальных связей - мы можем назвать этот процесс «индивидуализацией»,- по-видимому, достиг наивысшей стадии в Новое время, то есть от эпохи Возрождения и до наших дней.
В истории жизни каждого индивида мы видим тот же процесс. Родившись, ребенок уже не составляет единого целого с матерью и становится биологическим существом, отдельным от нее. Однако, хотя такое биологическое разделение является началом индивидуального существования человека, ребенок в течение долгого времени сохраняет функциональное единство с матерью.
Пока и поскольку индивид, фигурально выражаясь, не порвал пуповину, связывающую его с внешним миром, он не свободен; но эти узы дают ему ощущение принадлежности к чему-то, как бы гарантируют ему безопасность существования за счет корней в какой-то почве. Я предлагаю назвать эти узы, существующие до того, как процесс индивидуализации приводит к полному обособлению индивида, "первичными узами". Они органичны - в том смысле, что являются естественным фактором нормального человеческого развития. Они предполагают отсутствие индивидуальности, но дают индивиду уверенность и жизненную ориентацию. Эти узы связывают ребенка с матерью, первобытного человека с его племенем и с природой, а средневекового - с церковью и с его сословием. Когда достигается полная индивидуализация, когда человек освобождается от этих первичных уз, перед ним встает новая задача: сориентироваться и укорениться в мире, найти для себя какие-то новые гарантии, которые просто не были нужны при его прежнем существовании. При этом свобода приобретает другое, новое содержание. Здесь мы должны остановиться и уточнить эти понятия, рассмотрев их более подробно в связи с индивидуальным и общественным развитием.
Относительно быстрый переход от внутриутробного к собственному существованию, обрыв пуповины обозначают начало независимости ребенка от тела матери. Но эту независимость можно понимать лишь в грубом смысле разделения двух тел. В функциональном смысле младенец остается частью тела матери. Она его кормит, ухаживает за ним и оберегает его. Постепенно ребенок приходит к осознанию того, что его мать и другие объекты - это нечто отдельное от него. Одним из факторов этого процесса является психическое и общее физическое развитие ребенка, его способность схватывать объекты - физически и умственно - и овладевать ими. Ребенок осваивает окружающий мир через посредство собственной деятельности. Процесс индивидуализации ускоряется воспитанием. При этом возникает ряд запретов, и роль матери меняется: выясняется, что цели матери не всегда совпадают с желаниями ребенка, иногда мать превращается во враждебную и опасную силу. Этот антагонизм, который является неизбежной частью процесса воспитания, становится важным фактором, обостряющим осознание различия между "я" и "ты".
Проходит несколько месяцев, прежде чем младенец вообще начинает воспринимать других людей как других и становится способен реагировать на них улыбкой, но лишь через годы он перестанет смешивать себя с миром. До тех пор ребенок проявляет специфический, свойственный детям эгоцентризм, который вовсе не исключает интереса и нежности к другим людям, но "другие" еще не вполне осознаются как действительно отдельные от него. По той же причине отношение к власти в ранние детские годы и в последующее время принципиально отличается своим содержанием. Родители - или кто-то другой, кто олицетворяет власть,- еще не осознаются как совершенно отдельные существа: они являются частью мира ребенка, а весь этот мир еще является частью его самого. Поэтому подчинение родителям - это совсем не то подчинение, какое имеет место, когда ребенок становится по-настоящему отдельным существом.
По мере роста ребенка - по мере того, как рвутся первичные связи,- у него развивается стремление к свободе и независимости. Но что происходит с этим стремлением, это мы можем понять лишь в том случае, если примем во внимание диалектический характер процесса растущей индивидуализации. Этот процесс имеет два аспекта.
Прежде всего, ребенок становится сильнее и физически, и эмоционально, и интеллектуально; активность и энергия развиваются в каждой из этих сфер. В то же время эти сферы все больше интегрируются; развивается определенная структура, руководимая волей и разумом индивида. Если мы назовем эту структуру - совокупность черт характера, стремлений, разума и воли индивида - личностью, то можно сказать, что первым аспектом растущей индивидуальности является развитие личности. Границы роста индивидуализации и развитие личности в какой-то мере определяются и индивидуальными условиями, но в основном - социальными. Различия между индивидами в каждом обществе кажутся значительными, но в любом обществе существует определенный предел индивидуализации, за который нормальный индивид выйти не может.
Другой аспект процесса индивидуализации - растущее одиночество. Первичные узы обеспечивали фундаментальное единство с окружающим миром и ощущение безопасности. По мере того как ребенок обособляется от этого мира, он начинает осознавать свое одиночество, свою отдельность от других. Эта отделенность от мира, который в сравнении с индивидуальным существом представляется ошеломляюще громадным, мощным - а иногда и опасным, угрожающим,- порождает чувство беззащитности и тревоги. Пока человек был неотделимой частью мира, пока не осознавал ни возможностей, ни последствий индивидуальных действий, ему не приходилось и бояться его. Но, превратившись в индивида, он остается один на один с этим миром, ошеломляющим и грозным.
Возникает стремление отказаться от своей индивидуальности, побороть чувство одиночества и беспомощности, а для этого - слиться с окружающим миром, раствориться в нем. Однако новые узы, возникающие из этого стремления, не идентичны первичным связям, которые были оборваны в процессе роста. Ребенок не может физически вернуться в материнское лоно; точно так же невозможно повернуть вспять и психический процесс индивидуализации. Попытки такого возврата неминуемо принимают характер подчинения, при котором, однако, никогда не исчезают противоречия между властью и ребенком, подчиняющимся этой власти. Сознательно ребенок может считать себя удовлетворенным, но подсознательно он чувствует, что платит за ощущение безопасности полноценностью и силой своей личности. В конечном итоге подчинение приводит к обратному результату: неуверенность ребенка возрастает, и в то же время в нем развивается враждебность и мятежность, которые тем более опасны, что направлены против людей, от которых он продолжает зависеть (или стал зависим).
Негативная и позитивная свобода («свобода от» и «свобода для»).
Историю человека можно рассматривать как процесс растущей индивидуализации и растущего освобождения также и в филогенетическом плане. Именно первые шаги, направленные к освобождению от принуждающих инстинктов, вывели человека из дочеловеческого состояния. Под инстинктами мы понимаем специфические шаблоны деятельности, обусловленные наследственными нервными структурами, которые в чистом виде можно наблюдать только в животном мире. Чем ниже уровень развития животного, тем в большей степени его приспособление к природе и вся его деятельность определяются механизмами инстинктивных и рефлекторных действий. Знаменитая сложная организация жизни некоторых насекомых основана исключительно на инстинктах. Но чем уровень развития животного выше, тем более гибким является его поведение. И тем менее всеохватывающей оказывается врожденная адаптация при его появлении на свет. Эта тенденция достигает вершины у человека. При рождении он самое беспомощное из всех животных; его приспособление к природе основано главным образом на процессе обучения, а не на инстинктивной предопределенности. "Инстинкт... это ослабленная, если не исчезающая категория у высших форм животных, в особенности у человека".
Человеческое существование начинается тогда, когда достигает определенного предела развитие деятельности, не обусловленной врожденными механизмами:
приспособление к природе утрачивает принудительный характер, и способы действий уже не определяются наследственностью, инстинктами. Иными словами, человеческое существование и свобода с самого начала неразделимы. Здесь имеется в виду не позитивная " свобода для чего-то" а негативная " свобода от чего-то" - в данном случае свобода от инстинктивной предопределенности действий.
Такая свобода представляет собой весьма сомнительное преимущество. Человек рождается без врожденной способности к необходимым действиям, какая есть у животных; он зависит от родителей дольше, чем любое из них; его реакции на окружающую обстановку не так быстры и не так эффективны, как инстинктивные действия, выполняемые автоматически. Он подвержен всем опасностям и страхам, проистекающим из этой недостаточности его врожденных инстинктов. Однако именно эта беспомощность явилась той почвой, на которой развился и вырос человек: биологическое несовершенство человека обусловило появление цивилизации.
С самого начала своего существования человек сталкивается с выбором между различными способами действий. У животных существуют непрерывные цепи рефлекторных реакций, которые начинаются со стимула, например голода, и ведут к более или менее строго определенному поведению, позволяющему избавиться от напряжения, вызываемого стимулом. У человека эти цепи разорваны. Стимулы присутствуют, но способы удовлетворения - "открытые", то есть человек должен выбирать между различными действиями; он начинает думать. Его роль по отношению к природе меняется: вместо того, чтобы действовать на основе инстинктивной предопределенности, человеку приходится оценить в уме различные способы действия. От пассивного приспособления человек переходит к активному, то есть начинает трудиться. Он изобретает орудия труда и тем самым, овладевая природой, отделяется от нее все больше и больше. Он начинает смутно осознавать, что он - или, точнее, группа, к которой он принадлежит,- это не то же самое, что природа вокруг. В нем пробуждается сознание трагичности своей судьбы: быть частью природы, но не вписываться в нее.
Процесс развития свободы и его противоречия. Фундаментальная связь между человеком и свободой чрезвычайно показательно отображена в библейском мифе об изгнании Адама и Евы из рая. Миф отождествляет начало человеческой истории с актом выбора, но при этом особо подчеркивает греховность этого первого акта свободы и те страдания, которые явились его следствием. Мужчина и женщина живут в садах Эдема в полной гармонии друг с другом и природой. Там мир и покой, там нет нужды в труде; нет выбора, нет свободы, даже размышления не нужны. Человеку запрещено вкушать от древа познания добра и зла. Он нарушает этот запрет и лишает себя гармонии с природой, частью которой он являлся, пока не вышел за ее пределы. С точки зрения церкви, представляющей собой определенную структуру власти, этот поступок является бесспорно греховным. Однако с точки зрения человека, это начало человеческой свободы. Нарушив установленный богом порядок, он освободился от принуждения, возвысился от бессознательного предчеловеческого существования до человеческого. Нарушение запрета, грехопадение, в человеческом смысле является первым актом выбора, актом свободы, то есть первым человеческим актом вообще. Согласно мифу, формально грех состоял в том, что человек вкусил от древа познания. Таким образом, акт неподчинения, акт свободы прямо связывается с началом человеческого мышления.
Миф говорит и о других последствиях этого первого акта свободы. Разрушается первоначальная гармония между человеком и природой. Человек отделился от природы; став "индивидом", он сделал первый шаг к тому, чтобы стать человеком. Он совершил первый акт свободы, и миф подчеркивает страдания, возникшие в результате этого акта. Обособившись от природы, отделившись от другого человеческого существа, человек видит себя нагим и ощущает стыд. Он одинок и свободен, но беспомощен и напуган. Только что обретенная свобода оборачивается проклятием: человек свободен от сладостных уз рая, но не свободен сам собой руководить, не может реализовать свою личность. "Свобода от..." не равняется позитивной свободе. Выход человека из природы - это длительный процесс; человек остается в значительной степени привязанным к тому миру, из которого вышел; он остается частью природы.
Первичные узы блокируют его человеческое развитие. Они стоят на пути развития его разума и критических способностей; они позволяют ему осознавать себя и других лишь в качестве членов племени, социальной или религиозной общины, а не в качестве самостоятельных человеческих существ. Другими словами, первичные узы мешают человеку стать свободной творческой личностью, самостоятельно определяющей собственную жизнь. Но это лишь одна сторона дела, а есть еще и другая. Та же идентичность с природой, племенем, религией давала ему ощущение уверенности. Он принадлежит к какой-то целостной структуре, он является частью этой структуры и занимает в ней определенное, бесспорное место. Он может страдать от голода или угнетения, но ему не приходится страдать от наихудшего - от полного одиночества и сопровождающих его сомнений.
Как видим, процесс развития человеческой свободы имеет тот же диалектический характер, какой мы обнаружили в процессе индивидуального роста. С одной стороны, это процесс развития человека, овладения природой, возрастания роли разума, укрепления человеческой солидарности. Но с другой - усиление индивидуализации означает и усиление изоляции, неуверенности; а следовательно, становится все более сомнительным место человека в мире и смысл его жизни. Вместе с этим растет и чувство бессилия и ничтожности отдельного человека.
Если бы процесс развития человечества был гармоничным, если бы он следовал определенному плану, то обе стороны этого развития - растущее могущество и растущая индивидуализация - могли бы уравновеситься. На самом же деле история человечества - это история конфликта и разлада.
Каждый шаг по пути большей индивидуализации угрожал людям новыми опасностями. Первичные узы, уже разорванные, невосстановимы; человек не может вернуться в потерянный рай.
Свобода и спонтанность. Обязательно ли независимость и свобода тождественны изоляции и страху? Или возможно состояние позитивной свободы, в котором индивид существует как независимая личность, но не изолированная, а соединенная с миром, с другими людьми и с природой?
Здесь мы подходим к одной из труднейших проблем психологии - к проблеме спонтанности. Спонтанная активность - это не вынужденная активность, навязанная индивиду его изоляцией и бессилием; это не активность робота, обусловленная некритическим восприятием шаблонов, внушаемых извне. Спонтанная активность - это свободная деятельность личности; в ее определение входит буквальное значение латинского слова sponte – «сам собой, по собственному побуждению». Под деятельностью мы понимаем не просто «делать чего-нибудь»; речь идет о творческой активности, которая может проявляться в эмоциональной, интеллектуальной и чувственной жизни человека, а также и в его воле. Предпосылкой такой спонтанности являются признание целостности личности, ликвидация разрыва между "разумом" и "натурой", потому что спонтанная активность возможна лишь в том случае, если человек не подавляет существенную часть своей личности, если разные сферы его жизни слились в единое целое
Э. Фромм. Бегство от свободы
Антиномии свободы
Две свободы: свобода в произволе и свобода в добре. Свобода есть, прежде всего, произвольность выбора, liberum arbitrium. Это – первая ступеньсвободы.Связанные с ней феномены духовного противоборства, восстания индивидуальности против иерархии ценностей, показывают глубину, мощь и неукротимость свободного произвола. Образы такого противоборства духа мы находим у Достоевского: Раскольников идет на преступление из чистого духа неподчинения, из духа противоречия.
Существует, однако, и другая свобода, «свобода в добре» – свобода воли, которая повернула руль по направлению к ценностям, которая добровольно взяла на себя и «выбрала» реализацию этого идеального долженствования.
Это две ступени свободы: свобода произвола и свобода творчества. Переход от первой ко второй есть сублимация, возвышение свободы. В русской философии Николай Бердяев с особой силой и убедительностью развивал соотношение этих двух свобод: «свободы в ничто», свободы произвола— и свободы, обоснованной в добре и в истине (по евангельскому слову: «познаете истину, и истина сделает вас свободными»). Справедливо указание Бердяева на то, что в философии существует традиция игнорирования первой свободы.
Уже Кант различал негативнуюи позитивнуюсвободу: «свободу в отрицательном определении и свободу в положительном определении». Но только позитивную свободу он считал этически и теоретически ценной. Этически она означает «добрую волю», т.е. волю, добровольно подчинившую себя принципу нравственного закона, а только такая воля ценна для нравственного поступка. Теоретически она означает принципиально отличающийся от природной закономерности закон практического разума, имеющую под собою и подчиняющий себе закономерность природы, ее причинных рядов.
Только такое позитивноепонимание свободы может, по Канту, решить антиномию свободы и необходимости. Негативная свобода этого сделать не может, ведь свобода произвола была бы свободой от всякой закономерности, природной или моральной. Напротив, решение Канта утверждает наличие двух закономерностей: законов природы и морального закона. Но как показать, что они не исключают друг друга, что их можно непротиворечиво мыслить? – Только признав существование двух миров, не сводимых друг к другу – мира природы и мира свободы. Решение антиномии в том, что есть сфера, в которой прав детерминизм – это мир природы, и в нем не следует искать свободу. Здесь справедлив антитезис: «Свободы нет, все в мире совершается по законам природы». Однако есть сфера нравственного поступка, и это мир свободы, для которого справедлив тезис антиномии: «Наряду с причинностью по законам природы существует причинность через свободу». Как разумное существо человек способен поступать по принципам, установленным его разумом, то есть самостоятельно определять принцип, а значит и причину своего поступка
Но принцип, по которому только и возможен нравственный поступок, Кант определяет как категорический императив. Категорический императив исключает какой бы то ни было личный произвол, это безусловное повеление: «Поступай так, чтобы ты мог пожелать, чтобы максима твоего поступка стала всеобщим законом». (См. Теоретический и практический разум в философии Канта. Практикум. Томск, 2012, вопрос 5).
.По мысли Канта, только безусловность нравственного закона может гарантировать выполнение личностью своего долга. Поэтому значение произвольного выбора, негативной («внезаконной») свободы оценить он не может.
Идеальная и реальная детерминация поступка. Произвол, конечно же, не может быть высшим и последним определением свободы (неопределенность не может быть высшим определением). Произвол есть лишь диалектический момент в полном составе истинной свободы. Где сфера действия этого момента? Очевидно, не в сфере природной необходимости, не в сфере причинных рядов. Здесь ничего нельзя изменить произвольно, здесь нет свободы выбора.
Иначе обстоит дело в идеальной сфере ценностей: здесь можно выбрать произвольно одну ценность и реализовать ее в жизни, а другую отбросить; можно соблюсти иерархию ценностей, а можно и отбросить всю систему ценностей. Правда, ценности постулируют свою реализацию, воплощение в бытии, но это лишь идеальное долженствование. И человеческая воля свободна по отношению к этому долженствованию, исходящему от ценностей. Воля не детерминирована этически должным; здесь сфера индетерминизма; здесь и только здесь располагается сфера действия произвола, сфера выбора.
Тут встает, однако, законное возражение: как? ведь воля именно детерминирована этически должным! Если она свободна по отношению к каузальным связям, то она не свободна по отношению к долженствованию. Именно здесь не может быть никакого произвола, ибо ценности даны как неизменные. Получается внутреннее противоречие, заостренное до противоположных утверждений: воля детерминирована и не детерминирована должным.
Поэтому Николай Гартман устанавливает вторую антиномию свободы, антиномию, о которой Кант не подозревал, установив лишь первую – антиномию свободы и необходимости. Новую антиномию следует назвать «антиномиейдолженствования », ибо она вскрывает антагонизм «внутри» самой сферы ценного и должного.
Тезис: Ценности – это высшее, что есть в жизни, поэтому личность должна подчинить свою волю требованиям ценностей.
Антитезис: Сама свобода воли есть ценность, поэтому личность не должна подчиняться требованиям ценностей.
Действительно, свобода произвола это условие возможности доброй воли. Если человек превратится в «автомат добра», полностью детерминированный ценностями, он сам потеряет этическую ценность – только воля, обладающая свободой выбора, могущая сказать «да» или «нет», имеет этическую ценность, ибо в ней проявляется автономия личности.
Решение этой второй антиномии Н.Гартман формулирует следующим образом.
Позитивная свобода (свобода в добре) как высшее и последнее определение свободы содержит в себе не одну, а две детерминанты: автономию личности и автономию нравственного принципа. Номежду ними вовсе не антиномическое отношение, а отношение дополнения.
Ведь ценности (нравственный принцип) не могут сами по себе ничего реально детерминировать – они выражают лишь идеальный постулат, и требуется реальная воля личности, которая захочет взять на себя их осуществление. С другой стороны, реальная воля (свобода выбора) не может ничего идеально детерминировать – онане может по своему произволу сделать добро злом и наоборот. Чтобы ориентироваться в своем выборе, свободная воля должна иметь иерархию ценностей. Интуиция «сердца» (назовем так орган для восприятия ценностей) открывает и усматривает ценности, как они даны в идеальном мире.
Таким образом, реальная детерминация нуждается в идеальной детерминации, а идеальная детерминация нуждается в реальной. Свободный выбор нуждается в «логике сердца», в видении идеальных направлений должного и недолжного; иначе он будет слепым, а не сознательным и свободным выбором и решением. Идеальная детерминация должного будет, в свою очередь, бессильной и потому бессмысленной, если нет реальной свободной воли, которая ее реализует.
При помощи различения реальной и идеальной детерминации устраняются все вариации основного противоречия второй антиномии свободы.
«Воля детерминирована и не детерминирована должным» – противоречия нет, ибо она детерминирована идеально, но не детерминирована реально.
«Свобода произвола имеет ценность и не имеет ценности» – она имеет ценность, поскольку в ней утверждается значение реальной детерминации, исходящей от свободной воли; и она не имеет ценности, если ее истолковать как произвольное отрицание идеальной детерминации, нежелание с нею считаться.
«Ценности детерминируют»? Да, но лишь в том смысле, что дают личности возможность ориентироваться, найти, где должное и недолжное. Для уяснения этой особой идеальной детерминации приведем такое сравнение. Ценности «определяют направление», но не «направляют», они действуют как компас, но не как руль. В этом сущность идеальной детерминации должного: она не имеет сама по себе никакой реальной онтологической силы. Нужна такая сила, чтобы повернуть руль по направлению к ценностям, чтобы «направить», после того как удалось «определить направление». Такая сила и есть свобода личности, свобода воли.
Сублимация свободы как разрешение ее антиномий. И все же у Гартмана антиномия долженствования раскрыта только как теоретическое противоречие; ее решение показывает возможность непротиворечиво мыслить и тезис, и антитезис. С нашей точки зрения, эта антиномия есть жизненный конфликт и жизненный трагизм, и потому теоретическое решение ее не может устранить трагического проживания диалектики свободы
Реальный переход от первой ступени свободы ко второй возможен только как сублимация (возвышение) свободы. Это требует преодоления противоборства духа, которое сопротивляется этому переходу, сопротивляется сублимации. Откуда это сопротивление? Оно проистекает из того, что личность боится потерять свою автономию. Она не верит, что в идеальном мире ценностей она будет сохранена как «самоцель», ей кажется, что она будет обращена в средство. Она не видит и не верит, что произвол и свобода выбора могут быть сохранены в высшем понимании должного, в «этике благодати». И это неверие поддерживает в ней вековая «этика закона», действительно отрицающая ценность произвола.
На самом деле из мира ценностей исходит не «требование», не императив, а «призыв». В воле личности услышать этот призыв и творчески ответить на него – или не услышать его. Тем самым идеальная детерминация, исходящая от царства ценностей, не нарушает, а сохраняет в своей новой форме свободу выбора, автономию и самоцельность личности.
Антиномия долженствования решается посредством сублимации произвола: «свобода в добре» включает в себя свободу произвола в преображенном виде. Произвол – это низшая категория свободы, и она сублимируется посредством высшей категории: свободы как творчества по «призванию» и по «благодати».
Переход от негативной свободы как возможности произвольного выбора к позитивной свободе принятого решения представляет собою такое же отношение ступеней: В свободно принятом решении «снимается» вся сила разрешенной альтернативы, удивительным образом сохраняются все отвергнутые возможности. Ведь решил только тот, кто прошел через альтернативу, кто имел перед собою все эти альтернативные возможности (мог предать — и не предал; мог бежать — и не бежал). Сделанный выбор не перестает быть выбором, хотя бы он был выбором раз и навсегда.
Б.П.Вышеславцев. Этика преображенного Эроса
Онтология свободы.
А) действие и свобода
Б) свобода и бытие
В) свобода и ответственность
А) Французский мыслитель ХХ века Жан-Поль Сартр (1905-1980) полагал, что свобода является базисной характеристикой человеческого бытия и основанием человеческой активности. «Первое условие активности - это свобода» - читаем мы в «Бытии и Ничто». Такая позиция несет важную смысловую нагрузку. Дело в том, что трактовка Сартром человеческой активности резко контрастирует с традиционным философским подходом, в котором базисная активность фактическим отождествляет человека с «неодушевленными» объектами, так как приписывает активность всей природе. Такую трактовку Сартр называет «предрассудком». Не отрицая наличия активности как природного качества, он считает, что эта активность принципиально иная, чем собственно человеческая активность, которая связана со свободой.
Для Сартра понятие свободы неразрывно с понятиями действия и бытия.
Человек есть такое существо, которое узнает о своей свободе через свои действия. Чем характеризуется действие? Прежде всего, всякое действие интенционально (то есть, направленно на что-то, имеет цель).
Небрежный курильщик, который нечаянно взорвал пороховой погреб, в понимании Сартра, не действовал. Напротив, рабочий, закладывающий динамит в карьере и повинующийся приказам, действовал, когда вызвал намеченный им взрыв; в самом деле, он знал, что делал, намеренно реализовал сознательный проект. Это не означает, конечно, что нужно предвидеть все последствия своего действия; император Константин не предвидел, обосновавшись в Византии, что он создал город греческой культуры и языка, появление которого вызовет в последующем раскол христианской церкви и будет способствовать ослаблению Римской империи. Однако он совершил действие в той мере, в какой он реализовал свой проект создания новой резиденции для императоров на Востоке.
Таким образом, интенциональная активность не предполагает способности предвидеть все последствия осознанного действия, как и далеко не все цели, «подкрепленные» активными действиями, достигаются. Однако эти оговорки не снижают важности факта, что мир активности, совокупность действий, конечно же, особая реальность. Он предполагает наличие «движущих сил», которые в определенном отношении детерминируют постановку задач и выбор целей, но не эти силы - причина действия; они только его составная часть. В качестве своей основы действие имеет решение относительно целей и движущих сил; и только поэтому действие есть выражение свободы.
Помимо того, что человек есть существо, которое узнает о своей свободе через свои действия, он также является существом, чьё существование проявляется во времени как свобода. Я являюсь человеком, а не животным, потому что осознаю свою свободу. Таким образом, моя свобода беспрестанно находится под вопросом в моем бытии (свободно ли, например, моё конкретное действие от каких-либо обуславливающих моментов); она — не добавочное качество или свойство моей природы, она является в точном смысле слова содержанием моего бытия как человека.
Б) В этой связи необходимо различить три основных понятия онтологии Сартра:
1) Бытие-в-себе - это внешний предметный мир, социально-исторические обстоятельства человеческой жизни, психофизическая конструкция человека, его склонности, привычки. Бытие-в-себе - просто данность, феномен, который не нуждается для своего существования в сознании. В-себе – символ самостоятельности, «плотности», непрозрачности, полноты мира, глубины, у которой нет границ и краёв. С помощью этого понятия Сартр фиксирует различные свойства самовластной природы, поскольку она противостоит хрупкому человеческому бытию и сознанию. Особенно ярко это было отражено Сартром в его литературных произведениях, которые, во многом, являются художественным переложением его философских трудов. Природа в литературе Сартра «вездесуща, омерзительна и агрессивна. В его знаменитом романе «Тошнота» материальный мир состоит не столько из вещей, сколько из веществ – из аморфных, болотно-зыбких, прилипчиво-клейких субстанций. Герой романа воспринимает их засилье, как «страшную угрозу»: на улицы приморского города наползает плотный, вязкий туман, под прикрытием которого вот-вот произойдёт что-то ужасное, колышущаяся поверхность воды скрывает от глаз какое-то гнусное чудовище, копошащееся в тине, даже мягкое сиденье в трамвае внушает отвращение, словно вздутое брюхо дохлого животного… Природа у Сартра – не творящая, а поглощающая, она обволакивает человека влажной грязной поверхностью предметов. Не оставляет ему ни малейшего просвета, норовит без остатка растворить его в своей холодной, безразмерной утробе. От её агрессии не защищает мягко-податливая, тоже природная оболочка человеческого тела. Тело предательски открыто, проницаемо для природных обменных процессов; об этом говорят навязчивые, демонстративно неблагоприличные мотивы потения, телесных запахов, испражнения, наконец, пресловутой тошноты, которая сделалась эпатирующим «фирменным знаком» сартровской прозы; персонажей здесь то и дело тошнит – от морской качки и от беременности, от банального перепоя и от экзистенциального ужаса..» (Сергей Зенкин. Человек в осаде.)
2) Бытие-для-себя или ничто - это собственно человеческое бытие как феномен, о котором можно сказать, что оно «должно быть тем, что оно есть, а не просто быть». Бытие-для-себя – это просвет в бытии-в-себе или «разрыв в бытии». Оно творится в момент принятия решения. Обязательный атрибут бытия-для-себя – это свобода.
3) Бытие-для-других.Этот вид бытия предполагает взаимодействие человеческих сознаний (двух для-себя), т.к. собственное существование обнаруживается только под взглядом других. Осуществляется бытие-для-другого в отношениях: «любви», «разговоре», «мазохизме», «индифферентности», «желании», «ненависти», «садизме». Эти отношения сознаний Сартр описывает как конфликт и борьбу двух свобод, потому что мы нуждаемся в Другом, чтобы ощущать себя полноценным бытием, но и Другой хочет того же самого (за наш счёт). Например, в любви мы хотим быть выбранными из массы представителей своего пола (читай – бытия-в-себе), но при этом совершенно не желаем функционировать по предписываемым нам нашим любящим Другим правилам (так как не хотим становиться игрушкой, вещью, бытием-в-себе в его руках). Получается, что бытие-для-другого – это условие моей активности, моей свободы, но одновременно, именно в модусе бытия-для другого я могу её лишиться – моя свобода не есть какая-то фиксированная сущность.
Таким образом, человек свободен, потому что он не обладает никакой зафиксированной сущностью, данностью. Бытие, которое есть то, чем оно является, не могло бы быть свободным. Так кошка является кошкой, а собака собакой, их сущность зафиксирована. Это некая данность, потому они и несвободны. Человек же творит себя каждую минуту сам – делает из себя героя или подлеца, грешника или праведника, а потому у него нет фиксированной сущности. Свобода — это как раз то ничто (néant), которое содержится в сердце человека и которое вынуждает человека делать себя, вместо того чтобы быть. Для человека быть — это значит выбирать себя; ничего не п