Коротким мечом на бедре. Он тронул поводья, и горячая кавалерийская лошадь
Пошла рысью, потряхивая всадника. Теперь путь был недалек. Всадник подъезжал
К южным воротам Ершалаима.
Под аркою ворот танцевало и прыгало беспокойное пламя факелов.
Караульные солдаты из второй кентурии молниеносного легиона сидели на
Каменных скамьях, играя в кости. Увидев въезжающего военного, солдаты
Вскочили с мест, военный махнул им рукой и въехал в город.
Город был залит праздничными огнями. Во всех окнах играло пламя
Светильников, и отовсюду, сливаясь в нестройный хор, звучали славословия.
Изредка заглядывая в окна, выходящие на улицу, всадник мог видеть людей за
Праздничным столом, на котором лежало мясо козленка, стояли чаши с вином меж
Блюд с горькими травами. Насвистывая какую-то тихую песенку, всадник
Неспешной рысью пробирался по пустынным улицам Нижнего Города, направляясь к
Антониевой башне, изредка поглядывая на нигде не виданные в мире пятисвечия,
Пылающие над храмом, или на луну, которая висела еще выше пятисвечий.
Дворец Ирода Великого не принимал никакого участия в торжестве
Пасхальной ночи. В подсобных покоях дворца, обращенных на юг, где
Разместились офицеры римской когорты и легат легиона, светились огни, там
Чувствовалось какое-то движение и жизнь, передняя же часть, парадная, где
Был единственный и невольный жилец дворца -- прокуратор, -- вся она, со
Своими колоннадами и золотыми статуями, как будто ослепла под ярчайшей
Луной. Тут, внутри дворца, господствовали мрак и тишина. И внутрь
Прокуратор, как и говорил Афранию, уйти не пожелал. Он велел постель
Приготовить на балконе, там же, где обедал, а утром вел допрос. Прокуратор
Лег на приготовленное ложе, но сон не пожелал прийти к нему. Оголенная луна
Висела высоко в чистом небе, и прокуратор не сводил с нее глаз в течение
Нескольких часов.
Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном. Судорожно зевнув,
Прокуратор расстегнул и сбросил плащ, снял опоясывающий рубаху ремень с
Широким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло у ложа, снял сандалии
И вытянулся. Банга тотчас поднялся к нему на постель и лег рядом, голова к
Голове, и прокуратор, положив собаке руку на шею, закрыл наконец глаза.
Только тогда заснул и пес.
Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступеней
Крыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только прокуратор потерял
Связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся
По светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся
Во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на
Прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел
Бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни
Один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с
Другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собой
Разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением -- ведь
Вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все
Люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно
Ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить.
Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по
Лестнице луны.
Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только
К вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так
Говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный
Порок.
Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший
Трибун в легионе, тогда, в долине дев, когда яростные германцы чуть не
загрызли Крысобоя-великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при
Вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление
Против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
-- Да, да, -- стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив
Все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно
ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!
-- Мы теперь будем всегда вместе, -- говорил ему во сне оборванный
Философ-бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадника с
золотым копьем. -- Раз один -- то, значит, тут же и другой! Помянут меня, --
сейчас же помянут и тебя! Меня -- подкидыша, сына неизвестных родителей, и
Тебя -- сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы.
-- Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, -- просил во сне