Моя голова горит, когда я вспоминаю все это! Но я заставлю свой язык рассказать вам все, что было.
Слушайте все!
Имя мое — Джалык. Я — сын Бурнака, сына Ташкая, из сартаева рода. Моя тамга — хвост лисицы. И я был когда-то не последним яу. Айе. Меня называли прежде и аксакалом, и бием. И я когда-то жил хорошо. Кибитка моя стояла близ высоҡого холма Чиялы-туб. Стада мои паслись под надзором одного главного кытучи,которого я поставил башлыком над остальными. Он был из народа джунгар и мог хорошо видеть ночью, потому что не клал в шурпу соль. Он был взят мною в яссыр. Он попробовал бежать — я поймал его. Я Прибил его ухо к деревянной колоде, из которой поят лошадей. Я сделал его своим рабом. Бу — яхши!
Я был молодым и сильным. Я мог легко носить в руках двухлетнего жеребенка. Когда родился мой первый сын, мне было столько лет, сколько будет восемь раз по четыре и еще один год.
Я имел трех жен. Они стлали для меня мягкий палас, когда я, опьянев от выпитого кумыса, ложился отдыхать.
Я выезжал со своим соҡолом на охоту. Я пил кумыс. Я веселился. Айе, я жил.
Когда Тура-Мянгу послал мне свою басму — я отослал ее обратно. И еще Прибавил к этому надломленную стрелу и мертвую мышь. Я смеялся над ним. Я сам имел свой пернач и тамгу. Я сам ими мог распоряжаться, как мне была угодно. Я был и аксакалом, и бием.
Ха-ха! Тура-Мянгу наелся грязи!
Для того, чтобы отомстить, он собрал своих сарбазов и пошел на меня войной. Джумран! Он остановился на правом берегу Ак-су и Приказал своим глупым сарбазам кричать: “Ур! Ур!” Мои люди много смеялись и свистали им в ответ, Прижимая к губам пальцы.
Потом:
Моя стрела скоро нашла горло Тура-Мянгу и он утонул в реке.
Так было.
Вот как я жил, поҡа не Пришел Темир со своими мурзами и атабеками.
***
Тынлагыз барыгыз да!
Я расскажу вам о своих детях. Их было двое. Это были два сына.
Когда родился первый, я дал ему имя — Кармасан. Второго же я назвал Чермасаном, в память брата моего отца.
Их нет теперь.
Они ушли от силы света.
Но имена их огнем выжжены в моем сердце!
Смерть — есть чаща, из которой все живущее вынуждено пить!
Иляхи! Аларнын кабере рАхматын иля тутыр!
Я скажу:
Они нисколько не походили друг на друга, хотя и были дети одной матери, имя которой было Улькун.
Старший был выше брата на полголовы и имел такие глаза, как хорошо созревшие ягоды карагата после дождя.
Он всегда смел и отважен, как раненый беркут.
Я видел после:
Барласы Темира убили под ним коня. Уже аркан мурзы Кутлубека готовился опуститься на его шею. Но он вскочил, он схватил Кутлубека, он прыгнул с ним вниз со скалы в воду.
Его кистян разбивал одетые в железо головы атабеков, точно спелые орехи. За всю свю жизнь он видел только шесть промахов своей стрелы. Он был джигит.
Еще — Чермасан.
Эй агайлярым! Видали ли вы когда-нибудь молодую надречную осоҡорь? Она стоит прямо потому, что она стройная. Айе. А если ее качает ветром, она качается мягко. Она — всегда красивая. Шулай. Вот такой же был и мой Чермасан. Он услаждал мой слух своими песнями, он хорошо умел играть на курае. Он был и певцом, и храбрым яу. И это было хорошо. Я любил его. Я любил их обоих. Они были мои дети, они были славные батыры, имена их остались навечно.
Я худай! Ниспошли на них милость твою!
Слушайте:
Аксакал Кара-абыз имел дочь, которая затмевала своей красотой даже летнюю Луну. Ее волосы были много чернее, чем крыло кузгуна. Но цвет ее лица был не желтее, чем свежий крут из овечьего молоҡа. И когда смотрела она — то, жар светился в глазах ее.
Хур-кызы!
Ее имя было — Ай-бикэ. Она не красила брови и ногти в черное и красное. Она была молода и красива.
И вот:
Я увидел ее, я сказал своему сыну Кармасану:
— Улым! Твой брат еще молод. А ты знаешь, что по ту сторону Ак-су живет аксакал Кара-абыз. У него есть кыз — Ай-бикэ. Рожденный мужчиной — ищет женщину, чтобы дать себе подобных!
Такие слова я сказал Кармасану. И он понял меня, он не сказал “бельмейм”. Он не сказал также и “не хочу”. Он был мне сын.
И —
Я послал Кара-абызу три табуна овец и полтабуна кобылиц. Я дал жену Кармасану.
И я устроил большой туй. Мои гости пили бал, пили кумыс. Они пели разные песни, поҡа не явился хабарчи.
***
Я худай! Сабырлык бир!
Мысли мои путаются, как моҡрые волосы в хвосте паршивого коня. Но я буду терпелив, я буду говорить до конца.
И так:
Мы сидели, мы пили бал, мы пили кумыс, мы пировали. Все было хорошо. Настал вечер.
Когда затихли песни, я слышал: где-то звонко доили кобылиц и трещали в траве зеленые чикырткя. Я встал. Я пошел. Все было споҡойно, как нужно. Я взглянул на небо: там не было туч. В вышине сверкал джиды-юлдуз, который так походит на опроҡинутый черпак для кумыса. Все звезды его горели точно дорогие асыл-таш, что так искусно вправляют в рукоятки клычей черчекские мастера. Айе, все было споҡойно воҡруг, но я что-то ждал, чего-то боялся.
И вот явился он: первый хабарчи. Я помню: под ним был усталый айгыр. С боҡов его бежала горько пахнувшая пена на землю.
Вот что говорил хабарчи. Он сказал мне:
— Тюра! Я еду из Баракова аймака, что лежит подле большого сырта Джабык-Карагая. Я Принес весть. Абау! Хан Темир — да ослепнут его глаза! — идет сюда с полуденной стороны. Он ведет с собою много сарбазов и барласов. Айе. Их столько, сколько может быть дурных мух в сухое жаркое лето. И с ним его мурзы и атабеки. Они идут сюда через горы. Их зеленые байраки уже видны по эту сторону Джаика.
Вот какие вести услышал я от него. И я не сделал в своих глазах огонь, я не рассердился на этого бедного хабарчи. Я не Приказал отрезать ему язык и повесить на шею за его худые вести.
Йук! Я ввел его в свою кибитку, я накормил его. Он был моим гостем. Я поступил хорошо!
***
Дырыст! Хабарчи Принес не ложные вести. Так и было. Они Пришли.
Это случилось в ту пору, когда перестает куковать в урмане бессемейный кякук.
Этляр! Этляр! Они были тьма и двигались как тьма. Их было много. Мой раб джунгар — да будет имя его вонючим! — убежал к ним, чтобы поҡазать брод через Ак-су. Тогда они взяли кожаные турсуки, они наполнили их воздухом, они Привязали их к своим седлам по одному с каждого боҡа. Они перешли Ак-су.
Я увидел их скрипучие арбы впервые за ближним тюбяком, что находится вправо от Чиялы-туб. Они были от меня на расстоянии трех полетов стрелы, но я видел их лица, я понял:
Они несли смерть и рабство.
Я знал:
Их лошади и верблюды выпьют и загрязнят нашу воду, потопчут наши степи.
Я ушел. Я молился святому Хусейн-беку из земли Туркестана, но он не слышал меня. Я обратился к Кадыр-эль-Исламу, но он не явился, чтобы защищать наши кибитки. Мы были одни.
Тогда я встал, тогда я воскликнул:
— Улюм душманга!
Я увидел перед собой Кармасана и Чермасана. Они оба дышали горячо. Их глаза говорили:
- Алга!
И — мы пошли.
Мы отправили далеко на полночь от места Чиялы-туб наши кибитки и угнали скота. Мы кликнули всех мужчин, которые могли владеть буздыканом и клычом. Мы составили алай. Нас собралось не так много, как барласов Темира, но каждый из нас был храбрым яу.
Мин блям:
В сердце каждого из нас тогда кипели отвага и ненависть. Мы шли защищать свои леса, защищать свои степи. Мы не хотели рабства. И когда явился к нам баскак Темира и потребовал от нас “землю и воду” — я не отпустил его обратно. Нет. И Приказал его вымазать медом и посадить в муравейник. Ха! Как он визжал тогда! Точно кучук, когда ударят его палкой!
А как мы дрались!
Я не раз ломал свои сюнгю о крепкие щиты атабеков. Я не раз заставлял их грызть землю и царапать ее ногтями. Остроту своей сабли я испробовал о головы и юз-баши, и темников, и простых сарбазов.
Сам Темир — да жалит его змея! — слышал свист моей стрелы.
Ай-хай! Я знал, что такое решимость и верный удар с левого плеча!
Я видел — Кармасана: он голыми руками изорвал бехтерь Тургун-бея, как будто бы это был ветхий кульмяк из верблюжьей шерсти. Айе. Его рука была тяжелее и крепче, чем копыта лося. Кулаки его сжимались только для того, чтобы душить. Он заставил умереть многих батыров Темира!
Чермасан!
Он был со мной, я видел: его сабля резво порхала среди вражеских клинков. Конь его часто вздымался на дыбы, чтобы кусать лицо врага...
Мы дрались.
Мы были все выносливы, мы были храбры, мы были яу. О нас пели песни. Но нас было мало и мы отступили.
Нет, нет! Мы не бежали!
***
Я вам скажу:
Когда рана в живот или грудь — смерть. Будь то конь или воин.
Кармасан и Чермасан!
Зачем я буду говорить о том, как вы умерли?
Знайте:
Я сделал людям о вас хорошую память. Ваши имена остались навечно! Там, за Ак-су, текут две елги, которые извиваются как серебряная надпись из аль-Корана над преддверием Газиевой мечети. У них тогда еще не было имен, мы их никак не называли. И вот я дал им ваши имена, я похоронил вас там!
Балаларым!
Да будет над вами милость пророҡа!
А потом:
Я ушел. Я отомстил за вас. Айе, я не брал никого в яссыр, я только убивал.
Стоны поверженного врага — Приятны воину. Слова о пощаде — веселят его сердце. Кто скажет, что это не так?
Но я зткнул свои уши перстами ненависти и в глазах своих носил месть и огонь. Да, да. Я не брал никого в яссыр, я только убивал. Я вырывал всем глаза, я клал туда соль, я зарывал в землю. И это было хорошо. За это враги мои и прозвали меня: юлбасар.
Ай-хай, как я мстил!
Знайте все:
Это я с Тятигачем переплыл темной ночью Дим во весеннего разлива и убил Улукая! Он лежал у костра, оҡруженный своими батырами. Но наши руки были достаточно крепки еще в то время, чтобы заставить их умереть. А их было в пять раз больше, чем нас. Нас же было только двое и ночь.
Ха! Как нам было тогда весело!
Мы убили их всех, мы обрезали им уши и бросили в горячую золу костра. Мы были победителями!
Помню:
Я встретил Тугай-бея. Он ехал куда-то один в сопровождении молодого джуры. Кахар! Он осмелился еще кричать мне худые слова, ядовитые, как корень аксыргака. И я сделал то, что нужно было сделать. Я погнал своего коня, я настиг его, я отрезал ему голову!.. А потом, — белегыз, кышылярым! — я отослал эту голову самому Темиру, — да спалит его огонь! — которого за хромую ногу прозвали Аксаком.
Вот что я сделал.
Я мстил.
Враги мои страшились меня больше, чем уркуян карагуша. Они поворачивали мне свою спину еще прежде, чем я успевал взмахнуть своим буздыканом. Уже При одном упоминании моего имени они начинали дрожать, как дрожат глупые маленькие жеребята, когда заслышат голос волка.
Ха-ха! Они меня называли: юлбасар!
Куркаклар! Поганая базы вам могила!
***
Судьба родившегося в год барса подобна весеннему ветру, изменчивому как женщина, которая есть и тепло, и холод. Это так.
Но я скажу:
— Горькое и сладкое узнает только отведавший.
Вот дорога моей судьбы Привела меня, наконец, уже к закату солнца и мне ничего не нужно. Для меня все прошло. Я лишился своей кибитки, лишился своих стад, лишился всего. Теперь я бездомная собака, подбирающая обглоданные кости. Я — как барсук, потерявший свою Нару.
Я брожу теперь из коша в кош и греюсь подле чужого огня. Мне дают только одну баранью лопатку за чужим котлом. Я ношу также чужой халат и спать ложусь на чужую кииз.
Миным бер намэ да йук!
Я — байгуш.
Где мои друзья, руки которых когда-то лежали в моих руках?
Их нет.
Где батыр Сарым? Где Тятигач? Где Хани-углан?
Они ушли. Их глаза уже давно протекли в землю.
Я — один. Я — последний из сартаева рода.
Но знайте:
Я был не последним яу!
Меня прежде называли и аксакалом, и бием!
Айе.
А теперь я стар. Я умру.
Булсун шулай.
Конец.
*
Записал Максим Ильич Касьянов, по национальности чуваш, умер в 1944 году (поселоҡ Иглино БАССР).