– Ну, я пойду, – поднялся от костра пёс. – Пора.
– Уже уходишь? – Отшельник вздохнул. – Жаль… Как-то привык я к тебе.
Пёс чихнул.
– После горохового супа всегда начинаешь чихать, – доверительно сообщил он. Подмигнул. – Не грусти, я ещё приду. Ещё не раз приду. Скоро!
Ветер стих. В промежуток ст и хлости немедленно ворвались снежинки: розовые, голубые, зелёные… белые-белые… Они кружились, обкр у живая землю, обш ё птывая каждый земной холмик, каждую впадину, травинку, дерево… Они смешивались с искрами костра, напоминая о сущностной одинаковости костров и снегопадов… Обл е пливали – укрывая – шалаш… Сыпко и дробно постукивали о конверт… Они ложились – укладываясь поудобнее – на густую шерсть неспешно убр е дающего в лес пса…
Отшельник смотрел вслед.
– До встречи! – крикнул он.
Не оборачиваясь, пёс утвердительно махнул хвостом.
-
«…Там и сям огоньки, – один погаснет, другой загорится, – там и сям огоньки, – никогда не гаснут, попросту: не умеют. …Кто-то мимо пройдёт – ничего не увидит; кто-то станет спиной к огонькам – и увидит всё; кто-то присядет рядом – согреет озябшие руки; кто-то вдруг загорится – станет светлее вокруг… Станет светлее… И ещё светлее… И тот, кто мимо идёт – всё увидит, – очень светло! И тот, кто увидит всё – согреет озябшие руки… может быть – загорится…: станет светлее вокруг.
В пустыне – горячей пустыне – где молчат дожди – я согрею озябшие руки, я здесь поднимусь… Сухая ниточка пламени: я – дверь; я тот, кто заходит в дверь. «Тук-тук» – дверь нараспашку, «тук-тук» – стучит моё сердце…» …
-
«Ну и ну, – думал отшельник, открывая конверт. – Вот ведь…»
Из конверта – ливнем, вихрем, лавиной, – кружась, кружась – выплеснулись листья, листья, листья… Кленовые, дубовые, осиновые, берёзовые, тополиные, рябиновые, ивовые, яблоневые, каштановые… и многие-многие-многие… и всякие многие… и ещё другие… Листья совсем юные – весенние; листья крепкие, налитые – летние; листья смешливые, разноцветные – осенние; листья задумчивые, сухие – зимние. Листья веялись, перемешиваясь со снежинками, веялись, сливаясь с лесною листвой, взмывали к-под небеса. Листья – прожилками, зубчиками, мелькающей чехардой – были покрыты многими письменами… и сами веялись письменами… и письменами наполняли-кружили удивлённый восторженный мир.
Отшельник сидел в шалаше, и – выглядывая – наблюдал за танцующим миром. «Ну и ну, – весело думал он. – Вот ведь…»
Так и уснул.
-
Проснулся он от громкого долгого звонка. Открыл глаза. Шевельнулся…
Он лежал в своей постели… в своей квартире… Старенькое тёплое одеяло – зелёное, с белыми цветками – нежило его воспалённое исхудалое тело… (его одеяло); голова – как в пене – в мягкой подушке… Отшельник сдвинул одеяло и сел, знакомо вдвинув ноги в стоящие у кровати тапочки.
«Как я здесь?..»
Звонок в дверь становился всё настойчивее. Отшельник встал. Халат (его халат…) как и прежде – висел на спинке кровати; надеть халат, привычным узлом завязать пояс – меньше минуты… Ещё меньше – совсем немного! – и дверь, знакомая обшарпанная дверь его скромного доброго жилища…
– Кто там?
– Открывай! – Нетерпеливые, узнаваемые голоса… (такие ненужные…) – Открывай, хватит спать! Договаривались же – вечером!..
«Зачем они здесь?..»
Он открыл дверь. За дверью стояли люди, которых он знал (разве – знал?). Некоторых – знал давно, очень давно… Знакомые. Приятели… (Непонятно кто… ох!) …Да. Ему так и не удалось догадаться, зачем они были в его жизни… зачем он был в их жизни… Как у всех: разговоры, дела, посиделки – общение (как у всех), но не было ни одного совместного дня, который наполнил бы их до краёв, обнажил, направил, верно и неоглядно… намекнул на рождение… Так: приятели. Тоска-то какая! – приятели… Теперь – вот…
– Входите…
Компания шумно ввалилась в комнату. Голоса – мужские и женские, натужно бодрые, натужно приподнятые, довольные – наполнили всё вокруг. Привиделось: падают, трещат деревья, стонут… стонут… стонут… Голоса прыгают, дёргаются, клокочут.
– Вы только посмотрите! – он всё ещё в халате!
– Ты чего же дрых, балда? С ним договаривались, а он – дрыхнет!
– Так, девочки, на кухню. Живенько ставим картошку.
Смех… смех…
– Ой, а у меня листья в волосах!..
– И у меня!..
– Ну что ты всё в халате бродишь? Иди, переоденься. …Вот, чудак!
Он оглядел себя. Действительно – в халате… Заспешил:
– Извините, я сейчас… Сейчас…
Заскочил в ванную. Запер за собою дверь. Прижался, в лихорадке и трепете, к стене. С ума сойти! Что же это? Что же это такое…
Он подошёл к зеркалу; вот оно: большое, круглое; он впервые за долгое время видел своё отражение, и – впервые – себя такого… Так: поседевшие всклокоченные волосы, поседевшая свалявшаяся борода, худое, с резко и взм ы вно проступающими скулами, лицо. Тело истаявшее, но не измождённое, а вот: крученье, кручёная верёвка, канат. Кожа, там, где она проглядывала из-под грязи, прозрачная. Глаза запавшие, глубокие, с отчётливо осознающим самоё себя двусторонним зрением: вовне и вовнутрь. Узелок на узелке… «Какой же я стал… А – какой?»
Голоса за дверью призывали поскорее вернуться к ним, присоединиться, не прятаться от общения по углам. К голосам то и дело примешивалось топот а нье – туда, сюда… иной раз – скрип мебели, звяк тарелок…
Отшельник пустил воду и присел, сутулясь, на край ванны. Он думал… Нет, он слушал. Он слушал в там – за гулом воды, за стенами, укрывшими его. Он слушал, и слышал то, что слышал так часто, но теперь – по-другому, иначе: глубже и дальше, понятнее. «Как же они меня узнали? – подумалось, удивило. – Как не изумились моему преображению, хоть бы и внешнему? – приняли за старого своего приятеля?» Отшельник покачал головой, тихонечко фыркнул в бороду.
Он привык таиться, – там, в прежней жизни. Он привык (ну а как к этому привыкнешь?), что у родственников и знакомых его мысли, мечтания, чувства вызывали только насмешки и недоумения, бывало – раздражение и негодование. Нет, они знали – догадывались, по крайней мере – что он талантлив, умён и т. д. и т. п., но – чокнутый, это было для них очевидно, не подлежало обсуждению и перемене. Сокас а ясь с такой преградой, будущий отшельник ощущал в себе ужас и брезгливость, и самым отвратительным была не преграда, нет – откуда взяться непреодолимым преградам? – но сам факт её возникновения. И он – таился. Таиться – больно, но, как выяснилось, не таиться – ещё больней; и потом: драгоценное-нес о мое так легко притопт а ть, обидеть… и так – так! – всякое неразумное, стиснутое, шальное к тому устремляется, что лучше уж и не распахиваться, не протягивать ладони, – не давать обиж а нью приблизиться, превратиться в беду. И поэтому – год за годом – он становился всё укр ы вищней и потаённей, всё отчуждённее и непонятнее.
Да ну что вы! – так было не всегда!.. Так было… Он слышал и слушал голоса, и именно теперь понимал, насколько изменился – невозвратно и радостно, насколько приблизился к самому себе, насколько вообще – приблизился, с приближением сросся, из приближения – всё более и более пылающие ступни на истинной, на единственной дороге. …На мгновение – испугался… да… Так ведь – на мгновение! Не может быть возврата к тому, чего нет, но – благодарность; но – из приближения – благодарность и призыв. «Может быть – призыв… Изначальный. Разве они… все и всё – не я? Разве есть в мире кто-то ещё? – в мире… во мне…»
-
«…на ровном берегу – ровный парус
откуда тебя позвали? – из твоего прошлого
из твоего завтра
кто твои родители? кто твои дети? – ровные гладкие камни на ровном берегу
имя прибоя
…проходи насквозь
прямо смотри на мир –
не отводи взгляда
не гни спины –
будь осторожен!:
взгляд отведённый, согнутая спина – признак конца и начала
…не уходи от прибоя
не стряхивай брызг –
пусть размокнет глина твоего образа
пусть распадётся
пусть распадётся и берег ровный, и ровный парус, и конец и начало –
дальше
ты пойдёшь налегке
…буквы и цифры на скалах – имя прибоя:
размокнет глина
размокнут скалы
размокнет имя
и то что облачилось в имя – распадётся тоже
останешься только ты:
куда ты отправишься – тебе известно
остаётся узнать себя » …
-
«Себя…» Улыбнулся. Встал с края ванны, и – вновь – подошёл к зеркалу.
В зеркале была ночь. И день. И вечер. И утро. Мельколётно мерцали образы: женщины… мужчины… животные… птицы… звери… дома… деревья… поезд, бегущий, неторопливо и просто… танцующие фонари… облака… трущиеся о звёзды извивы рек… Вот: мальчик беседующий с жуком… Вот: бегущий по снежной равнине пёс… Образы истаивали и рождались… и вновь истаивали… и вновь рождались… но было что-то ещё, вне т а лости и рожденья, – что-то, идущее промежду, промежду-насквозь, наполняющее то, чему ещё предстоит быть наполненным. «Это я, отшельник» – прошептал отшельник, приблизив лицо к зеркалу. Из зарослей зеркального пл я са высветилось кошачье лицо… лик... чёрно-белая золотоглазая кошечка приблизилась – с той стороны – к зеркальному океану, и отчётливо фыркнула.
Отшельник подставил горсти льющейся из крана воде. В полные до краёв горсти – погрузил горящее, летящее, плывущее сквозь г о рстьевое озеро лицо. Замер.
Когда он открыл глаза, отирая мокрыми руками мокрое лицо, то увидел: он – у ручья, и его стоящий поодаль шалаш по-прежнему на своём месте, а едва тлеющий костёр – на своём. Вместо халата на нём был его прежний, обтёрханный и замусоленный, наряд. …О, это оказалось так приятно!
-
Действительно, огонь почти угас. Отшельник подбросил охапку сушняка и, встав на четвереньки, терпеливо раздул угли. Рядом с костром, припорошенный снегом и пеплом, лежал д а вешний конверт. Отшельник поспешно поднял его, тщательно обтёр, удивлённо приметив, что конверт так и не распечатан. Бережно уложил его во внутренний карман куртки.
Костёр растр е снулся, зашёлся. Отшельник, откинув полог, вполз в неизвестно когда оставленный шалаш. …В шалаше явно кто-то гостевал.
Настил и одеяла были взъерошены. В уголке приткнулся узелок с продуктами: картошка, хлеб, огурцы… лук… несколько конфет… Отшельник пожал плечами, отложил узелок и стал поправлять настил. Поправляя – обнаружил, запутавшуюся в ветках, маленькую записную книжку. Открыл. … «Судовой Журнал» – крупно и чётко значилось на первой страничке. Отшельник хмыкнул. Перевернул ещё несколько страниц. Пролистнул все. «Судовой Журнал» оказался обыкновенной записной книжкой: адреса, телефоны, памятки… короткие заметки… рисунки, сделанные неумелой рукой… Разве что – почерк: он показался отшельнику знакомым. Листая, наткнулся на самую длинную заметку, вольготно расположившуюся на двух последних страничках в самом конце записной книжки. Улыбаясь, прочитал…
«Караул! Люди добрые! Застрял на станции, – выкинули за безбилетный проезд из электрички, – с каким-то болваном. Что здесь происходит – не знаю… но очень хочется есть. Болван, которого зовут Семёном, тоже голодный. Те, кто найдёт наши иссохшие тела, знайте: раз оба тела в наличии – значит, мы друг друга не съели. Помните нас, люди добрые, помните, как и положено помнить героев. …С морским приветом – Капитан Всесветного Плавания, Принципиальный Безбилетник»
Отшельник пристальнее всмотрелся в странички. Странички начали расплываться, звенеть… Из распахнутой записной книжки – простор: зал ожидания на какой-то железнодорожной станции. Ночь. Только два человека в зале, на одной из боковых лавок: первый – невысокий, сутулый мужчина, с набекрененными на носу очками, в потёртой куртке, второй – широкоплечий крепыш, в плаще, при шляпе и с затиснутой в зубах сигаретой.
– «…Какие яблоки? – сутулый подвинул к крепышу в шляпе сумку. – Там только дачный инвентарь. Жена велела забрать с дачи посуду и прочее…» – «Да ты что, Семён!? – почти простонал крепыш в шляпе. – У тебя что, в этом тюке груздя-кочевника съестного совсем нет? ни крошки?» – «Ага, – загрустил сутулый. – Только тарелки, половники, сковородки, кастрюли…»
– И дождь, – громко добавил отшельник, улыбнувшись унылому перечислению.
Захлопнул книжку, аккуратно засунув её, на случай возвратного появления гостей, в щёлку. Быстро завершил приборку в шалаше и выглянул наружу.
…Небо прояснилось. Ветер стих. Языки кострового пламени истягивались прямо и чисто, перебрасывая с гребня на гребень крупные неяркие искры. Лес затих – склонённый, дремлющий; затих – прижался щекой к тишине, замер.
Снег. И тут и там – молодой, сверкающий, остро пахнущий тучами снег. Совсем ещё не глубокий – по щиколотку, не сжавшийся, не уплотнившийся – лёгкий, подвижный, ясный. Придёт время – и придёт зима, – могучие, слитные волны снегов пропятн я т сбитые ветром сухие ветки, сухие листья и травы, шишки и ягоды, звериные и птичьи следы. Теперь – ясный, вне отметин, вне удержаний, вне обязательств. …Разве что – недавние следы самого отшельника: от ручья – к шалашу… да тонкая цепочка пёсьих следов: из леса – минуя шалаш – в лес…
– Эй!.. – негромко позвал отшельник. – Где ты?
Пёс не отозвался. Отшельнику подумалось, что – вот, пробегал мимо пёс; заглянул в шалаш, посмотрел: уборка, и убежал, не желая мешать… Куда? Отшельник покрепче подтянул пояс на куртке. …Может быть, он забегал попросить о любезности? Предположим, узнать: не сварен ли свежий суп? Особенно, если голодный… О! – отшельник знал, что такое голод!.. Возможно, пёс ушёл не так уж и далеко…
Вернулся к шалашу. Достал из шалаша одеяло и набросил на себя, закутываясь. Взял длинную сухую палку, с которой бродил по окрестностям – и отправился по цепочке следов, в лес.
-
Не успел он пройти и пятидесяти метров, как погода стала меняться. Вновь подул, набирая силу, ветер. Вокруг ног – лепеча, прижимаясь – зашуршала позёмка. Загудели – перекликаясь, растряхивая поредевшую листву – высокие деревья; зашумел кустарник; пригнулись бурые травы.
Отшельник глубже надвинул капюшон. Быстрая и ровная походка… Крепкий упор посохом… Он всё дальше и дальше уходил в лес, не упуская из вида пёсьих следов. Следы напоминали ручей: задорные, плавные, не знающие усталости; в сокоснов е нии со снегом – следы не разрушали снег, хотя и проницали его насквозь: они росли из снега, дополняли его, иной раз – наполняя новым содержанием.
Вглядываясь в следы, отшельнику припомнился взгляд пса: внимательный, стремительный… спокойный… насмешливый чуть… Вот! Припомнилось – вспомнил: ему был известен этот взгляд! – тот прохожий, столкнувший его с обочины в канаву… в пропасть… в жизнь, желанную и пугавшую, оказавшуюся такой настоящей!.. «Неужели – он? Неужели!..» Споткнулся, но, подпираясь посохом – удержался на ногах. Ветер взвыл.
«Так: падает человек в пропасть, барахтается. И вдруг – видит себя со стороны: барахтается… егозит… смешно! Человек смеётся; так смеётся, что и не замечает, как минует пропасть»
«Найду – спрошу, – подумал отшельник. – А может, и спрашивать не придётся…» Он потихонечку, прикрывая от взм ё тного снега лицо, засмеялся. «Нет, ну правда!» Радость! И… (И?)
Нарастая, возникло странное ощущение: следы (и пёсьи, и его, только что проложенные), соединившись со снегом – начинают собственное существование. Будто бы: поднимают головы… возносят лёгкие руки… танец, танец, танец! Вне теней, вне мрака и озарения льётся-взмывает танец! – кружится лист, выскользнувший из конверта… кружится, кружится, кружится листопад… чистое звёздное небо – буква к букве… ветка рябины, – полная ягод, – строка к строке… Отшельник обернулся. Следы лежали неподвижно, заметные чуть – присыпанные позёмкой. Неподвижно… Но стоило лишь отвернуться, и натянулись нити – от головы, от плеч, от спины, от рук, от ног, – и натянулись, и тренькнули, и зазвенели. Связь отчётливая, нерасторжимая: навстречу шагнуть – и встреча произойдёт; шевельнуться – прыжком, ползнов е нием ли робким – и станет понятным непонятное прежде… и Прежде и Нынче и Вообще – проступят, приблизятся, коснутся сердца!
Ветер завыл, затеребил одежды. Так показалось отшельнику: ветер хочет забраться под одеяло, под куртку, под тёплую кожу – не холода ради, он просто хочет согреться. Пусть…
Отшельник остановился. Он перестал различать впереди следы пса. До вечерней темноты было ещё далеко, но пришедшие сумерки – сумерки пурги – хорошо скрывали то, что желалось им скрыть. Нужно ещё суметь вернуться обратно. Не заплутать. Он слишком далеко отошёл от стоянки.
Разворачиваясь, отшельник почувствовал, как натянулись ниточки… – и натянулись, и тренькнули, и зазвенели! Танец, танец, танец! Он увидел: воющая вихрящаяся пурга осыпалась не снегом – следами. Повсюду следы! И чьи, и где, и откуда – не разберёшь…
Пару минут назад он прошёл незнакомую прежде большую поляну. Теперь – туда. Через поляну – назад. Он сумеет отыскать шалаш!
…Ветер стих. Мгновение тому – касался лица, и вот уже нет его… Где? Может быть, запрыгнул на пролетавшую мимо тучу – одним прыжком, молнией – и умчался в свою постельку, вдоволь набултых а вшись, навеселившись в молодом снегу. Не стало пурги. И на поляне и промежду деревьев – спокойная мерцающая белизна. По белизне – буквы, буквы, буквы… слова… строчки… строка за строкой… Строчки покрывали всю поляну, тянулись среди деревьев…
Стихи? И стихи – тоже… И ещё… Слова, нарисованные на снегу…«Это – я?.. Эти слова нарисовал я?.. Как похоже!» Ты… ты… ты… мы… он…
Отшельник приблизился.
«…сыпется сыпется снег
сегодня в моём мире тревожно
сегодня
я видел следы волка
и судя по следам – волк плакал
…..
сегодня в моём мире тревожно
вчера было тоже тревожно
вчера
я коснулся рукою стен всех-всех-всех на свете зданий (всех стен какие только ни есть на свете)
и понял
и сразу понял что долгие стены – долгая резина
и резина вздулась и резина нахохлилась и резина возлопот а ла
и резина хочет домой
…..
сегодня в моём мире тревожно
сегодня в моём мире сыпется сыпется снег
и завтра в моём мире сыпется сыпется снег
…..
и там
где нет ни вчера ни сегодня ни завтра – сыпется снег
и там не тревожно » …
Осторожнее, осторожнее, осторожнее… Здесь нужно обойти, протискиваясь в подлесковой поросли… Так… Вот сюда! Привстать на одно колено…
«Отчего ты бежал, мой милый? Откуда? Отчего ты взмок?
Отчего твои кости дрожат от озноба и липнут к одежде?
Тысячи тысяч прошёл расстояний, но… – поле перед тобой, бесконечное поле, и нет на нём твоих следов, и не было, и… нужно ли? Оно такое красивое – поле… покуда не тронуто следами… покуда… И оно способно сжаться в маковое зёрнышко и изойти вовсе – в ничто, если не дерзнёшь ты, тренькающий, испачкать его суматохой своего обморочного скольжения; и поле изойдёт в ничто, прижмётся к тебе: шаг шагнуть – зачем? ты там, куда ты шёл. Вот.
…Ну не беги! Ну не беги же ты так! Остановись…! Остановись, и стой прямо, не падай.
Стой прямо.
Смотри: мир наполнен шуршаньем и шелестом, бряками, свистами, скрипами… Вскриками… Звонами… Стонами…
Смотри: мир наполнен словами. И слова выстраиваются то в один, то в другой порядок, норовя ухватиться, сцепиться, срастись в правильное построение, знаемое каждым словом – каждым, без исключения! Съединиться в слово одно, отряхающее причины, обретающее отсутствие. Слова веются и сыпятся, накатывают, наплывают… чехардят, монолитятся… то – свиваются в мягкий сыпучий клубок, в лепетучую пушливую акварель, то – в звенелый, пронзительный напрочь развив проводов, в жёсткую накипь нерва. Им ли это? Они ли?..
…То, что было понятно в прежние годы, стало небом песком, травою… Козы касались перстами в солнце, и козы протоптали тропинку; теперь по тропинке идут жуки-скороходы, и дверь приоткрыта… То, что вчера называли весною, сегодня – лето; толстые стены – не толще крыла стрекозы – парят над землёю; корабли становятся соснами; окна – прозрачные окна плывут по реке в звёзды и лепет…
…Мерный мёдный шёпот детства, мятный створный шёпот детства – драгоценное наследство, драгоценная печаль. Ты да я идём по кругу; мы по берегу идём: окружая бездну вьюгой неразомкнутых следов – стягивая к краю край – мы с тобой идём по кругу… мы с тобою круг идём… В з е млях – с и рые созвездья, в з е млях – синие медведи; мы с тобой идём по меди расплеснувшейся любви. Мы пургою льнём по меди… мы пургою жнём по меди… – колокольною пургою… равнодольною судьбой…
: не шурши. – выпрямляй углы; будь округл и целен. – мы-я. – всем. – будь целостен, и не будь вовсе; …но – всем.
И слова вьются, вьются, вьются, норовя… Знаемое каждым!.. И мысли… И дела… Смотри же!
Стой прямо! Не гнись, но и не ломайся надвое. Стой прямо.»
-
Отшельник вытер ладонью пот со лба. Крупные капли казались алмазами, почти – светом… Отшельник стряхнул их с ладони в снег.
-
«имя твоё: Листик Чаши
ты лежишь на жестяном круге
белизна и синь
солнце проходит по ветке
…ветвь твоя голубая смыкает стальные нити и утешает ясень
и дарит ясеню надежду
…пятнышки – дети твои
сырая земля – качели и день твой упруг подвижен
замер у линии снов
прозрачный путник» …
-
Внимательнее, внимательнее, внимательнее…
-
«то ли ветер то ли ноябрь но что-то там происходит – там – за окнами
не знаю наверняка и думаю что никто не знает но что-то там происходит
там
за окнами
придвигается ближе машет рукой говорит говорит говорит
придвигается ближе
…ниоткуда приходит
красивое
просто так
…просто так появляется рядом со мной
просто так появляется рядом со мной с каждым из тех кто я
это руки руки горячие руки ночных лошадей
это крылья крылья
это руки горячие руки ночных лошадей
…(вы узнали?)
? » …
-
Как громко оскр и пнулся снег!.. Бережнее. Как можно тише…
-
«вот хочешь ты то
и это
и то и это – одновременно
но не допускаешь до себя ни того ни другого
отворачиваешься
поворачиваешься в другую сторону
ложишься прямо:
всё плывёт наплывает проплывает мимо, но
появляется главное
: огромный рассыпчатый плод
: обилие зёрен
рассыпается
рассыпаешься ты да повсюду – ты; ты – отовсюду
не мельтешишь
хлопаешь в ладоши но так: неподвижен
слепливаешь в точку
ядро
…приходит утро
но ночь вовсе не уходит, но
приходит утро
...«и кому как не мне появиться в пригоршнях моих?...»
…прихожу » …
-
Задел и качнул ветку. Ветка шуршнула. За шиворот упал мягкий комок снега; холодный… Большая холодная капля, взбухшая на потолке… Он вспомнил: «дождь… » Тишина…
-
…«Пятно, и пятно, и линия, и строка. Здесь – ветка; здесь – камень; здесь – облака, и старенький плюшевый заяц с белым брюхом. …Обрывок газеты; каблук; ломтик апрельской глины… – здесь… – горсть прошлогодних перьев в нынешнее сиянье… Сухие хлебные крошки, упавшие ниц, – слёзы уставших ладоней, – янтарные брызги от солнца к солнцу, связующий путник! Дальше: холмы и реки: здесь только – поправить травинку, коснуться сухого листа…
…Кто он, бредущий по месту открытому, по дальнему месту бескрайнему? Человек или бабочка? Гусь или солнце? Зрачки его – небо; и на обратной стороне неба – память… …По утрам, по утрам в небеса поднимает ветер вчерашние песни. Письма и песни. …Зрачки его – небо. Память его – любовь…
…Я вас понимаю; я вас поднимаю над шорохом, пледом, забытым движеньем… над стуком из гулких забвенных голов… над стулом, где можно воссесть и забыться… – осенним дождём, пропадающим прочь… тишиной, принимающей речь – от плеч и до плеч – вполне… терпением… Я вас узна ю; там, где не было вас – узна ю. Я вас принимаю дрожащей рассветной каплей: дрожащей к рукам… Я люблю вас. Вы слышите?: я вас люблю! – как же иначе…» …
-
…«Две ладони, как шрифт, опадающий осенью, – просинью. Так по капле прочерчиваются страницы – свитком колодезным; будто б можно из свитка напиться!.. Можно.
Точно так… точно так, как хлопают ластами по валунам тюлени: им это не нужно… им это совсем не обязательно… Но музыка требует выражения. И – нужно. Совсем-совсем обязательно. …И тюлени становятся главными барабанщиками мироздания; самыми-самыми главными – как и все остальные.
И тюлени становятся барабанами.
Кричи, кричи, кричи в барабан! – пичужки, букашки, призрачные кометы! Кричи, кричи, кричи в барабан! – то ли свет, то ли тьма, то ли тьма со светом… Пьёшь барабан… Поёшь барабан…
Ветер…» …
-
…«И это, то немногое, что ещё осталось: взгляды юношей и взгляды девушек, населяющие темноту. Остались золотые черешни в забытых руслах… тлеющий запах смородины…
Лебяжьи перья – в сторону верхних и нижних пределов; ольховые лёгкие откровенья; жёлтые наливные точки пчёл-непог о дниц…» …
-
…«Хождения в прохладные тон а. Бежание сквозь грозди ударений в рассвет и мир.
На ровном наконечнике лазури – стать вымпелом. Но вовсе не сгореть, а – так: стать вымпелом.
Ты скажешь: «мне приснилось». А я скажу: «Напрасно не горюй. Твой мир упрям – и к первому дождю ты станешь вымпелом»… » …
-
Отшельник ступал осторожно. Слова перемигивались, менялись. Слова светились.
Помимо слов – от шага к шагу – приметно стало: снег тает. Зыбкий, несильный морозец уступил место оттепели, и теперь тонкая снежная наметь уходила, медленно проседая к земле, прижимаясь к земле, намекая на скорое исчезновенье. Нужно было спешить.
Отшельник перебегал от одной груды слов к другой. Он лихорадочно хватал смыслы и прикосновения, смело уминая охапку за охапкой в глубины своих зрачков. Он совсем не обращал внимания, куда именно ведёт его прит я жность к развеянным по снегу буквам. Это не имело значенья. Нужно было спешить.
И вдруг отшельник замер. «Как просто, – подумал он, вглядываясь в новую груду слов. – Я вот так это всегда и понимал. …Немного суховато – возможно; но суховатость – поверху, главное: просто, просто и ясно. Немного плотновато – да; зато: коротко, и если кто-то принял бы это за сложность – это была бы его собственная сложность, неповоротливость разума и души…»
Отшельник замер, вчитываясь:
-
... «Мир… мир… ровная голая колыбель, с и рая, как крик паука, сырая, как объятия роженицы треплющей за гриву весну… Мир, бесконечно меняющийся местами с самим собою… Играющий мир… Плачущий мир… Мир, опускающий брови низко-низко… поднимающий брови высоко-высоко…
о т с ю д а – г о в о р е н и е о п р о с т о м:
-
1
«Мир – мироздание – движение-недвижение бесконечного множества элементов – это иллюзорное движение-недвижение бесконечного множества как-бы-фрагментов ЕДИНОГО. Условная Реальность.
Мироздание – это Условная Реальность.
Условная Реальность – мгновенная судорога, искажение АБСОЛЮТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ, или – точнее – то, что могло быть, но чего не-было-и-нет. Мгновение возникновения Условной Реальности – мгновение изникнов е ния Условной Реальности; с изникновения её: её и не было, и нет, и быть не могло. Условная Реальность – промежуток между возможностью возникновения, как проявление самодостаточности АБСОЛЮТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ, и изникновением самой этой возможности. Условная Реальность – промежуток внемгнов е нья, которого нет, не было и быть не могло, но который воспринимает себя-из-себя как бесконечность-множественность.