БЕРАНЖЕ И РУССКАЯ КУЛЬТУРА

 

Общеизвестен интерес русского образован­ного общества к французской культуре, став­ший заметным с петровской поры и чрезвы­чайно усилившийся в конце XVIII и начале XIX века. Многочисленные отзвуки француз­ской поэзии, ее переводы, переделки, реми­нисценции встречаются в лицейских стихах Пушкина, в творчестве Батюшкова, В. Л. Пу­шкина, Полежаева и других поэтов.

Так, И. И. Дмитриев (1760—1837) перевел на русский язык чуть ли не первое появившее­ся в печати произведение Беранже, его раннюю идиллию-диалог «Глицеру». Тонкая пре­лесть, поэтическое очарование стихотворения Беранже сохранились в этом первом русском переводе, напечатанном в 1805 году в третьем томе Сочинений И. И. Дмитриева. Русская поэзия угадала и оценила дарование поэта, никому еще не известного во Франции.

Вот этот перевод-переделка, в котором И. И. Дмитриев придал героине имя Люд­милы.

ЛЮДМИЛА

(идиллия)

Старик

Кого мне бог послал среди уединенья?

Пастушка

Я, дедушка, со стороны,

Иду до ближнего селенья,

На праздник красный весны.

Старик

Чего же ищешь ты под тению кусточков?

Пастушка

Богатой ленты нет, так я ищу цветочков,

Чтоб свить себе венок и скрасить мой наряд...

Там есть красавица Людмила, говорят.

Старик

Но знаешь ли, где ты, соперница Людмилы?

Пастушка

Не ведаю.

Старик

Ты рвешь цветы с ее могилы.

В 1814 году Беранже написал песню «Истый француз» и спел ее перед адъютанта­ми Александра I. Суть дела заключалась в том, что, выступая перед аудиторией, в кото­рой поэт не мог не видеть врагов Франции,—-

правда, по его словам, проявлявших, в отличие от интервентов-англичан, «вежливость, необы­чайную у победителей»,— Беранже поставил себе целью сохранить все свое национальное достоинство как француза; не оскорбляя, не задирая своих слушателей и не позволяя себе выпадов по адресу побежденного Наполеона, он воспел в их присутствии былые победы французского оружия и превосходство фран­цузского искусства. Он выступил с несомнен­ным патриотическим достоинством, и песня его, вероятно, была принята с уважением рус­скими слушателями.

Патриотический подъем, наступивший в русском обществе во время войны 1812 года и продолжавшийся после нее, не мог, однако, мириться с националистической шумихой той части французской поэзии 20-х годов, которая в своей борьбе с Реставрацией до крайности превозносила Наполеона, без конца славо­словя его победы и даже изображая самый поход 1812 года как одно из величайших его достижений. Патриотическая тема, посто­янная в творчестве Беранже, тоже нередко связывалась у него с именем Наполеона и его победоносных войск. Мелькали иногда в песнях Беранже и неприязненные упомина­ния о русских, хотя и бесконечно далекие от той ненависти, с которой Беранже говорил об англичанах и Веллингтоне.

В связи с такими мотивами французской поэзии 20-х годов следует остановиться на песне «Рефутация г-на Беранжера», напеча­танной в собрании сочинений Пушкина.

Отношение Пушкина к Беранже было сложным. «Беранже не поэт»,— писал он М. П. Погодину в 1832 году. В там же году в заметке о Гюго Пушкин иронически заявлял, что «первым лирическим поэтом почитается теперь несносный Беранже, слагатель натяну­тых и манерных песенок, не имеющих ничего страстного, вдохновенного, a в веселости и остроумии далеко отставших от прелестных шалостей Колле». Неодобрительные высказы­вания Пушкина объяснялись и различием об­щественно-эстетических позиций обоих поэтов, и, наконец, политическими причинами, в част­ности, противоположными взглядами Пушки­на и Беранже на польскую революцию 1831 го­да. Впрочем, в других случаях Пушкин бывал милостивее и, например, по поводу песни «Король Ивето» писал в 1836 году: «Она очень мила (и чуть ли не лучшая из всех песен хваленого Беранже)».

Песня «Рефутация г-на Беранжера» как будто отвечает отрицательным высказываниям Пушкина о Беранже. Однако нам трудно по­верить в авторство Пушкина—и не только из-за отсутствия пушкинского автографа. «Ре­футация г-на Беранжера» пародирует извест­ную песню французского поэта 20-х годов Эмиля Дебро: -«Ты помнишь ли?—промолвил капитан» («Те souviens-tu, disait un capitaine»). Зачем было бы Пушкину опровергать

Беранже на основании песни Эмиля Дебро - вовсе непонятно: Пушкин хорошо знал Беран­же и держал в своей библиотеке ряд его изда­ний. Словом, пересмотр этого вопроса пушки­нистами весьма желателен. Отношение Пуш­кина к Беранже было, как уже сказано выше, весьма сложным, возможно—временами ме­нявшимся, но если бы Пушкин совсем его не ценил, то по-другому бы относился к Д. Т. Ленскому, переводчику песен Беранже. Между тем известно, что на его «переводы пе­сен Беранже обратил внимание Пушкин и по­ощрял молодого Ленского продолжать свои опыты, предсказывая ему известность».

Из близких Пушкину людей большой ин­терес к Беранже проявляли В. Л. Пушкин, П. Вяземский, А. Дельвиг. Очень любивший Беранже В. Л. Пушкин (1770—1830), по пре­данию, умер с его книгой ib руках. «Какую песню из Beranger перевел дядя В. Л.? — шут­ливо писал Пушкин в июле 1825 года Вязем­скому из Михайловского.— Уж не «Le bon Dieu» ли? Объяви ему за тайну, что его в том подозревают в Петербурге и что готовится уже следственная комиссия». Известный пушки­нист Б. Л. Модзалевекий утверждает, что В. Л. Пушкин «действительно перевел песню Беранже «Le bon Dieu», но перевод этот до­ныне не опубликован, и неизвестно, сохранил­ся ли. Ту же песню в 20-х годах перевел А. Дельвиг.

Цензура николаевского (времени неукоснительно затрещала книги Беранже, препятст­вовала проникновению их в Россию. Сборники Беранже «Песни» и «Новые песни» были за­прещены еще в 1825 году. Изданная в 1831 году во Франции книга «Дополнение к Песням Беранже» подверглась той же участи. Петербургский комитет цензуры иностранной, признавая книгу по революционному, нече­стивому и безнравственному духу ее против­ною цензурным правилам, положил: запретить оную безусловно». «Новые и последние пес­ни», изданные в 1833 году, были тоже запре­щены. Когда газета «Московские ведомости» напечатала в 1858 году статью «Беранже и его политические мнения», министр народного просвещения Норов приказал дать газете су­ровый нагоняй, в частности, на том основании, что «французские сочинения Беранже у нас запрещены по распоряжению цензуры ино­странной».

Переводы песен Беранже на русский язык долгое время запрещались полностью. Вот почему Пушкин пугал своего дядю следствен­ной комиссией. Это не значило, конечно, что никто не пытался переводить Беранже, но та­кие переводы обречены были оставаться руко­писными. Редчайшим исключением было появ­ление двух «подражаний» Беранже в книге Виктора Теплякова «Стихотворения» (СПб. 1836),— того Теплякова, о «Фракийских элегиях» которого, входящих в эту книгу, столь одобрительно отозвался Пушкин. Тепля­ков вольно перевел две песни: «Счастье» и «Моя старушка».

Переводами из Беранже впервые основа­тельно и настойчиво занялся Д. Т. Ленский (1805—1860), известный водевилист, автор «Льва Гурыча Синичкина». «Не зная цены своему поэтическому дарованию, Ленский вы­соко дорожил своим сатирическим — очень скромным — талантом,— писал в 1877 году знавший его П. А. Каратыгин.— В наше время В. С. Курочкин (ныне покойный) снискал себе известность переводами песен Беранже; но Ленский за тридцать лет до него переводил песни этого же поэта, и если бы мог издать их (а не мог по милости цензуры своего време­ни) — то без сомнения заслужил бы внимание современников и потомства».

После смерти Беранже «Современник» на­печатал в 1857 году (т. 66, ч. I, № 11) девять переводов Ленского (большинство этих пере­водов Ленскому удалось напечатать в журна­лах 40-х годов), позволяющих судить о его незаурядном для своего времени перевод­ческом таланте. Стих Ленского легок, гибок, интонационно богат, и поэт хорошо владеет им. Некоторые песни Беранже переданы Лен­ским точно и полно («Вельможа», «Ты и Вы»), в других же случаях он сбивается на вольный перевод, свободно отходя от оригинала, пропуская отдельные строфы (цензурные «при­жимки» тут явно ни три чем) или сочиняя свои собственные и добавляя в песню личные мо­ральные поучения, так что иной раз перевод становится крайне далек от оригинала («Га­дальщица»). Некоторые из переводов Ленско­го были положены на музыку и пользовались большой популярностью в начале XX ве­ка,— например, перевод «Нищей».

В «Современнике» были напечатаны «Вельможа», «Добрая старушка», «Надгроб­ный камень», «Старый бродяга», «Ты и Вы», «Падающие звезды», «Нищая», «Пять эта­жей», «Пятьдесят» (а также перевод не при­надлежащей Беранже песни «Письмо рекрута из Африки во Францию невесте»). Еще два перевода Ленского — «Гадальщица» (перевод песни «Карты или Гороскоп») и «Фрак»— на­печатаны в книге «Песни Беранже в переводах русских писателей», М. I860. Ленский перево­дил и другие песни Беранже, но эти его пере­воды, ходившие в списках, остаются пока неопубликованными.

Русская революционно-демократическая критика в лице Белинского воздала фран­цузскому поэту ту высокую и справедливую оценку, которой Беранже ни в 30—40-х годах, ни даже позднее у себя на родине не получил. (Великому русскому критику не пришлось на­писать о Беранже специальную статью, но в своих многочисленных отдельных высказыва­ниях он определил главнейшие заслуги и ху­дожественное значение Беранже.

Считая Беранже французским национальным поэтом, «которого знают все сколько-ни­будь образованные классы», Белинский подчеркивал, что Беранже — народный поэт, «тот, которого весь народ знает». Народность Бе­ранже Белинский видел в его умении правди­во отображать действительность, в его демо­кратизме, передовой идейности, в «народной форме» его песен. Сознавая, что Беранже не­дооценен у себя на родине, Белинский посто­янно подчеркивал его громадный поэтический талант, указывая, например, что Беранже — «единственный великий их (французов. — Ю. Д.) лирик».

Все эти и многие другие, хоть и вскользь брошенные, замечания Белинского привлекали и усиливали интерес демократических кругов русского общества к Беранже. В 1840-х годах переводами песен Беранже увлекся Аполлон Григорьев. «Перевести Беранже считаю за no­tion meritoire, ибо это поэт истины, поэт буду­щего»,— писал он. В 1846 году поэт рассчи­тывал даже издать сборник своих переводов, но эта мечта не сбылась. Переводы Аполлона Григорьева увидели свет лишь в периодике 40—60-х годов. Всего было им переведено семь песен, но в блоковском издании стихо­творений Григорьева их приведено только пять. Из переводов Григорьева особенно часто перепечатывался перевод «Народной памяти». Григорьев перевел также «Сильфиду», «Паду­чие звезды», «Начнем сызнова», «Мой чел­нок», «Элегия на смерть двух молодых людей» (песня «Самоубийство») и «Наполеоновский капрал» (песня «Старый капрал»).

Существует предположение, что непродол­жительный интерес к Беранже объяснялся у Аполлона Григорьева его временным сближением с кружком Петрашевского. Очень воз­можно. Петрашевский необыкновенно высоко ценил Беранже. В своем «Карманном словаре иностранных слов», объясняя слово «ода», он писал, например: «Французы, может быть, ни к одному из своих писателей не чувствуют та­кой симпатии, как к Беранже. У них значение Беранже важно: это не простой народный ве­сельчак; несмотря на легкую, шутливую фор­му, поэзия его имеет глубокий смысл, и он правду оказал: «Сквозь веселость моей книги сияет бог; я верю, что он наблюдает нашу жизнь, что он благословляет мою бедность. Послушный его голосу, из тюрьмы взываю я к его духу. Он учит меня смеяться над велики­ми мира сего». Вся эта часть объяснения сло­ва «ода» была зачеркнута царским цензором. Петрашевский переводил и песни Беранже; может быть, справедливо предположение о том, что он был «первым в России переводчи­ком стихотворения Беранже «Les Fous». Его ли, или чей-то другой перевод «Безумцев» (не дошедший до нас) был прочитан Н. С. Кашкиным на собрании петрашевцев 7 апреля 1849 года, в день рождения Фурье.

Другие члены кружка петрашевцев — Спешнев, Кашкин, молодой Достоевский, по­эты Пальм, Дуров, Плещеев —также высоко ставили французского народного поэта. Так еще более укреплялся в революционно-демо­кратических кругах русского общества сере­дины XIX века повышенный интерес к Беран­же, в разной мере поддерживаемый Герценом, Чернышевским, Добролюбовым и обосновав­ший появление двух замечательнейших ин­терпретаторов поэзии Беранже - Василия Курочкина и М. Л. Михайлова.

Подъем освободительной борьбы в рус­ском обществе на рубеже 50—60-х годов определил собою боевую деятельность Чер­нышевского. Полны смелой решительности, глубины и обоснованности его высказывания о Беранже. Чернышевский относил француз­ского поэта к истинным талантам, вдохновля­ющимся «стремлениями, которые движут жизнью нашей эпохи». «Произведения Бе­ранже, Жорж Санда, Гейне, Диккенса, Теккерея внушены идеями гуманности и улучше­ния человеческой участи». Но для Черны­шевского Беранже велик не только своими гуманистическими идеями: сила поэта-демо­крата в том, что он правдиво выражал стрем­ления «простолюдинов» своего времени и звал народ к свержению Реставрации.

С юности любя Беранже, Чернышевский сохранил эту любовь на всю жизнь. В тюрьме, в Петропавловской крепости, Чернышевский перевел из автобиографии поэта рассказ о тетушке Жари. Много позднее, в 80-х годах, скептически отозвавшись о путях развития французской поэзии XIX века в целом, Черны­шевский заметил: «Исключений мало, кроме

Беранже». Нет никакого сомнения в том, что Чернышевский оказал значительное влияние на Курочкина и Михайлова в их горячем стремлении пропагандировать творчество Бе­ранже.

Василий Курочкин (1831—1875) начал переводить Беранже еще в Дворянском полку, где он находился в 1846—1849 годах. Первые переводы Курочкина, напечатанные в журна­лах середины 50-x годов, по словам одного современника, «разом обратили на него вни­мание всего общества: они были до того рельефны и звучали таким естественным юмором, что сейчас же клались на ноты и распродава­лись в бесчисленном количестве экземпля­ров». В 1858 году Курочкин издал книгу сво­их переводов из Беранже, много раз затем переиздававшуюся с дополнениями (последнее прижизненное издание — шестое — вышло в 1874 г.). Всего Курочкин перевел 89 песен Беранже.

Успех книги объяснялся не только исклю­чительной одаренностью переводчика, но и тем, что книга пришлась ко времени, ответив подъему демократического движения в рус­ском обществе и обострению социальной борь­бы. После смерти Николая I царской цензуре, пропускавшей дотоле лишь немногие переводы Беранже (типа песен, переводившихся Тепляковым и Аполлоном Григорьевым), уже труд­нее было препятствовать переводам его поли­тических и сатирических песен, хотя, разуме­ется, она не переставала запрещать или уро­довать отдельные переводы.

Близкий к Беранже по своему жизнера­достному, колоритному дарованию, искряще­муся всеми оттенками сатиры и юмора, по виртуозному владению формой песни, наконец по самому характеру своего стиха — грациоз­ного, гибкого, изящного, построенного на раз­говорной интонации и украшенного богатой рифмой, Курочкин словно самою природой создан был для того, чтобы переводить Бе­ранже.

Принципы художественного —особенно по­этического — перевода в эпоху Курочкина еще не были определены. Это уже видно на примере Ленского. Курочкин не выработал и I

для себя единой и устойчивой системы перевода. Напротив, он избегал каких-либо стес­нявших его творческую свободу требований и охотно уступал минутному настроению, прихо­ти, капризу. Поэтому переводы его неровны. Многие песни Беранже переданы им в основ­ном точно: дан перевод всех строф, сохранено главное образно-смысловое богатство ориги­нала, взят близкий размер, удачно передан рефрен, соблюдены строфика и порядок чере­дования рифм. Но в других случаях Курочкин в том или ином отношении, и порою далеко, отступал от этой точности.

Принцип полнейшей творческой свободы иногда приводил Курочкина уже к произволу. Бывали случаи, когда Курочкин вовсе не пере­водил какую-либо строфу песни — и не в за­висимости от цензурного давления, а потому, что эта строфа казалась ему неважной или не «выходила» (в переводе («Старушка», «Пир на весь мир», «Слава богу, я жив и здоров», «Прощание»). Иной раз при повторной публи­кации своего перевода Курочкин выбрасывал из него строфу («Гастрономы», «Бегом»). Особенно частым обычаем у Курочкина было давать беранжеровским песням произвольные заглавия: песню «Измены Лизетты» он оза­главил «Расчет с Лизой», песню «Охотник и молочница» назвал «Стрелок я поселянка», песню «Розетта» — «Лиза», песню «Бесконечно малые, или Правление старейшин» —«Будущ­ность Франции», песню «Мое излечение» — «Действие вина» и т. д.

В ряде случаев Курочкин намеренно руси­фицировал песни Беранже, заменяя в них французские собственные имена, названия, бытовые явления и понятия - русскими. В песне «Расчет с Лизой» Линдор превращен Курочкиным в «юнкера», Мондор — в «улана», Клитандр — в «студента». Король Ивето стал у Курочкина «царем Додоном». Целый ряд французских феодальных понятий в переводе «Маркиза де Караба» заменен русскими или просто опущен. В «Неграх и марионетках» Курочкин заменил полишинеля на «петрушку», а комиссара — на «будочника». В «Господине Искариотове» французские понятия заменены упоминаниями о «гласности», о «всеобщем зле от взяток». Переводя «Жака», Курочкин устранял все французские реалии, и песня Беранже зазвучала как проникновеннейшее стихотворение о русских угнетенных кресть­янах-бедняках.

Многие вольности Курочкина объяснялись также непрестанной борьбой поэта с царской цензурой. Цензура придиралась к его перево­дам, запрещала их, требовала переделок, при­тупляющих политическую остроту оригинала. Однако революционный демократ Курочкин не был и не мог быть здесь терпеливой и по­корной жертвой. Напротив, он много раз давал бой цензурному деспотизму именно своими переводами из Беранже, и отсутствие точных требований к переводу только развязывало ему руки. Так, например, с помощью приема русификации Курочкин порою преследовал весьма важные цели. В его переводе «Навухо­доносора» читаем:

В тогдашней «Северной пчеле»

Печатали неоднократно,

Что у монарха на челе

След царской думы необъятной.

Это упоминание верноподданнической булгаринской газете, которого, конечно, нет у Беранже, сразу вскрывает крамольное наме­рение Курочкина—не только приспособить данную песню к условиям русской действи­тельности, но направить ее сатиру по опреде­ленному русскому адресу, проводя при ее по­мощи аналогию между Навуходоносором и Николаем I. Такова же цель и следующих строк (рефрена этой песни), тоже целиком со­чиненных Курочкиным: «Был съеден незабвен­ный царь» и «Как в бозе сгнил последний царь». Словечко «незабвенный», выделенное у Курочкина курсивом, опять-таки относилось к Николаю I, которого его преемник Алек­сандр II, вступая на престол, назвал в мани­фесте «незабвенным нашим родителем»; сло­вечко это постоянно мелькает у Герцена и Огарева как иронический эпитет к имени Ни­колая. Само собой разумеется, что подобный перевод не мог быть напечатан в России и был опубликован только за границей.

Случай с переводом «Навуходоносора» ха­рактерен для стремления Курочкина вольно интерпретировать Беранже, особенно его по­литические песни, не только русифицируя, но и переделывая их, чтобы сделать эти песни активным участником борьбы против само­державия, а самого Беранже — как бы новым русским поэтом из лагеря «Современника» и «Искры». Таковы, например, переводы-пере­делки «Маркиз де Караба», «Господин Ис­кариотов» и др.

Именно эта сторона деятельности Куроч­кина как переводчика Беранже больше всего озлобляла русские правящие сферы. Один из видных чиновников министерства внутренних дел писал в 60-х годах: «Обладая легким, гиб­ким и звучным стихом, г. Курочкин посвятил себя преимущественно не переводам, а пере­делке на русский лад песен Беранже. Сохра­няя часто дух подлинника, он очень ловко умеет применять разные куплеты Беранже к нашим современным обстоятельствам, так что в сущности Беранже является только сильным орудием, и под прикрытием его имени г. Ку­рочкин преследует свои цели; например, из­вестно, как в последнее время пристрастно смотрит периодическая литература на отно­шения нашего дворянского сословия к народу; г. Курочкин, принадлежа к гонителям высших классов нашего общества, переводит извест­ную пьесу Беранже «Маркиз де Караба», где, между прочим, находятся подобные стихи:

...Слушать, поселяне!

К вам, невежды, дряни,

Сам держу я речь.

Я опора трона,

Царству оборона

Мой дворянский меч и т. д.»

Озлобление царского чиновника вполне понятно, потому что в оригинале, действитель­но, нет ни этих строк, ни слова «царство». Речь маркиза у Беранже такова: «'Вы, свя­щенники, попечители о бедных, вы, смотрители

замков, вы, вассалы, вы, владельцы вассаль­ных леиов, и вы, холопы,— знайте... что это я единственный восстановил на троне моего короля».

Некоторые вольные переводы Курочкина были очень удачны, так как Курочкин по мо­тивам Беранже создавал, в сущности, превос­ходное русское стихотворение. «Господин Ис­кариотов»— в своем роде шедевр. Прав был С. В. Максимов, говоривший о «прекрасных переводах и счастливых переделках В. С. Курочкина». Однако такая крайняя свобода обращения Курочкина с французским ориги­налом была все же исключением в его пере­водческой деятельности. В преобладающем большинстве случаев Курочкин переводил Бе­ранже с любовным тщанием, а иные отказы его от передачи деталей оригинала или от беранжеровокого размера песни и строфики вызваны как раз стремлением лучше передать главное. В лице Курочкина, несмотря на все его вольности (за которые на него столько нападали, особенно из реакционного лагеря), Беранже, смело можно сказать, встретил пе­реводчика конгениального, всем своим миро­воззрением и всем строем своего дарования необыкновенно родственного ему.

Переводам Курочкина из Беранже посвя­тил специальную статью в «Современнике» (1858, кн. 12) Н. А. Добролюбов. Называя Беранже «одною из лучших поэтических лич­ностей современной Европы», одним из не­многих людей, обладающих «высшим, гуманным взглядом», отмечая, что ему присущ «инстинкт... благородной натуры», Добролю­бов писал: «Гуманное чувство самой чистой и справедливой любви к народу и к его благу действительному, а не нарицательному только, выражается во всех почти песнях Беранже». Указывая, что Курочкин — «лучший у нас переводчик Беранже» я что вообще его пере­воды «принадлежат к числу лучших поэтичес­ких переводов, существующих в русской ли­тературе», Добролюбов вместе с тем за многое Курочкина упрекал. Например, за неоднократные «смягчения» оригинала; правда, критик давал понять, что тут во многом по­винен цензурный гнет: «Впрочем, в большей части подобных случаев мы не обвиняем г. Ку­рочкина: его перевод назначался для русской публики и потому, кроме личного искусства переводчика, требовал еще соблюдения неко­торых других условий, не существовавших для французского поэта». Упрекал Добро­любов Курочкина в том, что он иногда пере­делывает, а не переводит Беранже, что эти переделки не всегда ему удаются и ослабля­ют силу стиха французского поэта, что он произвольно изменяет некоторые мысли Бе­ранже или просто не может их как надо пе­редать, что он вводит ненужные русизмы. «Впрочем, мы должны заметить, что такие уклонения от существенного смысла подлин­ника г. Курочкин позволяет себе довольно редко. Большею частию переводы его верно

воспроизводя г то общее впечатление, какое оставляется в читателе пьесою Беранже».

Многие принадлежащие Курочюину пере­воды песен Беранже были положены на му­зыку русскими композиторами. А. С. Даргомыжский написал музыку к «Старому капра­лу», «Знатному приятелю» (у композитора озаглавлено «Червяк»), Ц. Кио— к «Вину и кокетке», Н. М. Стрельников — к песне «Весна и осень» и др.

. Одновременно с Курочкиным другим за­мечательным переводчиком Беранже был поэт М. Л. Михайлов (1829—'1865), революцион­ный демократ, приговоренный царизмом в 1861 году к каторге и вечному поселению в Сибири. Широко образованный человек, тон­кий знаток французской литературы, совер­шивший поездку во Францию в конце 60-х го­дов, М. Л. Михайлов из всех французских поэтов больше всего любил Беранже и пере­вел около шестидесяти его песен.

Когда именно Михайлов начал переводить Беранже — точно не установлено. До своего ареста он напечатал всего лишь перевод песни «Залога» —в 1859 гаду. Все последующие пе­реводы появились в печати уже после его смер­ти. Небольшая часть их 'была напечатана меж­ду 1867—1871 годами в журналах «Дело» и «Отечественные записки» за подписью М. М-ов, или М. Л. М., или заподписью по­други поэта Л. Шелгуновой. Затем несколько переводов было напечатано в «Русской мысли» между 1882—1888 годами за подписью М. Илецкий. Мечта Михайлова издать свои

переводы из Беранже отдельной книгой не сбылись, и они впервые полностью были опу­бликованы лишь в 1934 году в полном собра­нии его стихотворений.

Царская цензура принимала все меры, чтобы не допустить публикацию стихотворений «каторжанина». В 1861 году готовилась к изданию книга Михайлова, но после его осуждения была запрещена. После смерти поэта один петербургский.издатель намере­вался в 1866 году выпустить сборник его стихотворений и даже отпечатал его без пре­дварительной цензуры; издание было запре­щено и подверглось уничтожению. Лишь в 1890 году могло выйти первое собрание сти­хотворений Михайлова, но цензура изъяла ряд переводов из Беранже или подвергла их купюрам. Цензор на все лады выражал не­одобрение песням Беранже: в песне «Бедня­ки» «в двух строфах стихотворения изобра­жается ничтожество царского сана»; песня «Придворный кафтан» «проникнута адским сарказмом над этикетом при дворе»; в «Про­столюдине» «встречаются резкие нападки на дворянство»; в «Паяце» «вельможа прирав­нивается паяцу, готовому угождать всякому властелину»; в «Старике бродяге» «помещены горькие сетования 'бродяги на людскую ин­дифферентность, воспитавшую его бродягой»; в «Муравьях» «неприличное осмеяние всемир­ного потопа».

Подчеркиваем, что все эти резолюции цар­ской цензуры обращены уже не против каких-либо «злоумышлении» переводчика в интер­претации беранжеровского оригинала, но про­тив самого этого, точно переведенного ори­гинала.

В отличие от Курочкина, который сам был автором блестящих сатирических стихотворе­ний, стяжавших ему не меньшую известность, чем его переводы, апотому относился к Бе­ранже, как равный к равному, позволяя себе порою и своеволие, Михайлов был переводчи­ком по преимуществу, и его отношение к Бе­ранже полно большого пиетета. Михайлов дисциплинирован, строг и точен в передаче образно-смыслового и притом специфически французского, не русифицированного бо­гатства оригинала и тщательно воспроизводит его формальные особенности. Но у Михайлова нет той рубенсовской щедрости красок, той заразительной, бьющей через край веселости, которые так свойственны Курочкину: он более сдержан, суховат, серьезен, и юмор у него часто уступает место язвительности, желчному, раздраженному сарказму. Тяжелые условия каторги не могли не наложить своего отпечат­ка на творчество Михайлова, сделавшего по­чти все свои переводы из Беранже именно в Сибири.

Огромным достоинством Михайлова было то, что Беранже в его переводах передан го­раздо 'более заботливо и тщательно — так, как этого хотелось Добролюбову. Михайлов слов­но стремился уточнить и дополнить то пред­ставление о французском поэте, какое созда­валось у русского читателя по переводам Курочкина. И если Курочкину очень нрави­лась жизнерадостная веселость сатиры Беранже, то Михайлов больше стремился передать политическую страстность французского поэта, его патриотический пыл и революционные стремления. Давая в более уточненном пере­воде ряд песен, уже переведенных Курочкиньм, Михайлов, кроме того, впервые перевел: «Может быть, последнюю мою песню», «Бо­гиню», «Четырнадцатое июля», «Тень Ана­креонта», «Изгнанника», «Узника», «Камин в тюрьме», «Простолюдина» и др.

В последние годы своей жизни перево­дить Беранже взялся Л. Мей (1822—1862). Начиная с 1858 года он перевел 39 его песен.

Подобно переводам Михайлова, меевские переводы свидетельствовали и о любви рус­ской культуры к великому французскому по­эту, и о неудовлетворенности свободными при­емами многих курочкинских переводов. Сам Мей называл иные свои переводы из Беранже «переделками»; однако в ряде случаев его переводы точнее переводов Курочкина. Прав­да, и они не лишены попыток русификации, а также мелких неточностей, личных или цен­зурных смягчений фривольности или полити­ческой остроты оригинала (по поводу этих неточностей и смягчений можно сказать, что Михайлову своими переводами приходилось уточнять не только Курочкина, но и Мея). Бог у Мея заменен аллахом, ангел-храни­тель — духом-покровителем, ад — Тартаром и т. п. Это, конечно, цензурные насилия. Мей стремился тщательно передавать француз­скую

специфику песни и, например, в «Жаке» точно передал последнюю строфу рефрена: «Будет сейчас комиссар короля».

Мей охотно переводил эротику Беранже, некоторые его сатирические песни ('«Похваль­ное слово каплунам», «Простолюдин», «Ско­морох», «Звонарь», «Старого платья продать» и др.) и перевел несколько песен о народе («Жак», «Рыжая Жанна», «Цветочница и могильщик», «Маркитантка»).

Богатство языка, большое интонационное разнообразие, стремление тщательно переда­вать размер оригинала, искать незатасканную рифму сочетаются, однако, у Мея с вялостью, небрежностью, недоработанностью стиха. Пе­реводы Мея были изданы отдельной книгой: «Песни Беранже в переводах Л. Мея». СПб., 1887.

В 60-х годах песни Беранже переводили М. П. Розенгейм (1820—1887), а также Ф. Ромер, гр. Мамуна, Н. Кельш, фон Мендгейм.

Высокоположительное отношение к Беран­же со стороны русской революционно-демо­кратической критики, талантливых поэтов-пе­реводчиков и композиторов содействовало большой популярности Беранже в России начиная с 60-х годов. Его песни часто испол­нялись на концертах, а выступления Курочкина на литературных вечерах с чтением сво­их переводов превращались в настоящий три­умф. Вот, например, одно его выступление в 1862 году: «На этом же вечере Курочкин чи­тал «Господин Искариотов, патриот из патри­отов»; казалось, что потолок обрушится от рукоплесканий и криков, всякий раз сопро­вождавших слова: «Тише, тише, господа: господин Искариотов, патриот из патриотов, при­ближается сюда». Русская демократия любила и пела песий Беранже; известен даже случай, когда его песня «Старый капрал» была последним утешением русского революционера накануне его казни. Речь идет о революцио­нере Валериане Осинском; это был один из учредителей «Земли и воли», террорист, при­говоренный к расстрелу, но по личному при­казанию Александра II повешенный 14 мая 1879 года. «...Валериан Осинский ни на мину­ту не мог успокоиться,— пишет свидетель по­следних часов его жизни.— Его нервно-по­движная натура вполне сказалась в эту ночь. Он перебрасывался отдельными фразами, шифровал, говорил с соседями по камерам условным языком или цифрами....В заключение, помню, обратился он ко мне с просьбой, чтобы я спел ему Беранже «На смерть капрала». Нечего и говорить, что мне было совсем не до песен; однако сознание, что я своим пением доставлю, не скажу, удоволь­ствие, но, может быть, отвлеку его мысли в сторону или просто сокращу время,— это со­знание меня ободрило, и я стал петь. В эту ночь он заставил меня повторить три раза «На смерть капрала», где, как известно, расска­зывается о том, как наполеоновский капрал шел к расстрелу. Бедный Валериан! Он все надеялся, что будет расстрелян».

Интерес и любовь к Беранже не угасали и у последующих поколений русских револю­ционеров. 3. Л. Старицыной удалось устано­вить, что Беранже был одним из любимых поэтов В. И. Ленина. По свидетельству ряда лиц, связанных с Лениным долгими личными отношениями, Владимир Ильич хорошо знал песни Беранже и любил слушать их чтение на собраниях и домашних вечерах своих то­варищей по революционной борьбе.

В 70-х годах появляются новые перевод­чики Беранже. В 1874 году Н. Лебедев издает свои переводы песен Беранже, дотоле не пере­веденные русскими поэтами. Издание это симптоматично как попытка начать перевод полного собрания песен Беранже. Эту попытку с успехом продолжили переводчики И. Ф и А. А. (М. А.?) Тхоржевские, печатавшиеся под псевдонимом Иван-да-Марья (одно время почему-то установилась «традиция» пе­репечатывать их переводы только под именем И. Ф. Тхоржевского). Желая издать первое русское полное собрание песен Беранже, они решили доперевести все то, что оставалось не­известным русскому читателю: это были пре­жде всего многие политические песни. Тхоржевокие отнеслись к делу с большой заботой: они правильно расшифровали исторические и политические упоминания, 'намеки я иноска­зания оригинала; их точные в смысловом от­ношении переводы Обычно удачны и по форме, зачастую превосходны; лишь в редких случаях воля к точности отяжеляла песню.

Тхоржевоюие вдобавок поставили себе целью издать полное собрание песен Беранже отдельными выпусками, ценою по 20 коп., то есть сделать издание доступным для самого широкого, народного читателя. Свою задачу они пытались осуществить в начале 90-х годов в Тифлисе. Это была пора злейшей реакции в жизни русского общества. Естественно, что царская цензура встретила их в штыки, и предпринятое издание превратилось в нескон­чаемую дуэль переводчиков с цензурным ве­домством. Сколько ни старался И. Ф. Тхоржевский убедить цензоров, что полное собра­ние песен должно быть действительно полным, сколько ни придумывал он хитроумнейших доводов в доказательство «безвредности» той или иной песни Беранже и даже полезности публикации ее перевода, сколько ни твердил, например, по поводу «Моей республики», что эта песня в переводе Иван-да-Марьи уже была ранее разрешена петербургской цензурой и что нет в сущности в ней ничего крамольного, если «пределы республики определяются сто­лом и кружками и.... эта республика падает при одном появлении Лизетты», — цензурный комитет запретил и эту песню, и целый ряд других.

«Полное собрание песен Беранже в пере­водах русских писателей», изданное под редакцией И. Ф. Тхоржевского в Тифлисе в 1894—1895 годах, было впоследствии, в 1914 году, переиздано Вольфом с некоторыми дополнениями. Однако и вольфовское издание хранит варварские следы вмешательства цар­ской цензуры. Переводы самих Тхоржевских особенно изуродованы. В ряде случаев цензура выбрасывала из песен целые строфы (см., на­пример, «Старого сержаита»). Слова «короли», «цари» всюду заменены словом «вожди». Цензура заставляла Тхоржевских превращать монаха в дервиша, папу — в капуцина, поно­маря— в... школьного сторожа. Чтобы напе­чатать песню о Трестальоне, Тхоржевские вы­нуждены были озаглавить ее «Слово о Талейране», вследствие чего получилась полная, но «успокоившая» царскую цензуру, бессмысли­ца... Никто, пожалуй, из русских переводчиков Беранже не подвергался такому дотошному и озлобленному преследованию, какТхоржевские.

В обоих указанных изданиях встречается ряд имен новых переводчиков, появившихся за время '1870—1910 годов. Это были И. Альдонский, В. Струве, Густав не-Надо (псевдо­ним сатирика Н. П. Кильберга), причем в из­дании 1914 года особенно обращают на себя внимание темпераментные переводы полити­ческой лирики Беранже, подписанные иници­алами А. П.

На рубеже XIX века поэт Аполлон Коринф­ский (1868—1936) поставил себе задачей самолично перевести всего Беранже. Реши­тельно все перевести он не смог и вынужден был в иных случаях обращаться к помощи переводов Ленского, Курочкина, Михайлова, Мея, Розентейма, Тхоржевских. Вместе с тем очевидно, что Коринфский желал вести войну с переводами Курочкина и вытеснить их свои­ми как более «точными».