Тот день на скале у мыса Коморин был для Нарена эмоциональным переживанием огромной силы — он увидел, что могут сделать для Индии и он сам, и братья по Ордену.
Эмоциональное переживание подвело его к практическим выводам, которые и определяли его последующие действия. Выводы эти лучше всего изложить без всяких эмоций и как можно проще.
Основа величия Индии — ее религия, но не в религии Индия нуждается сейчас, когда она так ослаблена. Индия нуждается в просвещении, которое даст ей возможность подняться на ноги. Однако просвещению будет грош цена, если просветителями не будут люди, живущие духом индийской религии, как это показывает пример Рамакришны; люди, овладевшие научной мыслью Запада, не утратив этот дух; люди, отринувшие мирские блага и целиком посвятившие себя служению. Ясно, что такими людьми могут быть монахи, объединенные в организацию. Кто же может дать средства на создание такой организации? Страны Запада — ибо Индия способна предложить в обмен нечто равное по ценности — дух своей религии. Запад опасно ослаблен нехваткой духовности, как Индия ослаблена нехваткой продовольствия. Народам Запада следует убедительно разъяснить, что, если рухнет Индия, рухнут и они. Когда они по-настоящему поверят в это, они прекратят попытки эксплуатировать Индию. Начнется обмен ценностями, от которого в выигрыше будет весь мир.
11 мая 1893 года Нарен отплыл из Бомбея на борту судна, взявшего курс на Ванкувер через Коломбо, Гонконг и Японию. После некоторых колебаний Нарен все же принял решение участвовать в работе Парламента религий. Приверженцы собрали денег на дорогу. Раджа Кхетри преподнес ему монашеское одеяние из оранжевого шелка, оранжевый тюрбан и билет в каюту первого класса. Раджа также предложил ему новое монашеское имя, и Нарен принял его — отныне он стал Свами Вивеканандой.
Добравшись к середине июля в Чикаго, Вивекананда узнал, что открытие Парламента отложено до сентября. Остававшихся денег хватило бы, чтобы как-то продержаться эти месяцы непредвиденной задержки; говорили, что в Бостоне жизнь дешевле, и Вивекананда поехал туда. В поезде он случайно познакомился с дамой, предложившей погостить у нее на ферме близ Холлистона в Массачусетсе. Там Виве-
кананда сразу сделался знаменитостью местного значения. Он выступал в церкви и перед различными группами. Из-за внешности, обращавшей на себя всеобщее внимание, его принимали за махараджу. Дети смеялись над его тюрбаном, газеты на все лады перевирали его имя — пожалуй, самым диким вариантом было «Сиваней Вивскшнанда». Американка из тех, кто видел Вивекананду в то время, записала свои впечатления:
«В воскресенье он был приглашен выступить в церкви, после чего начался сбор денег в пользу языческого колледжа, где обучение должно было вестись строго на языческих принципах, — узнав об этом, я забилась в угол и хохотала до слез. Сам он джентльмен образованный и знает не меньше всякого другого. С восемнадцати лет ушел в монахи. Их обеты мало чем отличаются от наших, то есть от обетов христианских монахов. Только Нищета для них означает просто нищету... Мысли свои он излагает с поразительной ловкостью и четкостью... его невозможно ни сбить, ни переговорить».
Вивекананда, похоже, сразу сумел полностью примениться к новой обстановке. Слушателей он вдохновлял, очаровывал, шокировал и забавлял, но никогда не снисходил до них и не пытался щадить их чувства, смягчая свои высказывания.
— Ах эти англичане! — восклицал он. — Они еще недавно были дикарями. По дамским лифам ползали насекомые.
На критику индуизма он отвечал не менее откровенной критикой христианства. Однако в отношении Америки проявлял живейший интерес. Быстро разбирался, охотно хвалил. Когда его свозили осмотреть тюрьму недалеко от Бостона, то отклик его был следующим:
«Как благожелательно относятся к заключенным, как им помогают исправиться и вернуться на свободу полезными членами общества — и это великолепно, прекрасно, это надо видеть, чтобы поверить! И до чего болело мое сердце при мысли о том, как в Индии мы относимся к бедным и униженным. У них нет ни единого шанса подняться, никакого выхода — они день ото дня опускаются все ниже».
Когда Вивекананда выступал в этом ключе, он не просто проявлял широту подхода — многое в его натуре было созвучно американскому духу. Именно это делало его идеальным послом Индии. Позднее Вивекананда напишет другу:
«Я люблю эту страну янки... мне нравится видеть новое. Мне наплевать на шатание среди древних руин... для этого у меня слишком горячая кровь. Америка — вот место, народ, возможности для всего нового».
В начале сентября люди, у которых гостил Вивекананда, купили ему билет до Чикаго, снабдив его и адресом комитета, который должен был заниматься делегатами Парламента. Адрес Вивекананда по дороге потерял — он был поразительно небрежен в таких вещах. Вместо того чтобы обратиться в справочную, ему показалось уместнее действовать, как обычно поступает в подобных случаях монах Индии. Он доверился провидению и заночевал в товарном вагоне, проснувшись, «учуял запах свежей воды» — это его собственное выражение, — нюх вывел его на берег озера. Затем он стал стучаться в двери богатых домов, откуда его прогоняли, как-то выбрался на Дирборн-авеню, где и уселся, препоручив себя воле Бога. Скоро распахнулась дверь, и вышедшая дама приблизилась к нему — она по его одежде догадалась, зачем он прибыл в город. Дама позвала его в дом, он побрился, позавтракал и вместе с ней отправился в комитет.
— Какое романтическое спасение! — заметил Вивекананда. — Сколь неисповедимы пути Господни!
Когда утром 11 сентября Парламент приступил к работе, необычный облик Вивекананды сразу обратил на себя общее внимание. Вивекананда был крепкого сложения, но роста среднего, тем не менее он неизменно производил впечатление человека высокого. А мужественная пластичность его движений часто вызывала сравнения со львом или с тигром. Многие отмечали, что он обычно выглядит «внутренне довольным» — взгляд его был острым и смешливым, что говорило о веселой отрешенности духа. Редкостно красив был глубокий колокольный тон его голоса — это отмечали все, а некоторые вибрации вызывали у слушателей мистическое волнение. Однако невероятную реакцию слушателей на его первое выступление невозможно приписать только его внешности или голосу.
Его пригласили выступить на первом утреннем заседании, но он извинился и попросил дать ему еще немного времени.
Позднее он признался в письме друзьям в Индию, что его просто сковал сценический страх.
Но на послеобеденном заседании он поднялся на трибуну и своим глубоким голосом начал:
— Братья и сестры американцы!
Это вызвало аплодисменты всего зала, которые длились не меньше двух минут. Нет сомнения, зал был весьма благожелательно настроен и тепло принимал всех ораторов, в числе которых уже выступили архиепископ греческой церкви, член Брахмо самаджа, конфуцианец и буддист. Однако им не было оказано ничего похожего на этот прием. Большая часть находившихся в зале, скорей всего, не могла бы объяснить, что именно их так взволновало. Но в больших собраниях людей возникает своя телепатия — каким-то образом аудитория уловила, что перед ней предстало самое необыкновенное явление — человек, слова которого означают именно то, что он говорит и что он сам есть. Когда Вивека-нанда произнес «братья и сестры американцы», то буквально имел в виду, что видит в сидящих в зале американцах своих братьев и сестер, — затрепанный ораторский прием обрел силу простой истины.
Когда зал затих, Свами продолжил свою речь.
Речь была короткой, в ней содержался призыв ко всеобщей терпимости и подчеркивалось единство основ всех вер. По ее завершении вновь раздался гром аплодисментов. Одна из присутствовавших при этом вспоминала впоследствии: «Я видела десятки женщин, которые опрокидывали скамьи, пробираясь к нему, и сказала себе: ну, мальчик мой, если ты выдержишь этот натиск, ты и впрямь Бог!»
Она напрасно тревожилась. Вивекананда будет отражать подобные натиски чуть ли не каждый день своего лекционного турне по Америке, которое продлилось без малого два года.
К тому времени как Парламент завершил работу, Вивекананда оказался самым популярным лектором — просто вне конкуренции.
Вопрос о том, каким образом продолжать миссию на Западе, полностью отпал — Вивекананда был нарасхват, лекционные бюро были готовы устраивать ему любые поездки.
В те годы завоевание Дикого Запада было еще свежо в памяти, и незачем было особенно отдаляться от крупных городов, чтобы оказаться в атмосфере мира первопроходцев и выступлений бродячих трупп. В этом мире все воспринималось более или менее на манер циркового аттракциона — выступления политических лидеров, философов, писателей, даже несравненной Сары Бернар. В глазах публики Вивека-нанда был индусским свами — то есть диковинкой. Он мог надеяться на аплодисменты, но отнюдь не на уважение своего достоинства. Вивекананде пришлось столкнуться с примитивнейшей рекламой, с беспощадным любопытством, с гостеприимством щедрым, но бесцеремонным и изнурительным. В конечном счете цирковая жизнь измотала и подорвала его здоровье, но пока что он вполне — и даже не без удовольствия — справлялся с ней.
Он многих оскорблял своей прямотой.
— Из-за меня пустели залы! — часто говорил он с удовлетворенной улыбкой.
И ничего удивительного! Учение о том, что Человек божествен по сути, жестким ортодоксам должно было казаться кощунством чистой воды! А Вивекананда рассказывал свою любимую притчу о льве, выросшем в бараньей среде, а потому считавшем себя тоже бараном до тех пор, пока не увидел свое отражение на поверхности озера.
— Вы тоже львы, — говорил своим слушателям Вивекананда, — вы чистые, беспредельные и совершенные души. Тот, кому вы возносите молитвы в церквах и храмах, он в вас самих. Он ваша сущность.
Он проповедовал опору на собственные силы, личный поиск и старания. Он предостерегал от излишнего доверия к словам других, сколь бы боговдохновенны они ни были.
— Следуйте заветам священных книг, пока не наберете достаточно сил, чтобы обойтись без них. В христианских странах у каждого по собору на голове, а поверх собора еще и по книге. Набор идолов включает в себя все — от поленьев и каменьев до Иисуса и Будды. Докажите жизнью, что религия это не слова, не имена и не секты, а духовное осуществление. Только те, кто обрели духовность, могут быть великими учителями человечества. Только они есть силы света.
Он рассказывал и об индусских культах Рамы, Кали, Вишну или Шивы, но лишь изредка признавался, что и у него есть личный культ — культ Учителя, в котором он видит воплощение Бога.
После возвращения в Индию из Америки он часто говорил:
— Вздумай я проповедовать личность Рамакришны, я бы, наверное, полмира обратил, но недолог век такого обращения. Вместо этого я проповедовал принципы Рамакришны. Кто принимает принципы, в конце концов примет и личность.
С 1893 по 1895 год Вивекананда объездил с лекциями восточную и центральную части Америки, часто выступал в Чикаго, Детройте, Бостоне и Нью-Йорке. К весне 1895 года он сильно переутомился и стал прихварывать, но подшучивал над собой.
— Вы что, никогда не бываете серьезным? — укорил его один из учеников.
— Да нет, бываю! — отвечал Вивекананда. — Когда живот болит.
Он даже умудрялся отшучиваться от приставаний бесконечных знахарей и целителей, немилосердно преследовавших его в надежде погреться в лучах его славы.
В письмах он их называет членами «секты миссис Омут», а одного, кто исцелял умственным усилием, обозвал «хими-ко-физико-метафизико-религиозным» знахарем. Но во время поездок Вивекананда встречался с куда более серьезными людьми, на которых производил большое впечатление, — с искателями истины, готовыми посвятить себя практике его учения. В июне 1895 года он был приглашен приехать с дюжиной учеников в дом в Парке Тысячи островов и там на протяжении двух месяцев он в свободной обстановке проводил с ними занятия. Вероятно, это и был самый счастливый период его американского путешествия.
В августе он отплыл во Францию и в Англию, а в декабре вернулся в Америку. В 1896 году он опять поехал в Англию, но уже по пути на родину Вивекананда признавался, что ехал в Англию со смешанными чувствами — это же была цитадель эксплуататоров его страны. Однако та Англия, которая открылась ему, оказалась совсем другой, и ему понравился ее духовный климат. Даже после первого, довольно краткого пребывания Вивекананда писал, что преуспел в своей миссии превыше всех ожиданий.
«В этой стране всякое дело требует времени, чтобы по-настоящему начаться. Но стоит Джону Буллю положить на что-то руку, и он уже никогда не выпустит это из рук. Американцы проворней, но они похожи на солому в огне — быстро сгорают».
Из Англии Вивекананда уехал в сопровождении двух самых преданных и энергичных учеников: капитана Севье-ра ссупругой и Джей Джей Гудвина — англичанина, с которым он познакомился в Америке и который вел записи его лекций и бесед. Позднее в Индию за ним последует и Маргарет Ноубл — сестра Ниведита, с ней он познакомился в свой первый приезд. Западные ученики Вивекананды каждый в своей области преданно трудились на ниве просвещения и освобождения Индии.
Оставив Англию и проехав по Европе, 11 января 1897 года Вивекананда высадился на Цейлоне. Путь с Цейлона в Калькутту стал триумфальным шествием — тысячи людей встречали его с флагами, оркестрами, благовониями, розовой водой и цветами. Раджа Рамнада помогал везти его экипаж по улицам Калькутты и воздвиг в честь Вивекананды колонну в сорок футов высотой. На полустанке, где не предполагалось остановки, почитатели замечательного монаха легли на рельсы и отказались освободить путь, пока он им не покажется. Возможно, земляки Вивекананды преувеличивали степень его материального успеха в Америке и Европе. Однако они совершенно справедливо рассматривали его поездку на Запад как психологический триумф, значительно превосходящий по уровню и сумму собранных им денег, и число пошедших за ним последователей. И действительно, есть основания говорить о том, что до Вивекананды ни одного индийца американцы и англичане не соглашались принимать на таких условиях — не в качестве услужливого союзника, не в качестве откровенного противника, но как истинного доброжелателя и друга, в равной степени готового наставлять и учиться, просить о помощи и предлагать свою.
Среди всех этих восторгов Вивекананда не терял эмоционального равновесия, никогда не забывал, кто он такой — ученик Рамакришны и равноправный член монашеского Ордена.
Кстати, когда монахи читали в газетах о его американских лекциях, они вначале понятия не имели, кто этот прославленный свами, — они же не знали его нового монашеского имени!
Брахмананда первым из монахов приветствовал его, надев на шею гирлянду из цветов. Вивекананда склонился и коснулся его ног со словами из священных книг: «На сына гуру должно взирать как на самого гypy».
Брахмананда выразил свое почтение ответной цитатой: «Старшего брата должно почитать как отца».
Вивекананду отвезли в монастырь в Аламбазаре, где он вручил Брахмананде все деньги, собранные им на будущую деятельность Миссии Рамакришны. Мелочь на паром через Гангу он попросил у братьев и жить начал в той же бедности, что и другие монахи.
1 мая 1897 года Вивекананда выступил на собрании монахов и мирян — последователей Рамакришны с изложением планов организации Миссии. Вкратце они заключались в следующем.
Миссия будет проповедовать те истины, которые проповедовал и доказывал своей жизнью Рамакришна. Ее задача — помогать другим воплощать эти истины в жизнь для мирского, умственного и духовного развития. А также — готовить тех, кто затем станет передавать знание или те научные дисциплины, которые могут способствовать материальному и духовному благоденствию масс. Миссия учредит по всей Индии центры по обучению монахов и социальной работе. И направит специально подготовленных членов Ордена в страны за пределами Индии с целью установления лучших отношений и взаимопонимания с ними. Преследовать чисто духовные и гуманитарные цели. Миссия не будет связана с политикой.
Концепция Миссии, разработанная Вивеканандой, предусматривала и включение в эту деятельность Матха — монастыря; Миссия и Матх рассматриваются как взаимодействующие части единого целого. Свами любил цитировать слова Рамакришны: «Религия не для пустых желудков», — но это никак не означало, что он ставил социальное служение выше духовной подготовки. Кто же сомневается, в первую очередь должны быть наполнены пустые желудки, но наполнителей желудков необходимо подготовить в духовном смысле, равно как и в техническом. Вивекананда отлично понимал, что никто не выдержит тяжкий и неблагодарный труд социального служения, не воодушевляясь могучим идеалом.
...Так и получилось, что Миссия Рамакришны начала учреждать монастыри вместе с центрами по социальному развитию, включая больницы, амбулатории, колледжи, сельскохозяйственные и профессиональные училища, библиотеки и издательства, — и действуют монастыри и центры вместе, рука об руку. Матх и Миссия управляются из единого центра в Белуре и единым попечительским советом. Юридически они разделены, но только ради удобства административного планирования и распределения средств. Монахи Ордена по возможности стараются чередовать один образ жизни с другим, проводя какое-то время в уединенной медитации, а потом беря на себя административные обязанности в одной из социальных служб.
Сейчас у Ордена больше сотни центров в различных частях Индии и в сопредельных с ней азиатских странах. Кроме того, существуют центры и на Западе, чтобы изучать и практиковать философию веданты и учение Рамакришны, — десять в Соединенных Штатах, один в Англии, один во Франции и один в Аргентине.
Орден Рамакришны неизменно соблюдает запрет Вивека-нанды на вмешательство в политику. В двадцатые годы, когда борьба против английского владычества вступила в очень острую фазу, Миссия все же отказалась санкционировать гандистское движение несотрудничества, хотя наверняка чуть ли все ее члены страстно симпатизировали делу Ганди. Многие последователи Ганди резко обрушились за это на Миссию, но сам Ганди никогда не критиковал ее. Ганди понимал, что религиозная организация, поддерживающая политическое движение — сколь бы благородно и справедливо оно ни было, — способна лишь скомпрометировать себя духовно, утратив тот авторитет, который составляет смысл ее существования внутри человеческого сообщества. В 1931 году Ганди приезжал в Белур на ежегодно отмечающийся день рождения Вивекананды и почтил его память. Ганди говорил, что труды Вивекананды научили его еще больше любить Индию.
В Америке и в Англии Вивекананда контрастно противопоставлял индийскую духовность западному материализму. В Индии же он обрушивался на индийскую расхлябанность, на недостаток единства, национальной гордости и личной отваги, подчеркивая достоинства американской деловитости, британской настойчивости и патриотизма. Об англичанах Вивекананда говорил:
«Они выделяются среди других народов наименьшей завистливостью в отношении друг друга — вот поэтому они и правят миром. Они открыли секрет подчинения без рабской приниженности, сочетание великой свободы с законопослушанием».
Обращаясь к своим индийским последователям, он негодовал:
— Сами иголку не умеете сделать, а смеете критиковать англичан! Дурачье! Сядьте у их ног и перенимайте у них мастерство и искусство! Что толку шуметь в Конгрессе, если мы ни к чему не готовы?
И еще:
— Нам сила нужна, поэтому научитесь верить в себя! Нам нужна религия созидания человека. Национализм и чисто агитационные приемы ничего не дадут нам: патриотизм должен сопрягаться с подлинным чувством в отношении других. Мы не должны забывать, что нам предстоит дать миру великий урок, но дар Индии есть дар религии и философии.
Меньше всего заботился Вивекананда о формальной последовательности своих слов. Он почти всегда выступал без текста, откликаясь на обстоятельства момента, обращаясь к конкретной группе слушателей и конкретным условиям их жизни, отвечая на вопрос. Таков он был по природе и с полным безразличием относился к тому, что его сегодняшние слова могли выглядеть опровержением сказанного днем раньше. Как человек просветленный, он отлично понимал, что истина никогда не содержится в расположении фраз. Истина в самом говорящем. Если истинна его сущность, то слова не важны. В этом смысле Вивекананда неспособен противоречить себе.
Тем не менее не приходится удивляться тому, что так часто бывал он неправильно понят, что фрагменты его учения, вырванные из контекста, подавались как целое. Даже некоторые из монахов во времена создания Миссии опасались, что Вивекананда отклоняется от целей Рамакришны. В уже недавние времена нашлись люди, старавшиеся представить его как социалиста и национал-революционера. Этим людям совершенно искренне хотелось бы почтить Вивекананду в качестве великого индийского патриота — что в известной степени справедливо. Но эта статуя Вивекананды оказалась бы торсом без головы — Вивеканандой без Рамакришны.
Миссия начала действовать сразу после своего учреждения — принимала участие в оказании помощи голодающим, в борьбе против чумной эпидемии, закладывала больницы и школы. Вивекананда стал ее Генеральным президентом, а Брахмананда возглавил центр в Калькутте. Началось строительство величественного комплекса на участке, который Орден приобрел в Белуре, и в январе 1899 года там открылся Матх — монастырь.
В июне 1899 года Вивекананда отплыл во второе путешествие на Запад. Он провел большую часть времени в Америке, где проводил занятия с учениками в различных уголках страны, и открывал центры там, где последователи настойчиво просили учредить их. В 1900 году он возвратился в Индию больной и изнеможенный. Он часто говорил, что ему осталось недолго жить. Однако выглядел он куда спокойней и счастливей, чем когда бы то ни было раньше. Он казался свободным от той неистовой неуемной энергии, которая подхлестывала его в годы завоеваний. Прекрасно отражается это его настроение в письме, написанном в апреле 1900 года:
«Я себя хорошо чувствую, ментально очень хорошо. Я ощущаю отдых души больше, чем тела. Битвы проиграны и выиграны. Я уложил вещи и ожидаю Великого Освободителя...
В конце концов, Джо, я ведь просто мальчик, который восторженно вслушивался в удивительные слова Рамакришны под баньяном в Дакшинешваре. Это и есть настоящий я — а труды и хлопоты, добрые дела и прочее только наложились на ту основу. Сейчас я снова слышу его голос... Сейчас только призывный голос Учителя. „Я иду, Господи, я иду".
Я рад, что родился, рад, что столько страдал, рад, что наделал больших ошибок, рад, что вступил в покой. Я никого не оставляю связанным, я не связан сам. Спадет ли это тело, освобождая меня, или я вступлю в свободу во плоти, прежнего человека больше нет, он ушел навеки, чтоб никогда уже не возвратиться!
Проводник, гуру, лидер, Учитель ушел — мальчик, студент, слуга остался позади...
За моей работой были амбиции, за моей любовью — личность, за моей чистотой был страх, за моим наставничеством — жажда власти, теперь они исчезают и меня уносит по течению. Я иду, Мать, я иду...»
Говорят, что уход Вивекананды из этой жизни 4 июля 1902 года выглядел как заранее продуманный акт. За несколько месяцев до этого он начал слагать с себя обязанности и готовить преемников. Однако в тот день он чувствовал себя хорошо и с аппетитом пообедал. Он беседовал с монахами на философские темы, три часа занимался санскритом с послушниками, а после полудня совершил двухмильную прогулку с Преманандой. Вечером он ушел в свою комнату и провел час в медитации. Потом позвал ученика, который ему прислуживал, велел открыть все окна и попросил помахать опахалом вокруг его головы. Вивекананда лежал на кровати, ученик думал, что он спит или пребывает в глубокой медитации. Сразу после девяти часов у него чуть дрогнули руки и он сделал вдох, очень глубокий. Прошла минута. Еще один такой же вдох, потом его глаза и лицо застыли в выражении экстаза. Изо рта, ноздрей и глаз вытекло по капельке крови.
Когда появились врачи, им сначала показалось, что еще не все потеряно, и на протяжении двух часов они делали искусственное дыхание. К полуночи они признали, что надежды нет. Причиной смерти врачи назвали апоплексию или остановку сердца. Однако монахи остались в убеждении, что тот, кого они звали Нареном и Вивеканандой, согласно предсказанию Рамакришны, наконец узнал, кто он такой на самом деле.
Если бы встал вопрос о выборе преемника Вивекананды, никто из братьев не колебался бы — им и не мог стать никто, кроме их Раджи, духовного сына Рамакришны. Но выбирать не пришлось. В числе прочих поступков Вивекананды, которые задним числом выглядели приготовлением к уходу, была и отставка с поста президента Миссии более чем за год до кончины. Брахмананда сменил его на этом посту в феврале 1901 года и в течение двадцати одного года возглавлял и Миссию, и Матх.
Я уже писал о преображении Сарады-деви из застенчивой юной жены Рамакришны в Святую мать Ордена. Можно сказать, что не менее великое преображение произошло и с Ракхалом — мягкий, уступчивый юноша превратился в почти сверхчеловечески мудрого и могущественного Брахмананду. Под его руководством сформировались Миссия и Матх Рамакришны и воплотились в жизнь планы Вивекананды. Брахмананда сделался великим администратором, он управлял всей деятельностью Миссии, но не уставал напоминать ученикам и сотрудникам, что на первом месте должна быть духовность, а социальное служение — на втором.
Брахмананда говорил ученикам:
— Единственная цель жизни есть познание Бога. Обретите знание и преданность, а потом служите Богу в человечестве. Не в труде смысл жизни. Бескорыстный труд есть способ обретения преданности Богу. Пусть три четверти вашего ума будет отдано Богу, оставшейся четверти хватит на служение.
Брахмананда с чрезвычайной щепетильностью относился к источникам средств, поступающих в Миссию, а также к мотивам, по которым они предлагались. Однажды к нему явился миллионер, который заявил, что готов отрешиться от мира, отдав Миссии все свои деньги. Брахмананда отказался от денег: он понимал, что тот действует с полной искренностью, но под влиянием момента и вполне может потом пожалеть о сделанном.
Духовное возрастание учеников волновало Брахмананду куда больше, чем их практическая подготовка. Как-то раз он отругал почтенного монаха, которому поручил воспитание послушника:
— Я что, послал к тебе мальчика, чтобы ты сделал из него хорошего клерка?
Он утверждал, что об успехе монашеского ордена нужно судить по внутренней жизни каждого его члена, а не по достижениям в социальных программах.
Как главе Ордена ему, естественно, принадлежало право окончательного решения — изгонять или не изгонять монаха, совершившего серьезный проступок. Но такого решения он ни разу не принял. Он часто даже не занимался проступком, а посылал за провинившимся и приказывал тому ежедневно медитировать в его присутствии, а также прислуживать ему. Плоды его огромного духовного воздействия и любви становились очевидны всем, потому что ослушник менялся буквально на глазах. Любовь Брахмананды к ближнему выходила далеко за пределы обычной человеческой сострадательности, в ней было нечто сврехъестественное, потому что, как он сам иногда сознавался, он поддерживал непрерывную ментальную связь со всеми в Ордене и знал проблемы каждого. Брахмананда знал, что в случае нужды способен в любую минуту оказать духовную помощь даже на большом расстоянии, — и это знание делало его блистательно бестревожным.
Не стоит, однако, думать, будто он попустительствовал своим ученикам. Он мог даже подвергнуть монаха публичному посрамлению или запретить ему показываться на глаза и был особенно суров с теми монахами, в которых видел исключительные качества и готовил к трудному служению. Бывало, что он усматривал проступки в банальнейших действиях. Например, был случай, когда при совершении бого-почитания молодой монах, возжигая светильники, использовал три спички вместо одной. Брахмананда резко отчитал его за недостаток сосредоточенности. Эти вещи заставили кое-кого из учеников предположить, что на самом деле суровость Брахмананды была его методом уничтожения дурной кармы. Как позднее написал один из них:
«Суровость к ученику всегда проявлялась после того, как тот годами видел от Махараджа одну только любовь и выслушивал добрые слова. Это воспринималось очень болезненно, но потом становилось самым дорогим воспоминанием ученика. Нередко случалось, что ученик, отчитываемый Махараджем, испытывал странную потаенную радость. Мы бы не вынесли только одного — безразличия Махараджа, но безразличным он никогда не бывал. Само то, что он мог с нами так разговаривать, доказывало, что мы его дети, его родные дети».
Рассказывают, будто Брахмананда обладал таким абсолютным бесстрашием, что в его присутствии никто не мог испугаться. Он однажды гулял с двумя учениками в лесу около Бхубанешвара, когда прямо на них вышел леопард. Брахмананда неподвижно стоял и смотрел на зверя, пока тот не показал им хвост. В другой раз он с двумя монахами шел по узкому мадрасскому переулку, и откуда-то вылетел разъяренный бык. Молодые монахи хотели защитить гуру, тогда уже человека пожилого, закрыв его собой, но он с удивительной для его возраста силой отшвырнул обоих назад и уставился взглядом быку в глаза. Бык остановился, помотал головой и тихо затопал обратно.
Брахмананда был высок ростом и отлично сложен, у него были красивые руки и ноги. Его взгляд иногда казался напряженно ищущим, иногда невидящим, будто был устремлен в совершенно другую реальность. Со спины он поразительно напоминал Рамакришну — до такой степени, что Турьянан-да, однажды увидев его впереди себя в садах Белура, на миг подумал, что ему явился сам Учитель. Кто-то из учеников случайно услышал разговор на забитой народом железнодорожной станции — двое с большим интересом рассматривали Брахмананду и обменивались мнениями. Один заметил, что невозможно определить, из какой части Индии родом этот человек. Другой согласился, но добавил: