Исполнимы ли в жизни заповеди Христа? Мы можем ответить только то, что они часто испытывались на деле и что лучший ответ на этот вопрос дает нам сама история христианства. Если бы был принят способ апостола Петра бороться мечом, то языческий Рим в один час одержал бы над христианством победу, но, решительно отказавшись отдавать ударом за удар, несмотря на жесточайший вызов, маленькая горсть христиан в конце концов победила империю со всеми ее легионами. Кроткие действительно наследовали землю.
Иисус был так уверен в успехе этого способа, что мог сказать: „Не бойся, малое стадо, потому что Отец твой хочет дать тебе царство".
Это пророчество связано с заповедями „искать прежде всего Царствия Божия" и „продать, что имеешь".
Практическое могущество этого учения было вновь доказано Франциском Ассизским, проповедь которого распространилась по всему цивилизованному миру и в значительной мере способствовала исправлению пороков церкви и созданию христианского искусства.
Подвиги квакеров также следует приписать исповеданию ими непротивления. А ведь ни одно христианское общество не повлияло до такой степени на социальные вопросы, как квакеры. Им мы обязаны началом агитации против войны, обращением внимания на права женщин и уничтожением рабства.
Руководитель борьбы с рабством в Америке Ллойд
— 51 —
Гаррисон не был квакером, но он быль непротивленец и притом один из самых крайних. Неужели простое совпадение то, что этот типичный непротивленец является в истории Америки тем человеком, который сделал больше всего для дела человечности?
В конце войны, когда президента Линкольна восхваляли за освобождение невольников, он совершенно справедливо отвечал, что он был только орудием освобождения, а что все сделала нравственная сила Гаррисона и его последователей.
Я должен ненадолго остановиться на характеристике Гаррисона, чтобы показать, из какого материала созданы непротивленцы. О нем можно уже судить по первому номеру его журнала „Освободитель", вышедшему 1-го января 1831 г. Гаррисон, — тогда еще двадцатипятилетний юноша, — был только что выпущен из тюрьмы и не имел ни средств, ни связей. Взяв в долг бумаги и типографского шрифта, он и его помощник были принуждены в продолжение многих месяцев питаться почти только хлебом и молоком. Типографией служила им комната на чердаке, где они оба и спали на полу.
И вот, среди таких условий, Гаррисон выступает в своей передовой статье с такими словами: „Знамя развернуто... Пусть трепещут враги угнетенных негров... Я буду суров, как Правда, и непримирим, как Справедливость... Я не буду увертываться; я не отступлю ни единой пяди, и я буду услышан. Потомство засвидетельствует, что я был прав".
И потомство, действительно, засвидетельствовало это и давно уже решило, что ни один человек не делал могущественного дела более мужественно, чем непротивленец Гаррисон.
Мы видим на примере Гаррисона, что непротивление не значит невмешательство. Ни одна группа людей не вмешивалась так часто и так действительно, как непротивленцы.
Во время притеснения армян и жителей Кубы, так же, как и во время рабства негров, во имя справедливости
— 52 —
прежде всего раздался их голос. Но это был именно только голос, а не удар кулаком. Только европейские войска, с сконцентрированными в них международными страстями, помешали действию нравственного вмешательства в Турции в защиту армян.
О другом интересном примере непротивления рассказывается в „Истории Огайо" Кинга. Одну из глав он посвящает Моравским братьям, которые явились в Америку в XVIII веке проповедовать среди дикарей.
Вот что говорит Кинг:
„Вера, которую они стремились распространить, была главным образом любовь. Решаясь идти с такой проповедью к диким американским индейцам, они уже доказывали силу своей веры... Странно, что все правила и душевные чувства, которые они проповедовали, оказались как раз свойственными природе индейцев и при других обстоятельствах могли бы оказать такое влияние, которое изменило бы всю историю краснокожих".
Это, несомненно, замечательное признание для историка, который вовсе не выступает в защиту непротивления, а просто рассказывает факты такими, какими их знает. И, углубившись в историю, мы видим, что эти факты совершенно подтверждают его заключения.
Один из вождей делаваров, главный оратор племени, по имени Глихикан, услыхав о Моравских братьях среди его соплеменников, пришел издалека, чтобы увидать их и победить своими аргументами. К всеобщему изумлению, он сам проникся их убеждениями, сложил оружие и присоединился к братьям, несмотря на насмешки других воинов; многие последовали его примеру, и Моравские братья стали пользоваться таким почетом среди делаваров, что были даже приняты в члены племени.
Были основаны три деревни индейцев-непротивленцев и „земли, дома и жатвы в этой колонии стали общим достоянием".
Соседние индейцы были скоро привлечены этими нововведениями.
Моравские братья рассчитывали достигать своей цели не
— 53 —
только влиянием на сердца. Они стремились привлечь индейцев к духу христианского мира, порядка и любви так же путем развития среди них мирного трудолюбия.
„Легко проследить, как индейцы сближались с Моравскими братьями. Уверившись в доброжелательстве индейцев, братья поставили своей главной целью обратить дикарей к миру и любви в жизни. Чтобы достигнуть этого, нужно было непрерывно отвращать мысли этих диких детей лесов от крови и грабежа и направлять к любви к Тому, Кто дал миру все его человеколюбие и в Ком и краснокожие и белые одинаково найдут покой. Ежедневные гимны и богослужения, так привлекавшие индейцев, увещанья проповедников — все призывало их к жизни и смерти, подобным жизни и смерти Того, Кто умер, не противясь насилию своих врагов. Все это требовало как раз противоположного их природе. Но страдания и распятие Иисуса Христа в ярком и пламенном изображении моравских проповедников почти всегда запечатлевались в уме даже самых свирепых воинов, так как вообще высшим стремлением их был героизм пленника в последней агонии пытки. Этому они всегда готовы были поклоняться.
„Хотя необращенные еще воины относились с презрением к христианскому прощению и смирению, при котором ударившему советовалось подставить другую щеку, — но и перед этим идеалом многие из них сдавались и, безмолвно поклоняясь молящимся индейцам, как их называли, бросали свои военные подвиги. Среди них было много знаменитых вождей".
Кинг думает, что если бы Моравские братья пришли на десять лет раньше или позже, они повлияли бы более сильно и прочно на судьбу туземцев. Но они пришли в плохое для этого время. В 1775 году разразилась революция, и обе воюющие стороны стали делать попытки вовлечь делаваров в войну. В продолжение пяти лет миссионерам и индейцам-христианам удавалось убедить их соблюдать нейтралитет. Посольство Виандо пришло предложить им участие в войне, но делавары отвечали,
— 54 —
что „мы обещали держать цепь дружбы обеими руками, и поэтому у нас не хватает рук, чтобы поддерживать войну".
Жители моравских поселений радушно приняли военные посольства, и войска не потревожили их.
Однако, наконец, взаимная борьба белых внесла разрушение в поселения братьев. Туда явились трое преступников, которые были прежде заключены в американских тюрьмах, а теперь хотели восстановить индейцев против своих прежних тюремщиков. Они стали распространять среди краснокожих дурные слухи о миссионерах и сделали две попытки убить их.
Моравские братья были принуждены в конце концов перенести дальше свои поселения. „Им теперь начала открываться ужасная правда: среди дикарей они были в полной безопасности, а настоящими их врагами являлись белые, и именно те, к которым они относились наиболее дружественно, т. е. американцы".
Англичане, считая, что Моравские братья слишком дружны с американцами, подстрекали индейцев шести племен выгнать их. На индейцев подействовали угрозами, моравские проповедники были схвачены, а дома индейцев-христиан разграблены. Глихикан отказался защищаться и был взят в плен, но потом освобожден.
Моравские братья опять перешли на другое место, где едва не умерли с голода.
Когда же они вернулись на место своего прежнего поселения, чтобы собрать созревшую пшеницу, то были предательски убиты шайкой из девяносто шести американцев. Глихикан был в числе убитых; он отказался защищаться, несмотря на то, что если бы он издал военный клич, его слава, как воина, придала бы новую храбрость его товарищам и, может быть, помогла бы им спастись.
Это бедствие положило конец моравским проповедническим миссиям.
Другой, более поздний пример осуществления учения Христа среди диких племен, дает нам Генри Ричардс,
— 55 —
английский миссионер, принадлежавший к Американскому Обществу Миссионеров Баптистов. В 1879 году он отправился на проповедь в Африку, в Банка Мантекель, в Конго. Он был первым миссионером, проникшим туда. Ричардс нашел, что туземцы были закоренелыми ворами и считали похвалой, если их называли лжецами. Но жестокость не была в числе их пороков.
Он говорит:
„Я ни в каком случай не считаю африканцев жестокими от природы и нахожу, что англичане гораздо более жестоки и бесчеловечны. Когда порочный белый человек освобождается от стеснений общественной жизни, от общественного мнения, от прямого влияния христианства, он становится настоящим демоном. Я видал белых людей, совершавших в один день больше бесчеловечных поступков, чем все африканцы за все время, пока я жил среди них".
В течение некоторого времени Ричардс проповедовал туземцам многое из Ветхого Завета, но безуспешно.
„Я начал, — говорит он, — изучать Писания и почувствовал, что в моей проповеди есть какая-то ошибка".
Он решил, что дикарям нужны не библейские законы, а Евангелие.
„Я нашел, что лучше всего взять Евангелие от Луки, так как оно всего полнее и больше подходит для язычников. Я начал ежедневно переводить на туземный язык десять или двенадцать стихов, читал и объяснял их народу, прося Бога благословить действие Его слов. Народ сразу заинтересовался Евангелием, между тем, когда я проповедовал библейские законы, народ, очевидно, был недоволен и отвертывался от меня. Им не нравились постоянные обвинения в грехах.
„Когда же я стал рассказывать, как Господь Иисус Христос пришел на землю младенцем, как Он вырос и стал творить добро, народ сразу заинтересовался, моя вера укрепилась, и я начал надеяться, что всех их можно обратить.
„Все шло очень хорошо, пока я не дошел до 30-го стиха
— 56 —
6-й главы от Луки. Тут возникло новое затруднение. Я уже говорил, что туземцы были отъявленными попрошайками Они выпрашивали у меня мой единственный ножик, тарелку, одеяло, и когда я говорил, что не могу их им дать, они отвечали: „Ты можешь достать еще".
„Они видели, что я писал записки и посылал в Палабалу, и мне присылали разные вещи, и они думали, что белому человеку стоит написать записку, чтобы получить все, что ему угодно, и, конечно, они должны были считать меня скупцом и эгоистом за то, что я не давал им всего, что они просили.
„В своем переводе я дошел до текста: „Всякому, просящему у тебя, давай", а я всегда читал туземцам все по порядку. Человек, помогавший мне при переводе, не понял моего затруднения. Я сказал ему, что он мне в этот день больше не нужен и пошел к себе помолиться. Подходило время ежедневного богослужения. Мне пришло на мысль, не пропустить ли этот стих, но тут же совесть упрекнула меня, и я понял, что это будет бесчестно. Пришло время богослужения, но я не стал продолжать чтения Евангелия, а возвратился к началу его, думая, что это даст мне время найти смысл того текста. Я все-таки не мог найти другого значения этого текста, кроме самого прямого, и стал справляться с комментариями. Я и прежде часто делал это, но почти всегда оказывалось, что именно о том тексте, который был особенно важен, в комментарии ничего не говорится. На этот раз, однако, я нашел то, что нужно. В комментарии объяснялось, что Господь вообще выражал здесь лишь общие принципы, что мы сделали бы вместо добра много зла, если бы приняли этот текст буквально, так как тогда пришлось бы давать лентяям, пьяницам и т. п. Господь разумел просто, что мы должны быть добры, великодушны, что мы должны всегда давать тем, кто действительно нуждается, руководясь при этом здравым смыслом.
„Прочтя это, я подумал, отчего бы Христу не говорить того, что Он Сам думал? Неужели Он не умел вы-
— 57 —
разить правильно Свои мысли? Если Он подразумевает, не то, что говорит, то как же я могу знать, не делает ли Он того же в других местах Евангелия? Я знаю, что Он говорит образами и притчами, которые можно объяснять различно, но тут мы имеем текст, понятный даже для ребенка, и если этот текст можно истолковать только как предписание быть добрым и великодушным, то отчего же не толковать и другие тексты таким же широким способом?
„Если бы можно было толковать Писание таким образом, то мы могли бы выводить из него какие угодно учения. Что же касается до здравого смысла, то ведь того, что принято обыкновенно называть здравым смыслом, очень мало в Нагорной проповеди. Предписывает ли когда-нибудь здравый смысл такие положения, как „блаженны нищие, алчущие, плачущие". „Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать". Согласно ли это со здравым смыслом? Здравый смысл учит нас, что мы блаженны тогда, когда не чувствуем ни в чем недостатка. „Мы должны любить ненавидящих нас и молиться за врагов наших". Предписывает ли здравый смысл что-нибудь подобное?
„Далее: скажет ли нам здравый смысл: „Если кто ударит тебя в одну щеку, обрати к нему и другую?" Здравый смысл скажет: „Если кто ударит тебя в щеку, ответь ему тем же".
Говорит ли здравый смысл: „Если враг твой голоден, накорми его?" Здравый смысл говорит: „Оставь его голодать; чем скорее он умрет, тем лучше".
„Не собирайте себе сокровищ на земле, но на небе". На это здравый смысл говорит: „Отложи сначала хороший запас на земле, а потом уже думай о душе".
„Ищите прежде всего Царства Небесного и правды Его". А здравый смысл говорит: „Добывайте деньги силой".
„В это время чрез селение, где я жил, проходил один миссионер, и я объяснил ему свое затруднение; но он улыбнулся и сказал: „Никто не старается жить по Евангелию в таком буквальном смысле", и прошел дальше.
— 58 —
„Я никогда не мог понять, как можно толковать Евангелие в переносном смысле. В конце Нагорной проповеди нам дается торжественное предостережение (Лук. VI, 46—49):
„Что вы зовете меня: Господи! Господи! и не делаете того, что Я говорю? Всякий приходящий ко мне и слушающий слова Мои и исполнивший их, скажу вам, кому подобен: он подобен человеку, строящему дом, который копал, углубился и положил основание на камне, почему, когда случилось наводнение, и вода наперла на этот дом, то не могла поколебать его, потому что он основан был на камне. А слушающий и неисполняющий подобен человеку, построившему дом на земле без основания, который, когда наперла на него вода, тотчас обрушился; и разрушение дома сего было великое"...
„После почти двухнедельной молитвы и размышлений, я пришел к заключению, что Христос подразумевал именно то, что говорил; тогда я пошел и прочел этот текст народу, говоря, что Христос говорит в нем то, что думает. Если бы я сказал им, что Христос говорит не то, что думает, они сочли бы меня за дурака. Я сказал им, что Христос поставил нам такую высокую цель, что нам, может быть, в целую жизнь не достигнуть ее, но что мы должны стараться исполнять то, что проповедую им. У туземцев было очень много здравого смысла, и они сразу увидели бы несоответствие между проповедью и жизнью человека. После проповеди туземцы начали выпрашивать у меня разные вещи, и я давал им. Я стал думать, до чего это может дойти, но все-таки не мог представить, что Христос подразумевал не то, что говорил. Я решил пытаться исполнять этот текст, хотя не мог еще всего понять в нем.
„Так шло дело в течение двух-трех дней.
„...Этот случай произвел сильное волнение в народе. Они никогда раньше не слыхали такой проповеди, не видали такой жизни и теперь жадно слушали слова Господа. Один раз после богослужения кучка народу собралась недалеко от моего дома. Я смотрел на них из окна, но они меня не видели.
— 59 —
„Один из них сказал: „Я то-то и то-то выпросил вчера у белого человека"; другой сказал: „ попрошу еще того-то и того-то у белого человека". Но тогда другие стали говорить: „Если тебе нужно все это, лучше пойди и купи".
„После этого я жил среди дикарей еще три года, и они очень редко просили у меня чего-либо.
„Во время такого нравственного возрождения приехал еще миссионер. Он был в восторге, что народ обратился от немых идолов к Богу, и спрашивал меня, как это началось. Я рассказал ему свои опыты и затруднения с тем текстом. Он спросил меня, неужели я действительно думал, что в этом месте Евангелия подразумевается то именно, что говорится, и сказал: „Здешний народ знает вас; вы тут живете уже семь лет. Но если бы вы переехали в Палабалу, тамошний народ выпросил бы у вас ваш дом и выгнал бы вас из него".
„Я ездил в Палабалу, и тамошние туземцы всегда что-нибудь выпрашивали у меня, но впоследствии я поехал туда с своей женой, оставался там целую неделю, и никто ничего решительно у меня не выпрашивал".
Результатом нового метода проповедовать Евангелие было то, что у Ричардса скоро оказалась тысяча обратившихся в христианство, тогда как прежде не было ни одного.
Он утверждает, что эти обращенные действительно христиане по сердцу, так же как и по имени.
„Я решительно протестую против посещения ими Англии или Америки, — говорит он, — потому что они увидят, насколько там искажено христианство".
Он резюмирует весь вынесенный им опыт в следующих словах: „Я верю, что если мы будем искать Царствия Божия и правды Его, то все остальное нам приложится".
—————
ГЛАВА VII.
Заключение.
Если во внешней жизни Толстого искусство играет мало роли, то это вовсе не значит, что он не обращает на него внимания и что он не рассматривал вопрос об искусстве и не ответил на него так, как считал нужным. Но он совершенно отрицает и отказывается признавать искусством современную роскошь и изнеженность, доступную только немногим избранным.
Истинное искусство, по его мнению, есть та человеческая деятельность, посредством которой художник передает другим те чувства, которые он сам пережил, передает так, чтобы другие люди заразились ими. Такое искусство соединяет людей друг с другом посредством их чувств.
Глубочайшее чувство нашего времени есть чувство братства, любви, объединения, и истинное искусство должно стремиться к прославлению этого чувства. С этой точки зрения почти все современное искусство является несостоятельным, и Толстой ожидает, что новая, истинная жизнь произведет новое, истинное искусство.
Самым выдающимся его художественным произведением последних лет был роман „Воскресение", красноречивейший обвинительный акт против каст и правительств, привлекший внимание всего мира.
—————
Что касается до обязанностей каждого отдельного человека, то Толстой учит нас делать другим то, чего мы бы сами хотели от них.
— 61 —
„Только когда я сознал в себе то чувство любви, которое требует подчинения этому закону, сердце мое стало счастливо и спокойно, и я не только знал, как надо поступать, но знал так же и различала, то дело, в котором я могу и должен участвовать. Дело это — уничтожение раздора и вражды между людьми и всеми живыми существами и установлено наивысшего единства, согласия и любви. Человек всегда должен участвовать в развитии любви и единения между всем созданным".
Совершенствующиеся инстинкты человека, его совесть, просветленная самоотвержением, — вот что считает Толстой настоящим орудием для осуществления своих идей, а не способность к умствованию.
„Для многих людей нашего круга, — говорит он, — было бы невозможно мучить или убить ребенка, даже если бы им сказали, что при этом они спасли бы сотни других жизней. Таким же образом, когда в ком-либо развивается чувство христианина, он находит для себя невозможным целый ряд действий. Например, христианин, которому пришлось бы принимать участие в суде, кончающемся смертным приговором, который участвовал бы в совещании о высылке или в объявлении войны или в приготовлениях к ней, оказался бы в положении такого культурного человека, который был бы призван мучить или убивать ребенка". И как чувства человека изменяют и улучшают его поведение, так же и общественные чувства, т. е. общественное мнение, преобразуют общество. Войны и насилия прекратятся, потому что станут постепенно ненавистны сердцам людей.
Ошибочно было бы смотреть на взгляды Толстого как на произведение уединенного ума. Он является во многих отношениях представителем всего лучшего, что есть в горячо им любимом русском крестьянстве. Леруа Болье в своем сочинении „Империя Царей и Русские" (т. III, гл. 3.) говорит, что простой русский народ замечателен „своим милосердием и смирением и (что еще реже встречается и почти неизвестно в подобных же классах других стран) своим духом аскетизма и отречения, любви к бедности и стремлением к самобичеванию и самопо-
— 62 —
жертвованию". Он говорит также, что нравственным идеалом народа является полнейшая чистота, целомудрие. Таким образом, Толстой является выразителем духовных особенностей русского народа, и счастлив этот народ, что имеет своим представителем такого гениального человека.
Здесь мы простимся с этим великим учителем, великим особенно своим чистосердечием и простотой. Удивительный образ представляет этот дворянин-крестьянин, этот аристократ по рождению, осуждающий всякое правительство и всякую касту, этот ветеран двух войн, объявляющий смертным грехом кровопролитие, этот страстный охотник, ставший вегетарианцем, этот землевладелец, ставший последователем Генри Джорджа, этот богач, не желающий иметь никакого дела с деньгами, этот знаменитый романист, считающий, что потерял время, когда писал большинство своих художественных произведений, этот моралист, книга которого „Крейцерова соната" была запрещена к рассылке главным северо-американским почт-директором как безнравственное произведение.
Тот самый творческий, драматический инстинкт, который создал из Толстого великого романиста, который заставил знаменитого английского актера сэра Генри Ирвинга отвести его двум пьесам место среди лучших пьес прошлого столетия и который, как мы видели, так часто заставлял его черпать уроки из окружающего его мира, — этот самый инстинкт сделал из него, наименее театрального и наиболее искреннего из людей, драматическое изображение объединенного человечества, освобожденного любовью от оков касты и насилия.
Как у древних пророков, так и у него, в его собственной жизни, в трагедии его души кроется еще более глубокое значение, чем в его явном посланничестве.
Он является главным действующим лицом в современной драме человеческой души.
И та сцена, которая выставила такого исполнителя, не может пожаловаться на свою судьбу.
—————
ОГЛАВЛЕНИЕ.
———
Первое знакомство с Эрнестом Кросби. Л. Н. Толстого.................. III
Эрнест Кросби, поэт нового мира. Очерк И. Горбунова-Посадова..........V
Толстой и его жизнепонимание. Э. Кросби:
Глава I. Отрочество и молодые годы............................... 1
„ II. Великий духовный кризис Толстого...................... 10
„ III. Ответ Толстого на загадку жизни........................ 21
„ IV. Основы нравственного и социального учения Толстого..... 30
„ V. Учение Толстого и христианское учение.................. 44
„ VI Христианское учение на практике........................50
„ VII. Заключение..........................................60
Приложение
Дар Божий.
(Стихотворение в прозе.)
„Где дар, — сказал Господь, — сделанный Мною людям,
Обвенчанная Мною с солнцем, плодородная земля, с ее богатствами, достаточными для всех?
Что значат эти моления людей о хлебе?
Разве есть бедные в мире, изнемогающем под бременем богатств?
Кто же отнял у людей Мой дар,
Невесту солнца, плодоносную землю?"
И немногие, завладевшие землей, сказали: „благодарим Тебя, о, Господи!
Истинно, что Ты дал землю для всех, но смотри:
Твои посланники, Закон и Порядок, правящие миром, когда Ты далеко,
Признали нас достойными из всех и вручили, нам дар Твой!.."
„Я не знаю их, — сказал Господь. — Они, — научившие вас отнять у ближних Мой дар, — порождение ада, Я никогда не бываю далек от мира, данного мной людям и теперь, еще раз и навсегда Я даю эту плодоносную землю всем сынам человеческим.
Горе исчадию сатанинскому, осмелившемуся занять Мое место!
Горе вам, присваивающие себе дар Мой для всех!
Горе человеку, захватившему поле его ближнего"!...
(Перев. И. Наживина.)
(«Календарь для каждого», 1908)
Религия и кооперация.
Секрет всякой цивилизации в кооперации.
Дух кооперации, дух взаимной помощи, носится в воздухе. Атмосфера над нами пропитана этим духом. Мы видим его в группировании фабрикантов, в громадных трестах и в соединении рабочих в союзах. Видим его еще во многих кооперативных предприятиях, а также и в попытках устройства общины и колонии.
Добровольное кооперирование должно занять место подневольного, насильственного кооперирования прошлого; страх и алчность отступят перед энтузиазмом для взаимной помощи и любовного общежития. Чувство братства начинает проявляться во всех областях человеческой деятельности.
Раб смотрел назад, на кнут. Поденщик смотри на деньги. Идеальный же работник будущего, добровольный кооператор, будет смотреть вперед, на труд и на то благо, которое работа приносит людям.
Подневольное кооперирование прошлого уступит место добровольным обществам будущего, результату общей мудрости и чувства чести.
Переход совершается на наших глазах.
(«Календарь для каждого», 1917)
FIAT LUX!
(Да будет свет!)
Нам скажут: «Кто вы, вызов чтоб кидать?
Не вам устои общества менять!
Они века незыблемы, не дни!»
Но ведь и мы пред ними не одни:
Права и силы мир преобразить –
Не у земных нам идолов просить!
Мы – инструменты в Божиих руках,
Мы – мощь Природы, обращающей во прах
Все рамки ветхие, идеи, рубежи…
Но знайте: принуждения и лжи,
Излюбленных приёмов старины,
Благословить христиане не вольны!
Ни сабли, ни ружья и ни перста
Насилию: таков закон Христа!
И ложь, насилие над волею людей,
Мы требуем скорее сдать в музей!
Парламент? Выборные урны? Всё – в музей,
На полки, где орудья палачей!
Не соблазните! Помним: «Взявший меч
Погибнет». Ваши ружья и картечь
Насилье подавлять приучены…
И потому-то вы обречены:
Христианин не станет воевать
Или чрез «выборы» порядки изменять!
Мы будем действовать хитрее и мудрей:
На князей мира, словно на зверей,
Во мрак, где прячутся, со светом мы войдём,
И огнь любви вражде в ответ зажжём!
И вы, быть может, в первый раз за много лет,
Отступите перед Христом!
Да будет свет!
Всё: честность ложная, богатства и почёт
Значенье истинное в свете обретёт
И, вместе с лжами всех церквей, они
Сгорят в огне божественной любви!
Лжедобродетели сгорят, что возросли
На дармоедстве от чужих трудов,
И вместе с ними – все сплетения из слов,
Из коих ветхий богословский сшит хитон
Учений ложных вер. Мы скажем «нет»
Обманам в оправданье зла.
Да будет свет!
Ещё повсюду мрак, ночная тень,
Но ясны нам приметы: близок день!
Полночным гадам воли прежней нет:
Им страшен с выси Солнца Правды свет!
Не могут совы солнца испугать
И уханьем за горизонт загнать,
И взмахи крыл летучих упырей
Не в силах погасить его лучей!
Так точно наших выпады врагов –
Лишь вереницы из лукавых слов.
Но неспособны эти заклинания
Свет погасить в проснувшемся сознании!
Их складу жизни, они знают, места нет
В дне наступающем!
Да будет свет!
На крыльях веры нашей мы летим
И прежде всех рассвет желанный зрим.
И – Господу за то благодаренье! –
Сколь можем – смутное шлём отраженье
Туда, на землю, в мрак, где море бед,
Благовествуя: «Близок день!
Да будет свет! »
https://roman-altuchov.livejournal.com/19367.html