Своими мыслями я поделился с Емелиным, который вел группу, но время мы уже упустили, и вертолеты пролетели приличное расстояние. После разворота группы, то место, где могла находиться предполагаемая реактивная установка, я уже найти не смог. Сколько мы ни кружили над этим местом, маскировка сыграла свою роль. Обнаружить ее можно было только при непосредственном пролете над той ямой, в которой лежал контейнер.
Облёт караванных троп.
После посадки на аэродроме, я сразу доложил об увиденном, начальнику разведки нашей эскадрильи. Он подтвердил мое предположение, скорей всего это была разовая пусковая установка.
А через несколько дней, из того района, ночью по аэродрому был произведен выстрел такой ракетой. Та ли это была установка или нет, никто этого уже не знает. Только при очередной встрече с начальником разведки он отвел меня в сторонку и, по-отечески похлопав по плечу, сказал: «Если бы ты, лейтенант, тогда среагировал быстро и вы бы «взяли» ту установку, готовил бы ты уже сейчас дырку на кителе!»
Практически каждый день приходилось выполнять полеты на прикрытие самолетов как наших, так и афганских ВВС, заходящих на посадку, на нашу авиабазу. Риск их обстрела с земли был большой, особенно когда из Союза прилетал Ил-76. Как я уже говорил, это была слишком заманчивая мишень для «духов».
Как-то раз осуществляли прикрытие самолета командующего ОКСВ в аэропорту Герата. Тогда этот аэропорт уже практически никому не принадлежал, и в нем находились не только наши специалисты, но и «договорные» банды. Мы их так называли после заключения с ними соглашения о ненападении на наши посты и колонны. Некоторые банды даже пришлось повозить на вертолетах в указанные ими районы.
Аэропорт г.Герата
После посадки на отдаленной окраине от здания аэропорта мы стали ждать выхода на связь самолета, который должны были прикрывать, чтобы вовремя запуститься и взлететь. Но с воздуха нам передали, что посадка планируется не ранее чем через час. Поэтому была возможность отдохнуть. В это время наш вертолет окружило прибывшее к нам боевое охранение из трех танков. Поговорив немного с танкистами, я решил прогуляться до здания аэропорта, тем более возле него стоял недавно прилетевший Ми-8 афганских ВВС, и мне захотелось поговорить с коллегами.
Войдя в вертолет, я увидел трех молодых капитанов афганских ВВС, один из которых был в технических брюках. И как я понял, это был бортовой техник. Два других, наверняка, были летчиками. Поэтому я обратился к ним с приветствием на афганском языке. На что они мне ответили на отличном русском, абсолютно без акцента, и заулыбались своими белозубыми улыбками. Дальнейшие мои упражнения на дари, просто не имели смысла, тем более они продолжили разговор первыми.
Мы немного пообщались на различные темы. А затем я, немного стесняясь, спросил: «А кто из вас командир вертолета?»
На что они, переглянувшись, расплылись в широченных улыбках: «А у нас кто первый прибежит, тот и командир». И, увидев, как мои глаза раскрываются от удивления, рассмеялись, ну а следом за ними рассмеялся и я.
«Ладно! Пойду посмотрю здание аэропорта.», - сказал я, еще немного побеседовав с ними.
«Ну-ну, иди, посмотри», - хитро заулыбались они.
Причину этих улыбок я осознал буквально через несколько минут.
Лихо войдя в здание, я сразу, как на стену, напоролся на такой тяжелый, гневный взгляд, что мне сразу стало не по себе.
Прямо передо мной в коридоре сидели человек тридцать «духов», одетых с «иголочки», обвешанных с ног до головы оружием и боеприпасами. Молодые, с черными, как смола, бородами, с гневными белозубыми оскалами.
Скорей всего они тоже не ожидали появления перед ними своего злейшего врага, летчика - «шурави», за голову которого давали очень большие деньги. Хотя, как я понял, это была одна из договорных банд, но от этих ребят можно было ожидать всего что угодно. Никто не видел, куда я пошел, кроме экипажа афганского вертолета. Мой командир экипажа в это время продолжал мирную беседу с танкистами. Так что можно сказать – «вот он я, берите меня на блюдечке». Но духи, наверное, даже об этом не догадывались. Поэтому я с дикой улыбкой безумца, медленно, не поворачиваясь к ним спиной, пятясь как рак назад, вышел из здания и перевел дыхание. А затем быстрым шагом, но не переходя на бег, направился к своему вертолету под общий хохот афганских вертолетчиков. Ну а мне, конечно, было не до смеха.
Пока я шел, в голове прокручивались мысли, к чему могло привести мое любопытство и такая прогулка, и от них мурашки пробегали по спине.
Придя на вертолет, я ничего не стал рассказывать экипажу, потому что за этот поступок меня вряд ли похвалили бы, да еще заполучил бы взбучку.
Через двадцать минут поступила команда на запуск и взлет. Выполнив задачу, мы вернулись на базу. Только там я поделился своими впечатлениями с ребятами. Их ответ был прост: они повращали пальцем у виска и пожелали более таких ошибок не совершать.
Через несколько дней я вновь повстречался с этим афганским экипажем. Они прилетели к нам на авиабазу для дозаправки, а я в это время дежурил на КДП помощником руководителя полетами. Встретились мы уже как старые знакомые. Они напомнили мне тот «гератский» случай, и мы вместе посмеялись. Затем они опять куда-то «умчались», как «летучие голландцы».
Летали они почти без отдыха, по всему Афганистану. Кстати, летали изумительно, скорее даже нагло. Как я понял, инструкцию экипажу вертолета они полностью игнорировали. Ограничений по летной маневренности вертолета, указанных в ней, они вообще не выполняли. Иногда приходилось видеть такой пилотаж, и причем все это на простом вертолете Ми-8Т, а не на наших мощных «эмтэшках», что мы даже отворачивались, чтобы не видеть этот ужас, понимая, к чему может привести такое пилотирование.
Это касалось не только вертолетчиков. Грешили тем же афганские пилоты, летающие на самолетах Су-7Б. Порой казалось, что инструкцию экипажу они вообще не знают.
Как-то раз я также дежурил на КДП помощником руководителя полетами.
Вместе с нами, на авиабазе, базировался афганский истребительный бомбардировочный полк, летающий на Су-7Б. Поэтому и руководство полетами осуществлялось совместно с афганской группой руководства.
Устаревшие «сухие», после длительной «грамотной» эксплуатации афганцами в условиях жары и запыленности, еле поднимали себя в воздух. Что уж там говорить об их непосредственном применении как боевого оружия.
Друзья-сорбозы.
В полет их заряжали боеприпасами по минимуму, лишь бы взлетел. Да и вылетали они только рано утром или поздно вечером, когда становилось прохладней, и все равно почти трехкилометровой взлетной полосы им еле хватало. Как мы смеялись - они «взлетали за счет кривизны планеты», еще долго разгоняясь после отрыва от полосы и уборки шасси.
Ну а посадки - это вообще была комедия!
При возвращении их после нанесения БШУ афганский руководитель с улыбкой на лице просил нашего руководителя полетами «освободить воздушное пространство», чтобы его «орлы» могли попасть на аэродром. Нам приходилось попридержать наших летчиков, которые тоже возвращались с БШУ по Кандагару, и у которых топливо практически было на исходе. Но деваться было некуда.
В эфир летела команда «Ахтунг! На заходе союзники!» И по этой команде, наши рассыпались кто куда, зная, что сейчас начнется КВН.
И вот первая «летающая труба», как мы в шутку называли старенькие Су-7Б, падая с большой скоростью, «заходила» на полосу, пытаясь попасть в ее створ. Самолет явно заходил с повышенной скоростью, да и с порядочным превышением. Поэтому касание полосы колесами шасси произошло почти на середине «взлетки».
Афганский руководитель наблюдал за всем этим спокойно, с улыбкой на лице, не оказывая никакой помощи своему летчику.
Афганский РП.
Самолет же, не снижая скорости, нёсся в конец полосы, и мы были абсолютно уверены, что полосы ему не хватит, тем более что никаких попыток затормозить летчик не предпринимал, если не считать выпущенного тормозного парашюта уже в конце полосы. Мы с ужасом наблюдали за развитием событий, понимая, что ни к чему хорошему такая посадка привести не могла. А афганский руководитель все так же спокойно сидел в своем кресле, как будто для него это была привычная ситуация.
Самолет выскочил на большой скорости за пределы полосы, в разные стороны полетели какие-то обломки, поднялось облако пыли.
Мы отвернулись, думая, что всё! Хана!
Афганский РП спокойно поднял трубку телефона, дал какую-то команду, и на место аварии рванул их тягач.
Мы, снимая кепки с окаменелыми лицами, предложили ему свою помощь в виде санитарной машины. Но он спокойно поблагодарил нас и указал рукой в сторону места аварии.
С нескрываемым изумлением мы посмотрели туда, где только что разбился самолет.
Из рассеивающегося облака пыли, неторопливо выходил афганский пилот, размахивая в такт движению своим «ЗШ», идя по «взлетке» в сторону своей части.
Мы были в полном недоумении, такого просто не могло быть.
Афганский РП, видя наше смятение, только развел руками и сказал: «На все воля Аллаха!».
При осмотре места аварии мы ещё долго смеялись. Оказывается, за торцом полосы уже была накатана целая колея от колес шасси, вылетающих за её пределы самолетов. Так что для соседей такие случаи были привычным делом.
Иногда в такие переделки попадали и наши пилоты. Техника работала на пределе своих возможностей, поэтому случались частые отказы.
Как-то раз, я, взяв свой фотоаппарат, пошел на взлётно-посадочную полосу, чтобы поснимать возвращающиеся с задания «Грачи», трудяги Су-25.
Перейдя через полосу, я занял, как мне показалось, удобную позицию для съёмки приземляющихся штурмовиков.
В это время, основными стойками шасси, коснулся очередной Су-25, и покатился на них по полосе. Но как только носовая стойка коснулась бетона, она, сразу подкосившись, ушла под брюхо самолёта, и штурмовик резко опустил нос. Извергая из под носовой части брызги искр, и смещаясь с полосы на грунт, он понёсся аккурат на меня. Расстояние от него до меня было каких-нибудь 200 – 300 метров.
Уж не помню, что тогда щёлкнуло в моей голове, но я рванул с места в такой галоп, что показалось будто я бегу впереди своих собственных штанов!
Спустя всего несколько секунд, «Грач», со скрежетом промчался по тому месту, где только что стоял я, и, пропахав ещё метров пятьдесят, остановился.
Я же, извергая не меньше пыли из под ног, чем он, пробежав ещё метров сто, остановился, переводя дух.
Летчик, спокойно открыв фонарь, спрыгнул на землю и обошёл свою машину.
Видя, что всё обошлось, и я пошёл быстрым шагом к самолёту.
В это время к нему по полосе уже мчались машины тех.помощи и следом нёсся аэродромный люд.
Ускорив шаг, я быстренько подбежал к аварийной машине и сделал пару кадров, и пока меня не застали за этим занятием, незаметно ретировался.
А ещё был случай, когда я однажды чуть не уничтожил, по неосторожности, нашу артиллерийскую часть. В тот день я в экипаже с комэском Сергеем Константиновичем Емелиным летал в районе авиабазы по воздушному досмотру дорог и караванных троп. Высота предельно малая, 3-5 метров, чтобы не быть обстрелянными с земли. И при любом, даже кратковременном наборе высоты выше 15 метров, приходилось отстреливать «АСО-шки», тепловые ловушки, создающие помехи самонаводящимся головкам наведения зенитных ракет типа «стингер», «стрела». И вот подлетая к невысокому, метров 150, скалистому горному хребту, вертолет задрал нос, я привычным, отработанным движением нажал кнопку отстрела «АСО». Мало того, что начало отстрела происходит с небольшой задержкой, в 1-2 секунды, так еще «АСО» отстреливаются автоматически в течение восьми секунд, и прекратить этот процесс после нажатия кнопки уже невозможно.
И как только вертолет начал набирать высоту и переваливать через хребет, я с ужасом увидел, что за хребтом расположилась часть артиллеристов. САУ, орудия и очень много ящиков со снарядами. А так как высота отстрела «ловушек» была небольшой, то они, не успев сгореть в воздухе, падали на землю и еще в течение минуты догорали, с шипением подпрыгивая и сжигая все вокруг. Мы очень быстро пролетели над нашей частью, и я, только представив, что будет, если хотя бы одна из «ловушек» попадет в ящик с «выстрелами», ощутил такой ужас, что еще несколько секунд не мог прийти в себя. Но затем, сообразив, быстро обрисовал комэску ситуацию, и мы, развернувшись, полетели в сторону артиллеристов.
На земле все было спокойно, если не считать нескольких бойцов, стоящих с лопатами и грозно машущих нам сжатыми кулаками. Мы прошли над ними и покачали бортами, как бы извиняясь.
Через несколько дней, я дежурил в центре боевого управления дивизии, в качестве ответственного дежурного от авиации, где еще были дежурные от разведчиков, танкистов, артиллеристов и др. И я, как бы невзначай, спросил у артиллериста, не слышал ли он про такой случай. На что он мне очень бурно обрисовал ситуацию. Мол, какие то придурки на вертолете чуть не рванули артдивизион. И узнав, что одним из «придурков» был я, он еще долго объяснял мне, кто я такой, из чего я узнал о себе много нового. Потом, помирившись, мы очень долго смеялись.
Лётчик-оператор л-т Штинов С.Б.
Запомнился один из полетов ночью на корректировку огня артиллерии.
Чтобы исключить обстрелы блокпостов и авиабазы, каждую ночь по очереди летали два вертолета Ми-8, на высоте 1500 - 2000 метров, по системе аэродрома. Как говорится: «Мне с верху видно все...!» На одном из них летал я. Время уже перевалило заполночь, когда со стороны одной из горных вершин в сторону вертолета полетела змеистая очередь трассирующих пуль крупнокалиберного пулемета. Очередь была выпущена явно «на звук», т.к. по ночам мы летали с полностью выключенным бортовым светотехническим оборудованием, чтобы не быть в ночном небе Афганистана светящейся и мигающей всеми огнями «новогодней елкой». Вероятно, «духи» стреляли на авось. Настораживало то, что ночь была лунной. Этот «фонарь» освещал всю округу, как галогеновая лампа. Возможно, в какой то момент, и наш вертолет стал виден на фоне светлого ночного неба. Но высота была сравнительно большой, чтобы нас можно было достать из стрелкового оружия, а потому мы сильно и не переживали, хотя, скажу вам, неприятная это штука, когда в тебя летит быстрая светящаяся очередь свинца. Пройдет она выше или ниже, никто не знает.
На этот раз обошлось. Очередь прошла чуть ниже и в стороне от вертолета. Но дело было сделано. Мы приблизительно засекли координаты того места, откуда в нас стреляли, и сразу передали их на КП артиллеристов. Ответ с нашей стороны не заставил себя долго ждать. Вскоре я увидел большой залп со стороны нашей базы артиллеристов из установок «ГРАД». И через несколько мгновений на том месте, откуда производился обстрел, разлилось море огня, как будто вылили ведро с подожженной нефтью.
Скорей всего, переданные нами координаты совпали с имеющимися у артиллеристов сведениями о том месте, с которого нас постоянно беспокоили. Поэтому удар был настолько точным, что с тех высот больше в нашу сторону никогда не стреляли. Зрелище конечно впечатляющее. Одно дело видеть это днем, где разрывы сразу наполняются кучей поднятой пыли, а ночью пыли не видно - только огромнейшая лавина огня, аж мурашки по коже. Незавидна участь тех, кто оказался в тот момент там.
Кстати о ночных фейерверках.
Повезло нам встретить Новый год в Афганистане, на войне. И, поверьте, таких праздников я потом больше не видел.
Представьте себе 31 декабря, почти середина зимы, на родине снега навалило по плечи, а мы сидим на улице, у сделанного нашими умельцами, большого бассейна с кристально чистой, теплой водой, мирно попиваем заранее выгнанную и запасенную нами самогоночку.
И тут ровно в 12 часов ночи началась такая стрельба! Светло стало как днем. Вверх палили со всего что было. Грохот стоял невообразимый, некоторые профессионалы умудрялись писать трассерами восьмерки и даже что-то похожее на буквы. Не удивился бы, что и «духи» вместе с нами радовались приходу нашего Нового года и кидались вверх камнями на радостях.
Пальба длилась минут 30, пока, наверное, не закончились боеприпасы или стволы не раскалились добела. Естественно, все мы попрятались под крыши, так как после такой стрельбы вверх по законам физики все это выпущенное железо стало возвращаться назад, как бумеранг, на землю. И то тут, то там были слышны цокающие звуки падающих на крыши и землю кусочков раскаленного свинца. Такой фейерверк мне запомнился на всю жизнь.
Приближался окончательный вывод войск. Мы почти весь январь 1989 года «просидели на чемоданах», естественно не забывая выполнять боевые задачи по проводке и прикрытию наших выходящих войск.
Вокруг авиабазы практически не осталось наших войск. И все больше и больше банд скапливалось вокруг аэродрома. Это напоминало собирающееся к падали воронье. Но «духи» понимали, чем им обернется прямое нападение на нас и в основном действовали исподтишка, мелкими обстрелами, так сказать беспокоящим огнем. И по большому счету старались не трогать нас, давая возможность спокойно уйти, а потом уж накинуться на афганскую армию, которая на глазах стала разваливаться. Солдаты бежали, но кто-то и оставался.
Вывод нашей эскадрильи спланировали в два этапа. На тот момент у нас был почти полуторный штат летчиков, и поэтому решили, что вертолеты из Афганистана будут выводить опытные пилоты, наши старожилы, а молодежь решили поберечь и отправить на Ил-76. Тем более что в кабульском и баграмском полках были потери из числа молодых пилотов перед самым выводом. За несколько дней до окончания вывода, во время перебазирования из Кабула в Пули-Хумри, при доразведке маршрута, были сбиты и сгорели в Ми-24 над Салангом, командир кабульского полка полковник Голованов с молодым оператором Сергеем Пешеходько. 9 февраля 1989г. под Ташкурганом, после прямого попадания «стингера», сгорел в вертолете со своим экипажем мой однокашник Паша Кроха.
Так что нам с Валеркой Юсибовым, можно сказать, повезло. Нас включили в списки выводящихся на самолете. Хотя, что было опасней, улетать на своих вертолетах или быть «заложником» в огромном чреве Ил-76, которые в то время уже почти не летали к нам в Шинданд, было неизвестно. Как я уже говорил - мишень эта была классной. Поэтому, когда нам назначили дату вылета на 21 января 1989 года и мы стали собирать вещи, в душе было беспокойство за благополучный перелет в Союз.
В назначенный день «горбатый», исчертив все шиндандское небо дымными следами отстрелянных тепловых ловушек, мягко притерся к бетонной полосе нашей авиабазы, под прикрытием пары «двадцать четверок».
Мы уже стояли у КДП, выслушивая напутственные слова комэска, который оставался на второй этап вывода эскадрильи, и начштаба, который летел с нами. Из его слов было понятно, что нам ничего не понятно.
За месяц до вывода нас проинформировали, что наша эскадрилья выводится в Белоруссию, на границу с Польшей, где формируется «РЭБ-овская» эскадрилья. Кто-то этому был очень рад, особенно те, кто родом из этих мест или с ближайших областей. А таких было большинство. Ну а кто служил на Дальнем Востоке и очень хотел бы вернуться домой, такой информации не очень-то обрадовались.
В их число входил и я. Хотя выбирать не приходилось, военный должен служить там, куда пошлют. Потом эту информацию отменили, затем опять начали об этом говорить. В конце концов мы так и не могли понять, куда же мы улетаем.
Загрузившись в самолет, мы все перекрестились, хотя большинство были закоренелыми атеистами, и стали ждать вылета.
Запустив двигатели, борт вырулил на полосу, взревел всей мощью своих четырех турбин, рванул с места и после короткого разбега, оторвался от полосы. Мы все напряглись, в глаза друг другу не смотрели, каждый думал о своем. Хотя, наверное, мысли были об одном: быстрей бы набрать безопасную высоту пять-шесть километров над «точкой» и тогда уже расслабиться. Вот тут я первый раз начал искренне про себя молиться, и делал это с таким рвением, что кто-то сидящий рядом даже толкнул в бок.
«Стас, ты чего там себе бубнишь под нос?»
Я ничего не ответил, а только заворожено смотрел на один единственный высотомер в грузовой кабине, на который были обращены многие взоры. Стрелки высотомера как будто бы остановились, еле сдвигаясь в сторону увеличения высоты. Все происходило как в замедленном фильме. Все с напряжением ждали. И только когда стрелки прошли шестикилометровую отметку, все облегченно вздохнули и откинулись на своих сиденьях. Всё! Взлетели! Теперь домой.
Через пятьдесят минут полета все по очереди стали подходить к иллюминаторам на бортах самолета. Кто-то умудрился рассмотреть с семикилометровой высоты еле заметную полосу на земле и закричал: «Ленточка!» Это означало, что мы пересекаем государственную границу. И все в один голос заорали: “Ура-а-а!”
Все! Прощай многострадальная страна, прощай Афган. Прости нас за все! Простите нас ребята, кто не дожил до этих минут! Теперь можно было и прослезиться.
Через час мы уже снижались и заходили на посадку на аэродром Мары. Под крылом стали появляться родные глазу дома с шиферными крышами. И еще через несколько минут «горбатый» мягко коснулся родной земли. На рулежке нас уже ждали пограничники. И пока дозаправляли борт, мы, выстроившись на бетонке со своей поклажей, проходили таможенный досмотр. Эта процедура у нас заняла один час, после чего пограничники уехали. И мы остались одни на рулежке, предоставленные сами себе.
Самолет поставили в самом углу аэродрома, поэтому куда-то сходить прогуляться не имело смысла, тем более время вылета не обозначили. Все томились в тягостном ожидании.
Но вот появился экипаж, и ничего не ответив на наш вопрос «Куда летим?», быстро заняли свои места в кабине. Мы в недоумении опять погрузились в самолет. Через десять минут взлетели. Так как уже стемнело, определить направление полета мы не смогли. Все терялись в догадках, куда же мы все-таки летим? Начальник штаба закрылся в кабине с экипажем и не мог, а может быть не хотел, ответить на наш вопрос.
Когда время полета подошло к пяти часам, я приблизительно прикинул пройденное самолетом расстояние. Получалось, если мы все же летели домой, на Дальний Восток, то должны были быть где-то в районе Новосибирска. И точно, через минут тридцать мы начали снижаться. Настроение улучшилось. Значит, все же на Дальний Восток! Я поделился своей мыслью с соседями, но те только пожали плечами: «Сейчас все узнаем».
Приземлились, зарулили. Открылись створки, и в салон самолета пахнул свежий, мягкий воздух родной земли, с запахом озона, после только что прошедшего дождичка.
На улице стояла непроглядная тьма, ни одного огонька, и что больше всего поразило, ни пятнышка снега. Но сейчас нас никто не встречал. Мы вышли из самолета. Экипаж как обычно быстро «слинял», чтобы мы не досаждали им вопросами.
И тут из-за самолета вышел какой то военный, в технической форме и с повязкой на рукаве с надписью: «Дежурный по стоянке». Мы решили выяснить у него наше местоположение.
«Слушай! Подскажи, пожалуйста, где мы?» - спросили мы, ожидая услышать какое-нибудь родное дальневосточное название.
Дежурный удивленно раскрыл глаза: «Как где? В Поставах!»
«А это где?»
Глаза у него еще больше раскрылись. Он смотрел на нас как на идиотов.
«Как где? В Белоруссии!»
И тут нас прорвало: «Какая на фиг Белоруссия! Мы летели на Дальний Восток! Мы хотим домой!»
Видя наше агрессивное настроение, дежурный поспешил ретироваться, исчезнув в ночном мраке. Опять мы остались одни.
Но ожидание длилось недолго. Подъехал какой-то УАЗик, из которого вышел полковник, дал команду погрузить на подошедшую машину наших солдат-срочников и куда-то их отвезти.
Обратившись к нам, он сказал: «Ну а на счет вас у меня никаких указаний не было, и что с вами делать я даже не знаю».
Потом, подумав, добавил: «Ну, на ночь мы вас как-нибудь разместим».
Через полчаса подошли еще несколько машин, и мы, погрузившись, переехали в гарнизон Поставы, где нас устроили в казармы.
Там тоже со мной произошел курьезный случай. Время было уже позднее, и, как только мы разместились, я почувствовал, что очень хочу пить. Я направился в сторону умывальника в поисках воды, попутно зайдя в комнату дежурного по казарме, чтобы попросить у него кипятильник и вскипятить воды.
В Афгане мы привыкли пить только кипяченую воду, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу, вода там была отвратительнейшего качества, и даже после длительного кипячения она таила в себе много опасности.
Зайдя в дежурную комнату, я увидел здоровенного, полусонного прапорщика, по возрасту годящегося мне в отцы. Поэтому я так к нему и обратился:
«Отец, дай, пожалуйста, кипятильник, воды хочу попить, сил аж нет!»
Он удивленно посмотрел на меня:
«Зачем он тебе, иди да пей из-под крана, вода у нас чистейшая, во всей округе такой нет.»
И тут до меня наконец-то дошло, что я уже не на войне. Я дома! Рассмеялся и пошел спокойно утолять жажду. Просто и быстро.
А утром у нас появилась возможность выбраться в город и дозвониться домой или дать телеграммы, что мы наконец-то в Союзе.
Ждали мы решения нашей дальнейшей судьбы почти два дня, поняв за это время, что никому теперь не нужны. И только к концу второго дня приехал тот же полковник, собрал нас всех и объявил, что судьба наша непонятна. Министерство Обороны так и не решило, что же с нами делать. А потом, видно пожалев, по секрету зачитал нам номер указания Генерального штаба о том, что все выводящиеся из РА части расформировываются, и личный состав этих частей направляется по старым местам службы. Теперь мы уже знали, что делать. Записав номер этого указания себе в командировочные предписания, мы все, но самостоятельно, разлетелись кто куда.
Валерка Юсибов решил на несколько дней заехать домой, в Дзержинск, под Горьким, воспользовавшись предоставленной возможностью.
Ну а я уже через двое суток был дома, в Хабаровске.
Вот так и закончилась эта первая война для меня, мои 115 дней из 3335 той страшной и непонятной войны.
С. Штинов
Чеченские записки
вертолетчика
Всё сложилось, я смирился
только видно часть меня
до сих пор не возвратилась
из Афгана…
(Сергей Трофимов)