© Перевод и комментарии Антона Нестерова Email: ithaca_an(a)hotmail.ru
Опубл.: У.Б. Йейтс. Виддение. М., 2000. С. 25 - 34. В "Поэзии кельтов" Эрнест Ренан отметил некоторые черты, присущие, поего мнению, кельтской расе. Позволю себе несколько цитат - хотя они известнывсем и каждому: "Ни одна раса не общалась столь близко с тварным миром,поставленным ниже человека, ни одна раса не полагала, будто это столь важнодля жизни духа". Кельтам присущ "своего рода реалистический натурализм",любовь к Природе ради нее самой, живое чувство естественной магии, смешанноес меланхолией, настигающей человека, едва он остается с природой один наодин, и ему кажется, будто он слышит голос, раскрывающий тайну, откудапришел человек в этот мир и какая участь ему здесь уготована. "Они терзаютсебя, ошибочно почитая грезы реальностью", и "воистину, их дар воображения,в сравнении с воображением, каким знала его античность, предстанетбесконечностью в сравнении с чем-то конечным и ограниченным". "Для этихнародов история облеклась в одну нескончаемую жалобу - и по сей деньвспоминают они о своем изгнании и бегстве за море". "Если кельты порой икажутся веселы, все равно за улыбкой их уже проблескивает слеза. Ихзастольные песни кончаются как элегии; ничто не сравнится с радостнойскорбью кельтских народных мелодий". Мэтью Арнольд в "Кельтской литературе"также называет страсть к Природе, дар воображения и меланхолию характернымичертами кельтского характера, однако описывает их значительно подробнее.Страсть кельтов к природе проистекает не столько из осознания ее"таинственности", сколько - "красоты", и это прибавляет Природе "очарованияи магии"; воображение кельтов и свойственная им меланхолия - что-то вроде"страстного, бурного, необузданного мятежа против тирании факта". Кельтскаямеланхолия имеет мало общего с меланхолией Фауста или Вертера, - у них-то ктому есть причина, а кельтами движет нечто "неизъяснимое, дерзкое ититаническое". Формулы эти у всех на слуху - их знают едва ли не лучшеренановых, на слуху и фрагменты стихов и прозы, которые Мэтью Арнольдприводит, дабы показать, что всякий раз, когда произведение английскойлитературы обладает названными качествами, оно восходит к некому кельтскомуисточнику. Думаю, никто из нас, пишущих об Ирландии, не станет оспариватьправоту этих суждений, но стоит задуматься о том, что из указанных качествнам во благо, а что - во зло. Ибо, если этого не сделать, рано или позднонам угрожает безумие, и враги выкорчуют наши розовые сады, а на их местеразобьют капустные грядки1. Может статься, нам пристало сформулироватьаргументы Ренана и Мэтью Арнольда заново.
II
Когда-то все народы верили, что деревья - это богини и боги, и онимогут принимать человеческий или фантастический облик и танцевать средитеней; что олени и вороны, лисы, медведи и волки, облака и озера - все сущеепод солнцем и луной - как и сами луна и солнце, столь же божественны иизменчивы. В радуге древние видели пренебрежительно отброшенный богомохотничий лук; в раскатах грома им слышался грохот разбиваемого глиняногокувшина, которым боги носят воду, или шум колес несущейся в небебожественной колесницы; а когда над их головой внезапно пролетала стая дикихуток или воронья, они считали, что это мертвые спешат к месту успокоения; ипокуда они были склонны в любой былинке прозревать великую тайну, ониверили, что достаточно мановения руки или взмаха священной ветвью, чтобыпогрузить в смятение сердце и заставить луну укрыться тенью затмения.Литературы древности изобилуют подобными образами, а поэты народов, и понынене утративших этот взгляд на мир, могли бы сказать о себе вслед за автором"Калевалы": "песням моим я учился у множества птиц, у множества вод"2. В"Калевале" мать оплакивает утопленицу-дочь, которой смерть показалась милеебрака с постылым стариком, - слезы ее столь обильны, что становятся тремяреками, из вод их встают три скалы, на вершине же тех вырастают три березы,в кронах их сидят три кукушки и поют: одна - "любовь, любовь", другая"жених, жених", третья же - "утешение, утешение"3. Создатели саг придумалибелку, снующую вверх-вниз по стволу священного ясеня Игдрасиль: она доноситслова дракона, оплетающего корни древа, орлу, сидящему в кроне, и слова орла- дракону4; пусть слагатели саг не столь архаичны, как создатели "Калевалы":они жили в более населенном и сложном мире, и постепенно проникались тягой кабстрактному мышлению, уводящей человека от красоты, явленной зримо, но темсамым они, возможно, все больше теряли навыки бесстрастного созерцания,которое одно лишь способно увести человека за границы транса и заставитьдеревья и тварей живых, и всякую вещь говорить голосами человеческими. В этом смысле древние ирландцы и валлийцы не столь архаичны, каксоздатели "Калевалы", и все же они ближе к архаике, чем авторы саг, отсюда -и своеобразие цитируемых Мэтью Арнольдом примеров, где больше "природноймагии" и "чувства тайны", чем любования "красотой" природы. Во времена,когда он писал свой труд, народные песни и поверья знали значительно хуже,чем ныне, и мне кажется, вряд ли Арнольд мог понять, что наша "природнаямагия" - это лишь древняя религия, бытовавшая когда-то во всем мире:уходящее в незапамятные времена поклонение Природе и трепетный перед нейвосторг, - восторг, что витает над всяким исполненным истинной красотыместом, проникая в человеческое сознание. Эта религия древности - в пассажах"Мабиногион", где рассказывается о сотворении Блодьювидд: само ее имяозначает "подобная цветам". Гвидион и Мат создали ее из "чар и грез", "изцветов". "Они взяли цвет дуба, и цвет таволги и ракитника и сотворили изнего прекраснейшую и грациознейшую девушку, и крестили ее святым крещением,дав ей имя Блодьювидд"5; эту религию можно найти в не менее красивом пассажео пламенеющем дереве, чья красота наполовину происходила от вида причудливотрепещущих листьев, столь живых и прекрасных, что не уступали живостью икрасотой пламени: "И увидели они высокое дерево на берегу потока, и однасторона его была охвачена пламенем от корней до кроны, тогда как другая -зеленела и покрыта была тучной листвой". Все это очевидно прочитывается вцитатах из английских поэтов, которые Мэтью Арнольд приводит вдоказательство того, сколь многим английская литература обязана кельтам; этозаметно в строках Китса: " Окно распахнуто на пенный океан - и где-то тамчудесного народа земля, - но путь к ней позабыт"6, в его же "валах морских,что с пастырской заботой смывают грех земли"7; в шекспировых "мозаиках половнебесных", что "выложены золотом ярчайшим", в его Дидоне, стоящей "на дикомберегу", с "ивовой ветвью в руке", которой она, желая "вернуть возлюбленногов Карфаген", чертит в воздухе ритуальные знаки, - как то делали в древностипоклонявшиеся Природе и духам Природы. В этих, как и во многих другихпримерах, приводимых Арнольдом, мы видим восхищение и благоговейноеудивление верующих, вдруг оказавшихся среди сонма богов. Таковы восхищение иудивление, сквозящие в "Мабиногион" при описании красавицы Олвен: "Волосы еебыли желтее цветов ракитника, а кожа - белее морской пены, руки ее -прекраснее лилий, цветущих в лесу над гладью ручья"8. Таковы удивление ивосхищение, звучащие в строках: Встретимся ли мы на вершине холма, в долине или в лугах, У колодца, или там, где спешит ручей, Или на узкой полоске песка на берегу морском? Если бы люди не грезили о том, что из цветов можно сотворить женщинунеземной красоты, или что она может явиться из родника, бьющего на поляне,из мощеного камнем колодца, - эти строки не были бы написаны. О да, описанияприроды, созданные в манере, названной Арнольдом "точной" или "греческой",ничего бы не потеряли, будь луговые ключи или мощенные камнем колодцы лишьтем, чем они кажутся. Когда Китс, в греческой манере, пишет, внося вмироздание легкость и яркость: На берегу морском, в излучине речной, иль у холма, где крепость бережет его покой, - безлюдный город в ясном свете утра9; Когда в этой манере пишет Шекспир: Я знаю, там на берегу тимьян и львиный зев в цвету Когда Вергилий пишет в греческой манере: Дремы приют, мурава, источники, скрытые мохом10; или: Сорваны желтый фиоль и высокие алые маки; Соединен и нарцисс с душистым цветом аниса11; - они смотрят на природу без всякого восторга, - лишь с тойпривязанностью, что испытывает человек к саду, где он прогуливается изо дняв день, и мысли его во время оных прогулок исполнены приятности. Они смотрятна природу почти так же, как смотрят на нее наши современники, которые нелишены поэтического чувства, но больше интересуются друг другом, чем миромвокруг, и он отступает для них на задний план, выцветает, оставаясь вполнедружелюбным, вполне уютным - это видение людей, позабывших древние культы.
III
Люди, жившие в мире, где все сущее могло изменяться и принимать иноеобличие, - жившие в окружении сонма величественных богов, чей гнев могокрасить багрянцем закат, прорваться громом или грозой, - эти люди быличужды нашим понятиям авторитета и меры. Они поклонялись природе и природномуизобилию, и, видимо, с незапамятных времен частью справляемых среди холмовили в глубине леса ритуалов были исступленные танцы, во время которыхтанцоров охватывал неземной экстаз: им казалось, что они видят богов илибогоподобных существ, души их устремлялись в надлунные сферы; и, возможно,тогда и зародилось представление о благословенной земле, населенной богами имертвыми, вкушающими блаженство. Древние были одержимы воображаемымистрастями, ибо еще не ведали, сколь скудны положенные нам пределы, - онибыли ближе к древнему хаосу, всечеловеческому желанию, и перед глазами ихстояли извечные образцы. Когда был сотворен первочеловек, петляющий повлажной от росы траве заяц мог замедлить свой бег и в удивлении привстать назадние лапы; тонкая связка тростника под ногами могла быть богиней,смеющейся среди звезд; малая толика волшебства, легкое мановение руки, шепотгуб - и люди могли обернуться зайцем, или связкой тростника, они ведалибессмертную любовь и бессмертную ненависть. Все народные литературы и все литературы, сохранившие связь с народнойтрадицией, восхищаются бессмертным и бесконечным. "Калевала" восхищаетсясемьюстами годами, что Ильматар странствовала в морской пучине, беременнаяВяйнямейненом12, а султан в "Песне о Роланде", размышляя о величии Карла,вновь и вновь повторяет: "Ему триста лет, когда ж он уймет свой нрав?"Кухулин в ирландских народных сказаниях алкает одного - победы, и вот,одолев всех людей, он гибнет в схватке с волнами, ибо лишь волнам дано взятьнад ним вверх. Юноша в ирландских народных песнях умоляет возлюбленную уйтис ним в леса, чтобы смотреть, как резвится в реке лосось, и слушать зовкукушки, забыв о смерти, ибо та никогда не найдет их в сердце леса. Оссиантриста лет пробыл в волшебной стране эльфов, он познал там волшебство любвии вот, вернувшись на землю, он умоляет святого Патрика прервать на мгновениемолитвы и послушать пение дрозда, ибо это поет дрозд Деррикана, которогоФинн привез из Норвегии триста лет назад, и сам пристроил ему гнездо наветвях этого дуба. Правда ли, что если уйти в лес достаточно глубоко, в чащеможно обрести все, что ищешь? Кто знает, сколько веков поют лесные птицы? Всякая народная литература - повествование о страстях, современнойсловесности, музыке и искусству неведомых - разве что те напрямую - иликаким-то окольным путем восходят к временам древности. В древней Ирландиилюбовь почиталась смертельной болезнью, и в "Любовных песнях Коннахта" естьстихотворение, звучащее, как погребальный плач: " Моя любовь моя, о любовь моя, женщина, которая виной тому, что стал яникчемен, женщина, зло от которой дороже, чем благо любое от иной женщины. Мое сокровище мое, о сокровище мое, женщина с серыми глазами, женщина,на сгибе руки которой никогда не покоиться моей голове. Моя любовь, о любовь моя, женщина, которой я обессилен, женщина,которая обо мне не вздохнет, женщина, которая никогда не воздвигнет мнекамень надгробный. Моя тайная любовь, о тайная любовь моя, женщина, которая и слова сомною не молвит, женщина, которая забывает меня, едва покину ее. Моя избранница, о избранница моя, женщина, которая не глядит мне вслед,женщина, которая со мной не помирится. Мое желание, о, желание мое, женщина, нет которой дороже под солнцем,женщина, которая не видит меня, когда сижу с нею рядом. Женщина, сокрушившая сердце мое, женщина, по которой вечно вздыхатьмне". Другая народная песня кончается: "Озеро Эрна хлынет на сушу, горыравниной станут, валы морские окрасятся в пурпур, земля напитается кровью,долины и пустоши, где цветет вереск, холмами станут, прежде, чем ты узнаешьстраданье, черная моя роза". Столь же безудержны и безоглядны ирландцы и вненависти. В одной из народных песен кормилица О'Салливана Бере возноситмолитву, чтобы те, кому суждено предать его, не знали иного ложа, кромераскаленных адских камней. А ирландский поэт елизаветинской эпохивосклицает: "Трое только и ждут моей смерти: Дьявол, ждущий мою душу, иплевать ему на мое тело и богатство мое; черви, ждущие моего тела, и плеватьим на мою душу и мое богатство; мои дети, ждущие моего богатства и плеватьим и на душу мою, и на тело мое. Исусе Христе, да будет воля Твоя - чтобы имвсем болтаться на одном суку". Подобная любовь и ненависть не могутдовольствоваться тем, что обречено смерти, они жаждут продлиться вбесконечность, так что вскоре оборачиваются любовью и ненавистью к идее.Любовник, любящий столь страстно, вскоре окажется близок к тому, чтобыповторить вслед за героем стихотворения А.Э.13: "Безбрежное желаниепробуждается и растет, позабыв о тебе". Слова древнего поэта об ирландцах, что "возлюбили они много"14, ипоговорка, слышанная одним моим знакомымa в горах Шотландии, будто ирландцамничто не любо, - в сущности, говорят об одном и том же, ибо толькострастность души может быть причиной того, что в Ирландии столькомонастырей. Ведь и тот, кто охвачен ненавистью - если та идет от полнотысердца, рано или поздно начинает ненавидеть одну лишь идею; из этогоидеализма в любви и ненависти, полагаю я, и проистекает, в первую очередь,способность ирландцев, когда дело доходит до политики, говорить и забыватьто, о чем другие никогда не говорят и не забывают. Земледельцы и скотоводыдревности знали любовь и ненависть во всей их полноте: они превращали друзейв богов, врагов - в демонов; их потомки, - те, кому выпало хранить традицию,- оказались не менее склонны к мифологизации. Из этого "ошибочного принятиягрез", которые, может статься, и есть суть всего, за "реальность", которая,возможно, не более, чем проявление этой сути, - из этой "страстной, бурнойреакции против деспотизма факта", может быть, и рождается меланхолия, -меланхолия, побуждавшая древних искать наслаждения в историях, чтооканчиваются смертью либо разлукой, тогда как наши современники обретаютрадость в историях, кончающихся перезвоном свадебных колоколов; это оназаставляла древних, которые, подобно ирландцам старых времен, скорее былисклонны к лирике, чем к драматизму, черпать наслаждение в бурных,исполненных красоты стенаниях. Жизнь их протекала в окружении бескрайнихлесов, за всякой вещью сквозила тайна, неистовство порывов, а переживаниекрасоты, полагаю, обрекало на одиночество; жизнь казалась столь ничтожной,столь хрупкой и краткой, что ничего не запечатлевалось в памяти ярче, чемповесть, оканчивающаяся расставанием и смертью, и чем бурная, исполненнаякрасоты жалоба. Мужчины рыдали не оттого только, что возлюбленные ихбросили, отдав сердце кому-то другому, не потому, что знание сие сталогорько в устах их15: стенающий верит, что жизнь, сложись она иначе, моглабыть счастливее, а значит - менее достойной скорби, но потому, что ониродились и должны умереть, так и не утолив снедающую их жажду. И всеблагородные герои мировой литературы, изведавшие истинную скорбь: Кассандра,Елена и Дейдре, Лир и Тристан - берут свое происхождение из легенд, они -лишь образы, созданные первобытной фантазией, отраженные в зеркальцесовременного и классического воображения. Вот что за меланхолия охватываетчеловека, когда он "остается один на один с природой" и полагает, чтовнимает голосу, "раскрывающему тайну, откуда пришел человек в этот мир икакая участь ему здесь уготована": он слышит полный скорби крик рождения исмерти; что еще, как не это, могло напомнить кельтам об "изгнании и бегствеза море", что еще могло разворошить вечно тлеющие угли? Там, где говорят нагаэльском языке, нет более популярного поэтического произведения, чем плачОссиана, который он сложил, будучи уже немощным стариком, сложил в памятьтоварищей и возлюбленных юности, в память трехсот лет, что провел он встране фей, где его держала любовь: все мечты бессильны устоять передхолодным ветром времени, чье дыхание слышится в этих жалобах: "Тучи застлалинебо, тянутся друг за другом; также тянулась ночь накануне: казалось, концаей не будет; нынешний день тянулся, будто и не угаснет, а накануне едва ядождался ночной прохлады - казалось, конца не будет дню тому: для менявсякий день слишком длинен... Нет никого, кто был бы жалок, как я, инесчастен: я, нищий старик, пропитания ради таскающий камни Тучи застлалинебо. Я - последний из фениев, великий Оссиан, сын Финна, слушаю звонколокольный. Тучи застлали небо". Мэтью Арнольд цитирует плач ЛливархаСтарого16 как типичный пример кельтской меланхолии, но я бы предпочелпривести его здесь как пример меланхолии древней: "О, костыль мой, не осеньли к нам пришла: папоротник красен и желт ракитник? Осень моя: все чтопрежде любил, мне теперь ненавистно... Вот она старость: где кудри мои, гдезубы, где блеск глаз, что пленял женщин, - осталась лишь горечь. Четыре вещия всю жизнь ненавидел - и вот разом они обрушились на меня: кашель,старость, слабость и скорбь. Я стар, одинок и сгорблен, кровь моя холодна;не мне теперь покрывают почетное ложе во время пира: я жалкий калека, чтоковыляет, опираясь на посох. Сколь горек жребий, выпавший Лливарху, скольгорька эта ночь, к которой пришел он! Скорби не будет конца, как нетоблегченья от ноши". Один из елизаветинцев описывая экстравагантную скорбь,назвал ее "ирландским стенанием"; и Оссиан, и Лливарх Старый, полагаю, ближек нам, современным ирландцам, чем те - к большинству людей. Вот почему инаша поэзия, и большая часть наших размышлений проникнуты меланхолией."Ирландец, - пишет прекрасной прозой, первоначально созданной на гаэльском,доктор Хайд, - будет танцевать, заниматься спортом, пить и восклицать, а наследующий день, сидя в своей лачуге, примется копаться в себе, удрученный,больной и грустный, - облекая все это в плач по ушедшим надеждам, впустуюрастраченной жизни, тщете всего сущего и приближении смерти".
IV
Мэтью Арнольд задается вопросом: сколь много должно быть в идеальномгении от кельта. Я бы предпочел иную формулировку: сколь много в идеальномгении от древних охотников, рыбаков и танцоров, отплясывающих свойэкстатический танец среди холмов или в лесах? Конечно, жажда предельнойэмоциональной раскованности и беспросветной меланхолии чревата в мире семмассой проблем, - она отнюдь не делает жизнь легче или упорядоченей, но,возможно, всякое искусство восходит к бытию, что превыше этого мира, иименно о том следует кричать в уши нашей тщете и немощи, покуда мир сей нестанет пищей для искусства, не преобразится в видение17. Конечно, как пишетСамюэль Пальмер, "преувеличение есть тот дух, коим искусство живо, и намдолжно стремиться к тому, чтобы всякое преувеличение довести до крайности".Мэтью Арнольд говорил, что если бы его спросили, "когда именно в Англиипроизошел тот поворот, что англичане пристрастились к меланхолии и природноймагии", он, бы "не раздумывая, ответил, что меланхолией англичане обязанысвоим кельтским корням, и, несомненно, от кельтов ведет свое происхождение иприродная магия". Я бы сформулировал все это иначе: литература деградирует до простойхроники событий, до выхолощенных, холодных фантазий и столь же холодныхразмышлений, если только ее не питают страсти и верования древности, а извсех европейских источников древних страстей и верований - славянского,финского, скандинавского и кельтского, -и лишь последний на протяжениимногих веков был близок основному потоку европейской литературы. И именно онвновь и вновь вносил "животворящий дух преувеличения" в искусство Европы.Эрнест Ренан поведал нам, как видения Чистилища, вынесенные пилигримами изпещеры Лох Дерг18 (в языческие времена эти же видения интерпретировались какпрозрение посмертной судьбы душ в нижнем мире - достаточно вспомнить, что ипоныне пилигримы добираются до священного острова на лодке, выдолбленной изцельного ствола дерева19), обогатили европейскую мысль новой символикой,связанной с покаянием; влияние этих представлений было столь серьезно, что,как пишет Ренан: "нет ни малейшего сомнения: к ряду поэтических тем,которыми Европа обязана кельтам, следует прибавить еще одну - "Божественнуюкомедию" с ее архитектоникой". Чуть позже легенды о короле Артуре, Круглом столе и святом Граале,который, видимо, изначально был не чем иным, как котлом ирландского бога20,вновь изменили литературу Европы, а возможно - и сам эмоциональный складевропейцев, сформировав дух рыцарства и дух рыцарского романа21. Еще позже ккельтским легендам обратился Шекспир - именно оттуда ведет свою родословнуюего королева Маб, также, как видимо, Пак, эльфы и феи в его пьесах. А назаре нашей эпохи облик рыцарских романов - будто они были ими изначально -обрели в мастерской обработке сэра Вальтера Скотта сказания шотландскихгорцев, с присущей им экспрессивностью. В наше время скандинавская традиция, преображенная фантазией РихардаВагнера и Уильяма Морриса (а чуть раньше, полагаю - Генрика Ибсена, болеевеликого, чем они), стала основой нового рыцарского романа, который РихардВагнер превратил в самое страстное из искусств, ведомых современному миру.Сравниться с этим новым романом по страстности могут лишь легенды о королеАртуре и Граале, все еще не утратившие силы воздействия на воображение; нынеоткрылся еще один источник легенд - источник более изобильный, чем любойдругой в Европе: древнеирландские легенды: повесть о Дейрде22,несравненнейшей из женщин, чьи красота и мудрость сводили мужчин с ума;повесть о сыновьях Туиреанна, с ее непостижимыми чудесами, - видимо, этодревнейшая версия легенды о поисках Грааля; повесть о четырех детях,превращенных в четырех лебедей и оплакивающих свою участь над зеркалом вод;повесть о любви Кухулина к бессмертной богине и возвращении его домой, ксмертной женщине, - и повесть о его многодневном сражении на речнойстремнине с любимым другом, с которым он перед началом боя обмениваетсяпоцелуем - и над чьим мертвым телом рыдает, одержав победу; повесть о егосмерти и плаче Эмер; повесть о побеге Грайне с Диармайдом - самая страннаяиз всех повестей о женской неверности; и повесть о возвращении Оссиана изстраны эльфов, также как приписываемые ему рассказы о жизни среди волшебногонарода и многочисленные элегии. "Кельтское движение", как я его понимаю,берет свое начало с открытия этого источника легенд, и невозможнопредсказать, сколь велико окажется значение такового для грядущего: каждыйновый источник несет с собой новое опьянение воображению нашего мира23.Сейчас это происходит в то время, когда воображение мира готово к новомуопьянению - как было когда-то в момент прихода легенд об Артуре и святомГраале. Реакция против рационализма восемнадцатого века слилась с реакциейпротив материализма века девятнадцатого, и символистское движение, вГермании достигшее своего наивысшего выражения в Вагнере, в Англии - впрерафаэлитах, во Франции - в Виль де Л'Иль-Адаме и Малларме, а в Бельгии -в Метерлинке, это движение, отчасти задевшее и вдохновившее Ибсена иД'Аннуцио - несомненно, единственное движение, говорящее нечто новое.Искусство, размышляющее над силой своего воздействия, становится религиозными стремится, как сказал, кажется, Верхарн, к созданию священной книги. Онодолжно, как то всегда происходит с религиозной мыслью, выражать себя влегендах; но славянские и финские легенды повествуют о странных и чуждих намлесах и морях; скандинавские легенды, подхваченные великими художниками, всеже рассказывали о лесах и морях, не менее нам чуждых; валлийские легендыбыли обработаны великими мастерами не меньше, чем легенды греческие; и лишьирландские легенды, чье действие разворачивается среди знакомых нам лесов иморей содержат в себе новую красоту и могут дать наступающему веку наиболеезапоминающиеся символы, в которых он себя выразит. 1897. Это эссе могло бы быть много точнее, также как и приводимые в немпримеры, дождись я, покуда леди Грегори24 закончит свою книгу легенд,"Кухулин Мюирнхемский" - книгу, стоящую наравне со "Смертью Артура" и"Мабиногион".
1902.
(Footnotes) 1 Намек на эпоху саксонского владычества. 2 В пер. Л.Бельского: "Мне навеял песен ветер,/ Принесли морскиеволны,/ Мне слова сложили птицы". Калевала, I, 67 - 69. 3 Калевала, IV, 447 - 504. 4 "В ветвях ясеня [Игдрасиль] живет орел, обладающий великой мудростью.А меж глаз у него сидит ястреб Ведрфельнир. Белка по имени Грызозуб снуетвверх и вниз по ясеню и переносит бранные слова, которыми осыпают друг другаорел и дракон Нидхегг". - Видение Гюльви// Снорри Стурлусон. Младшая Эдда.М., 1970. С. 35. 5 См. Мат, сын Матонви. Четвертая ветвь Мабиногион/ пер. В.В.Эрлихмана// Мабиногион. М., 1995. С.48.. 6 "Ода соловью". Ср. в пер. Г. Кружкова: "... песнь.../ будила тишину волшебных окон над скалой морскою/ взабытом очарованном краю". 7 "Последний сонет". Ср. пер. В.Левика: " Вершат ли воды свой святой обряд,/ Брегам земли даруя очищенье". 8 См. Килох и Олвен/ пер. В.В.Эрлихмана // Мабиногион. М., 1995. С. 71. 9 "Ода к греческой вазе". Ср. в пер. Г.Кружкова: " Зачем с утра благочестивый люд/ Покинул этот мирный городок, -/ Уже несможет камень рассказать./Пустынных улиц там покой глубок". 10 Эклога VII, 45, пер. С.Шервинского. 11 Эклога II, 47 - 48. Пер. С.Шервинского. 12 "Калевала", I, 103 - 344. 13 Псевдоним поэта, драматурга и художника Джорджа Уильяма Рассела(1867 - 1935). Знаком с Йейтсом еще по школе искусств Метрополитен. ЧленТеософского общества. В 1886 совместно с Йейтсом Рассел организовал вДублине ложу Герметического общества Анны Кингсфорд. 14 Ср. Лк. 7, 47: "А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие зато, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит". a Уильямом Шарпом, который, может статься, сам же ее и придумал, но отэтого та не перестала быть истинной. 1924 г. - Прим. автора. 15 Ср.: И я пошел к Ангелу, и сказал ему: дай мне книжку. Он сказалмне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоихбудет сладка, как мед (Откр. 10, 9). 16 Лливарх Хен или Ливварх старый - бард VI в. 17 Ср.: "Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие жендолжны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, какне радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим,как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего". 1 Кор. 7, 29 - 31. 18 Лох Дерг - (букв. Красное озеро) - озеро в северной части Ирландии.Посреди его расположен скалистый остров с пещерой, насыщеннойгалюциногенными испарениями и считавшейся входом в Ад. Место это привлекалопаломников, ибо согласно местной традиции, проведший в пещере ночьудостаивался вещих снов. 19 Ирландцы пользовались лодками, представлявшими собой деревянныйкаркас, обтянутый шкурами животных. Однако, согласно одной из легенд о ЛохДерг, такие лодки останавливались на полпути к острову, не в силахпреодолеть некий магический запрет, - вот почему добраться до пещеры можнотолько на долбленке. 20 Имеется в виду Дагда, бог потустороннего мира, хозяин котлаизобилия. 21 Видимо, эти размышления У.Б.Йейтса повлияли на дружившего с ним ЭзруПаунда: тот характерным образом назвал книгу своих эссе о средневековойлитературе Европы "The Spirit of Romance" - "Дух рыцарского романа". 22 См.: "Изгнание сыновей Уснеха". 23 Отчасти - аллюзия на источник Мимира, упоминаемый в "СтаршейЭдде", вкотором сокрыты знание и мудрость, и из которого течет "мед поэзии". 24 Грегори, Изабелла Августа (в девичестве - Перс), 1852 - 1932.Драматург, фольклорист. Познакомилась с Йейтсом в 1896, тремя годами позжеприняла активное участие в создании Ирландского литературного театра.