Дискриминация в образовании

Политика КНР в течение трех последних десятилетий, касавшаяся системы образования в Тибете, была охарактеризована покойным Панчен-ламой. Выступая на первом собрании Китайского института тибетологии в 1988 году, он сказал:

“Страна, которая начиная с седьмого столетия сама определяла свою судьбу в течение 1300 лет, после своего освобождения утратила свой язык. Были ли мы отсталыми или делали ошибки, мы сами определя­ли свою жизнь на самом высоком плато мира, пользуясь своим род­ным языком. Наш язык сохранил все, чего мы достигли в нашей культуре: буддийское учение, народные ремесла, астрономию, астроло­гию, поэмы, логику, юридические и политические труды. Когда был создан Институт тибетологии, я выступил во Дворце народа и сказал, что изучение Тибета должно основываться на том, что Тибет обладает своей собственной религией и культурой. До сих пор мы это недооце­нивали. Не может быть, что партия сознательно стремится к гибели тибетской культуры, но я хотел бы знать, выживет ли тибетский язык или будет искоренен”.

В независимом Тибете более шести тысяч мужских и женских монастырей служили школами и университета­ми, удовлетворяя потребности населения в образовании. Кроме того, Тибет имел много государственных и частных школ. Для китайского правительства эти традиционные образовательные центры были источником слепой веры, обеспечивающей феодальный порядок. Вместо монастырей китайцы заставляли тибетцев в земледельческих и ското­водческих областях создавать независимые “народные школы”. Но само китайское правительство не выделило ни одного цента на эти школы.

Эти школы нужны были Китаю больше для пропаган­дистских целей, чтобы впечатлять мир внушительной ста­тистикой. Китай утверждает, что в “ТАРе” было открыто около 2500 начальных школ. Однако большинство этих школ нельзя, собственно, назвать тем, что принято считать школами. Большинство учителей не способно научить школьников даже элементарному тибетскому языку. Есте­ственно, что школьники не были заинтересованы посещать такие школы. Из практических соображений большая часть “народных школ” была закрыта.

В официальном китайском издании “Тибет ревью” (.№2, 1986) три китайских социолога признали следую­щее:

“В "ТАРе" насчитывается только 58 средних школ, из которых только 13 отвечают своему назначению. Существуют 2450 начальных школ, из которых только 451 содержится государством, а более двух тысяч школ финансируются самими жителями. Эти школы очень слабые и не оборудованы должным образом. Результативность обучения в них или крайне низка, или равна нулю. Поэтому говорить о наличии научных основ образования в этих школах не имеет смысла. В настоящее время 90% фермеров и скотоводов не получили даже минимума необ­ходимого среднего образования. В таких условиях разговоры о пол­ном среднем или университетском образовании напоминают предло­жения людям есть досыта, когда нет достаточного количества пищи. Только около 45% детей школьного возраста посещают начальную школу и только 10,6% из них получают неполное среднее образование. Другими словами, 65% детей не получают даже начального образова­ния. Во всем "ТАРе" сейчас немногим более девяти тысяч учителей для разных типов школ. Это число намного меньше требуемого. 50 % учи­телей не имеют нужной квалификации. Равенство между нациями в этом вопросе может быть достигнуто, если все это серьезно изменить в лучшую сторону”.

В период между 1959 и 1966 годами китайское прави­тельство провело несколько кампаний по “контролю над интеллектом” с целью укрепить свою власть в Тибете. Образованные и талантливые тибетцы-ламы, настоятели мона­стырей, геше, ученые и другие образованные люди были посажены в тюрьмы и отправлены в трудовые лагеря. Та­ким образом, пока квалифицированные учителя томились в тюрьмах, школами руководили неквалифицированные преподаватели.

Представители китайского правительства сообщили третьей ознакомительной делегации по образованию от Ти­бетского правительства в эмиграции, что в Тибете есть 2511 школ. Г-жа Джецун Пема, глава делегации, свиде­тельствует:

“Где бы мы ни были, было крайне сложно договориться о посещении какой-либо школы. Нам говорили, что "школа закрыта на летние ка­никулы", "директор сейчас отсутствует", "у детей сейчас обед" (это в 10 часов-то). После таких отговорок делегаты только заглядывали в классы и видели, что там были складированы лесоматериалы. Иногда делегатам показывали сельские классы под навесом, и когда они при­поднимали брезентовый пол, то видели, "что трава под ним была со­всем зеленая"”.

Джон Биллингтон, заведующий учебной частью англий­ской школы Рептон, много ездил по Тибету в 1988 году и пришел к следующим выводам:

“В сельских местностях вы можете увидеть большое количество детей, работающих в полях, косящих траву, стригущих овец, собирающих навоз яков, убирающих стойла. Приходишь к выводу, что они не хо­дят в школу: и в большинстве случаев потому, что школ-то нет. Груст­но слушать стариков, которые рассказывают о том, что раньше при каждом монастыре была школа, но после того как монастыри были разрушены, эти маленькие школы не были восстановлены. В глухих местах я встречал пожилых пастухов, которые умели и писать, и чи­тать. Это было жестоким напоминанием о пренебрежении китайцев к будущему внуков этих людей”.

Важным является вопрос о том, кто пользуется учеб­ным оборудованием в Тибете. В своей “Белой книге” ки­тайцы заявляют, что они вложили 1,1 миллиард юаней в развитие системы образования в Тибете. Как бы правдиво ни было это заявление, ясно одно: китайские учащиеся, живущие в Тибете, являются основными потребителями этих вложений. 30—50% затрат на образование в “ТАРе” выделяется Тибетскому национальному университету, на­ходящемуся в китайском городе Шеньянг. Этот универси­тет обладает лучшим оборудованием среди всех учебных заведений для тибетцев. Но при этом большинство китай­ских преподавателей и служащих этого университета прежде были в составе 18-й армии, которая вторглась в Ти­бет. С другой стороны, большинство студентов — это дети и родственники китайских чиновников, работающих в Ти­бете и в других местах.

В самом Тибете лучшие школы находятся в Лхасе, Шигацзе, Гьянгце, Чамдо, Силлинге, Кьигудо, Дарцедо и Дечене. Но и эти школы предназначены прежде всего для де­тей китайских кадров. В этих финансируемых китайским правительством школах тибетские учащиеся обучаются от­дельно от китайских, причем лучшие преподаватели рабо­тают в китайских классах. У студентов даже разные столо­вые, которые разделяются на “для питающихся цампой” и “для питающихся рисом”. Качество пищи для китайского “стола питающихся рисом” значительно выше.

Ежегодно определенное количество мест в университе­тах официально предоставляется тибетцам, на образование которых расходуется часть бюджета, предоставляемая Ти­бету на развитие этой сферы. Однако большинство этих мест отдается китайским студентам. Чтобы поступить в университет, молодой человек должен закончить полную среднюю школу и выдержать серьезные экзамены. По­скольку экзамены принимаются на китайском языке, то тибетцы часто не выдерживают их, и их места достаются ки­тайским студентам. Сформировалась тенденция, когда ки­тайские абитуриенты, не выдержавшие экзамены в учеб­ных заведениях Китая, отправляются в Тибет, чтобы там пересдать их. Поскольку общий уровень образования зна­чительно ниже в Тибете, чем р Китае, то китайцы в этом отношении выглядят лучше, чем тибетцы, и поэтому зани­мают их места в университетах.

Первая австралийская делегация по правам человека, прибывшая в Китай, также отмечала это в своем докладе:

“Хотя делегация отметила стремление правительства повысить обра­зовательный уровень тибетцев, еще много тибетских детей не имеют начального образования. По-видимому, тибетские дети в Лхасе и близ­лежащих районах получают довольно ограниченное начальное и сред­нее образование. Некоторые из них говорят, что никогда не посещали школу или были вынуждены оставить ее из-за условий жизни, когда им было десять лет”.

В своей петиции к китайским властям 20 февраля 1986 года преподаватель английского языка Тибетского универ­ситета в Лхасе Таши Церинг заявил:

“В 1979 году 600 студентов из Тибетского автономного района учились в Тибете и Китае. Среди них было только 60 тибетцев. В 1984 году в трех больших школах Тибета по спискам обучалось 1984 учащихся, из которых только 666 были тибетцами. В этом же году из Тибета было послано учиться в университеты метрополии 250 студентов. Но только 60 из них были тибетцы. Большая часть государственных рас­ходов, предназначавшихся на образование тибетцев, была израсходована на обучение китайских студентов. Даже сегодня 70% тибетцев остают­ся неграмотными.

Из 28 классов Лхасской средней школы № 1—12 укомплектованы ти­бетцами. Из 1451 учащегося 933 — тибетцы, 518 — китайцы. Не только китайские учащиеся не учат тибетского языка, но 387 тибетских уча­щихся тоже его не учат. Только 546 тибетцев занимаются своим язы­ком. Из 111 учителей — только 30 тибетцев, из которых только семь учат тибетскому языку. Я слышал, что лучшие учителя преподают в китайских классах, а менее квалифицированные — в тибетских. В Лхасской начальной школе № 1 — 34 тибетских класса и столько же китайских. Тысяча учащихся — тибетцы и девятьсот — китайцы. 200 ти­бетских учеников не занимаются своим родным языком. Из 136 учите­лей только 18 обучают тибетскому языку. После деколлективизации много сельских школ было закрыто: в них не было или учеников, или учителей.

В Лхасском тибетском университете обучается 413 тибетских студен­тов и 258 китайских. 251 тибетец обучается тибетскому языку и лите­ратуре и 27 — тибетской медицине. Только 135 тибетцев получают зна­ния по современным предметам. Тибетские факультеты имеют общее название — "факультеты политического управления". Это потому, что власти, оставив за тибетцами 60% мест, а за китайцами—40%, сгруп­пировали большинство тибетцев на двух тибетских факультетах, пре­доставив большую часть мест на потоках современного образования китайским студентам. На английском отделении учатся только два тибетца и 14 китайцев”.

С 1966 года стало ясно, что осуществляется полная ки-таизация образования. Тибетский язык был объявлен язы­ком религии и его преподайание было запрещено. Еще раньше в те же 60-е годы учителям-монахам и монахиням, так же как и учителям-мирянам, почти всем было прика­зано оставить свою преподавательскую работу. Учебники тибетского языка были объявлены “книгами слепой веры”, и было предложено не применять их в обучении. Вместо них в школьную программу были включены книги Мао Дзэ-дуна и газеты. Детей учили тому, что тибетская рели­гия — это мракобесие, тибетские традиции — “примити­визм”, тибетский язык— “бесполезный и отсталый язык”, прежнее тибетское общество — “крайне отсталое, дикое и насильственное”. Те, которые соглашались с китайцами, считались прогрессивными людьми, а те, которые не сог­лашались, объявлялись контрреволюционерами, реакцио­нерами и классовыми врагами. Естественно, что целое по­коление тибетских детей выросло, не зная культуры, исто­рии, традиций своей страны.

Тибетские названия домов, дорог и мест были замене­ны китайскими с марксистским содержанием. Многие ти­бетцы вынуждены были сменить свои имена на китайские. Норбулингке, летнему дворцу с парком Далай-ламы, было дано китайское название “общенародный парк”. Тибет­ский язык стал умышленно заполняться китайскими словами и выражениями.

В книге под названием “Сборник документов по тибет­ским национальностям 1965—1985 гг.”, предназначенной для служебного пользования в“ТАРе”, был сделан крити­ческий вывод относительно китайской политики вытесне­ния тибетского языка из сферы управления и образования:

“Учителей тибетского языка и лиц, способных переводить на тибет­ский, осталось очень мало. В результате стало очень трудно обучать этому языку, а также составлять официальные документы на двух языках. Большое количество тибетских чиновников не может правиль­но читать и писать на своем языке. Не могут они проводить и полити­ку партии в массы по этой причине”.

В одном из изданий Китайского института тибетологии старший лектор Цинхайского университета национально­стей Сангай отмечал:

“Некоторые придерживаются точки зрения, что использование тибет­ского языка является препятствием для экономического развития... Местные власти решили, что только китайский язык должен изучать­ся и быть в употреблении... Эта политика осуществлялась в течение многих лет. Окончательный результат: люди не могут пользоваться на письмени тибетским, ни китайским языками. А экономическая стагнация продолжилась”.

Китайское правительство не расположено улучшать ка­чество образования в самом Тибете. С 1985 года делались попытки обеспечить тибетцам доступ к высшему образованию. Делалось это за счет увеличения числа студентов, по­сылавшихся в школы и университеты Китая. Способные тибетские дети отбираются из тибетских школ и посыла­ются в китайские школы. Тибетцы справедливо рассматри­вают такую политику, как подрывающую их собственную культуру. Покойный Панчен-лама сказал, что отсылка на учебу тибетских детей в Китай приведет только к отчуж­дению их от корней собственной культуры.

Катриона Басе, работавшая в 1985 году преподаватель­ницей английского языка в Лхасе, отмечала:

“В те годы в Китае обучалось четыре тысячи тибетских детей. Теоре­тически эти дети принесли пользу. Они составляют основное богатст­во страны, и, возможно, это самый эффективный путь обучения тибет­цев в короткий срок. Но эта политика проводится с 50-х годов. Вместо того чтобы уменьшить количество детей, посылаемых в Китай, и тра­тить средства на улучшение образования в Тибете, правительство объ­явило о планах послать в Китай к 1993 году ни много ни мало десять тысяч детей.

По мнению многих тибети,ев, эта политика представляет наиболее серь­езную угрозу культурному единству нации. Некоторые полагают, что правительство стремится уничтожить культурные ценности тибетцев изнутри посредством воспитания слоя образованных тибетцев, не зна­ющих и игнорирующих культуру своего народа”.