Я долго не мог восстановиться: капельницы и разговоры окружали меня повсеместно. Расспросы о неудавшемся самоубийстве заканчивались штампом, после которого следовали успокоительные уколы. Слушать меня не пристало опытным специалистам по ряду душевных расстройств. Моя история казалась такой обыденной и серой средь прочих здесь рассказанных, что я даже стал понимать этих бедолаг в белых халатах и перестал утомлять их своей правдой. Пусть, сумасшедший. Пусть, по показаниям соседей – дебошир и пьяница. Пусть, её и не было. Как полета в космос во главе с Юрием Гагариным у парня из пятой палаты и как ежедневного отправления в Страну Зазеркалья у розововолосой старушки из шестой. Меня, некогда влиятельного и горделивого, сравняли с местными психами. Каков упадок, ты гляди! Но здесь, в стерильно обработанных стенах, я был в безопасности от самого себя. Здесь никто собой не остается. Кратковременные эффекты препаратов, приемы психиатра, отбой в 22:00 и сладковатая жижа на завтрак – изменят любого тебя до неузнаваемости. Попытки избежать этого лишь усугубят твои отношения со здешним персоналом и сладковатая жижа на завтрак будет обязательно вчерашнего дня. Уж лучше в новом амплуа, но есть свежую!
***
Вы улыбаетесь, а значит и я делаю все правильно. История искажения и обращения перспективного «нечто» в «ничто» все еще вызывает улыбку на человеческом лице. Все мы не без греха.. Но концентрат ярко выраженных, настойчивых и непрестанных грешников, вроде меня, все-таки необходим, чтобы разбавлять его же дистиллированной водичкой, состоящей из предприимчивых чиновников и «правозащитников» населения. Тогда лишь соотношение правды и лжи не потеряет своей стабильности. Будет вкусно жить.
Я не кичусь своим положением, мое повествование – исповедь. Ведь все предшествующие обстоятельства приблизили роскошную незнакомку настолько, насколько долго мне осталось дышать вашим воздухом. Нашим. Пока что жив, но, очевидно…
***
Вопрос прошлого в этом белесом наполненном здании вряд ли волновал кого-то всерьез. Воспоминания, разговоры о них и их значении теряли весомость после каждой введенной инъекции. Вопрос свободы? Вопрос выбора? Сменное постельное белье, пижама, инструкция поведения в палате, расписание приемов пищи, что еще…разновозрастные санитарки на каблучках и, конечно же, тернистый забор, видневшийся каждое утро из окна. Пожалуй, это все было подкреплено одним единственным вопросом: «Я?».
Со временем меняются и ощущения от привычных вещей, восприятие быта: воздух становится таким соблазнительным, что хочется вдыхать его жадно, часто, глубоко. Пронзиться полностью этой бесцветной атмосферной пленочкой и, как итог, стать ей. Потом хочется стать и водой, и огнём, и землей. Стихийные бедствия начинаются там, где человек теряет утвердительное «Я». А, как вы поняли, здесь работают настоящие профи по теме искусного изъятия личности. Но, со свистом согнанный со сцены, я оставался актером и с легкостью смог примерить и эту роль на себе: ангельского пациента. Что, кстати, помогло добиться всеобщего признания средь лечащих врачей и пациентов, окружив себя куполом заботы и доверия - эдакий нелепый простачок. Подмигнет медсестре, покланяется и обязательно спросит: «как здоровье?» - у тех, кто постарше, поможет расчесаться розововолосой Зое из шестой палаты и днями напролет устраивает интерактивы с больничными чудаками, задавая тон известными головоломками и анекдотами. Я не был глуп, и, более того, найти собеседника остроумнее и образованнее вряд ли довелось бы, учитывая здесь находящийся контингент. Контингент далекий от элитного слоя общества, однако, часть его, самая малая, но все-таки была кем-то да любима. О ней позже. Большинство же были обычными, клянусь Вам, самыми обыкновенными извращенцами и шизофрениками, от которых хотели избавиться сами улицы и именно по этой причине до конца дней своих были заключены в больнице имени N. Занимателен тот факт, что они и своих-то имен не помнили или, по особому следствию, не могли произнести их внятным образом, зато имя человека, в честь которого была основана больница – знали все. Будто был матерью-кормилицей он, приютившем безродного и улыбнувшийся изувеченному.
Не хочется мне тратить время на описание конкретных личностей, схожих по отсутствию жизненных целей…Ведь кто пред смертью станет говорить о тех, кем едва интересовался и в полном расцвете сил? Мое внимание могли привлечь только стремительные и полезные обществу личности: таковыми были Мира и Роберт. За ними было будущее, которое по хрупкости своей растрескалось на мелкие осколки, въевшиеся навсегда в мои небритые седые виски. Саморучно разбил я сосуд ценнейшего качества. Ведь если будущее за честными и благородными, куда мне деваться? Факт обреченности вынудил отбросить ваши преждевременные утопические мышления. Не бывать тому и баста.
Что касается моих больничных соратников, с которыми нам вместе приходилось претерпевать каждодневные допросы, осмотры и приемы, делясь позже лукавыми впечатлениями– их я чуть ли не сразу поделил на два лагеря. Уверен, Вы уже поняли к чему моя предшествующая отсылка, но все же снова поставить акцент на этом стоит. Итак, здесь вы могли наблюдать брошенных, совсем плохоньких моделей человека разумного (кои брали вверх своим преимущественным количеством) и обращенные в «сумасшедших» еще любимые люди, которым довелось увидеть то, чему лучше не повторяться на глазах других: матери погибших сыновей, вдовы и служащие когда-то фронтовики. «Счастливчиков» было на порядок меньше, от того и время прихода их гостей, а также имена тех самых гостей мы знали наизусть. Они были добры и внимательны ко всем присутствующим, но факт того, что приход их обоснован интересом палатой напротив, вызывал искрометную всепоглощающую зависть. Волком выть, а не к тебе!
Отношения в коллективе ладились у всех, небольшие вздоры вспыхивали лишь при просмотре фильма или игре в домино. Дружеские вздоры, основанные на наличии индивидуального мнения и уважения мнения собеседника. Эти перепалки всегда придавали шарма человеческим взаимоотношениям.
Разработчики больничного плана, их руководители и, конечно же, лечащие врачи были искусными мастерами своего дела. Им удалось из принятой обществом «психушки» создать светлый санаторий для людей с нарушенной психикой. Теперь я, находящийся здесь в роли пациента, говорю Вам: «Разница есть!». Люди, какие бы они ни были, нуждаются в человеческом участии. Ну, не как скота в темные мшистые палаты палкой гнать все же, очернив существо живое и дышащее. Даже самые безнадежные участники всего происходящего, относились бережно к светлым просторным комнаткам и зачастую добровольно помогали на субботниках и генеральных уборках всему персоналу. Конечно, по головке за оскорбление долго вываренной и сформировавшийся гармонии никто не гладил: решетки на окнах присутствовали, а в случае тревоги не жалели больничных игл на твое успокоение. Правила были четкими и ясными, а нарушение правил всегда сопровождается наказанием. Какому совестливому гражданину то неизвестно? Конституция, родительские собрания, объявленные штрафы, преступники, лишившиеся свободы и разношерстные передачи про суд присяжных мелькают с утра до ночи по местным телеканалам. Уж пора принять рамки и не высовываться без едкой надобности! Все же, требуется от нас не многое – быть достойным свободы.
Больница же, какими качествами положительными она ни обладай, остается больницей, а если её статус соответствует нашей - нечего мусолить обнадеживающие достоинства. Наверное, сейчас, трясущийся от страха и чрезмерной влажности, исходящей из каждой щели ветхого сооружения, я чувствую себя более полноценным членом общества и качественной единицей, нежели там – озадаченный лишь созданием развлекательной программы для своих «товарищей» за предстоящим ужином. Но почему?
Будь ты заключенный иль больной – сразу же лишаешься имени, данного при рождении, заменяя его кличкой, а еще хуже – номером. И, если ж я был в действительности болен, не стал бы сейчас раскрывать перед вами всех карт. Но я здоров (теория относительности) и мне не хотелось лишаться единственного, оставшегося со мной явления. Марк, а не №26М. Приятно познакомиться.
Я Марк, её же звали Зоя. Вы можете себе представить милейшую старушку, а лучше – выросшую девочку с глубоким взглядом, еле пробиравшимся сквозь кожные складки, освежая собой уже и не свежее лицо. Представили? Это она. Палата Зои №6 всегда была полна посетителей, которые диву давались её россказням, но именно поэтому приходили снова и снова за порцией удивительных происшествий и событий, так недостающих в реальном мире. Вы могли подумать, что речь идет исключительно о пациентах, но нет, все были поглощены любовью к ней. Зою любили даже дети персонала, по очереди опираясь на её добрые плечи, щупая розовые тонкие кудри и болтая ножками, еще не достающими до пола. Помимо всего прочего, ею дорожил важный и статный мужчина пенсионного возраста, порою, ночевавший возле женственной руки с единственным перстнем, обозначающим их официальное родство. Но, бывало, при ужасном сновидении или самочувствии – она судорожно вырывала свою ладонь, находясь в прострации до самого утра.
***
Я чую вашу нужду в длительной лирической байке – увы и ах! Моё нахождение в больнице было таким же молниеносным, каким кажется сейчас целая жизнь. И все, что мог выжать занимательного из него, вы услышали. Импульсивность в сочетании с развратными амбициями дали о себе знать и там. Она тоже о себе дала знать…ну, иди же сюда! Несчастная гадина! Ты ли бы не разъярилась при мысли о своем одиночестве? Да кто же ты? Готовая погубить за гневность такого плана. Раскромсать и бросить бедняка. Кто же ты?! Совесть? Вдохновение? Наказание? Жива ли? Ты холодна, как смерть, но ею становится соприкоснувшийся с тобой единожды…
***
Проснувшись, Зоя улыбалась окружавшему её уюту, который создавали живые растения, все сильнее зеленеющие в своих пухлых горшочках. Радовал и влюбленный незнакомец, немного назойливый, конечно, но такой симпатичный. Она не помнила своего мужа, но кокетничать продолжала так, будто надеялась на будущее замужество. Картина кажется великолепной, но разве великолепие может проживать за решеткой? В палате №6 стальные черные прутья казались предметом декора, подобранного с изыском. Довольно! В беспамятстве и препаратах решительно нет ничего хорошего. А все это появилось в её жизни после исчезновения единственного сына, которому были посвящены и позже безвозмездно отданы лучшие игрушечные автоматы и всемирные знания. Выросши, он имел все - женщин, деньги, славу. Не слушал сторонних, не нуждался в советах. Он вообще ни в чём не нуждался!
Зоя – моя мать. Но я так и не решился приласкать её и успокоить своим, хоть и громоздки-простым, но довольно взбитым видом. Каково было матери увидеть, а тем-более признать свое сокровище в виде обыкновенной серой гальки, той, что дети бросают небрежно и хохоча, дабы насладиться водяными «лепешками». Каково было мне осознать, что Зоя - такая мудрая, состоятельная и понимающая родительница - сейчас возведена до статуса умалишенной, да еще из-за меня! Отец же, по своей природной интуиции, чувствовал мою близость, а когда врачи между собой обсуждали больного под №М26 – не сомневался в ней. Определенно, он все знал. Его сдержанность и рассудительность были во благо использованы и согласованы с моими намерениями. Незачем материнское сердце ранить острием дважды.
Однажды, стараясь пройти мимо друг друга незамеченными в узком коридоре, разделяющем проходную от санузла, мы так хорошо вмазались лбами, что хотелось провалиться на месте от боли и нелепости. Сквозь зубы я промолвил:
- Ну, спасибо, старик…
Отчего отец вырос сам не свой – весь покраснел и вздулся, как петух перед дракой и выдал:
-Да ты, грубое отродье! Что сделал с собой? Что сделал с матерью? Неблагодарная падаль!
После чего, яро всхлипывая большими ноздрями, схватил меня за плечи и умоляюще начал трясти, как бы требуя ответов, коих не имелось. Разозлившись, я швырнул его подальше, прежде отхаркнув несколько раз, и с большим отвращением придумал ответ:
-Вы ошиблись.
-Ах ты…Самолично задушу, мерзавец!
Отец попытал «счастье» дважды, пытаясь схватить меня за подол белой рубахи, но тут же был побежден. Толкнув его снова, мне удалось размозжить голову (в бывшем - любимого «папочки») о плитку. Во время подоспели медсестры, приведшие отца в порядок и готовящие ряд успокоительно-наказательных уколов. Было поздно. Время, которое они потратили на приведение его в чувства, я мастерски использовал для побега. Такого стона боли и сожаления мир не слышал доныне и после не услышит. Я во дворе. Моя агрессивная подавленность не знала границ, от нее сокрушались стены и плавились колючие проволоки. Я обернулся и взглянул в окна приютившего меня здания, пытаясь донести благодарность за немногое спокойствие. Из окон смотрели на меня, принимавшие её. Также, кто-то испуганной украдкой посматривал сквозь тюль, проливая несметное количество горячих слез. Это Зоя. Она узнала.
- Прости, мама! Прости!, - Впервые мне пришлось вымолвить это, глядя в любимые, но уже такие белые, холодные, далекие глаза.
Я стоял как на стрельбище, ошеломленный своим бешенством и реакцией на него. Прошло секунд пять или шесть…я рванул! В беспамятстве понесся, не замечая ни широких шоссейных дорог, ни раскидистых полей, ни высоких пихт. Все словно-то впустую. Состязание со смертью теперь было отчетливо выражено и «подбодрялось» её образом. Образ черной вдовы или мертвой невесты, кричащей и заглушающей все природные звуки своими: «Invidia» и «Ira». О, я не знал ничего, кроме этих криков. И сколько времени прошло тоже. Кстати, который сейчас час?
Добравшись до первой попавшейся хибарки и запершись в ней, я заснул. Никому ненужная лачуга стояла посреди обрубленного и вытравленного леса. Солнце давно спряталось за горизонтом и лишь надежда, в своих синевато-звездных одеяний, блуждала по небу, иногда спускаясь ко мне. Наверное, даже «надежда» пыталась потешиться надо мной. Поэтому, любое её прикосновение обращалось грубым толчком, после чего, обидевшись, как полагается благочестивым дамам, не возвращалась ко мне никогда.
Очнувшись, (Да сколько же прошло времени?), я услышал стук…
Семь. Уныние
Пора взять себя в руки и ввести немного конкретики в мое повествование, ведь вам, дорогие читатели – всегда мыслители, всегда философы, осуждающие, хмурящие брови от прочтенного и негодующе качающие своими светлейшими головами, конкретика необходима!
Для анализа совершенных действий ли?
Для понимания ли?
Для чего?
Неужели, в жизни не хватает Вам походов в супермаркеты с ограниченными акционными предложениями, новостной ленты в социальных сетях, пятничного пива, предновогодних хлопот, семь дней, сменяющих друг друга по кругу? И литературу чем-то сальным, выцветшим и потным сделать норовите. Но сейчас, прижавшись к доскам семью торчащими волосками, завитыми путем скитаний, слез, удуший (внимание! рекомендация юным модницам, идущим в салон красоты пред любовным свиданием), я внесу конкретики в историю, начало которой вы услышите, а завершением послужит…
ACEDIA
***
Смертоносная тишина. Сейчас, в двух секундах от кончины: исчерканный тупым карандашом, скомканный и забытый, как лист бумаги начинающего поэта – я лучше Вас!