I need more than you’re giving me
Skin deep
Get down to the bone
Heart and soul,
I’ve got to have it all. [16]
© Natasha Thomas
Герман просил встречи. Сказал, что не будет обременять, и открыто заявил о желании заняться сексом. Он был из тех мужчин, которые не оставляют смазанных впечатлений. Они могут причинить тебе боль, если ты не знаешь, чего хочешь или наивно веришь в то, что для них ты одна-единственная.
Но я точно знала, что именно такой человек, как Герман, за трехчасовое рандеву даст тебе почувствовать себя единственной, самой красивой, не будет тратить время на обсуждение фондовых рынков и инвестиций компании «Евраз», он считал, что жизнь дает нам слишком мало времени. И спешил, спешил, спешил… При этом ведя размеренный образ жизни.
Я проговорила с ним почти всю дорогу до магазина. Мне очень хотелось манки. Сварить каши — положить по центру кусок сливочного масла и, начиная с краев, поедать белое солнце на тарелке.
Сумка по привычке лежала на заднем сиденье, я потянулась за ней и нашла на полу стопку газет, где увидела фамилию и имя Макса в статье с забавным названием «Кто давал взятки генералу Шамилю Керимову?».
Нужно сначала купить манку — и только потом читать, это было непременное условие.
«В ходе длительной прослушки спецслужб телефона Михайлова Максима, президента компании „Окна 21 века“, выяснилось, что ежемесячно Керимов получал от них товара на почти пятьдесят тысяч долларов, далее этот товар проходил как приобретенный и уходил в свой назначенный путь — на благоустройство г. Москвы. Насколько нам известно, за это Керимов делал компании удобные условия на долгосрочную аренду зданий, в том числе одного из памятников архитектуры, которые впоследствии компания „Окна 21 века“ продавала, занимаясь открытием филиалов крупных компаний по франчайзингу».
Гадалка была не нужна, чтобы понимать границы данного скандала.
Когда мы думаем, что они нам изменяют, они чаще всего работают. Когда мы начинаем в это верить — они в этот же миг зовут на свидания других. Такие противофазы бытия.
В моем случае Макс действительно вечерами работал.
Но почему он мне не сказал? И как ему удается сохранять такое спокойствие?
Я тут же отменила встречу с Германом на следующей неделе и понеслась домой. Делать коронный вид женщины «Как ни в чем не бывало». Главное — улыбаться, быть милой и обходительной. А силикон подтянется.
Дома тоже не обошлось без бури в стакане кефира. Ника плакала и разбила пару тарелок о стену. Судя по осколкам, кидала с размаху и на взводе.
Макс спокойно курил в саду, замерзший, но не желающий покидать беседку.
Я понимала, что надо подойти и поговорить… за жизнь, а точнее за «Коммерсант».
У нас вечный секс втроем: я, он и мой мозг.
А еще мне хочется, чтобы задул ветрище, сносящий крышу и шарфы с плеч, залил дождь, портящий мэйкап и почему-то скрывающий печаль, даже от самой себя. Тогда можно было бы удалиться спасать имущество от осени, а не мысли от печали.
Я люблю дождь. Но в такую погоду неизменно приходит чувство апатии и высохших внутри тебя слез. Значит, я люблю апатию???
С ногами на кресле, кутаясь сразу в несколько шарфов, звук на мизер, чувства на random.
«Побойся дождя. Он не пройдет бесследно», — написала мне осень.
Сотни вторых дыханий открываются и закрываются.
Когда градусы идут на минус, хочется роста чувств. А они карлики.
Карлики мои чувства. Не видно их сидя за столом, что же будет, если эти чувства сядут за руль? Как же они увидят путь??? Посветите фонариком, направьте.
Я понимала, что наша с Максом связь потерялась среди баз данных МГТС и шелеста газет.
— Какую ты хочешь собаку? — спросил меня МММ, от чего я сразу опешила, подумав, что он пьян.
— Лабрадора шоколадного!
— А бернский зененхунд тебе не нравится?
— Нравится! А что случилось?
— Ты готова сейчас родить мне сына?
— А дочку нельзя?
— Не юли — ты же сама понимаешь, о чем я спрашиваю.
— Думаю, да, но мне хотелось бы быть уверенной.
— Ты хочешь, чтобы я на тебе женился? Я же пообещал — значит, я так и сделаю.
— Не в этом дело. Прошла неделя, а мы почти не виделись за это время.
— Сегодня ты сама уехала.
— Пообещай, что не будет как сейчас — что я сутками без тебя. Я не требую от тебя меньше работать, я просто прошу иногда быть со мной — даже в те полчаса после трудового дня — поговори со мной.
— Как назовем мальчика, я решил, а как девочку? — для него все было решено и просто.
Я забралась на лавку и уткнулась в него, шея к шее. Я старалась не думать о плачущей Нике в доме, я старалась думать о себе.
— Пошли спать!
— Ты уже спать хочешь? — поинтересовался Макс.
— Для Ники, а сами фильм какой-нибудь включим, поваляемся в тишине, только я осколки уберу!
— Если я согласился на собаку, это еще не значит, что я буду в субботний вечер смотреть кино!
— Как скажешь, но кличку для собаки выбираю я!
— Ладно, пошли кино смотреть! — МММ игриво шел на компромиссы, но я знала, что если речь зайдет о чем-то серьезном, то мое мнение не будет учитываться. И во многом это правильно.
Ника плачет. Я слышу и чувствую эти слезы. Я заставляю себя убрать фактор сочувствия.
Мы часто делаем что-то для других — зачастую и себе в ущерб, в тайной надежде, что эти люди поступят так же. Но они не обязаны и не должны, и когда они этого не делают, мы обижаемся сначала на них, потом на себя, и так до обиды на жизнь. А стоит ли? Может, нужно было изначально думать о себе?
Во всем доме погас свет. Мы хотели детей и друг друга, Ника — сдохнуть.
Сначала мы занимались сексом слишком страстно, забывая все недельные переживания, все иначе — без надобности покидать женщину, что-либо стимулировать — только целенаправленное семяизвержение.
Меня не покидали мысли о Нике — они прилипли ко мне, как жвачка. И мысли о детях. Я не хочу, чтобы мой ребенок был зачат под женский плач бывшей женщины отца!
— Макс, прости, я так не могу!
— Тебе больно или неудобно?
— Нет, я не могу! Я пыталась не сострадать, но мне ее жалко.
Я кубарем слетела вниз, кое-как нацепив халат, на голое и потное тело, накапала волшебный коктейль из валерьянки и пустырника Нике, укрыла вторым пледом и пообещала, что все обязательно наладится.
Она уткнулась заплаканной щекой мне в шею.
Макс сидел на ступеньках и наблюдал за этим зрелищем. Молча. Тихо.
Но мы слышали дыхание друг друга!
Есть близости, которые не разорвать. Сшиты крепко. Как джинсы Levi`s.
— Знаешь, а я, наверное, удивительная женщина, — прошептала Ника, — я научилась кричать молча!
Она это прошептала столь надрывно и голосисто, что мне показалось, что каждый полутон шепота был выверен шумометром, а встроенный эмоциональный тонометр показывал показания давления на меня этих слов — антициклон, дамочка! Антициклон!
— Что случилось, рассказать не хочешь? — спросила я Нику.
— Хочу, безумно хочу, но ни за что на свете не расскажу!
— Из солидарности к Максу? Или благосклонности ко мне?
— Вряд ли из второго.
— Могла бы и соврать для разнообразия!
— А толку? Да вы посмотрите на себя — вы же заврались вконец, он о тебе выспрашивает у Нонны Брушевской, ты у меня… Да вы хоть раз сядьте и поговорите. И не надо говорить, что ты спустилась сейчас из жалости. Мне твоя жалость не нужна, а Максу передай, что пусть заберет свои слова обратно, иначе… — Ника заразительно тревожно всхлипнула и уткнулась в подушку.
Мне безумно захотелось пройтись по магазинам. Посреди ночи. Это такое странное женское свойство — думать, что новая жизнь начинается с новой сумки и туфель, потом заглянуть в салон и поверить, что новое «я» имеет отправную точку «маникюр». И слепо верить в каждодневное начало новых жизней.
Сегодняшняя «я» умирала. Завтрашняя «я» начинала свой разбег.
По показаниям зимометра наутро должен выпасть первый снег.
Утром мы все проснулись по разным комнатам. Мне нужно было завести икону Другу из Бронкса, и я до сих пор не могла придумать, под каким именно соусом (кетчупом или майонезом) подать причину этого подарка.
Я стояла на кухне в трусах и футболке и пила молоко из пакета, как Эмиль, почесывая живот, — меня очень улыбало это сходство, и я не упустила возможности тут же об этом ему написать.
Макс со мной не разговаривал — я понимала, что поступила по-скотски, уйдя утешать Нику посередине секса. Светка бы отвесила мне хороший подзатыльник, а Друг из Бронкса еще сильнее.
— Прости меня, пожалуйста! Ты снова прав, а я дурочка! Но ты же прекрасно понимал, что я так поступлю.
— Есть такое дело, — начинал оттаивать МММ. — Ладно, проехали, вчера у всех был тяжелый день! Как твой Мишка?
— Сашка! Его зовут Сашка, ты мог бы уже запомнить! Он неважно.
— Да ладно тебе, пацан молодой — он справится, было б ему сорок — я бы еще понял переживания.
Тут я поняла, что Максу через каких-то семь лет стукнет сорок, а мне будет всего двадцать восемь. Я поперхнулась молоком, которое продолжала пить из пакета. Да к тому же облилась. Все выглядело вполне сексуально — однако ничто так не раздражает меня, как запах провизии, исходящий от тела… Уж лучше пот…
— Ты не хочешь покраситься в брюнетку? Мне кажется, тебе очень пойдет, — вдруг запел новый сонет МММ.
К такому звуковому сопровождению я не была готова и поперхнулась бы во второй раз, но, увы, молния дважды в одну цель не метит.
— Но я не хочу! — начала я хоть как-то оправдываться. — Хотя я об этом и не задумывалась, я привыкла быть блондинкой.
— Терпеть не могу блондинок! — сурово сказал МММ.
Я выпала в осадок и уже была готова написать химическую формулу этого осадка, как Макс продолжил свой террористический монолог:
— Нет, ты очень эффектная, но, поверь мне, взрослому и мудрому мужчине, — на этих словах он чуть засмеялся, — тебе правда будет лучше темненькой! Я хоть раз тебе советовал что-то плохое???
Мне иногда кажется, что с точки зрения мужчины брак — это усыновление. Сам факт инцеста отменяется, однако головной боли как с тройней.
— Нет, ты почти всегда прав, но ведь это мое тело!
— Да, но внутри этого тела будет расти мой ребенок!
Мне стало не по себе. Мне стало по нему… И даже не по барабану.
Я допила свой литр молока и уехала дальше отмораживать Друга из Бронкса, которому на удивление становилось лучше. Учитывая, что за его здравия мы поставили практически парафиновый завод, то не удивительно.
Сколько еще мысли будут скатываться как капли дождя до его голоса??? Сколько еще чувства будут сворачиваться рельефами в снежинки?
Счастье всегда автономно.
Я решила во всем сознаться Другу из Бронкса. Потом передумала и показала газеты и статьи. Сашка пожал плечами и изрек:
— А ты чего хотела? Мой совет, не лезь в это. Его работа — его проблемы. Я вот никогда Женьке не рассказывал про сложности, во-первых, она все равно не поймет, во-вторых, будет зря переживать. Женщина должна думать, что у мужчины все под контролем!
— Ты по ней скучаешь?
— Очень. Ты знаешь, почему мы с ней расстались — я прижал ее к стенке, требовал сказать правду, кричал, давил. Сказал, что пусть правду хоть под ментами говорит — что я ее заставлю!
— Ты с ума сошел такое делать? У тебя вообще все дома? — Я в секунду подумала, что Друг из Бронкса вполне заслужил нейродермит на руках.
— Ну а что мне оставалось делать? Я же понимал, что она мне врет. Да и вы подлили масла в огонь!
— Что значит, мы подлили масла в огонь? Сначала ты нам рассказываешь, как она тебя обманывает, а потом ждешь, что мы будем ее уважать??? Да ты не хочешь никакой правды — она тебе не уперлась ни разу. Хотел бы правды — сделал бы как я…
Я чуть не протрепалась ему про частного детектива.
— А что ты сделала???
— Спросила в нормальной дружеской беседе. — Я начала врать.
Сначала врушка. Потом лгунья. А теперь, кажется, уже совсем ничтожество.
Вопрос только, для чего я вру? Для спасения кого? Себя. И только.
Вердикт: не оправдана.
— Помоги мне ее вернуть! — сказал Друг из Бронкса.
— Как я это сделаю, сам посуди! Мы же с ней не общаемся.
— Ты же меня знаешь — и понимаешь, что я не со зла.
— Не со зла — ты просто козел!
— А если я ей песню напишу? У меня есть рэпер знакомый — он куплеты отчитает, я припев спою… Я даже текст почти придумал…
— Она этого стоит?
— Мне не важно, я все равно попробую ее вернуть.
— А как же Сашка? Она же так влюбена в тебя!
— Сашка — замечательная, я уверен, что еще не раз буду думать о ней и тоже пытаться вернуть. Но я без Женьки не могу. То ли тюфяк совсем стал, то ли привычка… Женька хочет жить вместе, а я не могу себе пока этого позволить.
— Как это не можешь? У тебя бизнес оценен в два лимона, ты тратишь в день не меньше трех штук рублей ни на что, это не считая клубов, шмоток… И не можешь позволить себе снять квартиру?
— Ну я же не полный баран — я не хочу жить с женщиной и ограничивать ее в чем-то. Моя женщина будет получать все самое лучшее, она не будет экономить. Вот ты сейчас позвонишь Максу и скажешь, что ты хочешь сумку Birkin — он же тебе не откажет???
— Не знаю, может, и откажет! Но я не буду просить!
— А я хочу, чтобы моя женщина, если хочет — просила и получала. Я хочу, чтобы она была счастлива. Да и потом, я не уверен, что завтра все будет также… Что про меня не появится разнос-статья в «Коммерсанте», не появятся молодые и новые и не скинут меня с моей полочки Интернета. Где мне уже очень хорошо сидится.
Я поцеловала Друга из Бронкса в нос, взяла телефон Женьки. Взгрустнула за Сашку (девочку).
Уже выходя, я положила в ладонь Друга из Бронкса икону. И сказала правду:
— Все будет зашибись!
— Ну фиг знает, — сказал он свое коронное выражение.
Я остановилась у ближайшего мало-мальски приличного салона красоты, достала из кошелька кредитную карту, дополнительную к счету Макса… До этого мне было стыдно ей пользоваться — ведь это не мои деньги. И слово «наши» я не любила употреблять, мне казалось, что «наше» — это ущемление прав человека.
— Как думаете, мне пойдет быть брюнеткой?
Девушка кивнула головой и пошла смешивать краску. Я смотрела на себя в зеркало и прощалась с прошлой жизнью с улыбкой. Срезать ногти — оставить аккуратный бордовый маникюр, стать такой, какой нравится ему…
Замужем — это всегда за кем-то, за плечом, за человеком, за его веским словом… «за» — это забота.
Я заехала в ЦУМ — раньше это место выпадало мне только, если мама провинилась или у меня глубокая депрессия, а советов, как жить дальше, у родителей нет.
Мне нужна была мужская помощь. Нравиться себе — важно, нравиться любимому мужчине — еще важнее. Я прибегла к достаточно странной помощи — Эмиля.
Как мужчина, знающий меня, он точно посоветует нужное.
— Что любят мужчины в женщинах? — спросила я его, примеряя шелковое платье молочного цвета.
— Слабость! — ответил Эмиль и протянул мне рельефную рубашку с рукавами-воланами, из нежнейшего хлопка. — Мягкость, мужчинам важно покровительствовать — иначе какой смысл мужчины.
— А как же откровенная сексуальность, сила, мужчин же тянет к самкам???
— Смотри, какое дело, кричащую самку хочется трахнуть, иногда отужинать и трахнуть, иногда сделать это дважды. Вот посмотри, что выбирают женщины — нечто кричащее, вопящее и не всегда приятное на ощупь. Мужику главное, чтобы оно было мягкое и облегало… Чтобы хотелось дотронуться.
Эмиль просто обезвредил биологическую парфюмированную атаку (тут опять же мнения мужчин и женщин не совпадают) — даю бесплатный совет, хотите дольше, больше и сильнее — для секса лучший запах Dior «Midnight Poison» или D amp;G «The one».
— Смотри как, всего за полдня мы привели тебя из неотесанного подростка в приличную девушку! С тебя домашний обед, чтобы все по-взрослому: на первое — солянка, на второе — фаршированные рисом с мясом перчики или лучше картофельное пюре и рыбные котлеты, и непременно компот из сухофруктов!
— Я с некоторых пор боюсь кормить мужчин, после этого они начинают предлагать мне руку и сердце, но, право, что я могу приготовить из руки, и тем более из мужского сердца?
— Котлеты! — радостно сказал Эмиль. — А теперь тебе надо в солярий и там же переоденешься. И помирись с Максом, твой вчерашний номер отвратителен. Уйти во время секса спать к бывшей девушке мужа…
— Мама рассказала?
— А кто еще?
— Кстати, он мне пока не муж. Слушай, а почему ты новое кино не снимаешь?
— Буду снимать. У меня сейчас тот возраст, когда безумно хочется свалить из этой страны к чертовой матери. Я же приехал в Россию транзитом — думал, чуток тут отсижусь, а потом в Штаты свалю… А затянула она, Москва…
— Ты хочешь уехать?
— Предложили бы — уехал… Но там я никому не нужен, да и здесь уже на пятки наступают. Так что думаю, снова буду снимать пару клипов в месяц, а остальное время бухать и любить твою мать.
Заманчивая перспектива.
— А почему ты не сказал матери про сына?
— Ты как про него узнала?
— Какая разница…
— Да я его не видел, она забеременела от меня случайно, аборт делать отказалась и сама решила воспитывать, а у меня тогда не было сил вмешиваться… Мне кажется, я не отец — вон глянь, я собственную падчерицу хочу трахнуть, а ты про детей…
Женские биологические часы мне напоминают бомбу. Отсчитывающую желания как секунду: хочу замуж, хочу детей. Пора-пора-пора!
В машине Шарль Азнавур исполнял свою «Вечную любовь», конечно же не собственной персоной. Женщина во мне менялась с каждой секундой до неузнаваемости.
Кстати, за все время совместного жительства Макс никогда мне не говорил, что любит. Такие простые слова «Я тебя люблю», все, что угодно — зиму вместо лето, звезды с небо и луну на палочке — лишь бы не сознаваться.
И тут до меня дошло, уже чуть более сильно ударив в поддых: он мне так и не сказал «Я тебя люблю»!!! Вот, Нецензурный человек!
Я посмотрела на Эмиля и спросила:
— Вот ты часто маме говоришь, что любишь ее?
— Когда вижу, стараюсь напоминать, а так… Не знаю. А это важно?
Лекции по мужской логике следует конспектировать навечно.
Я позвонила Максу и пригласила на ужин.
По моим подсчетам он как раз должен был вернуть Нику домой — к маме на попечение и опеку.
Макс согласился радостным согласием, но ресторан выбрал сам. Ему хотелось стерляди в «Обломове». Ужасно пижонский выбор.
Мы с Эмилем наводили антураж — срывали этикетки и наряжали меня прямо в машине, припаркованной на Петровке. Мне не привыкать — я часто переодевалась на виду и никогда не испытывала чувства стеснения. Что мне скрывать? Да и кому интересны чужие прелести за стеклом невымытых машин??!
Уже прошли те времена, когда в воскресенье я мучилась похмельем, сегодня мне натирали душу чувства, ибо пока я нелюбимая. И не факт, что будущая жена. Может, лишь девушка, которая временно ведет хозяйство?
— И не стыдно тебе при мне оголяться? — поинтересовался Эмиль, поправляющий мне платье на плечах.
— Так мы же вроде все выяснили, я не хотела тебя задеть и даже не понимаю, что я такого сделала…
— Несмотря на то что я женат на твоей матери и люблю ее, это не значит, что мужчина во мне не проявляется. Не дразни зверя.
— Скажешь тоже, зверя…
Дождливая тучка № 6
Любить тебя — тяжелый крест, дай руки подкачать, любимый!
Не отрекаются, любя,
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придешь совсем внезапно.
Не отрекаются, любя.
© В. Тушнова
Честно говоря, пара десятков нервозных ежиков пробежали по моей кровеносной системе.
Понравится ли Максу?
Это ли он хочет во мне видеть? Мысли о нем занимали то пространство, которое раньше было приватизировано скорбью. Видимо, я забываю отца, а ему (если верить маме) нет до меня дела на Небе № 7, думаю, он отсиживается там, в облачном районе поднебесья вроде Сохо и наслаждается свободой от рамок и условностей.
Я решила, что раз у нас все в отношениях идет через причинное место, то вполне можно сказать слова чувств первой. Терять мне еще нечего или уже нечего.
Макс всегда садился лицом к входу, новая «я» поднималась по лестнице ресторана, шла за провожатым, скидывая прилипающие к блеску темные волосы на плечи, вспоминая ту встречу в «Simple Pleasures» на дне рождения Эмиля.
Я ждала удивления или восторгов, а получила лишь улыбку, команда, данная хозяином ситуации, была выполнена отлично.
— Я люблю тебя! — Я произнесла это вместо «привет», того слова, которое Макс никогда не использовал в обиходе. Положила на колени платья салфетку, открыла меню. Не совсем открыла, конечно, а прикрылась им… Так, чтобы не видеть пронзительного взгляда Макса.
— Ты все сказала? — спросил он, как будто я только что послала его к едрене фене или ядрене матрене.
— Нет, не все! Очень сильно! — Я думаю, мне не надо объяснять вам, сколько душевных сил я затратила на это наречие. Положила меню на стол, обратилась к официанту, который стоял, пришитый к столу, и вынужденно наблюдал это татьяно-ларинскую сцену. — Я выбрала, принесите мне щавелевый суп! И мятный чай.
— Цвет волос красивый, я же говорил, что тебе пойдет!
Я смотрела на него и улыбалась, не понимая, как можно быть таким непроходимым истуканом, как можно не слышать моих мыслей, не чувствовать моих слов и подтекстов.
Вместе со стерлядью он резал мое сердце, не просто напополам, а на множество мясистых образований.
Он попросту съел меня, вытер рот салфеткой, сделал несколько глотков чая.
— Ты не любишь меня, так и скажи.
— Ну вот, ты опять за свое женское, — начал МММ свою занимательно-познавательную речь. — У тебя в жизни будет еще очень много «Я тебя люблю», у меня, надеюсь, что только одно… Именно поэтому я скажу эти слова только своей жене.
— Ты же предложил мне выйти за тебя замуж! Ты передумал?
Меня кидало в холодный пот. Я поняла, что название ресторана «Обломов» в точности отражало содержание разговора.
— Нет, что ты! Я буду рад — ты только скажи «Да», ты тогда сказала лишь что-то про жалость — это не да и не прыжок с криками «я тебя люблю».
— Да.
Я всегда мечтала — ну росла-то я на фильмах уже часто американских, что предложение мне сделают как-то особенно — что это будет не постслезный синдикат, а нечто волшебное — с кольцом в красивой коробочке, которое застолбит мою отданность мужчине. Бред, конечно, но я же женщина и имею право хотеть сказку в жизни. Хотя бы на один вечер.
— Ну вот и хорошо. Давай чего-нибудь сладкое съедим или ягод?
— Почему-то мне кажется, что тебе все равно на меня…
— Если я зол на тебя за ночную выходку, это вовсе не значит, что я не люблю тебя и никогда этого не скажу. Если я захотел от тебя детей, то, наверное, я уже многое для себя решил. И если ты этого не понимаешь, то я не собираюсь разжевывать каждое свое действие.
Я молчала.
Макс добавлял пилюль:
— Только не надо сейчас театрально вставать из-за стола и уходить, кидать салфетку на стол и класть деньги в счет. Ты красивая. И дети у нас будут красивые.
Я улыбнулась. И добавила:
— Обязательно! Я имя для девочки придумала… Элеонора. По-моему, красиво.
— Обсудим…
Мы засмеялись на весь ресторан, потому что уже полностью предугадывали реакции друг друга на те или иные упреки.
Я все время забываю, что ему тридцать три и его биологические часы уже начали давать отсчет. Механизм самоуничтожения-то в запуске.
Отец всегда говорил, что в человеке заложена очень странная программа — самоуничтожения.
Себя я уничтожила сегодня в салоне красоты. Я перестала быть собой — я стала ЕГО женщиной. Как оказалось, это вещи разные.
Мы приехали в темный и тихий дом, который в первый раз в жизни показался мне теплым. И моим.
— Ты прочитала газеты?
Я кивнула головой, вспомнив, что по дурости убрала их в бардачок.
— Можно, я потом тебе все объясню или вообще не будем поднимать эту тему!
— Нужно!
В конце концов, мне не нужна прямо сейчас правда — это может подождать до утра. Вторника или даже конца следующей недели.
Или даже следующей жизни?
— Напиши, — шепнула я Максу на ухо, подойдя сзади.
— В смысле?
— Если можешь сказать только своей жене после свадьбы, то напиши…
— Могу только на теле языком.
— Меня устраивает этот вариант.
В доме было тихо. О Нике ничего не напоминало. Это был стертый файл — и корзина очищена.
Мы целовались в гостиной без мысли, что можем кого-то разбудить. Он проводил пальцами по волосам, глубоко заводя ладони в локоны — пряди струились глубоко между его пальцев.
Я ни на секунду не закрывала глаз. Мне было страшно моргнуть — не хотелось упустить из вида и секунды происходящего.
— Ты сегодня очень хорошо выглядишь! Что с тобой случилось?
— Я тебе сказала, как только вошла в «Обломов».
От МММ очень вкусно пахло. Хотелось прислониться щекой, губами, всем прислониться к телу, пробираясь сквозь фронт трудно расстегивающихся пуговиц его рубашки, сквозь звон мелочи, падающей из кармана джинсов, сквозь грохот ремня, падающего на пол. Сквозь молчание и далекий лай сумасбродных псов.
Мне было приятно страшно — я понимала, что обратного пути не будет, что я отдаю свою жизнь и свое тело человеку, без которого пока могу… Но еще минута, две, да что я вру, МММ может больше — минут пятнадцать, я уже не смогу быть уверенной, что выживу без него.
МММ — это Мы: Маша, Макс и кто-то М…
Это тот секс, после которого не хочется курить.
Это тот секс, до которого не пьешь шампанского.
Хотя… У меня есть подруга Настя. Настины родители пытались зачать ее в течение года — но ничего не получалось, в новогоднюю ночь они изрядно напились, так что бы вы думали: ровно через девять месяцев в роддоме уже визжала Настя. Нормального цвета, без отклонений, правда уж больно серьезная.
Около трех ночи мы спокойно отсыпали свои законные девять часов отдыха, но некто, именованный Германом, решил позвонить мне…
Первым проснулся Макс. Он долго бегал глазами по комнате, понимая, что именно издает такие вибрации. Потрогал оконное стекло, потом увидел некоторое свечение, которое создавала моя сумка. Прочитал на определителе «Герман» и кинул мне с воплями: «На, бери трубку и разговаривай». Я испугалась не на шутку, но ответила, сказала, что сплю.
Герман был человеком смекалистым и сразу догадался, что я дома.
Голос его был пьян и томен.
— Подруга звонила с телефона молодого человека.
Я положила телефон на тумбочку, поставив на беззвучный сигнал. Решила, что уснуть сейчас самое то — или, по крайней мере, сымитировать этот самый сон.
Ложь во спасение одного губит другого. Все зависит лишь от того, по какую сторону лжи тебе посчастливилось очутиться! И ни Ватсон, ни Шерлок — только самому спасаться, а чаще самой…
— Думаешь, я не чувствую, когда ты врешь, — сонно сказал Макс, садясь на край кровати. — Мне Ника все рассказала, а ты вон ее утешать бегала…
— Но у меня же ничего с ним не было.
— А какого черта ты знакомишься с «кем попало»?
— Он не «кто попало»!
— А телефон зачем надо было давать и беседу поддерживать? Не будет человек в ночи звонить девушке, если та не дала повода.
— И если ты думаешь, что я посажу себя в клетку, живя с тобой, то ты ошибаешься.
— Я просто не хочу, чтобы моя женщина вела себя как шлюха, вот и все.
Макс четко расставил приоритеты словом «шлюха».
Я решила не спорить.
И, проглотив обиду, как снотворную пилюлю, уснула младенческим сном.
Утром я проснулась, когда Макс уже уехал. Громко включила Lara Fabian и пела, не зная французского. Мне можно.
Пока не раздался звонок от мамы:
— Ты как там? Нормально? Интеллигентно скушала новость?
— Какую новость?
— Значит, спокойно. Значит, тебя совсем не раздражает, что он сделал Нике такой подарок?
— Какой, к черту, подарок? Мам, прими антипохмелин, что случилось?
Мама поняла, что передала мне новость явно зря. Я сразу вспомнила, что Макс подарков не делает, и поежилась.
— Он ей танцевальную студию открывает. Уже даже помещение нашел, деньги вложил — она персонал подбирает. Хочешь пойти к ней администратором?
Если бы я была беременна, то на этих словах у меня вполне мог случиться выкидыш.
Меня не ставят в известность, и я чувствую себя дурой. И даже если бы со мной советовались по этим вопросам, то я все равно ощущала бы себя полной идиоткой. Такая статистика состояний.
— Хочу! — ответила я.
Повесила трубку.
Почистила зубы третий раз за утро.
И на маршрутке, такси и других перекладных поехала продавать свой Blackberry, чтобы расплатиться с частным детективом. Конечно, я могла снять деньги с кредитки Макса, но я слишком боялась вопросов. Он задает их так проникновенно и чувствует ложь, как облизанный палец направление ветра. Который с моря дует и беду нагоняет.
Нечто походящее на порно из раздела «анимэ» не покидало меня последние несколько минут. Вот она интернеторизация общества — когда эротические фантазии начинают иметь расширение mpeg.
Я люблю думать о сексе в общественном транспорте. Это придает шарма и очарования. Некоторый эксгибиционизм засекреченных мыслей.
Иногда мне начинает мерещиться (креститься, как вы понимаете, я пробовала, но не помогает), что любовь, та, о которой слагают песни, абсолютная, толкающая на дуэли и наполеоновские планы, возможна только без права обладания человеком.
Получив такого рода полномочия, мы теряем жажду жизни и в пресыщении ищем забавы, другим словом — извращения.
Я подъехала раньше на тридцать минут. Впервые за долгую и продолжительную историю нашего с МММ общения (который дал мне гигабайты спокойствия) по телу бежал невроз, немного дергался глаз, руки чуть холодели и съежились, ропотно давая сосудам проявить себя на коже.
Я тонкокожий человек — потому и невротичка.
Бывает так — ты стоишь возле памятника Энгельсу, на перепутье миров, глядя на Кремль вдалеке, на храм Христа Спасителя, чувствуя дыханием речной воздух набережной и запах из прошлого — запах шоколада и «Красного Октября», этого аромата уже давно нет — а ты его ощущаешь. И тут помимо просто города этого аромата ты замечаешь толпу, ты не ощущаешь себя ее частью. Столько людей? А есть ли души? И какого размера должно быть небо, чтобы все мы там поместились? И если мы не можем найти свою вторую половинку в городе, когда у нас есть телефон, Интернет и ареал обитания, то что будет там? Неужели там будет в сто раз больше одиночества? Во сколько раз небо больше Москвы? В вечность. Ни больше ни меньше.
До приезда Василия Ивановича оставалось двадцать пять минут.
Я чувствовала себя обнаженной. Так странно многим людям снится, что они оказываются голыми на улице — мне пока ни разу. К чему бы это?
Соседи по лавке открыто обсуждали закрытие книжного на углу — что уже отгородили часть зала, скоро совсем мало книг останется, говорили о Вишневском — разговоры были банальны, но миролюбивы. Вокруг слонялись голуби, то взлетая, то продолжая свой незамысловатый крестный ход. Некоторые из них, не стесняясь, подходили к людям с вопрошающим выражением глаз, — привыкшие, что старички да старушечки достанут из хозяйственной сумки полиэтиленовый пакетик многоразового использования и начнут кормить остатками собственного хлеба, без жалости и сожаления прощаясь с едой.
Меня передернуло от этих мыслей. Нет, это все происходит в параллельном мире.
Я хочу есть. Как в детстве, когда выходишь в парк кормить уток — больше всего на свете хочется макнуть кусок булки в молоко и рассасывать прямо во рту.
Голуби подбирались все ближе. Потом их что-то спугнуло… Я не услышала ни звука среди уличной какофонии происходящего. Они разом упорхнули, еще более обнажив осень, да что там осень — начало ноября, перед глазами.
На телефоне была утренняя sms от Макса: «Если ты в Москве — подъезжай в „Вертинский“ — пообедаем, у меня там по работе встреча в два, к трем жду», поэтому я и назначила Василию Ивановичу встречу здесь. А Максу ответила «ок».
Все знают эти отвратительные слова — «ок», «хор», «норм», так пусто и звонко от этого, что даже голуби оставили меня. Я хотела дождаться момента свободы и пойти в сторону набережной.
— У нас с тобой глаза цвета Москвы-реки, — написала я Другу из Бронкса.
— Такие же грязные? — переспросил он.
— Нет, такие же родные.
Вдруг я обнаружила на своем плече экскременты одного из покинувших меня голубей.
— К деньгам, — констатировала действительность. Этот факт синхронно подтвердили мои соседи по ситуации.
Пятидесятилетний смуглый мужчина, с глубокими прокуренными морщинами, он ел мороженое, и было понятно, как этот новомодный вкус пломбира его обременяет, но он ел, пытаясь из крохотных наслаждений, как из пазла, собрать одно большое прошлое.
Его пальто было смятым в изгибах, в некоторых складках затаился пепел, а в кармане льготный билет, вряд ли по инвалидности, за спиной багаж опыта, ценность которого — воспоминания.
События. Осознание. Смирение. Воспоминания. И как ни странно, в любом из случаев ностальгия.
Макс вышел из машины и направился в сторону злачного ресторана «Вертинский», постоял около входа полминутки, из соседней машины вышла Ника, точнее выпрыгнула с помощью костылей. Ей сменили гипс — и поскольку травма была на левой ноге — она умудрялась водить.
Я не выдержала и позвонила Максу:
— Прости, что снова мешаю тебе, как там твоя встреча по работе?
Я смотрела, как он нежно поцеловал ее в щеку. И, поддерживая, повел внутрь.
— Хорошо, вот только подъехал, сейчас своего финансиста жду.
Сказать ему «ты лжешь»? И потерять? Это не компромиссы. Это чужое бесчувствие в твою сторону.
Подавленные приступы одиночества хуже толпы перед сломавшимся эскалатором. хотя второго я не видела лет десять. Отпразднуем день рождения этому одиночеству.
У меня передозировка лицемерием.
Макс спустя пару минут снова оказался в поле моего зрения — он вышел что-то забрать из машины. Хлопнул дверью с такой силой, что голуби, мигрировавшие в ту сторону, снова разлетелись, кто куда.
Я закрыла глаза, а когда открыла, его уже не было. Идеальный мужчина может только присниться.
По губам меня била осень. По чувствам близость. Зимы.
Горестный пепел обиды я стряхивала холодными и грустными пальцами.
Приехал Василий Иванович:
— Ну что, Машенька? Готовы?
— Вам не кажется, что я совершаю нечто не совсем верное?
— Я вам уже говорил, если не хотите быть похожей на всех этих женщин — не копайтесь.
— Я не хочу быть обманутой.
— Забавная вы, Машенька, — он протянул мне диск, — вы уже обмануты, и уже обманываете. Представьте себе, он, так же как и вы, сейчас копается в чужих жизнях. Неужели вам нечего скрывать?
— Думаю, что нет.
— А перед лицом Бога?
— Возьметесь за разведку? Есть он или нет, если найдете — попросите передать моему отцу привет! — Я посмотрела на Василия Ивановича с обвинением, как будто он был виноват во всех истеричных песнопениях, что крутят по радио для самобичевания.
Помните, что делали с гонцами, принесшими плохую весть?
— Кстати, насчет сокрытия — вы же тоже дружбу от него скрываете?
— Откуда вы знаете?
— Я с Женей пообщался — такая профессия, она мне рассказала, как сильно ревнует к вам Сашу. И вы знаете — за дело. А знает ли Макс, что вы с Сашей ночевали вдвоем у тебя на даче в твой день рождения? И кто знает, что там было?
— Но у них же отношения — она должна ему доверять и понимать, что если бы между нами что-то могло быть, оно уже было бы.
— Проповедуя такой стиль отношений, вы решили меня нанять, чтобы выяснить подробности о жизни своего жениха?
— Я ему об этом со временем расскажу. И поверьте, мне уже стыдно за сделанное.
Врала. Блефовала.
Мы смотрели пристально друг на друга. Он с мудростью и пониманием. Я внимала к жалости.
— Хорошо. — Он удалился. — Вот диск, тут его жизнь, в папке «Максим», минимальная информация. И новости о Жене. У них с Эмилем ничего не было. Саше она изменяла с другим. Но браслет у нее действительно украли.
«Плохо! Как же мне п