ANEKDOTA» и «RHEINISCHE ZEITUNG» 7 глава

Но в то время, осенью 1842 г., Рутенберга еще боялись и правительство требовало его удаления. Все лето правительство терзало газету цензурными придирками, но еще не закрывало ее в надеж­де, что она умрет естественной смертью. 8 августа рейнский обер-президент фон Шапер предста­вил в Берлин сведения, что число подписчиков «Rheinische Zeitung» упало до 885. Но 15 октября редактирование «Rheinische Zeitung» перешло к Марксу, и 10 ноября Шапер уже сообщил, что число подписчиков неудержимо растет: с 885 оно повысилось до 1820, а направление газеты ста­новится все более дерзким и враждебным правительству. Вдобавок в редакцию «Rheinische Zei-tung» был доставлен крайне реакционный законопроект о браке, который она и напечатала. Ко­роль был чрезвычайно озлоблен преждевременным оглашением законопроекта, тем более что предполагавшееся затруднение развода вызвало большое недовольство в населении. Король по­требовал, чтобы газете пригрозили немедленным закрытием, если она не назовет лицо, доставив­шее ей законопроект. Но министры знали заранее, что она не пойдет на такое унижение, и не же­лали доставить ненавистной газете венец мученичества. Они удовольствовались тем, что выслали из Кёльна Рутенберга и в виде наказания потребовали назначения ответственного редактора, кото­рый бы подписывал газету вместо издателя Ренара. Одновременно с этим на место цензора Дол-лешалля, известного своей ограниченностью, назначен был асессор Витхаус.

30 ноября Маркс пишет Руге: «Рутенберг, у которого уже отняли ведение германского отдела (где деятельность его состояла главным образом в расстановке знаков препинания) и которому только по моему ходатайству передали на время французский отдел, — этот Рутенберг благодаря чудовищной глупости нашего государственного провидения имел счастье прослыть опасным, хотя ни для кого, кроме «Rheinische Zeitung» и себя

Игра слов: orthod — правоверный, Ochs — бык. — Ред.

УЧЕНИК ГЕГЕЛЯ

75

самого, он опасен не был. Нам было предъявлено категорическое требование удалить Рутенберга. Прусское провидение, — этот despotisme prussien, le plus hypocrite, le plus fourbe¹, — избавило от­ветственных издателей от неприятного шага, а новый мученик, Рутенберг, научившийся уже изо­бражать с некоторой виртуозностью мученическое сознание — соответствующим выражением лица, манерой держать себя и манерой речи, — использовал этот подвернувшийся случай. Он пи­шет во все концы мира, пишет в Берлин, что является изгнанным принципом «Rheinische Zeitung», которая начинает становиться на иную позицию по отношению к правительству»². Маркс говорит так об этом инциденте в связи с тем, что его разлад с берлинскими «Свободными» обострился, но, пожалуй, он уж слишком насмехается над «мучеником» Рутенбергом.

Слова Маркса о том, что удаления Рутенберга «требовали категорически» и что издатель Ренар был избавлен благодаря этому от «неприятного шага», можно понять только в том смысле, что ре­дакция подчинилась «насилию» и воздержалась от всякой попытки сохранить Рутенберга. Такая попытка не имела, конечно, никаких шансов на успех, и вполне разумно было избавить издателя от «неприятного шага»: этот книготорговец, чуждый политике, был неподходящим человеком для протокольного допроса. И письменный протест против угрозы закрытия газеты только подписан им, составил же его Маркс, как видно по рукописному черновику, хранящемуся в кёльнском го­родском архиве.

В этом документе сказано, что газета, «подчиняясь насилию», соглашается на временное удале­ние Рутенберга и назначение ответственного редактора и готова сделать все возможное, чтобы спасти себя от гибели, поскольку это совместимо с достоинством независимого органа печати. Она обещает соблюдать больше сдержанности в форме изложения, поскольку это будет допускать содержание. Протест составлен с осторожностью и дипломатичностью, второго примера которым не найти в жизни автора. Но если несправедливо придираться к каждому слову, то не менее не­справедливо было бы утверждать, что, составляя протест, молодой Маркс особенно насиловал то­гдашние свои убеждения. Этого не было даже в его словах о пруссофильских настроениях газеты. Помимо полемики с враждебной Пруссии аугсбургской «Allgemeine Zeitung» и агитации «Rheinis-che Zeitung» за включение в Таможенный союз и северо-западной Германии, прусские симпатии газеты сказывались прежде всего в постоянном

— прусский деспотизм, самый лицемерный, самый мошеннический. — Ред. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 251—252. — Ред.

76

ГЛАВА ВТОРАЯ

упоминании заслуг северогерманской науки в противоположность поверхностному характеру французских и южногерманских теорий. «Rheinische Zeitung», — говорится в протесте, — «пер­вый рейнский и вообще южногерманский орган печати», который силится привить на юге северо­германский дух и тем содействует духовному объединению разделенных племен.

Ответ обер-президента Шапера был довольно немилостивый: даже если Рутенберг немедленно же будет удалей, заявил он, и на место его будет посажен более подходящий редактор, то все рав­но окончательное разрешение на издание зависит от дальнейшего поведения газеты. Для прииска­ния нового редактора срок был дан до 12 декабря, но до этого дело не дошло, ибо в середине де­кабря возгорелась новая война. Две корреспонденции из Бернкастеля о тяжелом положении мо­зельских крестьян вызвали со стороны Шапера грубые по форме и ничтожные по содержанию оп­ровержения. «Rheinische Zeitung» попыталась еще раз сделать хорошую мину при плохой игре и похвалила опровержения за «спокойно достойный тон», посрамляющий агентов полицейского го­сударства и столь же способный «рассеять недоверие, как и укрепить доверие». Но, собрав пред­варительно необходимый материал, газета поместила в середине января одну за другой пять ста­тей, где приводились неопровержимые доказательства того, что правительство жестоко подавило жалобные крики мозельских крестьян. Высший чиновник, стоявший во главе Рейнской провин­ции, был этим совершенно посрамлен. В утешение ему уже 21 января 1843 г. совет министров в присутствии короля постановил закрыть газету. Под конец года произошло несколько инцидентов, окончательно разгневавших короля: сентиментально-дерзкое письмо, присланное ему Гервегом из Кенигсберга и напечатанное в «Leipziger Allgemeine Zeitung» («Лейпцигской всеобщей газете») без ведома и против воли автора, оправдание верховным судом Иоганна Якоби по обвинению в государственной измене и оскорблении величества и, наконец, новогоднее заявление «Deutsche Jahrbucher», что он стоит за «демократию и ее практические задачи». «Jahrbucher» тотчас же был запрещен, так же как запрещена была в Пруссии «Leipziger Allgemeine Zeitung». А затем решили заодно прикрыть и «блудную сестру ее на Рейне», тем более что она высказалась очень резко по поводу закрытия первых двух изданий.

Формально газету закрыли под предлогом, что у нее нет разрешения, — «как будто в Пруссии, где ни одна собака не может жить без своего полицейского номерка, «Rheinische Zeitung» могла бы выходить хотя бы один день, не выполнив официальных обязательных правил», — говорил Маркс. «Фактической же причиной» послужили те же старо- и новопрусские песни о возмути­тельном направлении, «старая галиматья о дурном образе

УЧЕНИК ГЕГЕЛЯ

мыслей, о пустой теории и прочая трескотня», как издевался Маркс. В интересах пайщиков газете разрешено было все-таки выходить до истечения трехмесячного срока. «В течение этого времени, до казни, газета подвергается двойной цензуре, — писал Маркс Руге. — Наш цензор, порядочный человек, поставлен под цензуру здешнего правительственного президента фон Герлаха, слепо по­слушного дуралея. Готовые номера нашей газеты должны представляться в полицию, где их об­нюхивают, и если только полицейский нос почует что-либо не-христианское, не-прусское, — но­мер газеты уже не может выйти в свет»¹. Асессор Витхаус был человек очень порядочный и отка­зался от обязанностей цензора, за что кёльнский певческий кружок почтил его серенадой. На ме­сто его был прислан из Берлина секретарь министерства Сен-Поль, и он с таким усердием выпол­нял обязанности палача, что уже 18 февраля двойная цензура оказалась излишней и была упразд­нена.

Запрещение газеты было воспринято как оскорбление, нанесенное всей Рейнской провинции. Число подписчиков сразу возросло до 3200, и в Берлин полетели петиции, покрытые тысячами подписей, с ходатайствами об отвращении грозящего удара. Отправилась в Берлин и депутация от пайщиков, но она не была принята королем. Точно так же бесследно исчезли бы в мусорных кор­зинах министерства петиции населения, если бы они не вызвали выговоров чиновникам, которые имели смелость их подписать. Но печальнее всего было то обстоятельство, что пайщики снижени­ем тона газеты надеялись достичь того, чего им не удавалось добиться своими петициями. Это главным образом и побудило Маркса уже 17 марта сложить с себя обязанности редактора, что, ра­зумеется, не помешало ему до последнего момента отравлять жизнь цензуре.

Сен-Поль был молодой человек — «богема» по своему образу жизни. В Берлине он кутил со «Свободными», а в Кёльне ввязывался в драки с ночными сторожами у дверей притонов. Но он был тертый калач и скоро докопался до «доктринерского центра» «Rheinische Zeitung» и «живи­тельного источника» ее теорий. В своих донесениях в Берлин он с невольным уважением отзывал­ся о Марксе. Ум и характер Маркса, видимо, внушали ему большое почтение, несмотря на ту «глубокую ошибку мышления», которую он якобы открыл у Маркса. 2 марта Сен-Поль уже сооб­щил в Берлин, что Маркс решил «ввиду теперешних обстоятельств» порвать с «Rheinische Zei-tung» и покинуть Пруссию. Берлинские полицейские мудрецы на своих актах отметили, что это небольшая потеря для Пруссии, так как «ультрадемо-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 253—254. — Ред.

78

ГЛАВА ВТОРАЯ

кратические взгляды Маркса совершенно несовместимы с основными принципами прусского го­сударства», что, действительно, невозможно было оспаривать. И 18 марта достойный цензор тор­жествовал победу: «Spiritus rector¹ всего предприятия, д-р Маркс, вчера окончательно вышел из состава редакции, и место его занял Оппенхейм, весьма умеренный и, впрочем, заурядный чело­век... Я очень рад этому, так как теперь у меня уходит на цензурование газеты вчетверо меньше времени, чем прежде». Он даже написал в Берлин, делая этим лестный комплимент ушедшему ре­дактору, что теперь, когда ушел Маркс, можно спокойно предоставить газете выходить по-прежнему. Начальство Сен-Поля оказалось, однако, еще трусливее, чем он сам: ему предложено было тайно подкупить редактора «Kolnische Zeitung», некоего Гермеса, и запугать ее издателя, ко­торому успех «Rheinische Zeitung» грозил серьезней конкуренцией; и эта коварная проделка уда­лась.

Сам Маркс уже 25 января — день, когда в Кёльне получено было известие о закрытии «Rheinis-che Zeitung», — пишет Руге: «Меня ничто не поразило. Вы знаете, каково с самого начала было мое мнение относительно цензурной инструкции. Я вижу в этом только последовательность; в за­крытии «Rheinische Zeitung» я вижу некоторый прогресс политического сознания и потому я ос­тавляю это дело. К тому же я стал задыхаться в этой атмосфере. Противно быть под ярмом — да­же во имя свободы; противно действовать булавочными уколами, вместо того чтобы драться ду­бинами. Мне надоели лицемерие, глупость, грубый произвол, мне надоело приспособляться, изво­рачиваться, считаться с каждой мелочной придиркой. Словом, правительство вернуло мне свобо­ду...

В Германии я не могу больше ничего предпринять. Здесь люди сами себе портят»^2.

ЛЮДВИГ ФЕЙЕРБАХ

В этом же письме³ Маркс извещал о получении сборника, в котором он поместил свою первую политическую статью. Сборник этот вышел в двух томах и носил заглавие: «Anekdota zur neuesten deutschen Philosophie und Publicistik» («Неизданное из области новейшей немецкой философии и публицистики»). Сбор-

¹ — вдохновитель. — Ред.

² См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 254—255. — Ред.

³ Меринг допускает неточность: о получении сборника Маркс сообщил Руге в письме не от 25 января, а от 13 мар­
та 1843 г., а сам сборник был издан не в начале марта, а в феврале 1843 г. — Ред.

УЧЕНИК ГЕГЕЛЯ

79

ник был издан в начале марта 1843 г. «Литературной конторой» в Цюрихе. Издательство это было основано Юлиусом Фрёбелем в качестве приюта для бежавших от немецкой цензуры.

В сборнике еще раз промаршировала старая гвардия младогегельянцев, хотя уже не стройными рядами. Среди них выступал смелый мыслитель, похоронивший всю философию Гегеля. Он объя­вил «абсолютный дух» отжившим духом теологии, а следовательно, чистейшей верой в привиде­ния и видел разрешение всех тайн философии в созерцании человека и природы. «Предваритель­ные тезисы к реформе философии» Людвига Фейербаха, напечатанные в «Anekdota», были откро­вением и для Маркса.

Энгельс впоследствии вел начало огромного влияния Фейербаха на духовное развитие молодо­го Маркса от знаменитой книги Фейербаха «Сущность христианства», вышедшей в свет еще в 1841 г. Об «освободительном действии» этой книги, которое надо было пережить самому, чтобы составить себе представление о нем, Энгельс говорит в следующих словах: «Воодушевление было всеобщим: все мы сразу стали фейербахианцами»¹. Однако в тех статьях, которые Маркс помещал в «Rheinische Zeitung», еще не чувствуется влияние Фейербаха. Новее миропонимание Маркс «восторженно приветствует», несмотря на все критические оговорки, впервые только в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» («Немецко-французском ежегоднике»), который вышел в феврале 1844 г. и уже в своем заглавии обнаруживал некоторую связь с ходом мыслей Фейербаха.

«Предварительные тезисы», несомненно, уже содержатся в «Сущности христианства», и в этом смысле несущественно, если Энгельс и ошибся в своих воспоминаниях. Но не безразлична его ошибка тем, что она затуманивает духовную связь между Фейербахом и Марксом. Фейербах не переставал быть борцом оттого, что чувствовал себя хорошо лишь в сельском уединении. Подобно Галилею, он полагал, что город — тюрьма для натур, склонных к созерцанию; напротив, жизнь в деревне, на свободе, развертывает книгу природы перед глазами всякого, кто умеет читать ее. По­добными словами Фейербах защищался всегда от нападок на его уединенную жизнь в Брукберге. Он любил сельское уединение не в старомодном смысле этого слова: счастлив тот, кто живет в тиши, — а потому, что в одиночестве и тишине он черпал силы для борьбы. Как мыслитель он чувствовал потребность сосредоточиться, уйти от шумной житейской суеты, для того чтобы она не отвлекала его от созерцания природы — великого первоисточника жизни и ее тайн.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. II. 1955, стр. 348. — Ред.

80

ГЛАВА ВТОРАЯ

Живя в сельской тиши, Фейербах все же был в первых рядах участников великой борьбы своего времени. Его статьи в журнале Руге придавали этому журналу настоящую остроту. В «Сущности христианства» он доказывал, что не религия создает человека, а человек религию, что существа высшего порядка, созданные нашей фантазией, — лишь призрачное отражение нашего собствен­ного существа. Как раз в то время, когда книга Фейербаха вышла в свет, Маркс выступил на арену политической борьбы, что бросило его в гущу житейской суеты. Но эту борьбу нельзя было вести тем оружием, какое выковал Фейербах в своей книге о христианстве. И в то время, когда гегелев­ская философия сказалась неспособной разрешить материальные вопросы, с которыми столкнулся Маркс в «Rheinische Zeitung», вышли фейербаховские «Предварительные тезисы к реформе фило­софии». Они нанесли смертельный удар гегелевской философии — этому последнему прибежищу, последней рациональной опоре теологии. Эти тезисы произвели глубокое впечатление на Маркса, хотя он тогда же оставил за собой право критиковать их.

В письме от 13 марта он пишет Руге: «Афоризмы Фейербаха не удовлетворяют меня лишь в том отношении, что он слишком много напирает на природу и слишком мало — на политику. Ме­жду тем, это — единственный союз, благодаря которому теперешняя философия может стать ис­тиной. Но все наладится, как это было в XVI столетии, когда рядом с энтузиастами природы суще­ствовали и энтузиасты государства»¹. И действительно, Фейербах в своих «Тезисах» лишь мимо­ходом касается политики, причем скорее идет позади, чем впереди Гегеля. За это взялся Маркс. Он исследовал гегелевскую философию права и государства так же основательно, как Фейербах исследовал его философию природы и религии.

И еще в одном месте письмо Маркса к Руге от 13 марта показывает, как сильно было в то время влияние Фейербаха на Маркса. Как только для него стало ясно, что он не может писать под гнетом прусской цензуры и дышать прусским воздухом, он сразу же решил не уезжать из Германии без невесты. Уже 25 января Маркс запрашивал Руге, может, ли он рассчитывать на участие в «Deut-sche Bote» («Немецком вестнике»), который Гервег в то время собирался издавать в Цюрихе. Но план Гервега не осуществился, так как его выслали из Цюриха. Руге сделал тогда Марксу другие предложения о совместной работе, в том числе общее редактирование преобразованного и пере­менившего название «Jahrbucher», и звал Маркса приехать в Лейпциг

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 257. — Ред.

УЧЕНИК ГЕГЕЛЯ

81

по окончании его «редакционной пытки» для личных переговоров о «месте нашего возрождения».

В письме от 13 марта Маркс принимает предложение приехать, а «пока» высказывается о «на­шем плане» следующим образом: «Когда был взят Париж, то одни предлагали в государи сына Наполеона, с назначением регентства, другие — Бернадота, третьи, наконец, — Луи Филиппа. Но Талейран ответил: «Либо Людовик XVIII, либо Наполеон. Это — принцип, все остальное — ин­трига».

Точно так же и я готов назвать почти все прочее, кроме Страсбурга (или, в крайнем случае, Швейцарии), не принципом, а интригой. Книги размером больше двадцати листов — это не книги для народа. Самое большее, на что здесь можно решиться, это — ежемесячные выпуски.

Даже если бы выпуск «Deutsche Jahrbucher» снова был разрешен, то в лучшем случае мы бы до­бились слабой копии почившего издания, а теперь этого уже недостаточно. Наоборот, «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» — вот это было бы принципом, событием, чреватым последствиями, де­лом, которое может вызвать энтузиазм»¹. Тут чувствуется отголосок «Тезисов» Фейербаха — его слов о том, что истинный философ, сливающийся с жизнью, с человеком, должен быть галло-германской крови. Нужно, чтобы сердце у него было французское, а голова немецкая. Голова ре­формирует, сердце революционизирует. Только там, где есть движение, порыв, страсть, кровь и чувственность, — там и дух. Только живой ум Лейбница, его сангвинический, материалистически-идеалистический дух впервые вырвал немцев из-под власти одолевших их педантизма и схоласти­ки.

В своем ответе от 19 марта Руге высказывает полное согласие с этим «галло-германским прин­ципом», но устройство деловой стороны предприятия все же затянулось еще на несколько меся­цев.

ЖЕНИТЬБА И ИЗГНАНИЕ

В бурный год своих первых битв на арене общественной борьбы Марксу приходилось бороться и с некоторыми домашними трудностями. Он говорил об этом неохотно и всегда лишь в случаях крайней необходимости. В противоположность жалкому жребию филистера, для которого его мелкие делишки заслоняют мир, ему было дано возвышаться над самыми горькими бедствиями в служении «великим целям человечества».

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 255—256. — Ред.

82

ГЛАВА ВТОРАЯ

Жизнь в избытке давала ему случаи поупражняться в этой способности.

Уже в первом дошедшем до нас упоминании о «частных гадостях» чрезвычайно характерно от­разилось отношение Маркса к таким вопросам. Извиняясь перед Руге в письме от 9 июля 1842 г. за неприсылку некоторых статей, обещанных для «Anekdota», Маркс перечисляет разные помехи и потом добавляет: «Остальное время было распылено и отравлено самыми неприятными домашни­ми дрязгами. Моя семья поставила передо мной ряд препятствий, из-за которых я, несмотря на ее благосостояние, оказался на время в самом тяжелом положении. Я отнюдь не стану обременять Вас рассказом обо всех этих частных гадостях; истинное счастье еще, что пакости общественного порядка делают для человека с характером совершенно невозможным раздражаться из-за гадостей частного порядка»¹. Филистеры, которым свойственно «раздражаться из-за гадостей частного по­рядка», издавна выставляли именно это проявление необычайной силы характера как доказатель­ство «бессердечности» Маркса.

Мы не знаем точно, в чем заключались эти «самые неприятные домашние дрязги»; Маркс еще лишь раз, и опять только в общих словах, упоминает о них при переговорах об издании «Deutsch-Franzosische Jahrbucher». Он пишет Руге, что, как только план издания твердо определится, он по­едет в Крейцнах, где живет мать его невесты со времени смерти мужа, и там женится; после свадьбы он собирается пожить еще некоторое время у своей тещи, так как «прежде чем взяться за дело, мы должны во всяком случае иметь несколько готовых работ...

Могу Вас уверить без тени романтики, что я влюблен от головы до пят, притом — серьезней­шим образом. Я обручен уже больше семи лет, и моя невеста выдержала из-за меня самую ожес­точенную, почти подточившую ее здоровье борьбу, отчасти — с ее пиетистски-аристократическими родственниками, для которых в одинаковой степени являются предметами культа и «владыка на небе» и «владыка в Берлине», отчасти — с моей собственной семьей, где за­село несколько попов и других моих врагов. Поэтому я и моя невеста выдержали в течение ряда лет больше ненужных тяжелых столкновений, чем многие лица, которые втрое старше и постоян­но говорят о своем «житейском опыте...»»². Кроме этого скупого намека, нам ничего неизвестно о той борьбе, которую Марксу пришлось выдержать до женитьбы.

Издание нового журнала наладилось не без труда, но все же сравнительно быстро: Марксу даже не пришлось ездить в Лейп-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 247. — Ред. Там же, стр. 256. — Ред.

УЧЕНИК ГЕГЕЛЯ

83

циг. Фрёбель решился принять на себя издание, после того как довольно состоятельный Руге во­шел компаньоном в «Литературную контору» и внес 6000 талеров. Марксу назначили редактор­ское жалованье в 500 талеров в год. С такими видами на будущее он обвенчался со своей Женни 19 июня 1843 г.

Место издания «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» все еще не было установлено. Выбор колебал­ся между Брюсселем, Парижем и Страсбургом. Эльзасский город больше всего улыбался молодой чете Марксов, но в конце концов, после того как Фрёбель и Руге предварительно побывали в Па­риже и Брюсселе, выбор пал на Париж. Правда, в Брюсселе печать была более свободна, чем в Па­риже, где действовали система залогов и сентябрьские законы¹. Но зато в столице Франции редак­ция была ближе к немецкой жизни, чем в Брюсселе. Подбадривая Маркса, Руге писал ему, что в Париже он отлично проживет на 3000 франков или немного больше.

Согласно своему намерению Маркс провел первые месяцы своего брака в доме тещи, а в ноябре молодожены переехали в Париж. Последний отголосок его пребывания на родине — письмо от 23 октября 1843 г.² из Крейцнаха Фейербаху, которого он просил написать для первого номера «Еже­годника» критическую статью о Шеллинге. «Из Вашего предисловия ко второму изданию «Сущ­ности христианства» я почти с уверенностью могу сделать заключение, что Вы заняты обстоя­тельной работой о Шеллинге или хотя бы предполагаете написать еще что-нибудь об этом пустом хвастуне. В самом деле, это был бы славный дебют!

Как ловко г-н Шеллинг поймал на удочку французов — сперва слабого эклектика Кузена, позд­нее даже даровитого Леру. Ведь Пьеру Леру и ему подобным Шеллинг все еще представляется тем человеком, который на место трансцендентного идеализма поставил разумный реализм, на место абстрактной мысли — мысль, облеченную в плоть и кровь, на место цеховой философии — миро­вую философию!..

Вы бы поэтому оказали предпринятому нами делу, а еще больше истине, большую услугу, если бы сейчас же, для первого выпуска, дали характеристику Шеллинга. Вы как раз самый подходя­щий человек для этого, так как Вы — прямая противоположность Шеллингу. Искренняя юноше­ская мысль Шеллинга, — мы должны признавать все хорошее и в нашем противнике, — для осу­ществления которой у него не было, однако, никаких

¹ Изданные французским правительством в сентябре 1835 г. реакционные законы, ограничивавшие деятельность
суда присяжных и вводившие суровые меры против печати. — Ред.

² Упоминаемое письмо К. Маркса Л. Фейербаху датировано 20 октября 1843 г. — Ред.

84

ГЛАВА ВТОРАЯ

способностей кроме воображения, никакой энергии кроме тщеславия, никакого возбуждающего средства кроме опиума, никакого органа кроме легко возбудимой женственной восприимчивости — эта искренняя юношеская мысль Шеллинга, которая у него осталась фантастической юноше­ской мечтой, для Вас стала истиной, действительностью, серьезным мужественным делом... Я считаю Вас поэтому необходимым, естественным, призванным их величествами природой и исто­рией, противником Шеллинга»¹. Как приветливо написано это письмо и как ярко горит в нем ра­достная надежда на великую борьбу!

Но Фейербах колебался. Он сначала выражал Руге свое сочувствие его новому журналу, но по­том отказался от сотрудничества. Даже ссылка на его же «галло-германский принцип» не убедила Фейербаха. Его писания более всех других возбудили гнев власть имущих, а полицейская дубинка убивала свободу философской мысли, поскольку она еще существовала в Германии. Философская оппозиция принуждена была поэтому спасаться бегством за границу, если не хотела трусливо сдаться.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 258.— Ред.

Сдаваться Фейербах не хотел, но на смелый прыжок в волны, омывавшие мертвую немецкую землю, он тоже не решался. День, когда Фейербах дал хотя и дружественный и участливый, но все же отрицательный ответ на пламенный призыв Маркса, был его черным днем. С этого времени он обрек себя и на духовное одиночество.

Глава третья

Парижское изгнание