Исторический материализм

Прудон озаглавил свою книгу «Система экономических противоречий» с подзаголовком «Фи­лософия нищеты». Маркс в ответ ему назвал свою книгу «Нищета философии» и, чтобы вернее нанести удар противнику, написал ее по-французски. Своей непосредственной цели Маркс, одна­ко, не достиг: влияние Прудона на французских рабочих, как и на пролетариев романских стран вообще, не только не пало, а продолжало расти, и Марксу пришлось иметь дело с прудонизмом еще в продолжение целого ряда лет.

Но ценность, а также историческое значение «Нищеты философии» от этого нисколько не по­страдали. Эта книга является вехой не только в жизни Маркса, но и в истории науки. В ней впер­вые научно разработаны важнейшие пункты историческо-материалистического мировоззрения. Эти положения уже встречались и в прежних сочинениях Маркса, но там они сверкали лишь от­дельными искрами. Впоследствии он также дал сжатое изложение своих взглядов. Но именно в работе, направленной против Прудона, его положения развертываются с убедительной ясностью победоносной полемики. Обоснование же исторического материализма было самой крупной науч­ной заслугой Маркса. Он сделал этим для исторической науки то же, что Дарвин для естествозна­ния.

Доля заслуги принадлежит в этой области и Энгельсу — и гораздо большая доля, нежели это скромно допускал сам Энгельс. Но окончательную классическую формулировку основной мысли Энгельс, без сомнения вполне справедливо, приписывал исключительно Марксу. Уже весной 1845 г. во время свидания в Брюсселе Маркс, по словам Энгельса, изложил ему в совершенно за­конченном виде основные положения исторического материализма: что материальное производст­во и с необходимостью вытекающая из его условий общественная дифференциация каждого дан­ного исторического периода являются основой для его политической и умственной истории, что поэтому вся история человечества была историей борьбы классов, историей борьбы между экс­плуатируемыми и эксплуататорами, порабощенными и поработителями на различных ступенях общественного развития и что борьба достигла теперь той ступени, когда эксплуатируемый и уг­нетенный

БРЮССЕЛЬСКОЕ ИЗГНАНИЕ

151

класс, пролетариат, не может уже освободить себя от класса угнетателей и поработителей, т. е. от буржуазии, не освободив в то же время все общество от всякого порабощения и угнетения — раз и навсегда.

Этот основной тезис и является краеугольным камнем «Нищеты философии». К нему, как в фо­кусе, собираются лучезарные мысли, в таком изобилии наполняющие книгу. В противополож­ность многословной, подчас утомительной полемике, которую Маркс вел против Бруно Бауэра и Штирнера, «Нищета философии» отличается необыкновенной сжатостью и ясностью. Мысль его уже не тащится по болоту, — она плывет по бурным волнам под свежим ветром.

Книга состоит из двух частей. В первой мы видим Маркса в роли Рикардо, ставшего социали­стом, как выразился однажды Лассаль. Во второй части Маркс выступает в роли Гегеля, ставшего экономистом. Рикардо доказал, что обмен товаров в капиталистическом обществе происходит со­ответственно содержащемуся в данном товаре рабочему времени. Прудон выставил требование, чтобы эта «стоимость» товаров была признана «конституированной», дабы при одинаковом коли­честве затраченного труда люди могли прямо обменивать один продукт на другой. Этим путем он хотел преобразовать весь общественный строй: все люди должны превратиться в работников, ко­торые непосредственно обмениваются продуктами на основе одинакового количества затраченно­го труда. Уже английские социалисты пытались сделать эти «уравнительные» выводы из теории Рикардо и применить их на практике, но их «обменные банки» очень быстро терпели банкротство.

В «Нищете философии» Маркс показал, что «революционная теория», придуманная Прудоном для освобождения рабочего класса, на самом деле представляет собой формулу современного раб­ства этого класса. Из своего закона стоимости Рикардо логически вывел закон заработной платы: стоимость товара «рабочая сила» измеряется количеством труда, необходимого для производства тех продуктов, которые нужны рабочему, дабы он мог поддерживать свое существование и про­должать свой род. Обмен между индивидами без классовых противоречий есть буржуазная иллю­зия. Допустить положение Прудона — значит видеть в буржуазном обществе вечную справедли­вость и гармонию, при которых ни один человек не имеет возможности обогащаться за счет дру­гих людей.

В живой действительности происходит совершенно иное, и Маркс определяет это следующим образом: «С самого начала Цивилизации производство начинает базироваться на антагонизме ран­гов, сословий, классов, наконец, на антагонизме труда накопленного и труда непосредственного. Без антагонизма нет

152

ГЛАВА ПЯТАЯ

прогресса. Таков закон, которому цивилизация подчинялась до наших дней. До настоящего време­ни производительные силы развивались благодаря этому режиму антагонизма классов»¹. При по­мощи своей «конституированной стоимости» Прудон хотел обеспечить рабочему все возрастаю­щий продукт труда, увеличивающийся с каждым днем благодаря прогрессу коллективной работы. В ответ на эту утопию Маркс указывал на факты, на то, что развитие производительных сил, уве­личившее производительность труда английского рабочего с 1770 по 1840 г. в двадцать семь раз, обусловлено рядом исторических причин, основанных на классовых противоречиях. Сюда отно­сятся: накопление частного капитала, современное разделение труда, анархия конкуренции, сис­тема наемного труда. Чтобы стал возможен прибавочный труд, должны существовать классы, ко­торые на этом наживаются, и классы, которые вследствие этого деградируют.

В качестве первых образчиков «конституированной стоимости» Прудон указывал на золото и серебро, утверждая, что эти металлы стали деньгами только в силу некоего суверенного помазания на такую роль со стороны суверенов-государей. Ничего подобного, отвечал Маркс. Деньги не вещь, а общественное отношение; как и индивидуальный обмен, деньги находятся в соответствии с определенным способом производства. «Поистине нужно не иметь никаких исторических позна­ний, чтобы не знать того факта, что во все времена государи вынуждены были подчиняться эко­номическим условиям и никогда не могли предписывать им законы. Как политическое, так и гра­жданское законодательство всего только выражает, протоколирует требования экономических от­ношений... Право есть лишь официальное признание факта»². Чеканя монету, суверены определя­ли не стоимость данного куска золота, а только вес его. Как раз золото и серебро меньше всего яв­ляются выразителями «конституированной стоимости». Именно в своей роли знаков стоимости золото и серебро являются единственными товарами, стоимость которых не измеряется издержка­ми производства. Поэтому-то в денежном обращении золото и серебро могут быть заменены бу­мажными деньгами, как это уже давно разъяснил Рикардо.

На коммунистическую конечную цель Маркс намекал, доказывая, что «правильная пропорция между предложением и спросом», к которой стремился Прудон, была возможна только в те вре­мена, когда средства производства были ограниченны, когда обмен совершался в необычайно уз­ких пределах, когда спрос господствовал над предложением, потребление — над производством. Такая пропорция сделалась невозможной с возникновением крупной про-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 4, стр. 96. — Ред. Там же, стр. 112, 115. — Ред.

БРЮССЕЛЬСКОЕ ИЗГНАНИЕ 153

мышленности. Уже ее орудия, машины и пр. требуют, чтобы производство шло во все возрастаю­щем масштабе. Крупная промышленность не может дожидаться спроса; она, как бы повинуясь фи­зическому закону, с естественной необходимостью неудержимо идет навстречу постоянной смене процветания и депрессии, кризиса, застоя, нового процветания и т. д.

«В современном обществе, в промышленности, основанной на индивидуальном обмене, анар­хия производства, будучи источником стольких бедствий, есть в то же время причина прогресса.

Поэтому одно из двух:

либо желать правильных пропорций прошлых веков при средствах производства нашего време­ни, — и это значит быть реакционером и утопистом вместе в одно и то же время;

либо желать прогресса без анархии, — и тогда необходимо отказаться от индивидуального об­мена для того, чтобы сохранить производительные силы»^1.

Вторая глава «Нищеты философии» еще важнее первой. В первой главе Маркс имел дело с Ри-кардо, по отношению к которому питал еще некоторое научное пристрастие: между прочим, Маркс тогда еще беспрекословно признавал его закон заработной платы. Во второй главе речь шла о Гегеле, и тут Маркс чувствовал себя, как рыба в воде.

Прудон совершенно не понял гегелевского диалектического метода. Он продолжал держаться ставшей уже реакционной в то время стороны этого метода, согласно которой мир действительно­сти выводится из мира идей, и, наоборот, отрицал революционную сторону диалектического ме­тода: действенность идеи, которая сначала утверждает себя, а затем отрицает, чтобы выявить в этой борьбе то высшее единство, которое, упраздняя противоречивую форму обеих сторон, сохра­няет их материальное содержание. Прудон, напротив, различал в каждой экономической катего­рии хорошую и дурную сторону и искал такого синтеза, такой научной формулы, которая уничто­жала бы дурную сторону и оставляла в неприкосновенности хорошую. Буржуазные экономисты, казалось ему, подчеркивают хорошую сторону, социалисты выступают с обвинительным актом против дурной стороны. Сам же он со своими формулами и синтезами мнил себя стоящим в оди­наковой мере выше как буржуазных экономистов, так и социалистов.

В ответ на эту претензию Маркс говорит: «Господин Прудон воображает, что он дал критику как политической экономии, так и коммунизма; на самом деле он стоит ниже их обоих. Ниже эко­номистов — потому, что он как философ, обладающий магической формулой, считает себя избав­ленным от необходимости вдаваться в чисто экономические детали; ниже социалистов — потому, что у

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 4, стр. 101. — Ред.

154

ГЛАВА ПЯТАЯ

него не хватает ни мужества, ни проницательности для того, чтобы подняться — хотя бы только умозрительно — выше буржуазного кругозора.

Он хочет быть синтезом, но оказывается не более как совокупной ошибкой.

Он хочет парить над буржуа и пролетариями, как муж науки, но оказывается лишь мелким буржуа, постоянно колеблющимся между капиталом и трудом, между политической экономией и коммунизмом»¹. При этом, конечно, не надо смешивать мелкого буржуа и мелкого обывателя. Маркс всегда видел в Прудоне человека с головой и только утверждал, что представления этого человека никак не могут выйти за пределы мелкобуржуазного общества.

Марксу нетрудно было вскрыть шаткость применяемого Прудоном метода. Если произвольно разрезать диалектический процесс, разделив его на хорошую и дурную стороны, если преподнести одну категорию как простое противоядие против другой категории, то идея становится совершен­но безжизненной. Она перестает функционировать и не может ни полагать, ни разлагать себя на категории. Как подлинный ученик Гегеля Маркс очень хорошо знал, что именно дурная сторона, которую Прудон хотел всюду истребить, делает историю, ибо она вызывает борьбу. Если бы чело­вечество поставило себе задачей искоренить только отрицательные стороны феодализма — крепо­стное право, привилегии, анархию — и сохранило бы его привлекательные стороны — патриар­хальную жизнь городов, процветание сельской домашней промышленности, развитие ремесел в городах, — то это уничтожило бы все элементы, которые вызывали борьбу, задушило бы в заро­дыше буржуазию. Этим поставлена была бы абсурдная задача — отменить историю.

Маркс верно поставил проблему в следующих словах: «Чтобы правильно судить о феодальном производстве, нужно рассматривать его как способ производства, основанный на антагонизме, Нужно показать, как в рамках этого антагонизма создавалось богатство, как одновременно с анта­гонизмом классов развивались производительные силы, как один из классов, представлявший со­бой дурную, отрицательную сторону общества, неуклонно рос до тех пор, пока не созрели, нако­нец, материальные условия его освобождения»^2. Тот же исторический процесс развития Маркс проследил и на буржуазии. Производственные отношения, в которых она движется, не просты и не единообразны, а сложны и двойственны. В рамках одних и тех же отношений одновременно производится и богатство и нищета. В той же мере, в какой развивается буржуазия, в недрах ее развивается и пролетариат, а

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 4, стр. 147. — Ред. Там же, стр. 143. — Ред.

БРЮССЕЛЬСКОЕ ИЗГНАНИЕ

155

вслед за тем и борьба между этими двумя классами. Экономисты являются теоретиками буржуа­зии, коммунисты и социалисты — теоретиками пролетариата. Эти последние остаются утопистами и выдумывают из головы всеспасающие системы до тех пор, пока пролетариат еще недостаточно развит, чтобы конституироваться как класс, до тех пор, пока производительные силы недостаточ­но развились в рамках буржуазного общества и не стали вырисовываться материальные предпо­сылки, необходимые для освобождения пролетариата и создания нового строя. «Но по мере того как движется вперед история, а вместе с тем и яснее обрисовывается борьба пролетариата, для них становится излишним искать научную истину в своих собственных головах; им нужно только от­дать себе отчет в том, что совершается перед их глазами, и стать сознательными выразителями этого. До тех пор, пока они ищут науку и только создают системы, до тех пор, пока они находятся лишь в начале борьбы, они видят в нищете только нищету, не замечая ее революционной, разру­шительной стороны, которая и ниспровергнет старое общество. Но раз замечена эта сторона, нау­ка, порожденная историческим движением и принимающая в нем участие с полным знанием дела, перестает быть доктринерской и делается революционной»¹.

Для Маркса экономические категории являются только теоретическим выражением, абстракци­ей общественных отношений, «Общественные отношения тесно связаны с производительными силами. Приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, — они изменяют все свои общественные отношения...

Те же самые люди, которые устанавливают общественные отношения соответственно развитию их материального производства, создают также принципы, идеи и категории соответственно своим общественным отношениям»^2. Буржуазных экономистов, говорящих о «вечных и естественных учреждениях» буржуазного общества, Маркс сравнивает с теми правоверными теологами, для ко­торых своя собственная религия является откровением божьим, а всякая другая — человеческим измышлением.

Несостоятельность прудоновского метода Маркс доказал далее на целом ряде экономических категорий, к которым Прудон пытался применить этот метод. Сюда относятся: вопрос о разделе­нии труда и роли машин, о конкуренции и монополии, о земельной собственности и земельной ренте, о стачках и рабочих коалициях. Разделение труда в противоположность мнению Прудона есть не экономическая, а историческая категория, и в различные периоды

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 4, стр. 146. — Ред. Там же, стр. 133. — Ред.

156

ГЛАВА ПЯТАЯ

истории оно принимает различные формы. Необходимой предпосылкой разделения труда с точки зрения буржуазной экономии является фабрика. Но фабрика, вопреки предположению Прудона, возникла не в результате дружеского соглашения между товарищами по труду и даже не в недрах старых цехов: предприниматель-купец, а не средневековый цеховой мастер, стал хозяином совре­менной фабрики.

Конкуренция и монополия являются, таким образом, не естественными категориями, а катего­риями общественными. Конкуренция есть не промышленное, а торговое соревнование; борьба происходит не вокруг продукта, а вокруг прибыли. Конкуренция, вопреки мнению Прудона, от­нюдь не является свойством человеческой души; порожденная историческими потребностями в XVIII веке, конкуренция отлично может исчезнуть в XIX веке в результате новых исторических потребностей.

Столь же ошибочно мнение Прудона, что происхождение земельной собственности не обуслов­лено экономическими причинами, а кроется в мотивах психологического и морального характера, стоящих в очень отдаленной связи с производством материальных благ. Земельная рента, говорит Прудон, имеет задачей связать человека более крепкими узами с природой. «В каждую историче­скую эпоху собственность развивалась различно и при совершенно различных общественных от­ношениях, — отвечает на это Маркс. — Поэтому определить буржуазную собственность — это значит не что иное, как дать описание всех общественных отношений буржуазного производства.

Стремиться дать определение собственности как независимого отношения, как особой катего­рии, как абстрактной и вечной идеи значит впадать в метафизическую или юридическую иллю­зию»^1. Земельная рента, т. е. излишек цен сельскохозяйственных продуктов над издержками про­изводства, включая обычную прибыль и проценты на капитал, возникла и могла возникнуть толь­ко при определенных общественных отношениях. Земельная рента — это земельная собственность в ее буржуазной форме; это — феодальная собственность, подчинившаяся условиям буржуазного производства.

И, наконец, Маркс выяснил историческое значение стачек и коалиций, о которых Прудон и знать ничего не хотел. Сколько бы социалисты и буржуазные экономисты, исходя при этом из противоположных побуждений, не предостерегали рабочих против применения этого оружия, — тем не менее наряду с крупной промышленностью неизбежно будут развиваться стачки и коали­ции. Конкуренция разделяет рабочих, но, несмотря на это, у них есть один общий интерес: под­держать заработную плату хотя бы на

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 4, стр. 168. — Ред.

БРЮССЕЛЬСКОЕ ИЗГНАНИЕ

157

данном уровне. Общая мысль о сопротивлении объединяет их в коалиции, в которых содержатся все элементы грядущей битвы. Так и буржуазия начала в свое время с частичных коалиций против феодалов, чтобы затем конституироваться в класс и в качестве конституированного класса превра­тить феодальный строй в буржуазный.

Антагонизм между пролетариатом и буржуазией есть борьба класса против класса, борьба, ко­торая в своем высшем выражении означает полную революцию. Общественное движение не ис­ключает политического, ибо нет такого политического движения, которое в то же время не было бы общественным. Общественные эволюции перестанут быть политическими революциями толь­ко в бесклассовом обществе. А до того накануне всякого коренного преобразования общественно­го строя последнее слово социальной науки всегда будет гласить: «Битва или смерть; кровавая борьба или небытие. Такова неумолимая постановка вопроса». Этими словами Жорж Санд Маркс заканчивает свою книгу.

Изложив в «Нищете философии» ряд существенных моментов исторического материализма, Маркс в то же время подвел в ней итоги своим взглядам на немецкую философию. Вернувшись назад к Гегелю, он ушел вперед, перешагнув через Фейербаха. Конечно, официальная гегелевская школа совершенно отжила свой век. Диалектику великого учителя она превратила в чистейший шаблон, который применяли по всякому поводу и притом крайне неумело. Об этих гегельянцах с полным правом говорили, что они ничего не понимают, но зато обо всем пишут.

Час гегельянцев пробил, когда Фейербах дал отставку спекулятивной идее. Положительное со­держание науки опять получило преобладание над формальной стороной. Но материализму Фей­ербаха недоставало «действенного принципа»; он не выходил за естественнонаучные пределы и исключал исторический процесс. Маркс не удовольствовался таким материализмом, и будущее показало, что он был прав. Появились на свет Бюхнеры и Фогты, которые стали дешевыми раз­носчиками этого материализма и чье ограниченное филистерство заставило и Фейербаха заявить, что идя назад — он целиком с материалистами, идя вперед — против. «Неуклюжая кляча обыва­тельского разума, конечно, останавливается в недоумении перед гранью, отделяющей сущность от явления, причину от действия. Если, однако, ты отправился на охоту по очень изрытой ухабами дороге абстрактного мышления, то не садись на клячу». Так выразился однажды Энгельс.

Но гегельянцам было далеко до Гегеля. Гегельянцы могли похвастать только своим невежест­вом, тогда как сам Гегель принадлежал к числу наиболее ученых людей всех времен. Перед всеми другими философами он имел то преимущество, что смотрел на вещи с точки зрения историческо­го развития, давшей ему

158

ГЛАВА ПЯТАЯ

широкую возможность понимания истории, несмотря на идеалистическую форму, которая отра­жает вещи как бы в вогнутом зеркале и представляет себе весь ход истории лишь как практическое подтверждение развития идеи. Этого реального содержания гегелевской философии не одолел Фейербах, и сами гегельянцы отошли от него.

Маркс принял этот ценнейший элемент философии Гегеля, но он перевернул гегелевскую фи­лософию постольку, поскольку его отправной точкой служили неумолимые факты действительно­сти, а не «чистое мышление». Этим Маркс внес в материализм историческую диалектику и тем самым дал материализму тот «действенный принцип», который стремится не только объяснить мир, но и совершить в нем переворот.