До настоящего лета иные помещики думали, что им будет большое подспорье от крестьян эстляндских и лифляндских. Но оказалось, что крестьянам этим почему-то трудно уходить из мест своего жительства. Пробовали их выписывать и приглашать, но это делалось медленно и обходилось дорого; на короткий же срок, для одних летних работ, они не приходили.
При таком положении дел, ясно, что вся важность вопроса в том, где добыть рабочих за разумную цену? И вот в иных местностях помещики радостно берутся за подспорье, небольшое, несвоевременно, но которое, как мы сейчас увидим, дало мысль о всем проекте, нас занимающем. По окончании лагерного времени, в некоторые местности уездов приходят на загородные квартиры, разные части войск отдельного гвардейского корпуса. Солдаты охотно берутся за полевые работы, и получают достаточную, но неогромную плату. У помещиков им всегда готовы и прием, и занятия. В самое короткое время условия заключаются, и партия военных расходится по всем направлениям в числе десяти, двадцати, сорока человек, и более. Партии эти работают прекрасно; но, к сожалению, лагерь кончается почти в одно время с главными сельскими работами, и людям, прибывшим на загородную стоянку, достаются лишь труды второстепенные, составляющие, так сказать, лишь роскошь. Хозяйства. Чистка пожен, копанье канав, иногда уборка состарившегося сна, – вот все, что для них остается, а в нынешнее время до копанья ли канав и до чистки ли пожен помещику? К работе составляющей насущное хозяйство, к сенокосу и жатве, солдат опоздал. Время заработков быстро проходит, и ему делать нечего. А как бы были ему рады, если б он пришел месяцем раньше, и как бы ротные суммы оттого выиграли!
«Так почему бы, говорит составитель предположения, не приходить солдату месяцем раньше? Для его было бы не открыть лагерное время поранее и немного не сократить его, не кончить лагерных работ по губернии? Для чего на летнюю пору, не увеличить количество войск, помещаемых на загородном расположении, и не послать, например, двух баталионов в тот уезд, где располагался один баталион? А, решившись на такую временную, но истинно благодетельную для помещиков меру, почему было бы не устроить распределения рабочих партий на основаниях, самых удобных для нанимающего и для нанимающегося, под контролем и военного, и местного начальства?
Изобразим в нескольких беглых чертах и единственно в применении к уезду нашему порядок и основание, на которых мог бы устроиться правильный наем военных рабочих на летнее время. Прежде всего является вопрос о том, стоит ли заниматься таким делом и представляют ли 1000 человек (от двух баталионов едва ли можно ожидать более) заметно пособие хозяйствам целого уезда? На такой вопрос нельзя отвечать иначе, как утвердительно. В уезде нашем до 250 помещичьих имений; из числа их следует исключить, во-первых, оброчные без помещичьей запашки, потом слишком мелкие, где нечего делать самой крошечной рабочей партии, наконец, такие, в которых помещики уже успели каким-нибудь способом обеспечить себя в исполнении новых работ. Для имений, не подходящих под сказанные разряды, цифра 1000 рабочих не столь мала, чтоб не составлять значительного подспорья, не столь велика, чтоб обеспечить землевладельца от забот о вольном труде или сделать опасную конкуренцию тем крестьянам, которые пожелали бы наниматься у помещиков. Для полной поддержки хозяйств в том виде, как они были прошлого года, до уменьшения запашек, уезду нужна была бы не одна тысяча, а много тысяч наемных рабочих, и нет сомнения, что с годами появится повсюду ловкие подрядчики, которые, заранее ознакомившись с потребностями края, будут формировать массы рабочих на лето, рассылать их по разным направлениям, даже отвечать за удовлетворительный ход их работы. Но до той поры, пока явятся такие аферисты, помещичьи хозяйства могут дойти до самых ничтожных размеров, от недостатка и высокой цены на хлеб.
Кончив с соображением о пользе военных рабочих, обсудим теперь порядок их назначения, распределения и наблюдения за ними. Мы предполагаем, что предположение наше, в принципе своем, принято правительств, что последовало изменение в сезоне лагерных занятий, и что к концу июня месяца в каждый уезд нашей губернии имеет прибыть в загородное расположение по пехотному баталиону, а в уезде особенно, обширные и населенные – по два. Как распорядиться распределением времени, с обеспечением удобств для солдата, при должном надзоре за его положением во время новых занятий? Смеем привести здесь несколько предположений по всем этим сторонам операции:
1) Распределение рабочих партий (на бумаге) должно быть сделано за месяц или недели за две до конца лагеря, следующим образом: В конце мая или в начале июня – в каждый уездный город (или другое место в средине уезда) прибывает надежный офицер с подобными строевыми списками частей, назначенных в данное загородное расположение по уезду. Немедленно по его прибытии, земская полиция извещает помещиков о его прибытии и о начале переговоров относительно найма партий. Эта же полиция (со времени учреждения мировых посредников имеющая довольно свободного времени) дает офицеру список помещиков и управляющих, которые заранее заявили ей желание нанять на лето определенное число вольных наемных рабочих. Список этот составляет основание всей работы офицера. Если по нем имеется требований на 1000 человек[50], а он располагает одною, то обязан распределить ее безобидно для нанимающих, удовлетворяя их по возможности, но соблюдая строгую справедливость. Указания мировых посредников, близко знающих положение хозяйств по своим участкам, тут необходимы, и принесут несомненную пользу.
С мировыми посредниками командированный офицер определяет цену рабочему дню и другие подробности относительно помещения и содержания рабочих. Таким образом помещик, прибывший для найма, если он заблаговременно заявил земской полиции свои намерения, тотчас же узнает о том, какое количество людей может быть ему дано а лето, на каких условиях и на каком довольствии. Ему остается лишь заключить договор по наименее обременительному способу.
Воинская часть, назначенная в данное загородное расположение с летними работами, получает списки и условия заблаговременно. Партии формируются, к ним назначаются унтер-офицеры и фельдфебели; офицеры получают начальство над несколькими партиями с приказанием проводить лето в центре их расположения. С последним днем лагеря или дойдя до уезда им назначенного, баталионы переходят от расчета строевого к рабочему, раздробляются, и каждая партия с начальникрм идет ближайшим путем, куда ей надо.
2) Всякий служивший человек знает, охоту нашего солдата к загородным стоянкам и его умение приноравливаться к сельской жизни, даже в местностях весьма скудных, к которым, конечно, не принадлежит Петербургская губерния. Поэтому нам кажется, что слишком длинных условий относительно дополнительного довольствия рабочих нижних чинов заключать незачем. Тут все стороны заинтересованы делом. Помещик, конечно, не поскупиться для людей, которых сам же призвал, и без которых ему пришлось бы худо; солдаты устроят хозяйство с им обычною изобретательностью, а офицеры, объезжая вверенные им партии, легко увидят, если людям нехорошо. Относительно помещения, нужно быть взыскательнее, особенно в имениях, где рабочие остаются осенью.
3) Что касается надзора за нижними чинами собственно в служебном отношении, то, как кажется, что при однажды данных инструкциях от высшего начальства, тут не может быть никаких затруднений. Без всякого сомнения, рабочие партии будут распределены так, что люди одной роты не смешаются с другою, и, работая в данном уезде по соседству, не понесут особенных неудобств в хозяйственном отношении. Строевая служба, конечно, не выиграет от сельских работ, но и эту невыгоду можно устранить рядом искусно принятых мер, как-то: общим сбором для учений осенью, когда работы кончены, стрельбой в цель по праздничным дням, изредка ротными учениями, особенно там, где партии велики и расположены на тесном пространстве. Сверх того не мешает иметь в виду, что некоторая легко исправимая невыгода в строевом отношении вознаграждается, во-первых, удовлетворительным состоянием здоровья нижних чинов, а за значительное улучшение по этой части можно поручиться, и, во-вторых, значительным приращением денежных сумм во всякой работе, что составит для солдата хороший запас на зиму.
Вот главные основания для приведения в исполнение меры, от которой можно ожидать много хорошего для поддержки полевых хозяйств нашего края! В дальнейших исполнениях и подробностях в настоящее время не надобности: если же дело будет признано удобоисполнимым – они явятся сами, если же ему не суждено иметь дальнейшего хода, то напрасно стали б мы останавливаться на подробностях и исполнениях[51].
А.В. Дружинин
Из дальнего угла Петербургской губернии
20.06.1862
20-го июня 1862 г.
Долго медлил я настоящим моим письмом; долго не доверял я приятным впечатлениям и вестям, встретившим меня в нынешний мой приезд в деревню. Если смешно быть трусом и плакальщиком по поводу крестьянского дела, то не совсем удобно быть и рьяным хвалителем по этой части: все мы знаем, из каких не совсем чистых источников исходят подобные хваления, и карикатурные, и оскорбительные, в виду всей тяготы неизбежного хозяйственного кризиса. Помню я, как в прошлом году один из посредников наших, человек прекрасный, но до мозга косей пропитанный угодливостью к начальству (вся его прежняя жизнь прошла в канцелярской службе), на запрос из столицы о том, как идут работы и на много ли уменьшились помещичьи запашки? Предложил отвечать, что барщина выполняется превосходно и что никто в уезде не помышляет о сокращении полевого хозяйства. Боже избави наше правительство и нашу публику от так усердствователей и утешительных вестников! Много раз, за последние три недели наблюдал я признаки отрезвления, начавшиеся в нашем крае, я не доверял собственным впечатлениям, и я еще более боялся писать о них кому-либо. Мне так и приходил в голову ревностный посредник весьма беспокойного участка, уверяющий и себя, и начальников, что все у нас идет, как по маслу. Но теперь я нагляделся довольно. Говорил с соседями, входил в соглашения с крестьянами насчет будущих наших сношений, и могу сказать довольно, по крайней мере, за здешний уезд: общее отрезвление началось; дела идут несравненно лучше сравнительно с тем, что было в июне прошлого года!
Основательно вникнувши в сущность дела, должно признать, что относительно исхода крестьянского дела, Петербургская губерния, стоящая целого королевства по своему объему и населению, должна была состоять при условиях более благоприятных, нежели многие другие губернии. С одной стороны, крестьяне, ее населяющие, и развитее, и промышленнее; с другой – помещики не поставлены в необходимость жить одним сельским хозяйством. Крестьяне предпочитают оброк издельной повинности, не пренебрегая однако хлебопашеством, как, например, оброчные крестьяне Костромской или Ярославской губернии. Здешняя земля награждает труд не с особенной щедростью, но зато цены на хлеб и сено с избытком вознаграждают за посредственное плодородие почвы. Равным образом в нашей губернии превратные слухи и несбыточные ожидания не так вредно действуют, как в краях отдаленных: благодаря приливу и отливу населения к столице и из столицы – народной болтовни много, но она изменчива, и едва какой-нибудь вздорный рассказ распространяется, как его опровергают рассказы новые, и укорениться в умах ему некогда. У нас просто невозможно влияние полуюродивых вестовщиков, которые, как Гоголевы пророки в «Мертвых душах», прибывают неизвестно откуда в тулупе, пахнущем тухлой рыбою, и волнуют умы известием о том, что новый Антихрист народился, или что работать на помещика, хотя бы по найму, грех тяжкий. Напротив того, наш крестьянин, довольно сметливый по природе, и часто оставляющий свой угол для заработков, яснее всякого другого видит выгоды, какие несомненно прийдутся на его долю, если он заблаговременно войдет в разные соглашения с помещиком, нуждающимся в рабочем люде и оттого сговорчивым. Но пора перейти от общих соображений к частным моим наблюдениям, у себя в имении и по усадьбам у соседей.
Первый помещик нашего уезда, у которого я провел день, еще не добравшись до моих владений, находился в положении трудном и в прошлом году доходившем до кризиса, почти что нетерпимого. Он поддерживал в прежнем размере (за исключением десяти или двадцати десятин брошенной запашки, весьма обширное, многосложное и до той поры цветущее хозяйство. После тяжелого года я ожидал найти его обескураженным и усталым; против всякого ожидания, он оказался бодрым, нисколько не готовящимся сокращать свою деятельность. По медицинскому выражению, болезнь хозяйства была значительна, но орудия, необходимые для жизни, не были тронуты, и по всем признакам, тяжелая пора кризиса миновала. Барщина работала вяло, но без всяких признаков прошлогоднего, вызывающего на ссору упорства лености, – упорства, о котором не может иметь понятия человек, его не изведавший. Крестьяне просто кончили свой сок издельной повинности, как мы кончаем дело нелюбимое и невыгодное без всякого злого умысла, потягиваясь и зевая. Все условия по найму заключались без нелепых запросов, и исполнялись, как следует. Большой упадок цен на черную работу в Петербурге и других промышленных центрах, чрезвычайно вразумил крестьян, и заставил их дорожить заработками у себя дома. Рабочий, в прошлом году ломавшийся при найме, требовавший по десяти рублей в месяц, с говядиной и водкой в изобилии, теперь нанимались на пять месяцев за 35 р. и 40 р.с., с таким довольством, какое имелось на мызе. Крестьяне из остзейских губерний брали от 40 р. до 50 руб. за целый год, и работали лучше русских; выписка их совершалась скоро и без больших расходов. Таким образом, хотя и без больших пожертвований, сосед мой мог сказать, что необходимая доля труда за ним обеспечена, и что при всяком добавочно найме, он огражден и от трудности добывать рабочих, и от непомерных требований со стороны нанимающихся.
Меня очень занимало то, как справляются с делом помещики менее усердные или достаточные, непривычные к работе без устали, и небогатые средствами на устройство вольных артелей при своих мызах. В прошлом году их положение казалось безвыходным, почти что отчаянным. На всякую попытку соглашений и найма крестьяне отвечали невозможными запросами или, взявшись, работали, как на барщине, то есть не работали вовсе. Во время уборки хлеба, бабы запрашивали по 7 руб., чтоб выжать десятину, и сбавляли цену к той поре, как половина хлеба осыпалась. Никто не мог сказать с уверенностию, оставит ли он одну десятину посева и одну корову на скотном дворе к сроку окончания переходных двух лет. Смешно рассказывать, а у нас двое помещиков даже выселились за границу, чтоб не видать разрушения своих местностей; один из них соскучился и вернулся, но другой остался, и заочно продал свое имение. (Не мешает прибавить, что за имение дали хорошую цену: люди более зоркие не пугались и ждали улучшения в ходе дела). Вопрос состоял не только в том, как поддержать хозяйство, но как поддержать его без больших денежных затрат, необходимых для найма работников, покупки лошадей, постройки лишних помещений, и так далее.
Теперь этот вопрос, если не развязывается, то, по крайней мере, вступает на ту дорогу, где предстоит ему разрешение. Прошлый год, по причине народного опьянения, никто не имел сколько-нибудь прочных сделок с крестьянами относительно постоянной обработки полей; только два или три помещика собирались отдавать свои поля в наем из полу, то есть за половину того, что на них родится (с семенами и навозом от владельца поля), но даже на эту аферу, вынужденную бедой, крестьянин шел неохотно, и поддавался, будто из милости. В нынешнем году, не взирая на близкий конец обязанному труду, и стало быть, на необходимость сделки для помещика, владельцы полей не торопясь, а крестьяне не ломаются. Сдать свои поля и покосы из полу теперь чрезвычайно легко, но за эту меру берутся лишь хозяева, ищущие прежде всего спокойствия, во что бы то ни стало; большая же часть находит выгоднейшим или платить по десятине за обработку, уборку, своз хлеба и обмолочение, или нанимать своих крестьян для каждой из этих операций, т.е. сперва для своза удобрения, потом для пашни и посева и наконец для уборки хлеба. Цены, и в первом, и во втором случаях, довольно высоки, и подвержены большим колебаниям; колебания эти так велики, что даже обозначить среднюю цифру наймов я оставляю до другого раза и более подробного запаса сведений. Но важно то, что обе стороны охотно сходятся, иногда даже крестьяне первые делают предложение, как это случилось на днях со мною. Ко мне пришло несколько домохозяев, из разряда так называемых сильных, то есть богатых лошадьми и по семьям своим многолюдных; они предложили мне обрабатывать известное число моих десятин в поле, засевать их моими семенами, и убирать с них хлеб, с тем, чтоб за каждую десятину запашки давал я им десятину покоса, правду сказать, превосходного. Так как сделка должна принять начало с будущей весны, то во всех подробностях мы не условились, и вероятно, споров будет довольно: но как крестьяне дорожат сном, а я весьма желаю, чтоб мои поля возделывались с наименьшими для меня хлопотами, то, по всей вероятности, мы сойдемся.
Относительно найма подесятинно для посева и уборки хлеба, один из соседей мне сказывал, что, по его расчету, при трехпольном хозяйстве, на порядочной зел можно тратить для этого, по 30 руб. сер. За одну десятину в каждом поле (то есть одну озимую, одну яровую и одну паровую) и не быть в убытке. Выгода же окажется от неизбежного в будущем возвышения цены на хлеб, которое уж теперь началось. Таким образом за 600 р. сер. в год можно иметь, по двадцати десятин в каждом поле, то есть не только обеспечить хлебом и соломой весьма хорошую мызу, но заготовить запас хлеба для продаж.
Через два ли три дня после моего приезда, мне удалось иметь большую беседу с нашим мировым посредником, конечно, не с тем, который в прошлом году проявил розовые взгляды, слава Богу, на исчезающую теперь неурядицу. Наш посредник далеко не оптимист – оттого ему верить можно. Не взирая на бездну дела, он заметно доволен общим положением, и о прошлой весне вспоминает, как о тяжелом кошмаре. Жалобы помещиков на крестьян весьма редки, а жалоб крестьян на помещиков почти нет. Конечно, тут играет важную роль утомление обеих сторон чисто русская, благодетельная метода – не вздорить перед расставаньем; но так или иначе, добрые результаты не подлежат сомнению. Одно известие, сообщенное мне посредником, совершенно поразило меня, до такой степени не был я к нему приготовлен, зная то, что делается у нас во внутренних губерниях. В нашем деле, сказал он мне, крестьяне не только весьма сговорчивы при составлении грамоты, но даже подписывают их, без недоверия и проволочек. «Не ошибаетесь ли вы, не вводят ли вас в заблуждение иные частные случаи?» спросил я не совсем вежливо. В ответ посредник назвал мне несколько имений, где только в последнее время грамоты были подписаны мужиками, и пошли в ход законным порядком. Конечно, тут много значит развитость населения, а еще более обилие земли. Не считай мы своих десятин тысячами, а будь у нас чернозем, без сомнения, и помещики были бы прижимистее, и крестьяне несговорчивее в сделках по грамотам.
Волостные суды, сказывал посредник же, принялись в нашем крае так хорошо, что иные пессимисты опасаются, что чрез них разовьется в народе охота к сутяжничеству. Но сутяжничество едва ли возможно там, где дела решаются скоро, и где приговоры весьма часто с экзекуцией, происходят séance tenante. На экзекуции волостные власти, к сожалению, весьма щедры, так что приходится часто напоминать им о размере данной им карательной силы. Случается, что и обвиняемый, и обвинитель возвращаются домой, оба высеченными и примиренными – метода, слишком напоминающая распоряжения комендантские в «Капитанской дочке» Пушкина. Но зато у нас не бывало ни одного случая из разряда тех приговоров, о которых с недоумение читаем в корреспонденциях из внутренних губерний. Вора не присуждают к позорной прогулке по деревне с барабанным боем, причем печная вьюшка исправляет должность барабана; женщинам не режут кос; обидчиков не заставляют на коленях ползать перед обиженным, при собрании мира. Если иногда выказывается нечто причудливое в положенном взыскании, то оно бывает лишь при случаях, крайне возмущающих чувство простого человека, например, при обиде, нанесенной отцу или матери. Одного молодого парня, согрешившего в этом роде, положено было наказать, сперва на пороге родительского дома, а потом на месте, где произошла обида. Далее не пошла фантазия наших сельских радамантов.
Однако не бойтесь измучиться под бременем известий о ходе крестьянского вопроса в нашем крае. Кладу перо, а на следующий раз расскажу историю одного уголовного дела, весьма недавно у нас случившегося.
–.М.– [52].
А.В. Дружинин
Из дальнего угла Петербургской губернии
Несмотря на сговорчивость и развитость крестьян нашего края, уставных грамот у нас изготовлено менее, нежели во многих центральных губерниях. Причин тому очень много: в имениях на издельной повинности помещики не торопились, потому что вольный труд у нас и плох, и страшно дорог, крестьяне же все идут на оброк с большой радостью, стало быть, промедлив с грамотой и сохранив прежний порядок, можно на несколько месяцев отложить расходы, а, главное, – невыносимые хлопоты по найму рабочих. Конечно, он идет неблистательно: да блистателен ли окажется и вольный труд, если над ним не будет ежечасного наблюдателя? А о том, годимся ли мы, землевладельцы старого покроя, на ежечасное наблюдение, кажется много говорить не стоит. В имениях оброчных помещики большею частью не живут, да и вообще абсентеизм очень развит в Петербургской губернии, он даже принимает в ней оригинальные виды: так многие из наших помещиков, даже проживая летом у себя усадьбах, ведут себя совершенными дачниками, не входя в хозяйство. Кажется, отчего же бы тут не составляться грамотам? Нетрудно съездить в свое имение, на неделю или на неделю же перестать быть дачником. Но на практике выходит противное. Где сами помещики не живут или живут как на даче, там, во-первых, имеется мало данных для успешного составления грамот (как-то подробных планов и пр.), а, во-вторых, крестьяне раскинулись по всем угодьям так, что, при всей уступчивости помещиков, весьма трудно с ними разделиться владениями. Где земля хороша и где помещик – хозяин, там всякая десятина приведена в известность, планы в порядке, обе стороны знают имение, как свой огород, стало быть, вся нужная подготовка на лице, а дело не может остановиться от причин материальных. У нас не так. Приведу в пример хотя мое имение, где, конечно, не происходило несогласия при наделе, но где нельзя было приступить к наделу без большой предварительной подготовки. План я имею очень подробный и отлично раскрашенный, но плану тому без двух или трех годов пятьдесят лет, и со времени его начертания он остался таким же, и новых планов никто не снимал. С той поры произошло вот что: неудобные места оказались отличными покосами, пашни выпахались и превратились в дрянь; где красовался лес, там благоденствует пашня, а новые деревни выдвигаются в местах, куда прежде боялись ходить по причине медведей. Если б за переменами этими кто-нибудь следил и обозначил их, хотя на клочке дрянной бумажкам – половина хлопот устранилась бы: но ничего подобного не делал никто, и выходит, что без землемера, да еще и опытного, никак не обойдешься, а в прошлом году в нашем уезде почти не было землемеров, а те из них, которые наезжали изредка, ломили такую цену, что почти никто с ними и не торговался.
По составлению и подаче уставных грамот в нашем крае произошло следующее обстоятельство, которого, впрочем, должно было ожидать, зная российские нравы. Самые прыткие помещики остались позади людей непрытких и неторопливых. Половина имений, которых еще прошлого года, с началом лет, ревностные владельцы хлопотали, отрезывали надел, не забывая подшучивать над байбаком-соседом, до сей поры остается без уставных грамот. Дело, поднятое сгоряча, там засело из-за того, что помещик поспешил на службу, не согласившись с крестьянами окончательно; в другом месте зацепились из-за неподатливости крестьян, одуренных переменою; в третьем увязал по той причине, что наскоро нанятый бестолковый землемер все перепутал. Неспособность наших рьяных и передовых людей ко всему, что требует так называемой выдержки, тут вполне сказалась. Смешно припоминать, с каким величественно-заботливым видом наезжали сюда эти особы, часто весьма сановные и ретивые; как отечески упрекали они всякого соседа, виновного в лености, и как выходили они сами на поля только затем, чтоб еще боле запутать межевание. Теперь жар их до того остыл, что многие из них и носа не показали в свои владения, и собираются приехать лишь к глухой осени, что весьма естественно стесняет посредников, которые и без них могли бы заготовить уставные грамоты скорее проще. Взамен того лица, прошлый год не выказывавшие ни малейшей ретивости, теперь делают дело, опять-таки не дозволяя себе торопливых распоряжений. Уставная грамота есть по преимуществу условие, при заключении которого необходимо полное спокойствие в землевладельце. Где помещик, принявшийся за нее, юлит, выбивается из сил и спорит с азартом, там самые добрые крестьяне теряют сговорчивость. Видя в своем бывшем властелине торопливость и тревогу, они рассуждают так: «Должно быть, что-нибудь хитрое задумал» и решают по-своему: «Коли его так приспичило, значит можно с него и стянуть кое-что лишнее».
Теперь следует сказать несколько слов о введении вольного труда и о наемных рабочих наших. Этих последних надо разделить на три класса:1) иностранцы (более всего мекленбургцы) 2) рабочие из остзейских провинций, т.е. латыши и эстонцы и 3) русские крестьяне, свои или из соседних имений.
Выписка иностранцев обходится дорого, первоначальное обзаведение их тоже требует порядочных издержек, хотя сами рабочие не избалованы и не предъявляют лишних требований. Поэтому в целом уезде, имений пять и шесть имеют этих рабочих, и то в небольшом числе. Вот отзыв о них хозяев. Мекленбургский хлебопашец смирен, трудолюбив и неутомим в деле; про него говорят: заставь его молиться, он себе лоб разобьет. Но, не свыкшись с порядками нашего хозяйства, и вообще более походя на машину, чем на мыслящее существо, он требует за собой непрестанного наблюдения. Ему надо указывать, где и что работать, поэтому у помещика ленивого или у незнающих немецкого языка от иностранца помощи мало. Есть еще одна, по-видимому, незначительная, но на деле крайне неприятная черта у мекленбургцев. Их жены, сестры и иные особы прекрасного пола, выписанные издалека, столь сварливы и несогласны между собой, что помещику, помимо хозяйственных хлопот, приходится беспрестанно разбирать жалобы, мирить рассорившиеся семьи, и иногда сбывать с рук людей, объявивших, что им невозможно ужиться вместе. Вообще говоря, едва ли у нас примутся заграничные полевые рабочие. Другое дело, лица несколько высшего разбора: винокуры, кузнецы, садовники. Ими все довольны, а как их семьи реже соприкасаются с другими, то и вздорят они меньше.
Если б порядочные работники из остзейского края сами приходили наниматься к нам – и им было бы хорошо, и помещики наши получили бы довольно рабочей силы. К сожалению, добывать их тоже не совсем легко, хотя и небольшое пространство отделяет нас и от Эстляндии, и от Лифляндии. Надо иметь знакомых в том крае, или ехать самому, знать по-немецки и уметь выбрать людей; иначе, поручив дело кому-нибудь, получишь артель бродяг, от которых свои земляки рады избавиться. Людям хорошим отлучиться нелегко. Они стеснены этим, и сверх того сами крепко привязаны к земле, на которой их отцы работают. Зато все помещики, добывшие себе так называемых чухон, и не прогнавши их на первой неделе, ими вполне довольны. Это люди не только привычные к полевой работе, но истинно ее любящие. Привыкнув к почве и климату, сходному с нашими, чухны не требуют ежечасного наблюдения и указаний по час работы. Нравом они угрюмы и в обращении нелюбезны, но ценят хорошее обращение, не ссорятся ни с кем, и при достаточном довольстве (к которому не привыкли) не балуются, а удваивают усердие. Со временем из них выйдут отличные поселенцы, даже арендаторы и управляющие, теперь еще об этом думать некогда. Лучшею рекомендацией наемным рабочим из Остзейского края служит то, что крестьяне наши, по соседству тех имений, куда выписаны чухны, становятся сговорчивее в рабочих ценах, и пеняют помещикам за то, что те обходят их при найме. В мекленбургце наш мужик видит не опасного конкурента, а скорее бестолковую, разорительную прихоть; приглядевшись к тому. Скоро сживается чухна с нашим краем, и сообразив его рабочие способности, наш мужик не может не понять, что надо держать ухо востро и не ломаться при таком дельном сопернике.
Русские вольнонаемные рабочие, из крестьян местных, столь плохи, что я, будь посредник, наверное не сказал бы о них одного слова. К счастию, я вполне убежден, что это дурное качество исчезнет с годами, с увеличением количества рабочих рук, с конкуренцией и всего более с окончательным отрезвлением народа. Самые кроткие, самые нетребовательные владельцы не находят достаточно энергических слов для выражения своих жалоб на рабочих, с которыми связались. Это та же барщина, говорят они, только с грубостью и платежом денег. Люди работают лениво, бьют и мучают лошадей, вздорят между собою, и требовательность по части довольства простирают до самых нелепых пределов. О помещении и опрятности они не думают: но пища которою доволен мекленбургец, им кажется недостаточною, каждый хочет непременно водки и говядины в большом количестве. Откуда являются эти прихоти у людей, которые, нанимаясь у самых зажиточных мужиков, по месяцам сидят на одном хлебе с мякиной, а в Петербурге глотают пустые щи и гнилую рыбу, тратя на эту скверную пишу значительную долю своих заработков? Дело объясняется просто. До сей поры наш крестьянин еще не отделавшийся от издельной повинности, не может отделить хорошего члена семьи внаймы: у него довольно работы дома. Оброчники все еще хранят любовь к столице и промыслам, хотя и столица и промыслы награждают их не в пример хуже, чем в прежнюю пору. Стало быть, помещику, ищущему рабочих, приходится выбирать людей между шаткою и дрянною частью сельского населения, имея против себя свое собственное затруднительное положение. Время дорого, дни уходят, рабочей силы нет. Надо довольствоваться тем, что под рукою, а при таких условиях всякий согласится со мною. Трудно установиться разумным отношениям между наемщиком и вольным рабочим.